Текст книги "Пепел Нетесаного трона. На руинах империи"

Это могло бы привести к гражданской войне, только Во после ухода Аннура войны не желала. Вместо этого она послала верховным жрецам вызов, от которого те не могли отказаться: гарантировала свободный проход на мост Тума, где готова была встретиться с ними, чтобы определить, чья вера преданнее и чище. Им предлагалось испытать свое благочестие старинным способом – в битве насмерть. Конечно, никто из верховных жрецов не рвался сразиться с охотницей на крокодилов, но Во соблазнила их, добавив несколько слов: поскольку для богов дельты три – священное число, жрецы могут сражаться с ней по трое зараз.

Верховных жрецов тогда было девять человек.

В трех схватках за три дня она убила всех.

После чего народ поднял ее на руки и провозгласил новой верховной жрицей всего Домбанга. Она отвергла эту честь, или большей частью отвергла. Она согласилась играть эту роль, но лишь с условием, что тем же способом может заслужить звание жреца каждый – уйдя в дельту, встретившись с Тремя, заработав свои раны и возвратившись обратно. А чтобы богам не доставались слабосильные и негодные, Ванг Во завела обычай предварительных боев – смертельных поединков, определявших, кто достоин этого священного права.

Так появилась Арена.

В последующие годы десятки воинов, обученных и проливших кровь на эту Арену, отправились на встречу с богами. Вернулись шестеро. Большей частью новые жрецы занялись городским управлением, решая важные вопросы обороны, перевозок, налогообложения и торговли. Но Ванг Во занималась только Ареной. Она поселилась в одном из заброшенных кораблей. Она каждый день обходила тренировочные площадки. При любом поединке, будь он учебным или священным, она занимала место на корме судна, где стояли сейчас Рук и Бьен. И она принимала окончательное решение, кого зачислить в ряды Достойных.

Но когда к ней подвели Рука с Бьен, Во не оторвала взгляда от схватки.

Рослый боец в кругу арены нетвердо держался на ногах и отчаянно, наугад махал мечом. Зрители воплями выражали нетерпение – каждый желал видеть его побитым, сломленным, конченым, хотя вряд ли у них была причина для ненависти, помимо его слабости. Проигравшего можно было добить одним верным ударом, но Кочет решил иначе. Он, приплясывая, кружил вокруг противника, хлопал его по локтям, кукарекая все громче и громче.

Наконец Ванг Во подала голос:

– Кто эти двое?

– Они выжили в аннурском храме, верховная жрица, – ответил Гао Джи, выступив вперед.

– Храм был не аннурский, – вмешался Рук. – Это храм Эйры, богини любви.

– Паршиво же она его защищала. – Во и за разговором не сводила взгляда с бойцов на арене. – Для богини.

– Защищать – не дело Эйры.

– Зачем поклоняться богине, не желающей вас защитить?

– Ее дары иного свойства.

– Сдается, тебе стоит сменить веру, – фыркнула Во.

– Как раз перемена веры и привела меня в храм Эйры, – ответил Рук.

Женщина наконец повернулась к нему. Она смерила Рука взглядом, задержалась на выступающих из-под рукавов линиях татуировки, открыто, оценивающе взглянула в лицо.

– Чернила Вуо-тона.

Рук кивнул.

– На жреце любви.

Он снова кивнул.

– За этим что-то кроется.

– За всем что-то кроется.

– Я хочу знать что.

– Ты привыкла всегда получать, чего хочешь?

Гао Джи, выбранившись сквозь зубы, приставил к горлу Рука наконечник копья.

– Прости, верховная жрица. Позволь мне перерезать горло этому богохульнику.

Ванг Во еще раз взглянула в лицо Руку и покачала головой. Копье исчезло так же стремительно, как появилось.

– Я всё искала селение вуо-тонов, – сказала жрица, – да так и не нашла.

– Они не хотят, чтобы их нашли.

– Кроме шуток. – Она прищурилась. – Где оно?

– Они перемещаются, – сказал Рук. – С дождями и сменой времен года.

– Сумеешь мне его показать?

– Не выйдет, – солгал он. – Я пятнадцать лет не бывал в дельте.

Ванг Во причмокнула языком, потом покачала головой.

– Я велела зеленым рубашкам доставлять ко мне всех появляющихся в городе вуо-тонов. Они почти не раскрывают рта. Даже те, что знают язык, – хмуро добавила она.

– С чего бы им говорить?

