Текст книги "Клинки императора"

15

– Настоящий воин кеттрал, – прогремел Адаман Фейн таким голосом, что его, наверное, было слышно на берегу в тысяче шагов отсюда, – не боится воды!

«Край ночи» мягко покачивался на волнах. Дюжина кадетов стояла на палубе. Гвенна, вся перепачканная, слушала вступительную лекцию с хмурой миной – без сомнения, она была раздражена тем, что ради этого ей приходится отрываться от своих драгоценных бомб. Юрл улыбался с обычным самодовольным видом, словно Фейн и все остальные были лишь слугами, ожидающими его милостей. Балендин, облокотясь на поручень, щурился и крутил на пальце одно из своих железных колец. Над его головой парил ястреб. Задание было неординарным, и Валин знал, что ему следует внимательно слушать инструктора, но не мог удержаться, чтобы не бросать украдкой взгляды на Анник.

Снайперша была тощей и долговязой, высокой для своего возраста, но не настолько высокой, как Валин. На первый взгляд в ее тонких руках было недостаточно силы, чтобы натянуть большой лук, однако под кожей при движении перекатывались веревки мускулов. Валин как-то наблюдал, как она пронзила стрелой лимон за три сотни шагов – на такое не был способен ни один из других кадетов на островах (да и большинство настоящих снайперов-кеттрал, если уж на то пошло). Финн Черное Перо провозглашал, что она управляется с луком лучше, чем кто-либо другой из тех, кого он видел, по крайней мере в ее возрасте.

Она вовсе не была похожа на жестокосердного убийцу. Поначалу ее даже можно было принять за молодую крестьянку, а не за солдата. Тусклые каштановые волосы, свисающие на лоб и болтающиеся около ушей, коротко обрезанные со всех сторон, чтобы не попадали на тетиву. Острый нос, острый подбородок – оба были несколько маловаты для ее загорелого лица, но не настолько, чтобы это бросалось в глаза, если не всматриваться. Она выглядела совершенно нормально, безобидно… пока ты не встречался с ней взглядом.

Словно почувствовав, что Валин наблюдает за ней, Анник внезапно подняла голову. Ее голубые глаза были холоднее рыбьей чешуи.

– Настоящий воин кеттрал, – продолжал трубить Фейн, – радостно приветствует воду! Вода – это его дом, так же как и воздух. Так вот, сегодня нам предстоит определить, насколько каждый из вас в воде как дома! Или же вы поддадитесь панике, почувствовав над собой водную толщу?

Он обвел взглядом группу кадетов.

– Ну как, кто желает опозориться первым? Страдать будут все; разница лишь в том, когда это произойдет.

Валин отвел глаза от Анник и, поколебавшись, шагнул вперед.

– Я пойду.

– О! Светоч Империи благоволит возглавить своих смиренных подданных, вдохновив их храбрым примером!

Валин проигнорировал подначку.

– Что я должен делать?

– Ты? Ты ничего не должен делать. – Фейн обвел взглядом кадетов. – Анник! Иди-ка сюда.

Та выступила вперед, и инструктор достал свинцовый груз размером с две Валиновых головы, а также моток крепкой веревки. С внушительным стуком уронив груз на палубу, Фейн вручил веревку Анник. Почувствовав, как у него напряглись мышцы, Валин усилием воли принудил себя успокоиться. «Это всего лишь тренировка, – сказал он себе. – Что бы ни случилось на том чердаке, здесь у нас обычная тренировка».

– Вас, идиотов, уже заставляли проходить через эту бодягу, – продолжал Фейн, – но вы делали это на мелководье в гавани. Сегодня мы посмотрим, готовы ли вы по-настоящему поплавать с акулами! Давай, начинай.

