Текст книги "Евангелие зимы"

Глава 13

Но если я собрался и сам себе поверить, надо было регулярно посещать школу. Во вторник на всех уроках я сидел идеально собранно, делая вид, что внимательно слушаю. Мистер Вайнстейн меня не спрашивал; миссис Мартелли ничего не сказала, когда я не сдал домашнюю работу по геометрии. Выкручусь, говорил я себе, справлюсь. Выйду сухим из воды. Подозрения в отношении меня и других, хоть как-то связанных с Драгоценнейшей Кровью Христовой, скоро начнут стихать и сойдут на нет, все вернется на круги своя, каждый займется своими делами. Это же рекомендованный целительный бальзам для преодоления общенационального страха – развейся либо займись делом. Поезди по городу на машине, пройдись по магазинам, сходи в кино или на бродвейское шоу. Прими все как есть и не старайся понять.

Было нечто автоматическое в том, как я шел по коридору на очередной урок – официальный, сухой, я просто переставлял ноги. Я настолько ни на что не обращал внимания, что едва не врезался в Джози в конце учебного дня.

– Эй, – сказала она, – ты весь день такой тихий. Ты что, вдруг решил прикинуться недотрогой? – Я принужденно засмеялся, и Джози продолжала: – Давай смоемся отсюда – вдвоем.

После традиционных объявлений мы с Джози пошли в «Блуберри хилл». Очередь к кофе-бару была небольшой, и пока я забирал кофе с молоком и булочки, Джози нашла столик у дальней стены, где всегда старались сесть подростки – подальше от входа. Это был один из самых маленьких круглых столиков, за которым едва помещались два сетчатых металлических стула. Джози села так, чтобы иметь возможность разглядывать кафе.

Я принес поднос с едой и уселся лицом к ней.

– Слушай, – сказала Джози, – ты с Марком говорил? – Когда я признался, что вообще его не видел, Джози изумилась: – Конечно, не видел и не мог видеть, его второй день нет. Я звонила ему домой, когда у нас был пустой урок, но там никто не берет трубку.

– Ну, это-то понятно, – заметил я. – Я к тому, что не волнуюсь. Наверное, его наказали на все выходные или он заболел. – Я незаметно напрягал и расслаблял мышцы в попытке сидеть спокойно, но по мне волной прошла нервная дурнота. Я не хотел думать о Марке, но не думать не мог.

– Ну да, его же не два года нет, – съязвила Джози.

Я разыграл удивление, но она была категорична.

– Все ведут себя как ненормальные. Будь здесь Марк, он бы пустил по кругу косячок и рассмешил нас чем-нибудь, и мы бы обо всем забыли. Отчего его нет? Не подумай, вдвоем с тобой мне хорошо, – добавила она, – только очень странно, что он не ходит в школу. Вообще много чего странного творится – из-за этого скандала с церковью все просто из кожи вон лезут.

– Можно не говорить об этом?

– Можно, но сложно. Особенно когда рассказывают, что якобы происходило в Драгоценнейшей Крови Христовой.

– Слушай, это все вранье, – сказал я. – Люди распускают сплетни от нечего делать. – Я говорил с Джози, но смотрел в зеркало за ее спиной, в котором отражался весь зал. Зеркало тянулось почти до угла и прекрасно выполняло задачу визуального обмана, зрительно удваивая размеры кафе. В «Блуберри хилл» народ толпился до самого ужина. Вот и сейчас здесь расположилась целая команда женщин с колясками, расставленными по всему залу, но в качестве приятного исключения попадались и мужчины: чтобы позволить себе жить в нашем городке, не всем приходится работать по семьдесят часов в неделю или постоянно находиться в разъездах. Одного из них я даже узнал – это был папаша из нашей академии, активный член родительского комитета. Он всегда ходил в плотной фланелевой рубашке с двумя расстегнутыми верхними пуговицами. Многие мамаши находили его привлекательным, но он ни с кем не заигрывал (по крайней мере, я не замечал).

Он читал газету, сидя за столиком перед остатками уничтоженного сандвича-багета. Кожа вокруг глаз у него была в морщинках; и, просматривая страницы, он улыбался в короткую пепельную бородку, порой покачивая головой с мягким, почти терпеливым недоверием. Вот таким человеком, подумал я, мне хотелось бы стать. Не в смысле профессии, потому что я понятия не имел, чем он зарабатывает на жизнь, а в отношении завидного спокойствия: человеком в ладу с собой. Но идиллия была нарушена: когда мы с Джози начали разговор, над дверью звякнул колокольчик, и я увидел, как бородатый изменился в лице.

Отец Дули, опираясь на трость, медленно тащился к кофе-бару. Бариста поправила бандану и вытерла руки о фартук, когда священник подошел к стойке. Он заговорил тихо, почти шепотом, потому что большинство посетителей ели его глазами.

– Господи, – сказала Джози, подавшись вперед, – как сложно теперь увидеть священника и не задаться вопросом. Впечатление, что они все поголовно виновны.