– Мы служим одним богам. Они могли бы нас научить. Напомнить то, что мы забыли.

– Они брезгуют.

– Брезгуют охотницей на крокодилов? – рассмеялась Во.

– Домбангской жрицей. В этом городе вера больная и извращенная. Вы сотни лет скидывали в протоки детей с перерезанными глотками.

– Это была ошибка, – задумчиво кивнула Во. – Мы с этим покончили. Твой народ с самого начала был прав.

– Это не мой народ.

– Они тебя вырастили, – напомнила она, указывая на обвившие его запястья чернильные линии.

– А я ушел.

– Почему?

– Потому что хотел большего, чем кровь, борьба и страдание.

«Потому что, – недоговорил он, – боялся того, кем мог стать. Кем уже становился».

Верховная жрица улыбнулась не без удивления:

– И ты забыл их?

– Вуо-тонов?

– Кровь и борьбу. Страдание.

Рук замялся.

– Сам знаешь, это невозможно, – выждав, заметила женщина. – От них никуда не денешься. Они – часть нас самих.

– Уродливая часть.

– Не обязательно. – Взгляд ее стал далеким. – Ты их не видел. Я не мастерица рассказывать, да и вряд ли существуют слова, чтобы описать наших богов.

– Отчего же? Звери. Жестокие беспощадные дикари.

– Беспощадные… – задумчиво протянула Во, ощупывая правой рукой обрубок левой.

Рана заросла не чисто. Бугристая, неровная кожа – словно обломок кости залепили расплавленным воском.

– Однако они оставили меня в живых после боя.

– А ты не видела, как кошка играет с мышью? Сопротивление ее забавляет.

Во опустила культю и кинула на Рука проницательный взгляд.

– Ого!

– Что?

– Похоже, я ошибалась.

– Легко же оказалось тебя убедить, – заморгал в удивлении Рук.

– Я не о богах. О тебе. Ты их видел.

Скованные воспоминания рвались на волю: Кем Анх плывет с ним на спине в пронизанной солнцем воде, большие ладони Ханг Лока бережно рассаживают речные фиалки в глазницы побежденных, он и она под теплым вечерним дождем перебрасывают мальчика из рук в руки, а тот хохочет, хохочет, хохочет…

– Я видел, как они убивают людей.

– Из вуо-тонов слова не вытянешь, но я всегда полагала, что их воины уходят добровольно. Так рассказывали. – Она нахмурилась. – Потому и я ушла после восстания.

– Чего только не делают люди доброй волей. Проигрывают состояния, спиваются до смерти. Предают друзей и родных. Крадут. Насилуют. Убивают.

– Едва ли в этом виновны боги.

– Зачем нужны боги, если они не помогают нам стать лучше?

– Лу-у-учше… Слово, скользкое, как угорь. – Она снова пробежала взглядом по его фигуре. – Служение Эйре сделало тебя лучше?

– Да, – без колебаний ответил Рук.

Их взгляды столкнулись. И Во пожала плечами.

– Возможно. Увидим. Арена покажет. – Она перевела взгляд на Бьен. – А ты?

Бьен не шевельнулась, не ответила, упрямо смотрела в палубу.

Во нахмурилась:

– Ты, кто бы ни была, на вид обещаешь куда меньше, чем твой друг.

– Может быть, я напрасно ее привел, верховная жрица, – забеспокоился Гао Джи. – Может быть, ей нечего предложить Трем…

– Да какого хрена, Гао? Раз уж приволок ее сюда… К тому же… – Взяв Бьен за подбородок, Ванг Во подняла ей голову и заглянула в лицо. – Каждому есть что предложить.

– Она не боец, – увлеченно бичевал себя Гао.

– Ты была в храме во время пожара? – спросила Во.

Бьен не желала ни отвечать, ни смотреть ей в глаза.

– Мы были там, – отозвался Рук.

Жрица покивала.

– Значит, она не просто боец, – сказала она стражнику. – Она умеет выживать.

– Я отказываюсь, – хрипло, но твердо проговорила Бьен.

Во снова обернулась к ней:

– От чего отказываешься?

– Я не стану служить Трем. Не преклоню перед ними колени.

– Это хорошо, – кивнула жрица. – Слишком многие готовы пасть на колени. Мало тех, кто умеет стоять прямо.

Толпа взревела. Рук заглянул вниз. Рослый мечник в кругу заваливался вперед, но Кочет, поймав его за плечо, помешал упасть и плюнул ему в лицо. А потом притупленным острием бронзового кинжала провел борозду в мякоти щеки. В крике великана смешались рев и плач, боль и ярость.