Последние слова были обращены к Анник, но она уже начала, не дожидаясь команды. Быстрыми, уверенными движениями она обмотала веревкой Валиновы лодыжки – один, два, три оборота, – каждый раз затягивая конец так туго, что у него начали неметь ноги еще до того, как она закончила. Работая, она поглядывала вверх, впиваясь в его лицо своими голубыми глазами, но каждый раз, ничего не произнося, снова возвращалась к своему делу. Она продела веревку через широкое ушко груза, сделала одну петлю, другую, продела в обратную сторону… Валин попытался подсмотреть уголком глаза, что за узел она вяжет, но Фейн отвесил ему увесистую оплеуху, сопроводив ее короткой фразой:

– Когда будет надо, чтобы ты жульничал, я тебе сообщу.

Подняв глаза, Валин обнаружил, что в нескольких шагах стоит Балендин, наблюдая за ним.

– Удачи тебе там, внизу, благородный принц! – насмешливо проговорил тот. – Надеюсь, сегодняшняя тренировка кончится для тебя лучше, чем наша небольшая стычка на прошлой неделе.

Валин почувствовал, как кровь бросилась ему в голову, и попытался шагнуть вперед, забыв, что Анник связала ему лодыжки. Он пошатнулся, борясь с путами, и тут снайперша предательски врезала ему кулаком под коленки, заставив рухнуть на палубу.

– Готово, – проговорила она, выпрямляясь и поворачиваясь к Фейну.

– Ты быстро справилась, – отозвался инструктор. – Надеюсь, ты не стала с ним нежничать.

– Готово, – повторила она и отступила в сторону. Ей явно было безразлично, что будет дальше.

Фейн пожал плечами.

– Вы слышали ее. Давайте, грузите его за борт.

Дюжина рук схватили Валина, подняли в воздух. Он попытался как-то выпрямиться, немного привести себя в чувство, прежде чем его сбросят в воду, но в этот момент Сами Юрл, державший его за голову, ухмыльнулся ему и повернул ее так резко, что Валину показалось, будто у него сейчас переломится шея. Он успел лишь прорычать гневное ругательство… в следующий момент он уже летел – свободный, отчаянно трепыхающийся, – чтобы еще через секунду врезаться в воду.

Ему все же удалось глотнуть воздуха перед погружением. Перед ним промелькнул темный корпус корабля, а затем веревка на его лодыжках натянулась и начала тащить вниз. Он плотно сжал губы. Хотя он вошел в воду под углом, свинцовый груз вскоре поставил его вертикально. Теперь настало время принять меры, чтобы не утонуть.

Вода, приятно прохладная на поверхности, по мере погружения становилась все холоднее. Валин запрокинул голову, пытаясь разглядеть солнце, но десятки футов мутной воды превратили сияющее светило в тусклое, обманчивое пятно. Уже здесь, в какой-то четверти мили от берега, океан был достаточно глубоким, чтобы поглотить корабль целиком, вместе с мачтами. Масса воды навалилась на него с такой силой, что он уже чувствовал, как боль пронзает его уши, как давит на глаза, как множество тонн морской воды громоздятся на сердце, трудолюбиво стучащее в грудной клетке, медленно ломая его волю и принуждая к покорности… А погружение все продолжалось.

Желание высвободиться и рвануться к поверхности было очень сильно, но Валин подавил его. «Не будь ослом, – резко приказал он себе. – Ты под водой меньше минуты, а уже начинаешь дергаться». Он хорошо знал, чего следует ожидать, по мелководным опытам таких погружений. Узлы, крепившие груз к его лодыжкам, наверняка настолько сложны, что их было бы трудно развязать даже при благоприятных обстоятельствах и их будет невозможно даже расслабить, пока на них висит тяжесть металлического якоря. Он должен выждать, пока его ноги коснутся дна, найти точку опоры, которая позволит ему ослабить веревки до такой степени, чтобы можно было развязать узлы. Сражаться с ними сейчас значило бы попусту тратить воздух, а Валин не мог себе этого позволить.

Поэтому он просто начал считать удары своего сердца, стараясь замедлить их, как его учили на тренировках. Чем чаще сердцебиение, тем меньше воздуха остается, а если он сумеет утихомирить этот молот, колотящий в его грудную клетку, это даст ему несколько дополнительных секунд, необходимых для того, чтобы остаться в живых. «Двадцать один, двадцать два, двадцать три…» Кажется, они, наоборот, участились, однако Валин продолжал считать. «Все равно здесь больше нечем заняться», – угрюмо подумал он.

