Текст книги "Нарбоннский вепрь. Первая книга трилогии «Наследники Рима» в новой редакции 2017 года"

– Ты посвящён, сын мой, – звучным голосом изрёк август Виктор V. – Боги приняли твою Клятву Верности.

Грянула торжественная мелодия. Невидимые музыканты исполняли гимн Аморийской империи, невидимые песнопевцы возносили хвалу Творцу, создателю всего Сущего, и его посланцам-аватарам, избравшим народ Фортуната среди прочих племен Ойкумены. Гимн славил Богохранимую Империю, славил Божественного императора, славил всякого, кто с открытой душой и чистым сердцем избирает путь Истинной Веры. Заканчивался гимн словами: «Да пребудет Вечность в Изменчивом Мире!», ставшими государственным девизом Аморийской империи.

Присутствующие слушали гимн стоя; следуя протоколу, поднялись и галлы – только герцог Крун остался стоять на коленях у трона Божественного императора. Когда же стихла музыка и умолкли песнопения, Виктор V сказал:

– Императорским эдиктом ты, сын мой, утверждаешься в качестве архонта, герцога нарбоннских галлов, и с сего дня получаешь все права, причитающиеся архонту, в том числе право самостоятельного, в пределах нашего закона, управления вверенной тебе землёй, и право именоваться «Его Светлостью» с написанием указанного обращения прежде твоего титула и имени.

Слова августа означали, что отныне герцог Нарбоннский в аморийской иерархии становится вровень с наместниками имперских провинций и такими важными федератами, как тевтонский король или великий негус Батуту, то есть выше императорских экзархов и удельных князей, но ниже членов Дома Фортунатов и Высокой Консистории.

Виктор V продолжал:

– А теперь, сын мой, встань с колен и прими от нас знаки твоей власти как нашего федерата.

– Повинуюсь, Божественный, – ответил Крун.

Не поднимаясь с колен, он спустился к подножию тронной лестницы, затем поднялся на ноги. В этот момент к нему приблизился князь и сенатор Тит Юстин, первый министр Империи, носящий высший гражданский чин консула. Главу правительства сопровождали трое слуг, каждый из них удерживал на вытянутых руках по золотому подносу. Первый министр поклонился августу, но не так, как кланялся Крун, а всего лишь приложив правую руку к груди и склонив голову. Подойдя к Круну, Тит Юстин приветствовал его легким кивком головы – Круну пришлось поклониться основательнее – и объявил:

– Первым символом власти федерата с давних времён являются багряные сапоги. Наденьте же их, ваша светлость, дабы утвердить власть Божественного императора там, где будут ступать эти сапоги.

Первый министр сделал знак слуге, державшем на подносе сапоги. Тот со сноровкой принялся за дело. Не прошло и трёх минут, как герцог Крун был обут в багряные сапоги. Исполнив свою работу, слуга подхватил сапоги, в которых Крун явился сюда, и встал за спиной первого министра.

– Вторым символом власти федерата служит пурпурная тога, – сказал далее Тит Юстин. – Облачённый в нее, вы, ваша светлость, будете править подданными Божественного императора в Нарбоннской Галлии.

Другой слуга, не менее сноровистый и, наверное, более искусный, чем первый, облек герцога Круна в пурпурную тогу, обвязав её прямо поверх бархатного упелянда.

– Наконец, – возгласил Тит Юстин, – вы, ваша светлость, получаете от Божественного императора вот этот жезл из слоновой кости с вырезанным на нем вашим именем; чистейший белый цвет этого жезла, цвет всемогущего Творца, символизирует правосудие и справедливость верховной власти Божественного императора во вверенной вам провинции.

С этими словами первый министр взял жезл из слоновой кости с третьего подноса и сам протянул его нарбоннскому герцогу. Крун принял жезл. Далее они, – новый федерат Империи в изящных багряных сапогах поверх традиционных галльских широких штанов, роскошной пурпурной тоге поверх коричневого упелянда, с миниатюрным жезлом из слоновой кости в сильных мозолистых пальцах, и первый министр Империи в переливающемся, подобно перламутру, белом калазирисе с белым клафтом, с бриллиантовой двенадцатилучевой звездой на шее, символом консульского достоинства, – вместе, но по-разному, поклонились хрустальному трону.