– Это не так, – тихо возразил я.

Мне хотелось отвести взгляд, зажмуриться или даже выбежать через заднюю дверь, но мужчина с бородкой сложил газету, бросил ее на стол и уставился на отца Дули недобрым взглядом, ероша бороду. Он сидел нога на ногу, но тут поставил ноги на пол. Секунду он сидел так – как спортсмен, свесив сцепленные руки между коленей, затем встал, подошел к отцу Дули и что-то сказал старому священнику – слишком тихо, расслышать было невозможно. Отец Дули покачал головой и так же тихо ответил. Они обменялись еще несколькими репликами, после чего отец Дули обошел бородатого и направился к другому концу стойки, уставившись на шипящую эспрессо-машину.

– Эй! – Мужчина наставил на отца Дули палец. – Я задал вам вопрос, нечего меня игнорировать!

– Пол, не начинайте, – хладнокровно произнес отец Дули. – Я просто выбираю кофе.

– Вы же главный, вы тоже несете ответственность! – не унимался этот Пол.

– Пожалуйста, оставьте меня в покое, – сказал отец Дули и мельком оглядел кафе. – Здесь не место для подобных разговоров.

– Вы мне рот не затыкайте! – крикнул Пол. – Я хожу в Кровь Христову больше десяти лет, я заслуживаю ответов! Мои дети тоже к вам ходили!

Бариста заторопилась и пролила немного кофе. Вставив бумажный стакан в картонную подставку, она пододвинула ее отцу Дули.

– Это возмутительно! – продолжал Пол.

– Правильно, – поддержала женщина, сидевшая рядом со стойкой. – Он прав!

Отец Дули стиснул трость и прижал ее к ноге.

– Я здесь не на судилище. Пожалуйста, не обращайтесь со мной как с преступником. Об этом будут говорить в другое время и в другом месте. Выработкой координированного ответа сейчас занимается вся церковь…

– Разговаривайте со мной человеческим языком, Фрэнк! – закричал Пол, дрожа, и схватился за прилавок. – Думаете, вы неподсудны? Мы требуем ответа. Пусть с нами поговорит отец Грег! Куда он запропастился ни с того ни с сего?

От ближайшего столика подошла одна из мамаш и положила руку Полу на спину.

– Он абсолютно прав, – сказала она отцу Дули. – Вы… Вы… Постыдились бы, вот что! – Ее голос срывался. – Позор! Вы и на мессе ничего не сказали, даже в проповеди не упомянули!

– Я не репортер, я не спекулирую на сенсациях и не будоражу людей без причины, лишь бы развязать массовую истерию! – Отец Дули оглядел кафе. Когда он встретился со мной взглядом в зеркале, я замер. По нему нельзя было сказать, что ему хочется заорать или треснуть по физиономиям оппонентов своей тростью, но на самом деле он этого желал. Мы смотрели друг на друга лишь мгновение, и, судя по тому, как он задрожал, чувства нас обуревали одни и те же. Его взгляд был как рука, протянувшаяся ко мне, схватившая за плечо и тянувшая к нему. Я не мог вырваться. Неожиданно для себя я подумал – а отец Дули при виде меня испытывает то же самое? Кажется, я испугал его еще больше, чем Пол.

Ничего мне не сказав, он повернулся к Полу.

– Поверьте, я делаю все, что в моих силах.

– Этого явно недостаточно! Истерию разжигают не газеты. Вы так мне ничего и не скажете? Где, черт побери, отец Грег? Вот он бы что-нибудь сказал. Где он?

Отец Дули взял подставку с тремя стаканами кофе.

– Отец Грег сейчас болен, давайте не будем его беспокоить. Он не отвечает на звонки. А я отвечаю. По телефону прихода. Всем нам следует заняться куда более важными делами, и прекратите эту травлю.

Сторонник строгих правил, отец Дули всегда ходил с недовольным каменным лицом, но, стоя с серой картонной подставкой, плясавшей в его руке, он утратил обычное хладнокровие, и привычная маска начала трескаться.

Пол ткнул пальцем в грудь отца Дули, и мне показалось, что старый священник сейчас опрокинется навзничь.

– Вы несете ответственность наравне со всей церковью, – сказал Пол. – Вы точно так же виноваты. Вы не можете просто утрясти это со своим начальством. Мы тоже заслуживаем справедливости.

Отец Дули кивнул.

– Извините, – сказал он и повернулся к выходу. – О Господи, – пробормотал он, открывая дверь.

Женщина рядом с Полом погладила его по плечу. Он шлепнул ладонью по прилавку у кассы, и женщина попятилась.

– Ноги моей в этой церкви больше не будет! – крикнул Пол. – В нормальном мире это называется укрывательством преступника, черт побери! – Женщина подвела его к своему столу. Пол подтянул стул и подсел к ней и ее подруге. В кафе поднялся гвалт оживленного обсуждения.