На счете «двадцать девять» он почувствовал, как веревки, связывающие ему ноги, ослабели, а потом снова натянулись, но более мягко. Вот оно, дно. Ничего особенного в нем не было – тут, под водой, вообще не было ничего особенного, только пространство, полное черно-синих форм и смутных теней, – но Валин сумел различить неровные очертания нескольких крупных каменных глыб. Натренированным движением он перегнулся в пояснице, ухватился за веревку на своих лодыжках и, в таком перевернутом положении, притянул свое туловище сквозь последние несколько футов воды к илистому дну. После этого было уже достаточно легко заклинить бедро в расщелине между камнями; а потом он принялся за узлы.

Веревка была толщиной с его большой палец и гладкая – такая, которая легко сворачивается кольцами на палубе и которую приятно пропускать между пальцами. Впрочем, Анник затянула узлы до предела, и они успели разбухнуть за время его долгого, медленного путешествия ко дну. Валин заставил себя действовать неспешно, проводя пальцами по веревке, прощупывая многочисленные петли и повороты. Ошибка большинства людей заключается в том, что они сразу начинают дергать и тянуть, не разобравшись, как завязан узел. Это была прямая дорога к тому, чтобы так и не развязаться – прямая дорога к тому, чтобы утонуть.

Двойной булинь, понял он. От волнения его сердце забилось немного быстрее. Булинь всегда легко ослабить, даже если он намок и туго затянут. Может быть, Анник действительно решила его пожалеть? Сейчас он просто… но нет! Валин скрипнул зубами. Разумеется, все было не так просто! Проклятый узел был, конечно, булинем, но после него рабочий конец веревки как-то хитро заворачивался и образовывал еще один, контрольный узел, незнакомый Валину. Если бы он сразу же начал развязывать его как обычный булинь, то непоправимо испортил бы все дело. «Черт, тебе еще повезло, что ты вовремя заметил», – сказал он себе. Впрочем, он не чувствовал, что ему повезло. Он был под водой больше минуты, и воздух в легких уже начинал гореть, так что чувствовал он скорее первые уколы паники, готовые превратиться в сдавливающие клещи. Глаза Анник, жесткие как осколки кремня, заполнили пространство его внутреннего видения – эти глаза, а также воспоминание об убитой девушке на чердаке.

«Не торопись, – напомнил он себе, пропуская хитрую петлю между большим и указательным пальцами. – Действуй, когда будешь уверен». Веревка делала один оборот, другой, потом исчезала в образованной собою же петле и снова появлялась… Валин ощутил в животе холодную тяжесть. Даже в темноте, даже под несколькими тоннами воды, он понял, что за узел находится у него под руками: двойной булинь с дополнительными петлями, в точности такой же, каким была связана умирающая Эми! В головоломке появился еще один недостающий фрагмент, но пока что Валин заставил себя выкинуть эти мысли из головы. Если он погибнет здесь, на дне моря, его открытие умрет вместе с ним.

Десятки метров воды давили на него сверху, словно наковальня. Глухое жжение в легких превратилось в огонь. «Время еще есть, – сказал он себе, подавляя животную панику. – Потом будешь думать, что это значит. Сейчас просто развяжи этот чертов узел».

Его брюшные мышцы начали непроизвольно сокращаться, пытаясь перехватить контроль у мозга, чтобы втянуть в себя хоть немного воздуха там, где никакого воздуха не было. Закрыв глаза – здесь, внизу, от них все равно было мало проку, – Валин постарался сосредоточиться на узле. Первая петля, неохотно поддавшись, распустилась, но оставались еще две.