Ванг Во, не удостоив их внимания, переводила взгляд от Рука к Бьен.

– Я как-то заходила в ваш храм. Видела статую богини. Неожиданный образ. Волки, оружие, огонь и меч. Авеша, грызущая собственных детенышей… – Она покачала головой. – Как это понимать?

– Это, – сказал Рук, – символы разных видов любви.

– Какие же это разные виды?

Он замешкался. Не ждал от жрицы подобных расспросов.

– Ученые расходятся…

– Романтическая любовь, – перебила его Бьен, – семейная любовь, любовь друзей и соотечественников, всеобщая любовь.

Рук покосился на нее. Бьен закусила щеку изнутри. Раньше он не видел, чтобы она так делала. Всегда была такой уверенной, такой твердой. А теперь как будто готова сгрызть себя по кусочку. Но при всем при том она впервые за время плена подняла глаза и твердо встретила взгляд Во.

Жрица поджала губы.

– А остальные?

– Какие остальные?

Во пожала плечами:

– Как насчет любви к себе? Любви к солнечному свету на твоей щеке? Как насчет любви к… – она не сразу подобрала слово, – к обреченным. Ко всему, что недолговечно.

Трудно было судить, не насмешка ли кроется в ее словах. Жрица говорила серьезно, но Руку не верилось, что охотница на крокодилов глубоко интересуется тонкостями учения Эйры.

– Главное, – сказала Бьен, – любви противно все, что происходит здесь.

Внизу, на арене, упал проигравший боец. Кочет с размаху пнул его в лицо.

– Знаешь, – ответила Во, – я любила крокодилов.

Она усмехнулась воспоминанию. Улыбнулась впервые с тех пор, как они взошли на палубу, и Рук заметил, что у нее обломан передний зуб.

– Я имею в виду тех, которых нанималась убивать.

– Тогда зачем убивала? – сердито спросила Бьен.

– Такая работа, – пожала плечами жрица. – Она не мешала мне их любить.

– Это не любовь.

– Да? – подняла бровь Во. – Это чувство, от которого сердце сжимается немножко сильнее обычного. Это нетерпение. И когда престаешь понимать, где кончается твое тело и начинается крокодилье. Когда костями угадываешь его желания, нужды, страхи. Эта… пустота внутри, когда все кончится.

Смотрела она не на арену, не на угасающую внизу драку, а дальше, за грубо сколоченные трибуны и черепичные крыши Домбанга, в серо-зеленую дымку, где тростники сходились с небом.

– Кровожадность, – сказала Бьен. – Не любовь.

Жрица заморгала, словно забыла на время о ее присутствии, а теперь снова вспомнила.

– Как скоро ты решаешь за другого, любит или не любит.

– Ты можешь накормить меня свиным навозом, но я не назову его пирогом.

К удивлению Рука, Ванг Во расхохоталась, фыркая носом.

– Ты это сама сочинила?

– Поговорка одного жреца из моего храма, – мрачно покачала головой Бьен. – Из тех, кого убили вчера твои люди.

Во с заметным сожалением оборвала смех.

– Не мои люди, девочка. Это сделала толпа.

– Ты не пыталась ее остановить.

– В городе сейчас много чего происходит. Налет аннурцев на Пурпурные бани. Дурацкие разговоры об идущем на Домбанг войске…

– Не просто разговоры, – тихо поправил Рук. – И войско не обычное. Оно не идет, как все. По крайней мере, не все его воины.

Ванг Во медленно обернулась к нему:

– О чем ты говоришь?

Рук не собирался извещать верховную жрицу о нападении кхуанов на Вуо-тон. Когда их с Бьен схватили, он первым делом подумал о побеге, потом о сопротивлении. Но сейчас, на корабельной палубе перед главной властительницей Домбанга, он увидел лучший путь – не просто бездумное сопротивление. То, что он узнал в дельте, дорого стоило. Значит, можно поторговаться.

– Я только что вернулся из дельты, – ровным голосом сообщил он. – От вуо-тонов.

– Ты, кажется, сказал, что пятнадцать лет там не был.

– Солгал.

– И что ты там нашел? – прищурилась жрица.

– Скажу, если поклянешься именами Трех, что отпустишь нас.