Голова в маске Дракона царственно кивнула им, показывая, что земной бог доволен.

– Да здравствует и да живёт вечно Виктор Пятый Фортунат, избранный богами Август Аморийцев, – разнесся по чертогу подзабытый уже неживой голос, и эхом ему все присутствующие, преклонив головы, повторили эти слова сокращенного императорского титула.

– Да здравствует и да живёт вечно…

– Будь ты проклят… – прошептал молодой Варг, не сводя глаз с незнакомого ему человека в багряных сапогах, пурпурной тоге и с жезлом из слоновой кости.

Когда головы присутствующих вернулись в исходное положение, стало ясно, что ни императора, ни его хрустального трона больше нет в Зале, а там, где они только что были, клубится густой лазоревый туман.

Сенатор Корнелий Марцеллин снова оказался подле княгини Софии Юстины и шепнул ей на ухо, на этот раз не по-латыни, а на патрисианском сиа, языке нобилей, изобретенном семнадцать с лишним столетий тому назад дочерью Фортуната Гермионой:

– Вы это видели, дражайшая племянница?

– Видела – что?

Князь Корнелий едва заметно стрельнул глазами в сторону Варга. София проследила его взгляд и заметила:

– Вы могли бы выразиться яснее, дорогой дядя.

– Куда уж яснее, Софи, – с печалью в голосе отозвался сенатор. – Я хочу сказать, вслед за Горацием Флакком: «Quem tu, Romane, caveto!66
  «Берегись его, римлянин!» (лат.)


[Закрыть]».

Она не ответила ему; то, о чем он её предупреждал, София Юстина видела и понимала сама. Внимательный взгляд огромных черных глаз покинул молодого Варга и переместился на его старшую сестру, принцессу Кримхильду.

Глава вторая, в которой недавние противники Империи выбирают себе небесных покровителей и пытаются понять, что творят

148-й Год Химеры (1785),

13 октября, Темисия, Пантеон

Следующий после принесения Круном Нарбоннским вассальной клятвы день знаменовался для вновь обретенных почитателей Учения Аватаров событием, которое аморийцы привыкли называть «вторым рождением человека»: в этот день герцог Крун и его спутники совершили Выбор.

Церемония определения бога-аватара, который будет покровительствовать правоверному аватарианину, аколиту, в течение его оставшейся жизни, прошла, как и положено, в Пантеоне – общем для всех двенадцати божественных посланцев Творца святилище.

Круна поставили перед своеобразным «Колесом Фортуны». Оно было поделено на двенадцать секторов; каждый сектор отмечался абрисом одного из богов-аватаров. Иерей, жрец Священного Содружества, облачённый в синюю ризу и светло-зеленую головную повязку, инфулу, – такое одеяние свидетельствовало, что этот иерей является столичным викарием Ордена Химеры, – этот иерей провозгласил начало Выбора для Круна и раскрутил колесо. Оно крутилось долго, словно Младшим Богам требовалось время, чтобы договориться меж собой, кому из них принять под покровительство недавнего врага, а ныне честного неофита аватарианского Содружества. Наконец, «Колесо Фортуны» остановилось, и герцог Крун увидел прямо перед собой стилизованную фигуру конечеловека.

– Выбор совершён, – монотонным голосом сообщил иерей. – Твой небесный покровитель – аватар Кентавр. Твой характер – Гармония: между силой и душой. Твоя сущность – Становление. Твой месяц – февраль. Твоя планета – Селена. Твой цвет – серебристый. Твой элемент – серебро. Твои качества – двойственность, сила, страсть, тщеславие, вспыльчивость, апломб, упорство. Профессии, к которым ты наиболее расположен, – врач, целитель, атлет…

С удивлением Крун Нарбоннский слушал речь иерея; на самом деле тот лишь перечислял явления и свойства, которым, по канонам Учения, покровительствует выпавший Круну бог-аватар.

