Текст книги "Клинки императора"

* * *

К тому времени, когда пламя факела затрепетало, качнулось и погасло, Валин уже знал, что находится близко к поверхности. Он карабкался, как ему казалось, много часов, стараясь в любой ситуации, когда у него был выбор, идти путем, ведущим вверх. Кроме того, изменился запах – в воздухе была едва уловимая терпкость, привкус морской соли. Спускаясь, Валин не замечал этого, но теперь, приближаясь к солнцу, небу и свободе, он то и дело высовывал язык, пробуя воздух на вкус.

Когда факел потух, Валина опять охватила темнота – то самое, чего он больше всего боялся. Однако, к его удивлению, абсолютный мрак больше не казался таким уж устрашающим. Это уже не была бесконечная пустота, в которой он был обречен блуждать без конца – темнота скорее ощущалась как одеяло, уютное, мягкое и знакомое. Валин помедлил, пытаясь собраться с чувствами, и обнаружил, что может ощущать мельчайшие движения в застоявшемся воздухе, отголоски самых легчайших дуновений, словно воспоминания о приснившемся ветре, щекочущем волоски на его шее и руках. Пробираясь дальше вдоль прохода, он понял, что может также предвидеть боковые ответвления, почти что видеть их в своем сознании – невидимые туннели сквозняков, уползающие в темноту.

– Останься здесь еще чуть-чуть и в конце концов тебе начнет здесь нравиться, – пробормотал он сам себе.

По мере того как он взбирался выше, запах соли все больше заполнял его ноздри. Кажется, временами он даже мог расслышать гулкие удары волн о берег, хотя это и было невозможно.

«Хал благословенный! – вдруг понял он, и его лицо исказила улыбка. – Ты ведь сделал это! Ты теперь кеттрал!»

Разумеется, ему было по-прежнему необходимо избегать встречи с другими сларнами. Или убить их, если они все же встретятся. Но эта перспектива больше не выглядела такой пугающей, теперь, когда его вены очистились от пульсирующей отравы, когда он постепенно продвигался по направлению к выходу из Дыры, а не в глубь беспросветного мрака. И разве он уже не убил трех этих тварей?

«Причем я в этот момент находился в полупомешанном состоянии», – добавил он.

Небольшое колебание сквозняка заставило его резко остановиться. Что-то лежало на полу поперек туннеля, понял Валин: что-то, препятствующее естественному потоку воздуха. Он осторожно опустился на колени и протянул руку. Так близко к концу, к победе, ему совсем не хотелось сломать себе что-нибудь, навернувшись на груде щебня. Он представил себе улыбки Лин, и Лейта, и Гента. Проклятье, после всего, через что он прошел, он будет рад даже Гвенне! Конечно же, они тоже выберутся нормально; они несомненно найдут способ выжить в этих пещерах.

Его пальцы нащупали что-то мягкое, податливое… «Ткань». Он провел вдоль нее рукой. И затем, с растущим беспокойством: «Тело».

За несколько мгновений он нашел шею и приложил кончики пальцев к артерии. Холодная, липкая кожа. Пульса не было. Чувствуя растущий внутри страх, Валин отыскал рот, приложил щеку прямо к губам и принялся ждать. Его сердце колотилось частыми сильными ударами. Он ощущал на коже основной поток воздуха снаружи, с моря, различал слабый поперечный сквознячок из бокового прохода в дюжине шагов впереди… но от губ – ничего.

– Шаэль тебя забери, что за дерьмо! – выругался он, перебираясь через тело, чтобы можно было наклониться и приложить ухо к груди напротив сердца.

Но Ананшаэль уже побывал здесь; Валин осознал это, и на него накатила волна холодной скорби. Пока он сражался за свою жизнь в катакомбах внизу, Владыка Костей пришел и унес с собой душу одного из других кадетов – здесь, совсем рядом с поверхностью. Это казалось неимоверной жестокостью; но ни Ананшаэль, ни Хал никогда и никому не обещали милости, даже своим приверженцам.