Поле его зрения начали заполнять звезды – звезды, которым было неоткуда взяться на дне океана. Он снова почувствовал, как его сердце рванулось, словно испуганная лошадь в горящей конюшне. Узел поддавался его усилиям, но чересчур медленно! После того как появляются звезды, времени остается совсем немного – не больше десяти-пятнадцати ударов сердца. Именно столько ему было необходимо, чтобы вернуться на поверхность. Мысль о ледяной воде, заползающей в легкие, удушающей, заполонила его мозг, и он выпустил рабочий конец веревки. Вокруг него зароились силуэты – зловещие тени, кружащие и подбирающиеся все ближе. «Акулы», – понял Валин и отчаянно затеребил узел. Это было неверной реакцией. Даже если бы у него оставалось время, которого не было, подобными судорожными действиями он лишь еще больше затянул бы путы, впивающиеся в его лодыжки. «Идиот, – ругал он себя, пытаясь снова нащупать петли и заново разобраться в них, хотя его ум тупел, а кровь горела в жилах и в сердце. – Тупой, Кентом проклятый болван!»

Потом вокруг него сомкнулась темнота, холодная, черная и бескрайняя, словно море.

* * *

Он пришел в себя на палубе «Края ночи», изрыгая в шпигат зловонную смесь соленой воды и галет. Еще один спазм – и из его легких вырвалась очередная порция соленой слизи, за ней другая, третья. Он чувствовал себя так, словно его били кулаками по ребрам. В голове болезненно пульсировало, а каждый вздох продирался по легким, словно пригоршня гравия. Так значит, черные тени, кружившие вокруг него на дне океана, были не акулы – это были инструкторы. Они ждали, пока он вырубится, чтобы разрезать веревки. «Лучше бы они позволили мне утонуть, – думал он, сворачиваясь в клубок на сухой палубе. – Самое сложное было уже позади».

Содрогаясь и с трудом дыша, Валин осознал, что над ним нависает чья-то фигура, загораживая свет. Фейн… Он уже было подумал, что это может быть Анник. Огромный инструктор что-то орал.

– Шаэль пресладчайший, да что с тобой такое, солдат! Сколько лет ты уже околачиваешься на островах?

Валин попробовал ответить, но сумел лишь извергнуть на палубу еще немного воды.

– Прошу прощения! – Фейн наклонился, приложив к уху согнутую чашечкой ладонь. – Тебя плохо слышно!

– Я не… не смог развязать узел, сэр.

Фейн фыркнул.

– Это я и сам понял, когда увидел, что ты не поднимаешься на поверхность! Не смог развязать простейший двойной булинь? Похоже, наш Светоч Империи слегка приугас!

Последнее замечание вызвало одобрительный смешок со стороны Сами Юрла.

– Это был… это был не обычный булинь, сэр, – сумел выговорить Валин.

Он не хотел, чтобы это звучало так, словно он оправдывается, но не хотелось ему также и чтобы Фейн считал его некомпетентным. Воспоминание о дополнительной петле, о связанных руках Эми, почерневших и стиснутых словно клешни, снова заколотилось у него в мозгу. Боролась ли она, как и он, в последние мгновения, отчаянно пытаясь выкарабкаться из ловушки, разорвать веревку и оказаться на свободе?

– О, я не сомневаюсь, что это не было похоже на обычный булинь – там, внизу, когда во рту у тебя полоскалась вода, а в штанах – полтонны дерьма! Однако уверяю тебя, этот узел абсолютно ничем не отличается от сотен булиней, которые мне довелось повидать на своем веку.

И Фейн протянул ему обрезанный кусок мокрой веревки с по-прежнему завязанным на ней узлом.

– Там были добавочные петли.

– Анник, – произнес Фейн, поворачиваясь к снайперше. – Это тот узел, который ты завязала?

Она кивнула. Ее глаза были неподвижны словно камни.

– Это весь узел? – настаивал Фейн. – Ты ведь не делала ничего такого, что могло бы сбить с толку Его Всесиятельнейшее Высочество? Его легко сбить с толку.

Она молча покачала головой.

Валин попытался понять, что за чувства скрываются за этими непроницаемыми глазами. Анник лгала; по крайней мере это было ясно.

– Не самое удачное начало дня, – заключил Фейн, с отвращением швыряя веревку с узлом на палубу. – Совсем неудачное, я бы сказал! Анник, ты следующая. Шарп, Айнхоа – выкиньте за борт нашего бесстрашного лидера, пускай плывет себе обратно на остров.