– Стало быть, я теперь Кентавр, – задумчиво проговорил герцог.

– Воистину, так, – кивнул иерей. – Возрадуйся, неофит: тебе выпал знак благий и благородный, сулящий много испытаний в жизни, но и великое счастье под конец её!

Крун медленно кивнул, затем уступил место дочери.

Принцессе Кримхильде выпал аватар Химера.

– Твоя сущность – Мираж, – сказа ей иерей. – Твой месяц – октябрь. Твоя планета – Уран. Твой цвет – зеленый. Твой элемент – кислород. Твои качества – опасность, заблуждение, слабость, хитрость, вероломство, осторожность, злопамятность, беспринципность, вкрадчивость. Профессии, к которым ты наиболее расположена, – повар, портной, ювелир…

– Подходяще для моей сестрицы, – шепнул принц Варг своему наперснику Ромуальду.

Молодой принц был бледен и молчалив. Эта церемония, равно как и всякий ритуал амореев, вызывала у него глубокое отвращение. Чем больше рассуждали гостеприимные хозяева о судьбоносном значении Выбора для человека, тем сильнее это отвращение перерастало в ненависть. «Я не позволю какому-то колёсику с рисунками чудовищ решать за меня мою судьбу», – думал Варг. Для себя самого он заранее определил, что результат этого шутовского церемониала не будет иметь для него никакого значения. «Отец дал клятву императору, – размышлял юноша. – Я же никакой клятвы амореям не давал!»

После сестры пришел его черед совершать Выбор. Внешне спокойный, но с плотно сжатыми губами, Варг встал у «Колеса Фортуны». Викарий Ордена Химеры с сомнением посмотрел на него – и запустил колесо.

Когда оно остановилось, молодой принц узрел перед собой чудовище омерзительное и непонятное. Не то дракон, не то орёл, не то петух; а может быть, летучая мышь-вампир; со злобными веждами, крючковатым клювом и цепкими когтями; а на хвосте – «мертвая петля» и нечто, похожее на наконечник боевого копья.

Иерей замешкался, прежде чем произнести:

– Выбор совершён. Твой небесный покровитель – аватар Симплициссимус. Твой характер – Зло. Твоя сущность – Смерть. Твой месяц – декабрь. Твоя звезда – Немезида. Твой цвет – чёрный. Твой элемент – сера. Твои качества – воинственность, зависть, суеверие, безрассудство, жестокость. Профессии, к которым ты наиболее расположен, – воин, охотник…

Молодой Варг с упоением вслушивался в дребезжащий голос иерея. Неожиданно для самого себя принц вдруг ощутил значение и логику Выбора. Это открытие не огорчило, а, наоборот, восхитило его! «Да, всё верно, так оно и есть, – думал он, слушая имперского жреца, – выпавшее мне чудовище на самом деле покровительствует воинам и охотникам. Вот почему амореи так боятся этого знака, когда он выпадает их недавним врагам! И правильно боятся, клянусь молотом Донара! С помощью этого дракона-петуха, либо вопреки ему, я стану воином и охотником – охотником на амореев! Я стану мстителем за своего отца, которого они сломили!..»

С такими мыслями он покинул место у «Колеса Фортуны» и встал подле Круна. Следом за Варгом ритуал Выбора прошли рыцарь Ромуальд и другие прибывшие вместе с герцогом нарбоннские галлы. Ромуальду выпал аватар Сфинкс, покровительствующий мыслителям и летописцам, и Варг шепнул на ухо своему наперснику:

– Ты опишешь предстоящие битвы, мой друг Сфинкс.

С обидой в голосе отозвался Ромуальд:

– Но я рыцарь, а не книжник!

Варг многозначительно посмотрел на друга и с усмешкой заметил:

– Мало быть рыцарем – нужно уметь побеждать.

Однако больше на эту тему принц говорить не стал, так как опасался вызвать у отца новые подозрения.