– Отпустить вас…

– Бьен не воин. Глупо принуждать ее сражаться на арене. Она там сможет только умереть. – Рук чувствовал, как напряглась стоявшая рядом Бьен, но смотрел только на Ванг Во. – Отпусти нас, и я скажу тебе, чего ждать. Достойных у тебя и без нас хватает.

Верховная жрица долго смотрела на него, прежде чем перевести взгляд на зыбкую линию камышей.

– Нет, – сказала она наконец, словно копье вбила в палубу.

– Вполне выгодная для тебя сделка, – заметил Рук.

– Выгодные сделки, – не глядя на него, отвечала Во, – для купцов и торговцев. Я не из них.

– Ты верховная жрица Домбанга. Твое дело позаботиться о безопасности жителей.

– Если бы их безопасность была моим делом, я бы исполняла его иначе.

Она указала на круг арены. Там Кочет топтал побежденного: наступил одной ногой между лопаток, другую поставил на основание черепа и вминал упавшего лицом в песок. Толпа ревела. Наконец победитель сошел на землю, как богатый купец сходит с паланкина. Он небрежно, издевательски поклонился зрителям, но никто в толпе не возмутился. Люди восторженно орали, бешено топали ногами. Кто-то, не желая месяцами дожидаться священных боев, требовал больше крови, жертвоприношения прямо здесь и сейчас. Упавший пытался подняться или, может быть, уползти от собственной боли. Кочет обернулся, жестоко пнул его в ребра, еще раз плюнул и зашагал к воротам в дальней стене.

– Безопасности здесь маловато. Еще меньше, чем в дельте. – Во покачала головой. – Зеленые рубашки, может быть, и должны думать о безопасности. Или строители. Или лекари. У меня другая забота, поважнее.

– Резать глотки для своих кровожадных богов? – возмутилась Бьен.

Она все не могла отвести взгляда от растоптанного, изломанного воина.

– Показывать людям, что выживание – еще не жизнь.

– Ничего ты им не покажешь, – процедил Рук, – если войско этого… Первого возьмет Домбанг…

– Мы готовимся.

– Как вы можете готовиться, не зная, чего ждать?

– Готовиться не значит точить копье и проверять тетиву. Готовность должна быть здесь… – Она пальцем постучала его по груди, затем два пальца легли ему на лоб. – И здесь.

Жрица покачала головой.

– Я не променяю свою веру и веру народа на крохи вражеских замыслов. – Она снова прищурилась на горизонт. – Если враг вообще существует.

– Существует, – сказал Рук, – в этом можешь мне поверить. Войско надвигается, и оно близко.

Ванг Во задумчиво покивала:

– В таком случае тебя порадует возможность поучиться у лучших воинов Домбанга за счет городской казны.

17

В каморке было жарко и душно. На столе стоял выщербленный кувшин с водой, но не было чашек. У одного из двух стульев отсутствовало сиденье, зато нашлась табуретка. В щели стены били солнечные лучи. После разговора с Ванг Во Гао Джи привел пленников сюда, в дощатую клетушку в трюме одного из заброшенных кораблей, втолкнул внутрь и запер дверь. Никто не объяснял им, чего теперь ждать и сколько продлится ожидание. Бьен раз-другой прошлась от стены к стене, словно мерила комнату шагами, и присела на табурет. Рук остался стоять.

– Жаль, – сказал он, когда в коридоре затихли удаляющиеся шаги.

– Сгоревшего храма и убитых друзей? – фыркнула Бьен.

– Жаль, я не вывел тебя из города, пока мог. – Рук покачал головой. – Нельзя было доверяться Ли Рен. Надо было сразу уводить тебя в дельту…

На этих словах Бьен резко поднялась, шагнула к нему и крепко, обеими руками ухватила за грудки.

– Если ты и дальше будешь говорить обо мне, – с обманчивой кротостью проговорила она, – как о ребенке или бессловесной игрушке, которую можно таскать с места на место, Достойные покажутся тебе не самой большой бедой.

Куда девалось ее недавнее оцепенение? Темный взгляд в упор смотревших на него глаз стал яростным, трезвым, дерзким.

Рук долго молчал, прежде чем ответить.

– Сейчас я бы сам не отказался стать бессловесной игрушкой. Охотно разрешаю тебе вытащить меня отсюда.

– Для игрушки ты слишком уродлив.

– Много лет мое уродство тебя не отталкивало.

Он чувствовал ее горячие кулачки у самой груди, ее теплое дыхание на щеке. Все это ничего не значило – с тем же успехом их могла разделять целая дельта.