16

Каден выглянул из узенького окошка гончарной мастерской. Хотя в каменном помещении все еще царил промозглый холод, против которого был бессилен его грубый балахон, солнце уже взобралось на восточный небосклон над Львиной Головой, заливая светом Ашк-ланские тропинки и здания. Снаружи, должно быть, намечался отличный денек – живительная зелень молодых побегов на фоне ярко-синего неба, свежий весенний ветерок, порывами налетающий с вершин, терпкий можжевеловый аромат, смешивающийся с запахом теплой грязи… К несчастью, находки зарезанных коз и странных следов за пределами монастыря привели к изменению распорядка: выполняя запрет, наложенный Шьял Нином на любые работы послушников за пределами монастырского двора, Тан перевел Кадена в амбар, служивший гончарной мастерской.

– Свой замок закончишь разбирать позже, – сказал он, как бы отметая взмахом руки строительные труды Кадена, оказавшиеся бессмысленными. – Пока что делай горшки. Широкие и глубокие.

– Сколько? – спросил Каден.

– Сколько понадобится.

Старый монах не пояснил, что это может значить.

Подавив вздох, Каден оглядел внутреннее пространство гончарни – молчаливые ряды кувшинов, горшков, кружек, чайников и чашек, аккуратно расставленных на деревянных полках. Он бы предпочел быть сейчас снаружи, вместе с монахами, пытающимися отловить загадочную тварь, а не сидеть взаперти и лепить горшки, но его предпочтения мало что значили.

Каден, конечно же, был знаком с гончарным ремеслом. Хинские монахи каждую весну и осень сбывали свою керамику вместе с медом и вареньем кочевым ургулам – варварскому народу, не имевшему достаточного умения или интереса, чтобы заниматься такими вещами самим. Обычно ему нравилось проводить время в гончарне: разминать пальцами прохладную глину, качать ногой педаль, следя за тем, как под руками словно сама собой возникает изящная форма чашки или кувшина. Однако, учитывая последние события, назначение на круглосуточную работу в гончарне немного смахивало на тюремное заключение, и его мысли не раз отвлекались настолько, что не миновать бы ему порки, если бы Тан был рядом и видел это. Ему даже пришлось разбить несколько изделий из-за «детских» ошибок, каких он не допускал уже лет пять или шесть.

Он как раз собирался сделать перерыв, чтобы съесть горбушку черствого хлеба, которую за завтраком припрятал за пазухой балахона, когда окошко над его головой закрыла чья-то тень. Еще до того, как он успел обернуться, в его уме возник сама-ан растерзанной козьей туши с вычерпанным из черепа мозгом. Каден привстал с сиденья, потянувшись к поясному ножу. Это было смехотворное оружие, но… но в нем не было нужды. За окошком на корточках сидел Акйил – черные кудри освещены сзади ярким солнечным светом, на лице насмешливая улыбка.

– «Страх – это слепота, – торжественно процитировал юноша, помахивая пальцем. – Спокойствие – зрение».

Каден испустил долгий вздох.

– Благодарю тебя за эту мудрость, о учитель! Неужели ты закончил свое послушническое обучение за те два дня, что я здесь томлюсь?

Акйил пожал плечами и спрыгнул с подоконника внутрь комнаты.

– Это удивительно, с какой скоростью я способен продвигаться вперед, когда ты не мешаешься под ногами. Оказывается, ваниате – все равно что обчищать карманы: кажется сложным только до тех пор, пока не поймешь, в чем фишка.

– Опиши же мне это переживание, о просветленный!

– Ваниате-то? – Акйил нахмурил брови, словно в раздумье. – Это глубочайшая тайна! – наконец провозгласил он, пренебрежительно махнув рукой в сторону Кадена. – Такой недоразвитый червь, как ты, никогда не сможет ее постигнуть.

– А знаешь, – сообщил Каден, снова устраиваясь на табуретке, на которой работал, – Тан сказал мне, что ваниате практиковали кшештрим.