Ослабевшими, трясущимися руками он ощупал тело с головы до ног, пытаясь вычислить имя по расположению конечностей, по текстуре кожи. Униформа была такой же, что и у него, – разумеется, все носили одну и ту же униформу, – но тело под одеждой было женским. Анник? Гвенна? Ткань была прорвана в десятке мест и вся пропиталась кровью. Кадетка умерла сражаясь, кто бы она ни была. Она билась до последнего вздоха. Он ощупал голову. У Гвенны волосы вились; волосы на трупе были прямыми и тонкими… Черные, понял он, хотя тьма была такой же непроглядной, как и прежде. Он видел их тысячу раз, сотню тысяч раз – видел их намокшими от соленой воды, видел, как их разметывает ветер, когда они летели рядом, пристегнутые к птичьим когтям.

Валин плакал; все его тело сотрясалось от молчаливых судорожных рыданий. Он провел пальцами по ее лицу, обвел мягкий изгиб щеки…

– Помилуй, Хал! – задыхаясь, выговорил он и прижал к себе тело.

Однако Хал не знал милости. Милостивые боги не устроили бы ему такую Пробу.

Валин поднял тело и сжал в своих объятиях.

– Прости, – повторял он снова и снова. – Прости меня, Лин! Прости, прости, прости…

Позднее ему рассказали, что когда он появился из Дыры, первым, что заметили люди, было тело Ха Лин, обмякшее и безжизненное, исполосованное и кровоточащее; он сжимал его трясущимися руками. Он плакал, говорили они, заливался слезами; все его тело содрогалось от непроизвольных всхлипов. Однако кеттрал не раз видели смерть и до этого, доводилось им видеть и горе. Его глаза – вот что запомнилось всем. Глаза, которые всегда имели темно-коричневый цвет обожженного дерева и которые каким-то образом, будучи погребенными там, в глубине под поверхностью земли и океана, в святилище самого Совиного Короля, перегорели и стали чернее угля, чернее пепла, чернее самого черного цвета смолы или дегтя… Теперь это были просто дыры, откуда глядела тьма: два аккуратных отверстия, зияющих в сердце ночи.

25

– Ну что же, все прошло не так хорошо, как мы надеялись, – сказал ил Торнья, откидываясь на спинку кресла и кладя на стол перед собой ноги в начищенных сапогах.

После суда над Уинианом прошло несколько недель, однако новые обязанности кенаранга до сих пор не позволяли встретиться с ним. Адер сидела по другую сторону стола в бывшей личной библиотеке своего отца – комнате с высоким потолком на десятом этаже внутри Копья Интарры. Это место выглядело настолько же странно, насколько и впечатляюще. Сквозь прозрачную наружную стену – это был тот самый хрусталь, из которого состояло Копье, – открывался вид на остальную часть Рассветного дворца, Парящий зал, Башню Ивонны и башню Журавля, обширную центральную площадь, выводящую к Воротам Богов, и за воротами – на Дорогу Богов, подобно великой реке вливающуюся в хаос городских построек. Это было место, где человек мог чувствовать себя властелином мира, отрешенным от забот простых смертных, трудящихся в лавках и на верфях, в пивных и храмах, лежащих внизу.

Адер, однако, вовсе не чувствовала себя отрешенной от забот.

– Это была катастрофа, – сдавленно проговорила она. – Хуже, чем катастрофа. Уиниан не только остался безнаказанным за убийство моего отца; слухи о его чудесном избавлении теперь уже, наверное, прошли полпути до Изгиба!

Воспоминание о колоннах Сынов Пламени, маршировавших плечом к плечу на похоронах Санлитуна, внезапно показалось ей еще более угрожающим, чем прежде.

– Интарра всегда была почитаемой богиней, Уиниан располагает собственной армией, и теперь за один-единственный день он сумел привлечь к себе внимание всех до единого аннурских жителей. «Анлатун Благочестивый возродился» – вот как говорят о нем люди, невзирая на факт, что Анлатун был Малкенианом.

– Это действительно был неплохой фокус, – признал кенаранг, поджимая губы.