* * *

148-й Год Химеры (1785),

13 октября, Темисия, берег Квиринальского озера

Гостеприимные хозяева поселили Круна, его детей и свиту в прекрасном античном павильоне на берегу Квиринальского озера. Официально павильон считался частью гостиничного комплекса «Филемон и Бавкида», самого большого и дорогого не только в аморийской столице, но, пожалуй, во всей Ойкумене. В действительности же этот так называемый «консульский павильон» представлял собой отдельную виллу с собственным садом, парком и даже небольшой гаванью, где к услугам гостей была стройная скедия.

Поздним вечером, когда солнечный Гелиос уже отправился в страну снов, а обязанность дарить свет имперской столице приняли у него ночные аэростаты, покрытые, точно рыбы, сверкающей серебристой чешуёй, – в это самое время, в пору буйства светской жизни, всевозможных празднеств и развлечений, принц Варг и рыцарь Ромуальд вдвоем стояли на берегу Квиринальского озера и глухо, точно заговорщики, обсуждали события последних дней.

Накал чувств молодых людей оказался столь сильным, что им изменила присущая северным варварам осторожность; они не услышали тяжелые шаги по мраморной лестнице, ведущей к озеру, и не увидели грузную фигуру, шествующую к ним.

– Так, так, – прозвучал за их спинами суровый бас герцога.

Ромуальд вздрогнул, обернулся и пробормотал приветствие своему господину. Варг остался стоять спиной к отцу, лицом к озеру.

– Вы болтаете слишком громко, – отметил Крун.

Варг усмехнулся.

– Ты полагаешь, отец, у этой земли и у этой воды есть уши?

Герцог нахмурился и легким взмахом руки приказал Ромуальду возвращаться в дом. Молодой рыцарь бросил сочувственный взгляд на друга, а затем ушел. Крун и Варг остались здесь одни.

– Мне нужно поговорить с тобой, сын.

Принц в молчании скрестил руки на груди, по-прежнему избегая глядеть на отца. Тогда Крун схватил его обеими руками и силой развернул лицом к себе.

– Когда я с тобой желаю разговаривать, тебе надлежит смотреть мне в глаза!

Молниеносным движением Варг стряхнул с себя руки Круна. Но взгляд отводить не стал.

– Я слушаю тебя, государь мой герцог.

– Я всё ещё твой отец, – напомнил Крун, уязвлённый подобным обращением.

– Ты подарил мне жизнь, – уточнил Варг. – Ты воспитал меня. Ты дал мне силу и волю. Ты сделал меня воином Донара…

– Молчать!

– Мальчишка несмышлёный, – прошептал герцог, – ты, я погляжу, уже числишь меня изменщиком! Меня, твоего отца! А теперь послушай, что я тебе скажу…

– Не надо! Я знаю всё, что ты мне скажешь. Ты уже говорил. Не утруждай…

Хлёсткая пощечина, которая больше напоминала бойцовский удар, положила конец холодной речи Варга. Ещё немного, и молодой принц упал бы в воду. Варг сжал кулаки, но сдержался: это всё-таки был отец.

– Мальчишка, щенок, – с яростью отчаяния повторил герцог, – я полагал, что ты умнее! А ты – слепец! Как есть, слепец! Разве ты не видишь всего этого?

Крун Свирепый широко раскинул руки, стараясь охватить ими всё пространство чужого горизонта.

Он показывал сыну небо: высоко в небе, не боясь ни дождя, ни ветра, парили и отражались в спокойной глади Квиринальского озера воздушные шары, освещавшие землю мягким серебристым светом; на востоке, почти у самого горизонта, куда-то бесшумно уплывала гигантская аэросфера, она уже была так далеко, что даже Варг с его ястребиным зрением видел лишь сигнальные огни гондолы; другая аэросфера, ещё больше, для галлов подобная сказочному дракону, наоборот, приближалась, собираясь идти на посадку в Эсквилинском аэропорту.