У него было предостаточно времени на то, чтобы обдумать это необычное заявление, но Акйил несколько последних дней безвылазно провел на кухне, за большими железными котлами, в которых варил синичное варенье под присмотром Йена Гарвала, так что у двоих приятелей не было возможности поговорить. Со всей этой суматохой вокруг неведомой твари, убивающей коз, Каден в конце концов решил отложить разговор с Акйилом о ваниате до тех пор, пока не выдастся удобный момент.

– Кшештрим? – Акйил наморщил лоб. – Я думал, Тан не из тех, кто интересуется сказками для детишек.

– Но ведь есть же записи, – возразил Каден. – Они вполне реально существовали.

Все это они уже обсуждали прежде. Каден видел летописи в имперской библиотеке – свитки и тома, заполненные неведомыми письменами, которые, по утверждению писцов его отца, принадлежали некоей давно вымершей расе. Там были целые комнаты, отведенные под тексты кшештрим – бесчисленные полки, уставленные бесчисленными кодексами; изучать эту коллекцию приезжали ученые изо всех стран, даже за пределами двух континентов – из Ли и даже из Манджарской империи. Однако Акйил был склонен верить лишь тому, что можно увидеть или украсть. Кшештрим не разгуливали по Ароматному Кварталу в Аннуре, а значит, не о чем и говорить.

– Может, это кшештрим убивают наших коз, – с деланой серьезностью предположил Акйил. – Вдруг они едят мозги? Кажется, мне кто-то говорил что-то в этом роде.

– От людей можно услышать все что угодно, – ответил Каден, игнорируя его сарказм. – На рассказы нельзя полагаться.

– Так это же ты веришь всяким россказням! – запротестовал Акйил.

– Я верю в то, что кшештрим действительно жили. Я верю, что мы вели с ними войну, которая длилась десятилетия, а то и столетия. – Каден покачал головой. – Но помимо этого трудно сказать что-нибудь определенное.

– То ты веришь рассказам, то ты не веришь рассказам… – Акйил погрозил ему пальцем. – Не вижу логики!

– Хорошо, давай тогда на примере. Тот факт, что половина твоих россказней – ложь, еще не значит, что Ароматный Квартал в Аннуре не существует.

– Моих россказней? Ложь? Я протестую!

– Это реплика из речи, которую ты выучил для выступления перед судом?

Акйил пожал плечами, прекратив притворяться.

– Все равно это не помогло.

Он показал приятелю клеймо – восходящее солнце, – выжженное на тыльной стороне его правой кисти. Всех аннурских воров клеймили таким образом, когда они попадались в первый раз. Если хотя бы половина Акйиловых историй о том, как он чистил карманы и обносил богатые дома, была правдой, это значило, что ему неслыханно повезло. Во второй раз клеймо выжигали уже на лбу преступника. Получив такую метку, человек не мог найти себе работу: символ его злодеяний был на виду у всех. Большинство этих людей возвращалось к преступной жизни. Попавшихся в третий раз аннурские судьи приговаривали к смертной казни.

– Но если забыть о том, что ты думаешь насчет кшештрим, – настаивал Каден, – не правда ли, это довольно странно, что хин продвигают идею, основанную на языке и образе мыслей какой-то древней расы? Более того, это выглядело бы еще непостижимее, если бы кшештрим никогда не существовали.

– Я думаю, что у хин странно вообще все, – возразил Акйил, – но они дают мне пожрать два раза в день, дают мне крышу над головой, и больше никто не пытается выжечь что-либо на моей шкуре раскаленным железом. Это больше чем я мог бы сказать о твоем отце.

– Мой отец не причастен…

– Ну конечно, он не причастен! – вспыхнул Акйил. – Император Аннура слишком большая фигура, чтобы лично заниматься наказанием какого-то мелкого воришки!

Годы, проведенные в Ашк-лане, несколько притупили озлобленность парня на социальные несправедливости Аннура, но время от времени, когда Каден делал какое-нибудь замечание относительно рабов или пошлин, судопроизводства или наказания преступников, Акйил все же не мог это пропустить.

– Что слышно снаружи? – спросил Каден, надеясь сменить тему. – Еще убитые козы были?