– Этот «фокус» может стать концом династии Малкенианов! – отрезала Адер, изумленная и раздраженная его беззаботным отношением.

Ил Торнья небрежно взмахнул рукой:

– Ну, я бы не стал заходить столь далеко. После убийства Санлитуна птицы каждую неделю летают в Гнездо и обратно, и, как меня заверяют, Валин по-прежнему жив и здоров.

– Валин не наследник трона.

– Относительно Кадена также нет никаких оснований предполагать, что с ним что-либо случилось.

– Но нет никаких оснований предполагать и обратное! Ашк-лан находится на краю империи, практически уже в Антере. Уиниан вполне мог послать туда убийц. Каден мог попросту свалиться с какой-нибудь Кентом клятой скалы, и неизвестно, когда мы об этом узнаем! Мы до сих пор не получили никаких вестей от посланной за ним делегации.

– Путешествия требуют времени. А вы находитесь здесь.

– Я женщина, если вы до сих пор не заметили!

Ил Торнья окинул взглядом ее грудь и вызывающе поднял брови.

– Это верно.

Адер залилась краской, хотя сама не могла бы сказать, от гнева или смущения.

– Я имею в виду, что не могу занять Нетесаный трон. Вы регент, но вы не Малкениан. Перед Уинианом сейчас открывается исключительный шанс, когда он может провозгласить себя наследником традиции моей семьи.

– Ну так убейте его.

Адер открыла рот и снова закрыла, не зная что ответить. Ил Торнья произнес это так, словно предлагал ей купить ведро слив. Разумеется, жизнь на границе ценилась дешевле, и он на протяжении всей своей службы видел, как умирают люди – свои и враги. К несчастью, здесь они были не на границе.

– Существуют законы, – наконец ответила она. – Необходимо следовать установленным процедурам.

– Тем самым установленным процедурам, которые нам так помогли во время суда? Законы – это, конечно, хорошо; но когда сносишь человеку голову, в этом есть некоторая определенность. Не знаю, как вы, а я принял этот суд как личное оскорбление. Этот елейный скунс победил – что означает, что я проиграл. А я не люблю проигрывать.

– Но не могу же я попросту убивать всех, кто мне не нравится!

– Правда не можете?

– Я министр финансов, а не палач.

– Вы дочь императора. У вас есть пятьсот эдолийцев, единственная работа которых состоит в том, чтобы сражаться за вас.

– Их работа состоит в том, чтобы защищать меня!

– Ну и скажите им, что они лучше всего вас защитят, если нашпигуют Уиниана острой сталью.

Адер покачала головой. Этот человек упускал самое основное.

– Малкенианы не деспоты.

При этих словах ил Торнья рассмеялся искренним, заразительным смехом.

– А кто же вы в таком случае? Просто вы очень хорошие деспоты. Просвещенные. Старающиеся принести благо своему народу и все такое.

– Вот именно.

– Но тем не менее вы именно деспоты. Или тираны – вы предпочитаете, чтобы вас называли тиранами? Суть в том, что никто не выбирал вас править Аннуром.

– Я не правлю Аннуром, – запротестовала Адер, но ил Торнья попросту отмахнулся:

– Вы принцесса и министр, дочь своего отца и сестра своего брата, а также в настоящий момент единственный представитель рода Малкенианов на континенте, не говоря уже об этом городе.

– И однако Совет министров выбрал регентом вас, – возразила она, стараясь, чтобы ее голос не звучал слишком раздраженно.

– А я подчиняюсь вам. Что должно подсказать вам, какой властью вы обладаете. – Ил Торнья спустил ноги на пол и наклонился вперед, впившись в нее взглядом. Впервые с начала разговора он казался полностью поглощенным беседой. – Вы – выдающаяся женщина, Адер. Будучи кенарангом, я имел несчастье провести некоторое время в обществе тех, кто считает, что именно на них держится Аннур, и я могу сказать, что вы гораздо умнее, чем все они, вместе взятые. Вы быстро и точно схватываете ситуацию и не боитесь высказывать то, что у вас на уме.

Она залилась краской от неожиданной похвалы, но он еще не договорил.