Ещё показывал герцог сыну статую Двенадцатиликого Бога, Фортуната-Основателя, – высеченная из монолита горного хрусталя, она венчала циклопическую шестиступенчатую пирамиду Большого Императорского дворца и казалась столь же далёкой, как и удаляющийся от города воздушный корабль. Статуя Двенадцатиликого Бога смотрелась снизу факелом волшебной свечи, её окружал плотный ореол светящегося воздуха, и Крун знал, со слов общительных хозяев, что хрусталь, из которого она сотворена, не простой, а из Хрустальной Горы, той самой, над которой сияет чудотворная звезда Эфира, и что, соответственно, эта статуя – не просто украшение столицы, нет, это мощный передатчик (София Юстина сказала: ретранслятор) священной энергии, питающей могущество Богохранимой империи…

Конечно, имел герцог в виду и главное чудо Темисии – Сапфировый дворец, официальную резиденцию Дома Фортунатов, он стоял на острове Сафайрос примерно в герме к югу от Палатиума. Отсюда, правда, не видно его – громады Пантеона и Палатиума заслоняют Сапфировый дворец – однако сияние сотен тысяч и миллионов самоцветов заметно из любого места столицы, так что кажется, что где-то там, на юге, всеми цветами радуги пылает феерический костёр.

Герцог показывал сыну и серую гору Пантеона; как раз в этот момент его башенные часы пробили полночь. Пантеон считался самым большим рукотворным сооружением Ойкумены; сотни тысяч человек возводили его более полувека, а было это семь столетий тому назад, когда имперская столица переезжала из Элиссы, бывшего Карфагена, сюда, в Темисию. Но более всего в Пантеоне Круна поражали не его размеры, а то, что, оказывается, ежедневно там «проживают» более восьмидесяти тысяч человек, – иереев, монахов, чиновников, слуг, охранников, – а во время торжественных церемоний численность «населения» Пантеона возрастает в два-три раза; сами аморийцы называют столичный Пантеон «городом во дворце».

На фоне рукотворной горы Пантеона двенадцатигранник Большого Квиринальского дворца, где заседало имперское правительство, казался маленьким, изящным и уютным. Это было самое близкое к павильону галлов государственное здание; при желании можно было заметить, как, точно муравьи, ползут экипажи и мобили по воздушному виадуку, соединяющему Малый Квиринал, дворец первого министра, с Сенатской площадью, – это, видимо, князь Тит Юстин даёт бал для высшей знати в честь дня рождения дочери, своей любимой и единственной «наследной принцессы».

Так что много чудес мог показать герцог Крун единственным широким движением раскинутых рук: все и не опишешь! Не только зримые чудеса, но и прежде неведомые варварам звуки наполняли обычную ночь космополиса. Вот привычный их слуху цокот конских копыт сменяется едва слышным жужжанием мотора мобиля. Вот раздаётся длинный низкий гудок – это, наверное, в Пирейском порту пришвартовался тяжелый контейнеровоз из южных провинций. Вот где-то на севере простучали колёса по рельсам – это дромос, поезд Трансаморийского Рельсового Пути, отправился в Рагор или в Нефтис, а может быть, ещё дальше, в Оркус, «столицу рабов», или в Киферополь, «город магнатов». А вот слышится и быстро нарастает глухой рокочущий звук – это, скорее всего, шумят могучие пропеллеры экраноплана, прибывшего в Темисию по каналу Эридан с побережья Внутреннего моря…

– Ты это не видишь? Ты это не слышишь? – с болью в голосе вопросил сына герцог Крун. – И ты предлагаешь мне бросить вызов могуществу здешних богов? Тогда ты глупец, мой сын, мой наследник; я называю глупцом всякого, кто жаждет ринуться с мечом на солнце!

– Прежде ты так не говорил, отец, – приглушённо отозвался Варг. – Что нам до здешних чудес? Мне моя родина милее этой злобной сказки! Нет, не променяю я наши горы, наши сады и пастбища, наши леса, где дичь живет от сотворения мира, на все их сверкающие игрушки! Дома я рассветом сажусь на коня и, прежде чем затрубит рог к завтраку, успеваю проскакать с десяток герм, подстрелить перепелов и фазанов; захочу – в речке искупаюсь, захочу – набью морду медведю, захочу – с нашими рыцарями подерусь на мечах иль на кулаках. А тут что за жизнь? – Варг вскинул голову и с ненавистью посмотрел на сияющую статую Двенадцатиликого Бога. – Тут даже, чтоб из города выехать, надобно испрашивать разрешение властей! Тут только чванливым патрисам да богатым магнатам жизнь, да и тем я, по правде сказать, не завидую! Они изнеженные хлюпики – разве не помнишь ты, отец, как два года назад в Массильской битве я в одиночку одолел двоих имперских легионеров?