Кажется, Бьен одновременно с ним ощутила, как они далеки. Она отпустила его рубаху, разгладила ткань и отвернулась.

– Здесь нам нельзя оставаться, – сказала она.

– Наверное, многие пленники так думают.

– Это не тюрьма. – Бьен попробовала, крепко ли заперта дверь, провела пальцем по ржавым петлям. – Это бойня. Ты видел этого Кочета. Тут таких полно. Или побег, или смерть.

Рук пережидал, пока она проверяла петли, доски двери, раму, и снова замок, и снова петли – раз за разом испытывая неподатливое железо.

– Меня не моя смерть тревожит, – тихо сказал он.

– Довольно близоруко.

– Я убивать не хочу.

Бьен замерла. Но не обернулась.

– Мы не обязаны убивать, – ответила она едва слышно.

– Для этого нас сюда привели.

– А мы откажемся.

Рук задумался. История их ордена помнила множество мужчин и женщин, замученных в далеких странах, умиравших со словами богини на устах, когда сталь входила им меж ребер или огонь лизал нагие тела. «Вы прекрасны», – говорил святой Генсельн. Эды пригвоздили его ко льдине, надрезали кожу и оставили на съедение огромным белым медведям. «В вас столько хорошего… помимо этого насилия». Костяные колья пронзили его, прибивая ко льду. «Я вижу лучшее на ваших лицах, вижу его свет в ваших глазах».

Только Рук, в отличие от Генсельна, святым не был.

Собой он, наверное, мог бы пожертвовать. Он полжизни морил голодом вросшую в плоть память детства, обуздывал в себе зверя, учился видеть в жизни не просто грубую кровавую борьбу. Без Бьен он бы мог склонить голову перед Достойными, принять удары и переломанные кости, принять свой кровавый конец. Он мог бы сойти в могилу легко и отважно, сохранив верность возвысившей его и спасшей из трясины богине.

А может, он только обманывал себя.

По правде сказать, не слишком глубоко он сумел похоронить в себе прошлое. Возвращение в дельту раскопало старые кости. Ему было хорошо в камышах на узком челне, хорошо было грести и следить за скользящими в илистой воде крокодилами. Эйра его спаси, он наслаждался убийством змеи. Конечно, змея не человек – Эйра не воспрещала убивать животных, – но Рук знал, как легко от этой жаркой багровой радости скатиться ко злу. Когда поджигатели храма обнажили оружие, начали рубить его друзей, что-то в нем весело встрепенулось.

– Ты права, – сказал он. – Надо бежать.

– Хоть этому кораблю и сто лет, а двери еще крепкие, – покачала головой Бьен.

– А ты не можешь?.. – Рук запнулся, не зная, как сказать.

У нее поникли плечи.

– Я не хочу, – не глядя на него, пробормотала она. – Не хочу быть такой.

– Хорошо, – кивнул он.

Рук сам попросил и все равно с облегчением услышал ее отказ. Представить, что она бросит бой, который вела с собой всю жизнь, сдастся по его просьбе, было почти так же мучительно, как признать свою слабость в вере. Пока Бьен сильна, он может на нее опереться.

Она совсем не выглядела сильной.

– Так страшно, – тихо сказала она, – когда в тебе живет это, этот ужас.

– Знаю.

– Я уверяла себя, что сумею забыть, победить его, что найду способ выгнать его из себя, но он не уходил.

Рук молча кивал.

Бьен обессиленно вздохнула:

– Мои желания ничего не значат?

– Значат, – ответил Рук. – Значат.

Он подошел к ней сзади, обнял за талию, прижался губами к темным волосам. От них пахло дымом и кровью, но Рук и сквозь эти запахи чуял ее – женщину, которая наравне с самой Эйрой спасала его от дельты.

– Найдутся другие способы бежать, – тихо сказал он. – Другие пути.

Она выскользнула из кольца его рук, с застывшим лицом возразила:

– Или не найдутся.

– Бьен!

– Если я это сделаю… – она, не отрываясь, смотрела на дверь, – значит то, что сидит во мне… не обязательно чистое зло.

– Ты – не зло, Бьен.

– Учение велит нам любить всех, даже ненавидящих нас. А что я сделала, когда те двое на тебя напали? Я их убила. Двух человек, совершенно беззащитных. Я размозжила им головы…

Рук вытаращил глаза. Он хорошо помнил скользкую от крови бронзу в их руках.

– Не были они беззащитными.