– Вопрос только в том, способны ли вы действовать? Я знавал десяток людей с достаточно хорошей военной смекалкой, которые могли подняться до моего ранга. Они понимали стратегию. Они умели найти выход из невозможных тактических ситуаций. Они осознавали важность всяких скучных вещей – логистики, транспорта и прочего. Их слабым местом была неспособность к действию. В каждом сражении наступает момент, когда уже достаточно ясно, что необходимо делать, по крайней мере для тех, кто в первую очередь понимает логику военных действий. И в этот момент большинство людей подводят сомнения – а что, если я понял неправильно? Что, если я чего-то не принял во внимание? Может быть, стоит подождать еще минуту, еще час?

Ил Торнья улыбнулся жесткой, хищной улыбкой.

– Я постоянно сражаюсь с такими людьми – и убиваю их.

– Но… убить Уиниана?

Она пыталась осознать все последствия такой идеи. Всего этого было слишком много для нее – и дело было не только в Уиниане, но также в похвалах и критике, высказанных ил Торньей. Никто никогда не говорил с ней таким образом, даже отец, который настолько доверял ее здравомыслию, что поручил ей пост министра финансов. Одно это назначение превышало все ее ожидания от жизни, однако ил Торнья, невзирая на его критику, говорил так, словно видел ее способность к чему-то большему, к великим свершениям.

– Почему бы и нет? Он убил вашего отца, глумился над вашим семейством; к тому же он, кажется, готов затеять большую игру в гонке за власть над империей.

Адер внимательно посмотрела на человека, сидящего напротив. При первой встрече он показался ей поверхностным и тщеславным – напыщенным глупцом, заботящимся больше о своем гардеробе, чем о вопросах государственного значения. Она ошибалась; теперь она могла это признать. Гораздо труднее было признаться самой себе в том, что она желала произвести на него впечатление. Смехотворная, девчоночья мысль. «Но почему бы и нет?» – гневно спросила она себя. Перед ней человек, добившийся высочайшей военной должности, от чьего слова зависят жизни сотен тысяч людей, – и он говорит с ней не как с сопливой девчонкой или принцессой-недотрогой, но как с равной. Глядя на него, она на мгновение уловила возможность союза – принцесса, ставшая министром, и кенаранг, ставший регентом, – но усилием воли подавила эту мысль.

Ил Торнья спокойно глядел на нее, сидя в своем кресле. Его глаза были глубокими, как колодцы.

– Почему вы мне помогаете? – наконец спросила она.

– Я помогаю империи.

– Империи тоже. Но кроме этого, вы помогаете мне.

Он улыбнулся, и на этот раз его улыбка была теплой, человечной.

– Неужели это так ужасно для мужчины – желать союза с умной и прекрасной женщиной? Конечно, в походах есть свое очарование, но через десяток лет бесконечная похвальба и позерство военных начинают надоедать.

Адер опустила взгляд, безуспешно стараясь замедлить биение сердца. «Уиниан! – рявкнула она на себя. – Ты здесь для того, чтобы понять, что делать с Уинианом!»

– Убийство Верховного жреца не такая легкая задача, как вы пытаетесь это представить, – сказала она, принуждая себя возвратиться к насущным вопросам.

Какое-то мгновение ил Торнья продолжал смотреть на нее с прежним напряжением, потом откинулся на спинку кресла. Адер почувствовала одновременно облегчение и сожаление, когда он отодвинулся от нее.

– Обычно люди умирают, если воткнуть им в тело клинок и пошевелить как следует. Даже жрецы.

Адер покачала головой.

– Вы убедили меня в том, что он действительно должен умереть, но вы по-прежнему думаете как солдат. Солдат, возможно, не моргнет глазом, видя, как его товарищи погибают на ургульских рубежах, но Аннур – не поле битвы. В империи запрещены кровавые жертвоприношения. Весь город всколыхнется, если кто-то убьет Уиниана, особенно после того, что произошло на суде. Он и до этого был популярен… Сейчас же, если кто-либо узнает или хотя бы заподозрит, что его убили по моему приказу, на улицах начнутся мятежи. – Впервые она посмотрела на этот вопрос с точки зрения Верховного жреца. – Если бы я была Уинианом, я бы надеялась на то, что кто-нибудь попытается проделать что-либо подобное.