Поначалу казалось, что Акйил пропустит вопрос и продолжит ссору. Каден терпеливо ждал. Спустя несколько мгновений он увидел, как его друг сделал половинный вдох, задержал дыхание, затем вдохнул до конца. Зрачки его темных глаз расширились, затем уменьшились. Успокаивающее упражнение. Акйил владел хинскими практиками не хуже любого из других послушников – даже лучше многих из них, учитывая, что он сумел воспользоваться ими в такой ситуации.

– Две, – ответил он после долгой паузы. – Еще две козы. И это не те козы, которых мы привязали в качестве приманки.

Каден кивнул, встревоженный новостями, но обрадованный тем, что удалось избежать ссоры.

– То есть эта тварь достаточно умна.

– Или ей повезло.

– А как к этому относятся остальные монахи?

– Ну, как вообще хин относятся к чему бы то ни было? – Акйил возвел глаза к небу. – Если не считать того, что после общего собрания Нин запретил новичкам и послушникам покидать монастырь, они все так же таскают воду, рисуют и медитируют… Клянусь Шаэлем, я думаю, что если сейчас орда твоих кшештрим прилетит на облаке и начнет рубить им головы и насаживать их на пики, то половина монахов будут пытаться это нарисовать, а остальные вообще не обратят внимания!

– Из старших монахов никто больше ничего не говорил на этот счет? Нин или Алтаф? Или Тан?

– Ну, ты же знаешь как у них это происходит, – насупился Акйил. – Они говорят нам не больше чем я бы сказал хряку, которого собираюсь зарезать для праздничного обеда. Если ты хочешь что-нибудь узнать, тебе придется поискать самому.

– И ты, разумеется, честно соблюдал распоряжение настоятеля оставаться в пределах монастыря…

Глаза Акйила заискрились.

– Разумеется! Может быть, пару раз мне доводилось заплутать – Ашк-лан ведь такой большой, в нем столько разных зданий и проходов… но я никогда бы по своей воле не нарушил приказ нашего достопочтенного настоятеля!

– И когда тебе доводилось заплутать, ты не заметил ничего необычного?

– Не-а, – отозвался тот, разочарованно тряхнув головой. – Если уж Алтафу с Нином не удается выследить эту Кентову тварюгу, то у меня вообще нет шансов… Но я все же подумал – иногда ведь просто везет, да?

– А иногда не везет, – мрачно отозвался Каден, вспоминая разодранную тушу, сочащуюся кровью. – Акйил, мы ведь не знаем, что это за тварь. Будь осторожен, прошу тебя.

* * *

На следующий вечер Тан вернулся в гончарню. Каден бросил работу и выжидающе поднял голову, надеясь вычитать на суровом лице умиала какие-нибудь сведения о том, что происходит снаружи. Он не сомневался – Тан знает больше, чем другие монахи. Однако вытащить из него эти знания было невозможной задачей. Внезапное появление жестоко растерзанных трупов, кажется, производило на него не большее впечатление, чем находка в горах новой полянки с колокольчиками. Он закрыл за собой дверь и критическим взглядом осмотрел полтора десятка горшков, вылепленных и обожженных учеником.

– Ну как? Есть какой-нибудь прогресс? – спросил Каден, выждав продолжительную паузу.

– Прогресс.

Тан произнес это слово так, словно впервые его слышал.

– Ну да. Нашли вы того, кто убивал коз?

Тан постучал ногтем по краешку одного из горшков, потом провел подушечкой пальца изнутри.

– А это было бы прогрессом? – спросил он, не поднимая глаз от горшка.

Подавив вздох, Каден сделал над собой усилие, успокоил дыхание и заставил сердце колотиться не так сильно. Если Тан собирался говорить загадками, Каден не хотел поддаваться искушению и начать его донимать, словно какой-нибудь лупоглазый новичок. Его умиал прошествовал к следующему горшку, побарабанил по ободку костяшками пальцев, потер одно место на поверхности, показавшееся ему неидеальным.

– А как насчет тебя? – спросил наконец Тан, после того как осмотрел половину горшков. – У тебя есть какой-нибудь прогресс?