Она, не моргнув, выдержала его взгляд.

– Против меня – были.

Не дав Руку ответить, Бьен отвернулась, приложила ладонь к замку и закрыла глаза.

В маленькой комнате вдруг стало жарко и тесно, сгустившийся воздух не давал дышать.

Бьен сжала челюсти, на ее щеках проступили напрягшиеся мускулы, под кожей на шее вздулись жилы. Желтый жар, исходящий от ее лица, запекся в исчерна-красный. Лоб покрылся испариной, словно она не стояла на месте, а тащила непосильный груз. Она сдавленно простонала сквозь сцепленные зубы.

И ничего не случилось.

Рук готов был увидеть, как незримая сила сорвет дверь с петель. Вместо этого Бьен прерывисто вздохнула и сползла по стене. Яростный жар под кожей снова потускнел до цвета старого синяка. Рук подхватил ее, не дал завалиться навзничь.

– Бьен…

– Все хорошо, – отозвалась она, слабо шевельнув рукой.

Он бережно усадил ее на табурет, взял со стола кувшин, дал попить. Она сделала глоточек-другой и жестом попросила убрать.

– Жаль, – выдавила она, – что эта дверь не из человеческих черепов.

Так уныло это прозвучало, что Рук не сразу распознал шутку.

– Что случилось?

– Не знаю.

Она рассматривала свои пустые ладони, словно только что выпустила лежавший в них ответ.

– К силе я прибегала… – она вздрогнула, – всего несколько раз, и всегда нечаянно.

– А в этот раз?

– Я сосредоточилась, попыталась вернуть то, что чувствовала ночью в храме. – Она прикрыла глаза. – Я… потянулась за ней, за силой. – Бьен с бессильной досадой тряхнула головой. – Нет у меня для этого слов. Это как пытаться дышать там, где нет воздуха, или тянуть воду сквозь забитую тростинку…

Она замолчала.

Рук оглядел темную клетушку и снова повернулся к ней.

– Какой у тебя колодец?

Заданный вслух, этот вопрос прозвучал так странно – все равно что спросить: «Сколько человек ты поубивала?» Она непонимающе смотрела на него, потом покачала головой:

– Не знаю.

– Не знаешь?

Все истории о личах – от рыночных сплетен до отточенных представлений городских актеров – рано или поздно приводили к вопросу колодца. Каждый лич имел свой колодец – каждый извлекал силу из своего источника. Таковым, насколько знал Рук, могло оказаться что угодно: камень, соль, дерево, вода. Ходили слухи о личах, обращавших в силу что-то не столь тривиальное: сновидения, боль, страх своих врагов. Трудно было судить, насколько достоверны эти рассказы, тем более что личи скрывали свои способности – отчасти потому, что каждого, кто их обнаруживал, убивали. Очень редко личи оказывались в заключении – существовали напитки, притуплявшие их силу, но надежнее считались другие способы: петля, сожжение, утопление. Надежнее и больше по душе жадной до крови толпе.

Но при всей неясности сведений Рук всегда считал, что каждому личу свой колодец известен. Однако Бьен качала головой.

– Я не пробовала, не искала, – сердито огрызнулась она. – Все это время я делала вид, что со мной все в норме.

Рук, нахмурив брови, обвел взглядом деревянные стены, деревянный потолок и половицы, деревянный стол и табурет.

– Надо думать, это не дерево.

Бьен через силу усмехнулась.

– А если и дерево, я не умею им пользоваться, или у меня получается, только когда я не стараюсь. Или когда сержусь… – Она потерла лицо руками. – Уж если натура у меня извращенная, так хоть бы уметь этим пользоваться! Извини, Рук. – Она подняла на него глаза. – Не сумею я тебя вытащить.

Рук в один шаг пересек комнатушку, встал перед ней на колени, сгреб за рубаху.

– Если ты и дальше будешь говорить обо мне как о ребенке или бессловесной игрушке, которую можно таскать с места на место…

– Ладно-ладно, – невольно рассмеялась Бьен. – Как жестоко обращать против женщины ее же слова!

Ответить он не успел. По коридору за дверью застучали шаги. Улыбки Бьен как не бывало. Они переглянулись и дружно встали навстречу приближающемуся будущему. Рук готовился встретить зеленых рубашек, тычки копий и оскорбления, но, когда дверь после затянувшейся борьбы с замками и засовами наконец распахнулась, в проеме он увидел безоружного и совсем не воинственного с виду человека. Тот был на две головы ниже Рука, старше самое малое на двадцать лет и рыхлый, как полупустой мешок с зерном – такому самое место за рыночным прилавком или в ночной таверне. А вот здесь, в глубине прогнившего корабельного трюма, он казался вовсе неуместным – еще более, чем четверо щеголеватых стражников, маячивших в проходе за его спиной.