– То есть мы возвращаемся к благоразумию и будем ждать Кадена? – спросил он.

– Нет, – твердо ответила Адер. – Мы должны найти третий путь. Давайте вернемся к суду. Как Уиниан смог избежать сожжения?

– Надеюсь, вы не хотите сказать мне, что он действительно является фаворитом какой-то мифической богини?

Адер нахмурилась.

– Вы не верите в Интарру?

– А вы? – Ил Торнья развел руками. – Я верю в то, что вижу своими глазами и слышу своими ушами. Тысячи битв были выиграны и проиграны по различным причинам, но никогда потому, что какой-либо бог спустился, чтобы принять участие в заварушке.

– В хрониках говорится по-другому. Во времена войн с кшештрим…

– Кшештрим – это сказки для детей, равно как и боги. Вспомните, какое было выражение на лице Уиниана, когда он входил в зал суда.

Адер медленно наклонила голову.

– Да. Он знал, что ему ничего не грозит. У него не было в этом ни малейшего сомнения.

– А теперь скажите: если бы вы рассчитывали на милость богини, которую никто не видел и не слышал уже тысячу лет, даже если бы вы думали, что она собирается вас спасти, неужели вам не было хотя бы чуть-чуть не по себе?

Адер поднялась на ноги: ее волнение требовало хотя бы какого-то физического выражения. Она прошлась до дальней стены библиотеки, пытаясь осмыслить происходящее и отделить факты от подозрений. За прозрачной хрустальной стеной солнце садилось за город, Адер ощущала тепло его лучей на своих щеках и губах. Повернувшись, она обнаружила, что Ран стоит рядом, хотя она не слышала, как он подошел.

– Он лич, – сказала она. Это было единственное объяснение.

Кенаранг задумался над ее предположением, выпятив губы.

– Я читала все хроники, – настаивала Адер. – Линная и Варрена, и даже этот бесконечный комментарий Энгеля. Это очень похоже на то, на что способны личи, если у них сильный колодец и он находится близко.

– В этом есть смысл, – наконец признал Ран, задумчиво кивнув. – Если вам удастся убедить в этом людей, они сами разорвут его на куски.

– Но как? – спросила Адер, сжимая кулаки так, что ногти впились в ладони. – Люди верят, что Интарра любит его. Как отличить божественную милость от кеннинга какого-то лича?

– Нет никаких божественных милостей! Это все – лишь кеннинг.

– Вы в это верите, но они-то нет! Этот человек буквально за один день стал их героем. Мы не можем его убить, сперва не лишив его ореола, не раскрыв его секрет таким образом, чтобы ни у кого не осталось никаких сомнений. Когда мы покажем людям, каков он есть – лжец и лич, – дальше будет уже неважно, что мы с ним сделаем. С ним будет покончено.

– Однако, как вы уже сказали, – отозвался Ран, кладя ладонь на ее плечо, словно желая утихомирить поток ее речи, – милости Интарры дьявольски трудно отличить от кеннинга лича.

– Это верно, – произнесла Адер, кусая губы. – Это верно.

Солнце скрылось за горизонтом, залив небо кровавым багрянцем, но ее щеки все еще пылали: то ли от его последних лучей, то ли от собственного внутреннего жара. Должен быть какой-то способ! Ее отец смог бы его найти. Если она только подойдет к вопросу с нужной стороны, посмотрит на него под правильным углом… У каждой проблемы есть свое решение. Если она…

– Оставьте это, – сказал Ран, пытаясь увести ее обратно в комнату. – Лягте поспите, утро вечера мудренее. Порой хорошие идеи приходят в голову только тогда, когда оттуда уходят все мысли. Им необходимо место.