Каден колебался, пытаясь обнаружить скрытый в вопросе подводный камень.

– Ну, я сделал вот это, – настороженно отозвался он, махнув рукой в сторону молчаливого ряда посуды.

Тан кивнул.

– Это точно.

Он поднял один из сосудов и понюхал его внутри.

– Из чего это сделано?

Каден с трудом сдержал улыбку. Если умиал собирался поймать его на вопросах о глине, его ждало жестокое разочарование. Каден знал все разновидности местной речной глины лучше, чем любой другой ученик в монастыре.

– Здесь – черный ил, смешанный с красной прибрежной глиной в пропорции один к трем.

– А еще?

– Еще немного смолы, чтобы придать ему нужный оттенок.

Монах перешел к следующему горшку.

– Как насчет этого?

– Белая глина с мелководья, – с готовностью отозвался Каден. – Среднезернистая.

«Если ты пройдешь это испытание, – сказал он себе, – возможно, тебе еще удастся увидеть солнце до наступления зимы».

Тан прошелся вдоль всего ряда горшков, останавливаясь напротив каждого и каждый раз задавая одни и те же вопросы: «Из чего он сделан? А что в нем есть еще?» В конце ряда он повернулся к Кадену, впервые посмотрев ему в лицо, и покачал головой.

– Нет, ты не добился никакого прогресса.

Каден уставился на него. Он был уверен, что не допустил ни одной ошибки.

– Ты знаешь, зачем я послал тебя сюда?

– Чтобы делать горшки.

– Делать горшки тебя мог бы научить любой гончар.

Каден помедлил в нерешительности. Тан мог отхлестать его за глупость, но порка, которую он получил бы за попытку блефовать, была бы еще хуже.

– Я не знаю, зачем вы послали меня сюда.

– Выскажи предположение.

– Чтобы я не мог сбежать в горы?

Взгляд монаха стал жестким.

– Приказ Шьял Нина тебя недостаточно удерживает?

Каден вспомнил свой разговор с Акйилом и заставил себя сделать неподвижное лицо. Большинство хинских умиалов могли учуять обман или умолчание не хуже, чем гончая чует лису. Сам Каден не сделал и шага за пределы гончарни, однако ему совсем не хотелось подвести своего друга под тяжкое наказание.

– «Послушание – нож, разрезающий узы несвободы», – ответил он, цитируя начало древнего хинского высказывания.

Тан молча смотрел на него непроницаемым взглядом.

– Продолжай, – велел он наконец, выдержав паузу.

Кадена не заставляли повторять это с тех пор, как он стал послушником, однако слова пришли к нему с легкостью:

Послушание – нож, разрезающий узы несвободы.

Молчание – молот, разбивающий стены речи.

Неподвижность – сила, боль – мягкое ложе.

Отставь свою чашу: пустота – единственный сосуд.

Произнеся последние слова, он внезапно осознал свою ошибку.

– Пустота! – тихо проговорил он, указывая на ряд молчаливых горшков. – Когда ты спрашивал меня, из чего они сделаны, я должен был ответить «из пустоты»!

Тан угрюмо покачал головой.

– Ты знаешь правильные слова, но никто до сих пор не заставил тебя их прочувствовать. Сегодня мы это исправим. Следуй за мной.

Каден послушно поднялся с табурета, набираясь мужества в предвидении какой-нибудь новой жестокости, нового ужасного наказания, после которого у него будет болеть все тело, покрытое ссадинами, рубцами или синяками – все ради постижения ваниате, концепции, которую ему до сих пор никто не потрудился толком объяснить. Он встал, потом помедлил. Восемь лет он бежал, когда монахи говорили ему бежать, рисовал, когда они говорили «рисуй», работал, когда они приказывали работать, и постился, когда ему не давали еды. И для чего? У него в памяти внезапно всплыли слова Акйила, сказанные накануне: «Они говорят нам не больше чем я бы сказал хряку…» Учеба и упражнения – это, конечно, очень хорошо, но Каден даже не знал, чему его, собственно, здесь обучают.