Крун покачал головой и похлопал сына по плечу.

– Я это помню, Варг. По-моему, я тогда тоже с пяток легионеров к их аватарам отправил, правда, не всех сразу, а по очереди, – он рассмеялся.

Почувствовав, как ему показалось, перемену в настроении отца, принц оживился.

– Ну, так в чем же дело, отец? Мы сильнее их, сильнее и телом, и духом! Мы побеждали их! И мы ведь многого от них не хотели! Вспомни, что ты говорил имперским послам всякий раз, когда они склоняли тебя принять их веру. Ты говорил: «Уйдите прочь с моей земли и не мешайте моему народу жить свободно». Я гордился тобою, отец, когда ты это говорил!

Герцог посуровел; воспоминания, которыми сын рассчитывал пробудить в отце былую доблесть, возымели обратный эффект.

– У тебя хорошая память, Варг, – тихо произнес герцог. – А что ещё ты помнишь? Помнишь ли ты наши города, сожжённые их огнемётами и эфирными пушками? Помнишь ли ты наши поля, вытоптанные конями и сапогами легионеров? Помнишь ли ты моих друзей, твоих наставников, павших в битвах с амореями? Помнишь ли ты других, захваченных в плен, – где-то они теперь?

– Так надо мстить! – вскричал молодой принц, нимало не думая в это мгновение, что его могут услышать те, в ком он по-прежнему видел врагов. – Надо мстить проклятым амореям!

– Я и мстил, – скорбно молвил герцог. – Сколько себя помню, только и делал, что мстил. Пока не понял, что мщу я самому себе. И тебе, сын!

После этих слов наступила тишина. Отец и сын молчали. Башенные часы Пантеона пробили половину первого ночи.

– Это не могло продолжаться вечно, – снова заговорил Крун. – Ты прикинь, сын, почему амореи так живут. Не только потому, что у них есть эфир, а у нас, у варваров, эфира нет. Амореи умеют выстраивать жизнь! Признай это, иначе ты не постигнешь истинную причину их господства. Вот так и я: всю жизнь бился с амореями и никогда не понимал их… Ты погляди на этот город: здесь никогда – ты слышишь, никогда! – не случалось войны. У амореев есть армия, ты это знаешь, но в армии у них только каждый сотый подданный императора! Всего лишь каждый сотый! Легионеры – профессиональные воины, но все остальные – не воины. Они живут, не думая о том, что завтра придётся с оружием защищать свой дом. Они знают, что пока стоит мир, им угрожает лишь немилость земных властей и суд небесных аватаров. Вот почему они трудятся для себя и для императора! А теперь ещё вспомни, сын. Вспомни, сколько народу жило в Нарбоннии до того, как я стал герцогом.

– Да, я помню, ты мне говорил. Миллион семьсот тысяч…

– Точно, сын! – едва сдерживая слезы, проговорил Крун. – А нынче нарбоннцев почти в два раза меньше! Скажи мне, если ты такой умный, сколько ещё, по-твоему, я должен мстить Империи? До каких пор? Покуда нарбоннцы не исчезнут вовсе – или покуда в эргастулах Оркуса их не станет больше, чем в самой Нарбоннии?!

Варг до крови закусил губу. Ему нечего было на это ответить.

– Я не хочу, чтобы после моей смерти ты стал герцогом Нарбоннской пустоши, – с неожиданным достоинством заявил Крун. – Вот почему я сделал то, что сделал. И я ничуть не жалею, что поклонился императору…

– Проклятье! Должен быть какой-то другой путь, отец!

– Его нет, сын! Нет его, другого пути, пойми ты это! Одно из двух: смерть или жизнь…

– …на коленях, – закончил за отца Варг.