Повернувшись, Адер уставилась на него, на его гладкое точеное лицо, его глубокие глаза. В том, что он сказал, было что-то такое… что-то…

– Да! – произнесла она, чувствуя бегущий по спине холодок возбуждения, когда перед ней начали вырисовываться контуры плана. – Да! Именно так мы это и сделаем.

Она широко улыбнулась ему.

– Но мне понадобится человек, хорошо разбирающийся в ядах.

Ран нахмурил брови.

– Вы только что убедительно рассказали мне, почему мы не можем просто его убить.

– О, – отозвалась она, впервые со смерти отца чувствуя, как в ней поселяется надежда. – Я собираюсь сделать гораздо больше, чем просто убить его.

И потом, к явному изумлению кенаранга, она наклонилась к нему вплотную и поцеловала сильным и долгим поцелуем прямо в губы. Огонь внутри нее разгорался все ярче, распространялся все шире.

26

Валин встал рано, умылся холодной водой из желоба перед бараком, побрился поясным ножом, потом надел свой лучший черный мундир. За ночь все его суставы задеревенели, в мышцах засела тупая боль после того, как их заставили работать сверх предела выносливости, а потом оставили застывать; ноги отказывались ходить. Хромая, он шел между строениями, мимо столовой, мимо здания командования, через огромный пустой плац в центре лагеря и дальше вверх по тропе, по направлению к небольшой возвышенности, откуда открывался вид на гавань. На пригорке в нескольких сотнях шагов к востоку раскидистый гробовой дуб простирал к небу свои узловатые сучья-пальцы, но сегодня кеттрал не собирались приносить жертвы перед святилищем своего покровителя; их целью был храм другого бога. Солдаты называли каменный уступ на вершине этой небольшой возвышенности «Столом Ананшаэля», и именно здесь у них было принято отдавать последние почести павшим.

По мере того как Валин взбирался на холм, к нему присоединялись другие, такие же новоиспеченные кеттрал – небольшой черный ручеек, текущий к вершине снизу. Гент шел в нескольких шагах впереди, сильно хромая на левую ногу; у Гвенны, шедшей в полудюжине ярдов сзади, правая рука висела на перевязи. Все молчали. Напряжение Пробы сделало слова слишком тяжким грузом, а их цель – слишком незначительной.

Восемь лет, рисуя в воображении этот день, Валин представлял себе праздник: смех, хлопание друг друга по плечам и, разумеется, десятки, сотни кружек пива, ожидающие их на Крючке. И вот этот день настал: день, когда они наконец стали кеттрал; спустя восемь лет вот так выглядел день, когда они доказали, что достойны считаться преемниками череды железных воинов прошлого.

В последнее время – с загадочного предупреждения умирающего эдолийца – он все больше чувствовал растущую необходимость поскорее покончить с испытанием. Те, кто переживал Пробу, получали назначения в крылья на роли, для которых прошли обучение, что означало, что после недолгого испытательного срока он начнет командовать собственной небольшой группой солдат и будет наконец вправе покинуть острова. Если бы ему дали разрешение, он смог бы отправиться к Кадену, чтобы предупредить его. На протяжении предыдущих пяти недель Валин почти не думал ни о чем другом; вполне понятно, что за Кадена он волновался больше, чем за Ха Лин. Никогда, даже в самых худших своих предчувствиях, он не представлял, что Проба может стать для нее фатальной.

О, конечно, скорее всего, ей бы сильно досталось. Он тоже не обошелся бы без увечий. Все это было частью его фантазий – как они получат ужасные, но несмертельные раны, которыми впоследствии будут щеголять, бахвалясь друг перед другом пройденными испытаниями, перенесенными лишениями, поверженными врагами. Однако, как выяснилось, жизнь кеттрал не особенно хорошо увязывалась с историями. В историях солдаты обменивались подначками и импровизированными шуточками, одновременно с небрежным изяществом расправляясь с противником. В историях солдаты оставались жить, Кент их побери.