Человек поднял изувеченную руку – с давно зажившими культями двух пальцев – в непривычном приветствии и утер потный лоб ладонью.

– Извиняюсь! Тысяча извинений!

Оглядев комнату, он пальцами взъерошил себе лохмы и сокрушенно покачал головой.

– Еды нет… вода согрелась, среди дня темно. Это же… – Он запнулся, неодобрительно цокая языком в поисках подходящего слова. – Разгильдяйство! Какое неуважение к вступающим в наши… святые ряды… Сколько раз я говорил этой женщине, что не так следует знакомить новых воителей с… доблестью, блеском и… и тонкими оттенками борьбы!

Бьен присмотрелась к пришельцу.

– Кто вы такой?

– Ха! Как же! Я и сам невежа, и с каждым днем все невоспитаннее. Я – ваш мастер, зовут меня, зовут… – он отвесил легкий поклон, – Коземорд.

Бьен опешила.

При Арене состояли десятки мастеров, обучавших бою сотни бойцов, но лишь немногие удостоились прозвищ: Монашка, Малый Као, Трун Ле… и Коземорд. Это они обучили тех немногих, кто победил на Арене, выжил в дельте и вознесся до ранга верховных жрецов. О них слагали легенды почти наравне с Ванг Во. В святые дни, когда Достойные рубили друг друга на горячем песке арены, улицы гудели рассказами об искусстве и беспощадности их мастеров.

Коземорд не выглядел ни беспощадным, ни искусным. Единственное, что мог бы сказать о нем Рук, – что прозвище ему подходит: крошечные глаза слишком широко сидели на слишком узком лице, сходившемся книзу в жидкую седоватую бородку. Смешно и нелепо было даже подумать, что этот тюфяк натаскивал самых жестоких и страшных из Достойных. Но стоявшие за ним люди с суровыми взглядами не засмеялись, и сам Коземорд не улыбнулся своей покаянной скороговорке.

– Идемте! – Он жестом пригласил их в коридор. – Идемте. Довольно, довольно… прозябать в темноте. Позвольте, я покажу вам… двор.

– Двор? – переспросила Бьен.

– Вам не объяснили? – Коземорд схватился за лоб, будто у него вдруг разболелась голова. – Никто вам не объяснил?

– Нам, – ответил Рук, – объяснили, что мы записаны в Достойные. В остальном…

Мастер покачал головой:

– Мне пора бы привыкнуть к подобным… подобному… пренебрежению. Разумеется, кое-кто входит в эти стены по своей воле, и этих… этих с первого дня принимают, словно почетных гостей. А вот… как вы изволили сказать? «Записанные» таких почестей не видят. «Швырните их в темноту, а потом сдайте Коземорду», – обиженно передразнил он, после чего еще усерднее поманил их в полутемный коридор. – Позвольте мне в меру скромных сил исправить это упущение.

Бьен и Рук вслед за ним вышли за дверь. Стражники раздались, пропустив их, и снова сомкнулись позади: четверо мужчин, двое с заряженными арбалетами, двое с копьями. Неудивительно, что Коземорд как будто не опасался побега.

– Итак, – заговорила Бьен, спускаясь по крутой скрипучей лесенке, – вы будете учить нас бою?

Коземорд, не оборачиваясь, закивал.

– Разумеется. Другие иногда готовят… – Он вдруг словно бы застеснялся и передернул плечами. – Простите за грубость определения, но кое-кто из других мастеров готовит треску.

– Треску? – поднял бровь Рук.

– Конечно, это ужасно оскорбительно, но, увы-увы, так у нас называют тех, кто здесь… не по своей воле. Тех, кто не подает больших надежд.

– Почему же «треска»? – В голосе Бьен страх боролся со злостью.

Коземорд покачал головой:

– Те, кто выбрал путь Достойных, прежде, чем шагнуть в эти ворота, готовятся годами – осваивают меч, копье, нож, оттачивают тело и разум, чтобы соответствовать нашим богам. Они полагают… – мастер обернулся, чтобы бросить на них озабоченный взгляд, – ошибочно полагают, имейте в виду, что неподготовленный станет легкой добычей, что такого на арене порубят, как… ну, как треску.