Герцог схватил сына за плечи и встряхнул, заставляя смотреть себе в глаза.

– Если бы я отвечал только за себя, клянусь молотом Донара, сын, я бы скорее выбрал смерть, чем жизнь на коленях!

Облик Круна, когда он произносил эти слова, тон его, да и сама клятва «молотом Донара», удивительная в этих обстоятельствах, поразили могучего принца. Он обмяк в руках отца и отвел взор.

– Но я не только за себя отвечаю, – продолжал Крун. – Я вождь моего народа! А ты – мой наследник! И ты пойдешь по моим стопам!

– Никогда, – прошептал Варг, – никогда не буду ползать я, как ты, на коленях у трона императора! Никогда не покорюсь Виктору Фортунату! И никому из Фортунатов я не покорюсь, кто придёт Виктору на смену!

– Мальчишка… – с каким-то прощальным, старческим сочувствием вымолвил Крун – и оттолкнул сына.

Вновь воцарилась тишина. Отец и сын стояли рядом, далекие друг от друга. Наконец, Крун сказал:

– Это ничего. В твои годы я тоже так говорил. Не мне на тебя яриться. Вот только содеянного не вернёшь и потерянных лет не возвратишь…

Варг молчал, и Крун мог лишь догадываться, какие мысли владеют его сыном.

– Мы ещё должны быть благодарны амореям, – с горькой усмешкой заметил герцог. – Пойми ты, наконец: это их, амореев, мир, боги дали им власть распоряжаться Ойкуменой по своему хотению; после всего, что я против них содеял, они имели право раздавить меня. А они, как видишь, даже власть мне сохранили; налоги, которые я буду платить императору, меньше, чем платят наши соседи, аквитанский и лугдунский герцоги! И у нас в Нарбоннии будет мир…

– Какие великодушные амореи! Милостиво позволили тебе топтать нашу землю своими сапогами, – Варг невольно бросил взгляд вниз, точно желая убедиться, по-прежнему ли на ногах отца дарованные императором багряные сапоги.

Крун занес кулак, чтобы ударить сына, – но сдержался.

– Мальчишка, – опять промолвил он. – Ничего я больше в жизни не хочу, кроме одного: увидеть, как ты поумнеешь! А покуда я герцог, будет по-моему!

«Покуда ты герцог, – подумалось Варгу, – да и то, навряд ли!»

Пробило час ночи.

– Ну, довольно разговоров, – заявил Крун. – Ты будешь делать то, что я тебе велю. Считаешь себя доблестным мужем – так умей владеть собой! А то глядеть противно: все чувства на лице написаны, точно у молодки на выданье! Здесь ты больше ничего не докажешь, так что, коли жить охота, – заткнись, смирись и слушай тех, кто сильнее тебя и умнее!

Молодой принц покраснел. «Отец прав. Нужно держать себя в руках. Тут, в логове амореев, неподходящее место затевать драку. Пусть враг думает, что смирил меня»

– Ступай в дом, – велел Крун, – и ложись спать. Завтра в десять приедет кесаревич Эмилий Даласин, внук самого августа. Он покажет нам город. Чтобы ты знал: это большая честь, когда один из Фортунатов самолично общается с нами, с варварами! Так что гляди у меня! Выкинешь что-нибудь – сам выпорю, не посмотрю на твой рост!

– Не беспокойся, отец, – с кривой усмешкой, не предвещавшей ничего хорошего, ответил Варг. – Внуку Божественного Виктора не придётся на меня обижаться!

Принц с подчеркнутой вежливостью, как бы вытекающей из его последних слов, поклонился отцу и зашагал к павильону.

А отец проводил его страдальческим взглядом, тщетно стараясь сдержать слезы, – и, когда фигура сына исчезла за деревьями, разрыдался.

Воздев голову к вершине Палатиума, герцог Крун мысленно обратился к Двенадцатиликому Богу, Фортунату-Основателю:

«О, если ты на самом деле столь велик, мудр и справедлив, как о тебе толкуют амореи, помоги мне исправить то, что я сам сотворил, в безумной своей гордыне: верни мне моего сына!»