Он перевалил через невысокий холм и уставился на погребальный помост. Известняковый щебень, из которого в значительной мере состояла почва Киринских островов, делал невозможным погребение в земле, и хотя кеттрал проводили бесчисленные часы под водой, выполняя различные учебные и боевые задания, никто не хотел навечно упокоиться в ледяных сине-черных океанских глубинах. Кеттрал сжигали своих мертвецов – тех, чьи тела удавалось вернуть, – здесь, на этом мысу, на угловатой известняковой плите, торчащей из земли, словно кость, прорвавшая кожу.

Очевидно, кто-то построил помост ночью, пока Валин и остальные его однокурсники спали мертвецким сном – сколачивал доски, аккуратно и тщательно, словно столяр, несмотря на то, что все это делалось лишь для того, чтобы потом сгореть в огне. «Вот так же и мы, – подумал Валин. – Мы учимся, оттачиваем навыки, тренируем наши тела… а потом погибаем».

Он заставил себя поднять взгляд с помоста на лежащее наверху тело. Кто-то позаботился о Ха Лин с той же тщательностью, с которой была сделана постройка. Она лежала в своем парадном мундире, с аккуратно сложенными на груди руками; глаза были закрыты, словно она спала. Ужасные раны, обезобразившие ее тело, послужившие причиной ее смерти, были теперь не видны – скрыты под черной материей. Ее волосы были зачесаны со лба назад, так же как делала она сама, выбравшись из воды после долгого заплыва. Валину до боли захотелось шагнуть вперед, дотронуться до ее лица…

Однако это было невозможно. Даже здесь существовал протокол, который следовало соблюдать, поэтому он вытянулся по стойке «смирно» рядом с группой собравшихся кадетов, устремив глаза на гладкое лицо Ха Лин, и приготовился ждать, пока Дэвин Шалиль начнет свою речь.

Чья-то рука легко дотронулась до его плеча. Талал. Еще один, кто выбрался из Дыры более потрепанным, чем вошел. Его лицо было серьезным.

– Из нее вышел бы хороший солдат, – тихо произнес он.

Валина вдруг затопил гнев, горячий, ослепительно-яркий и неожиданный.

– Она уже была хорошим солдатом! – рявкнул он. – Лучше, чем все остальные, мать их!

Он махнул рукой в сторону окружавших их кадетов. Талал кивнул, открыл рот и снова закрыл его.

– Ну что? – не мог успокоиться Валин. – Что? Хочешь предложить мне еще какое-нибудь вялое утешение?

Несмотря на терпимость, проявляемую Гнездом по отношению к личам, Ха Лин никогда не могла заставить себя доверять им, даже Талалу, и теперь уже само то, что юноша стоял перед ним, имея на себе всего лишь несколько порезов и ушибов, в то время как она лежала мертвая на твердом деревянном помосте, вдруг показалось Валину каким-то ужасным оскорблением ее памяти.

– Ты спустился в Дыру со своим колодцем, со своими кеннингами, – продолжал Валин, все больше заводясь и повышая голос. – Под защитой своей скрытой силы! Все равно что спускаться с дюжиной охранников. Мы могли бы вручить тебе яйцо прямо там на острове и не устраивать все это Кентом клятое представление! А она пошла, не имея с собой ничего. Ничего!

Лицо Талала стало непроницаемым.

Гвенна положила руку на предплечье Валина, но он сбросил ее:

– Отстань от меня! Отвяжитесь от меня, вы все! Катитесь к Кенту в задницу!

Боясь, что кого-нибудь ударит, он отступил в сторону, чтобы его отделяло от группы некоторое расстояние, и начал глубоко дышать, набирая полные легкие воздуха. Кровь бешено пульсировала в жилах, и у него ушло какое-то время на то, чтобы разжать кулаки.

Над южной линией горизонта двигалось несколько грозовых облаков – черные пятна в серой пелене насыщенного влагой воздуха. Время от времени ветвистая молния срывалась вниз, пронзая волны, и спустя пару долгих мгновений за ней следовал приглушенный раскат грома. В конце концов Шалиль выступила вперед перед помостом. Она долго стояла, рассматривая Ха Лин, потом повернулась к собравшимся кеттрал.

– Сегодня мы отмечаем утрату троих наших собратьев.