Позади хихикнул или закашлялся кто-то из стражников.

– Напрасные опасения! – заметил Коземорд. – Я, как ваш мастер, обещаю – если вам в самом деле предначертана смерть на арене, я научу вас умирать со славой и честью.

– Какое утешение! – буркнул Рук.

Бьен шагала рядом в угрюмом молчании.

Прорезанная в наклонном днище корабля дверь вывела их под трибуны, в деревянный лабиринт, умудрявшийся производить впечатление одновременно тесноты и бесконечности. Большую часть пути они проделали по приподнятым над слоем грязи дощечкам. Кое-где – и просто по грязи. Подняв глаза, Рук высмотрел во мраке перекрытия, а над ними – прорывавшиеся в щели между сиденьями лучи. Наверху громом рокотали шаги и азартный топот зрителей.

Коземорд легко перекричал шум.

– Кладовые. – Он махнул в сторону запертых дверей. – Казармы стражи. Провизия. Оружие. Арена… это город в городе. Своего рода… столица.

Он то и дело запинался в поисках слова, покачивал двумя целыми пальцами покалеченной руки, щурился, словно высматривал затаившееся где-то неподалеку редкостное словцо.

– Сколько здесь всего Достойных? – спросил Рук.

– Год от года по-разному. Вам будет приятно узнать, что в нынешнем Арена приняла девяносто двух.

Рук не представлял, с какой стати ему должно быть приятно это узнать. Девяносто два воина, готовых убить Бьен и его самого. Тяжесть предстоящего давила свинцовым грузом. Путь до следующей двери показался ему очень долгим. Коземорд, остановившись перед ней, порылся за пазухой, извлек тяжелый стальной ключ и вставил его в замок. Отперев, он навалился плечом, и только тогда дверь тяжело, зловеще отворилась. Из нее плеснуло шумом: ворчание, крики, гулкий перестук учебного деревянного оружия и громче – лязг бронзы. Рук заслонился ладонью от густого предвечернего света.

Здесь было просторно, почти как в кругу для боев, только «двор» был не круглым, а прямоугольным. Стена, за которую они вышли, ограждала саму Арену. Другие три стороны заслоняли двух– и трехэтажные здания. Прямо за ними возвышалась еще одна деревянная стена, не меньше десяти шагов в высоту. Рук заметил расхаживающих по ней часовых; начищенные шлемы и оружие блестели на солнце.

Но его внимание привлекли другие воины – те, что месили грязь внизу.

Казалось, сюда, во двор, набились все домбангские Достойные – без малого сотня. Они прогуливались по краю площадки, возились с оружием, хлебали из ковшей и кувшинов, болтали наперебой. Один, с залитым кровью лицом, сидел на бревне, другой зашивал ему большой порез на лбу.

Некоторые сражались деревянными мечами или жердями, другие голыми руками. На глазах у Рука мужчина – Рук в жизни не видел таких здоровяков – набросился на женщину вдвое меньше себя: налетел с ревом, замахал кулаками. Женщина уклонилась от первого удара, но не отступила, а проскользнула к гиганту вплотную, грациозным движением положила ладонь ему на плечо, словно в танце, а потом подпрыгнула, обхватила его коленями за пояс, сцепила пальцы на загривке, лицом прижалась к груди – точь-в-точь повисший на тростниковой белке новорожденный бельчонок. Противник колотил ее по спине, но удары под таким углом теряли силу, и он, поняв их бесполезность, с бранью повалился, прижимая женщину собой. Будь земля здесь твердой, он мог бы сломать ей хребет. А так оба с тихим чмоканьем плюхнулись в грязь. Мужчина, обнажив в злобной усмешке обломки зубов, с кряхтением вминал противницу в жижу. Казалось бы, должен раздавить своим весом, но женщина расцепила ноги и руки, а когда противник приподнялся посмотреть, чего добился, молниеносно вскинулась, перенесла вес на плечи, рукой притянула великана к себе, а ноги закинула ему на шею. Тот ревел и бился, а женщина только крепче сжимала бедра. Он сумел приподняться на колено, попытался подтянуть под себя вторую ногу, но глаза у него выкатились, губы посинели, и великан повалился в грязь. Женщина еще пару ударов сердца держала удушающий захват, потом перекатилась, встала, сплюнула кровь, или грязь, или грязь пополам с кровью и небрежно пнула бесчувственного мужчину в живот.