Валину приходилось постоянно напоминать себе, что Ха Лин была не единственной жертвой. Неммет, лич, и Квинн, начинающий пилот, попросту не вернулись из темных подземных переходов. Ходили слухи, что после того как Проба закончилась, Фейн, Сигрид и Блоха отправились на поиски, однако двое кадетов пропали бесследно. Что-то поглотило их – то ли сларны, то ли обвал, то ли сама эта бесконечная, змеящаяся тьма. Другим повезло больше, однако не все вернулись благополучно. Феррон сумел найти яйцо, однако потерял руку, отбиваясь от стаи сларнов. Эннел в темноте упал с карниза и раздробил себе колено. Разумеется, Гнездо обеспечит их работой, но никто из них никогда не сможет летать на задания.

– Прибывая на эти острова, – продолжала Шалиль, – каждый из нас отказывается от той жизни, которую мог бы иметь. Мы расстаемся с домашним уютом, радостями мирной и обеспеченной жизни, с чувством безопасности, которую дает нам империя. Взамен мы соглашаемся на боль, на лишения, а также, как напоминает нам нынешнее событие, на смерть. Мы отказываемся от семьи, от своих матерей и отцов, братьев и сестер, наших кровных родственников, которых можем больше никогда не увидеть. Нашей семьей становятся те люди, которых мы встречаем здесь.

Валин оглядел собравшихся кадетов. Анник, в кои-то веки без лука в руках, смотрела в сторону гавани: очевидно, ее больше интересовала надвигающаяся непогода, нежели похороны. Гвенна сердито отдирала корку с длинной глубокой царапины, шедшей от ее локтя до запястья. Балендин, лицо и руки которого покрывали свежие шрамы, рассматривал тело Лин с непроницаемым выражением. Юрл умудрялся излучать надменность и самодовольство, даже несмотря на кровоподтек, закрывавший половину его лба. «Да уж, семейка, Кент ее забери», – угрюмо подумал Валин. Большинству этих людей он не доверял, а двоих хотел убить. Месть за нападение на Лин больше не имела смысла, но, с другой стороны, все это Шаэлем проклятое мероприятие начинало казаться бессмысленным. Несмотря на все свои усилия, он был не ближе к раскрытию заговора среди кеттрал, чем в тот день, когда трактир Менкера рухнул в бухту. Одно за другим он рассматривал лица – Анник, Раллена, Юрла, Талала, – и каждое было более непроницаемым, чем предыдущее. Предполагалось, что он будет воином, обнаженным клинком между гражданами империи и их врагами, и тем не менее вокруг него люди умирали один за другим, те, кого он любил, и те, кого едва знал. В его животе образовался тугой узел; его рвали на части гнев на неведомого, безликого врага и отвращение к собственным просчетам.

«Тот, кто все еще сражается в позавчерашней битве, всегда проиграет тому, кто уже начал завтрашнюю», – напомнил он себе. У него еще оставалась пара недель тренировок до того, как его назначат командовать его новым крылом – пара недель до того, как он сможет отправиться за Каденом. Тем временем победа над Юрлом и Балендином была чем-то конкретным, чем-то, за что он мог зацепиться.

– Хотя мы никогда не узнаем, что случилось с Немметом Рантином и Квинном Ленгом, мы знаем, что Ха Лин Ча, лежащая перед нами сейчас, завершила свою Пробу. Она спустилась в эту тьму и нашла там то, что искала. Это значит, что она стала кеттрал.

Это должно было иметь для него значение. Само звание должно было иметь значение. Пусть ненадолго, но Ха Лин добилась того, за что боролась, прошла Пробу. Месяцем раньше Валин сказал бы, что лучше умереть, будучи кеттрал, чем простым кадетом. Больше он не был в этом так уверен. Мертвый человек – это мертвый человек. Теперь она находится во власти Ананшаэля, и вряд ли Владыка Костей будет с ней более милосерден только потому, что Дэвин Шалиль решила, что она заслужила более высокое звание.

– Всем трем павшим солдатам мы оказываем почести как кеттрал, – продолжала Шалиль.