– Нет, ничего себе – сюда пришел! – сказала Джози. – Либо он самый тупой в мире, либо ему все по барабану. Мой отец говорит, это не что иное, как надменность. Кардинал как-его-там поверить не может, что в прессе поднялся такой скандал. Они надеются, что все как-нибудь утрясется. – Она взглянула на меня, и по беспокойству, проступившему на ее лице, я понял, что моя игра разоблачена. – А что ты думаешь? – спросила она. – Ты же работал в Драгоценнейшей Крови Христовой! Что, вот правда ничего не было?

– Честно? – негромко спросил я. – Я хочу, чтобы все это улеглось. Пожалуйста, давай поговорим о чем-нибудь еще.

– Ты же сам всегда говоришь о новостях, – сказала Джози. – А это вообще особый случай. Тут детей касается.

– Почему особый? – спросил я.

Она покачала головой.

– А вот особый. Это как двойное преступление. Детей не просто жестоко оскорбили, им все будущее испортили. Совершенное против них преступление будет преследовать их всю жизнь.

– Так-таки преступление?

– Да, преступление, и хорошо, что мы можем вмешаться. Что, черт побери, происходит в этом мире? Я становлюсь злой, террористы захватили больше половины мира, какие-то типы рассылают сибирскую язву конгрессменам и сенаторам, американцы вступают в «Талибан», а теперь еще и священники начали нападать на детей? Да что это, конец света наступает, что ли?

– Чепуха, – повысил я голос. – Тебе известно, сколько добра делает церковь? Разве можно сбрасывать это со счетов?

– Ты рехнулся? Ты их защищаешь? Ты что это, вдруг стал ревностным католиком и защищаешь общие интересы? Да тут слепому ясно: виновны без всяких оговорок! Подумай о пострадавших детях! Это несправедливо, что им пришлось такое пережить, а мы узнали только потому, что некоторые из них не стали молчать!

– Может, дети не стали молчать, потому что им захотелось внимания? – спросил я и засмеялся, не зная, почему. – Один сказал, а за ним и другие стали повторять, ухватившись за очередную сенсацию?

– Не смешно, – сказала Джози. – Ты что, псих?

– Чего ты ко мне с этим пристала? Почему ты меня допрашиваешь?

– Тебя? – спросила Джози.

Она замолчала и допила кофе. Я ничего не мог придумать – любое слово, приходившее на ум, изобличало меня еще сильнее. Я готов был отрезать себе язык и послать его почтой в Кровь Христову с запиской: «Пополнение для вашей проклятой коллекции».

– Пойдем домой, – сказала Джози. – Все это слишком странно.

– Это уж точно, – согласился я. – Можешь мне поверить. Меня как будто предали, понимаешь? Я там работал, все было нормально, и вдруг все резко стало плохо.

Джози слушала меня, опершись подбородком на сложенные руки, и осталась спокойной, когда я замолчал.

– Прости, я веду себя как дурак, – добавил я. – Я был бы рад объяснить лучше. Я только хочу, чтобы все пришло в норму.

Она потянулась через стол и стиснула мою руку.

– Ты не дурак, – сказала она. – Уж кто-кто, но точно не дурак.

Мы вышли, и Джози повела меня куда-то за угол на довольно уединенную парковку за магазинами. Я почувствовал ее губы у своих губ – они льнули, притягивая меня, – и попытался ответить. Мне казалось, я тоже этого хочу, но пришлось сделать над собой усилие. Джози прижималась, а я словно ускользал, хоть и стоял у самой стены.

– Пожалуйста, обними меня, – сказала она.

Я сделал, как было велено. Губами Джози приоткрыла мой рот и начала работать языком. Я стоял неподвижно.

– В чем дело? – спросила она. – Ты что, не хочешь?

Я хотел, но не так искренне, как Джози, – без ее энтузиазма, без малейшего подъема. Я кивал, улыбался, копировал выражение ее лица. Мы прильнули друг к другу, и я реагировал, как мне казалось, правильно: повторял движения Джози, терся носом о ее нос, перемежая глубокие поцелуи легкими. Я придерживал ее затылок, трогал ухо и целовал по заведенному образцу: раз-два-три, считаем шаги, выполняем заученную комбинацию.

Джози схватила меня за руку и начала водить ею вверх и вниз по своему боку, а сама стала поглаживать мне спину. Я продолжил, как она показала. И вдруг почувствовал, что не понимаю желания, не умею его распознать и выразить, не умею говорить прикосновениями, слушать своим телом и отвечать; я только знал, как быть объектом желания и как подчиняться.

Я шарил руками по ее телу, но Джози не реагировала так, как я рассчитывал. Возбуждение не приходило, ничто во мне не дрогнуло. Джози это почувствовала – или рассердилась. Она несколько раз перекладывала мои руки.

– Трогай меня там.

Я подчинялся, но без эмоций – не было ни желания, ни страха. Я быстрее водил руками и сильнее тискал ее, но это были не мои руки. С самого дна черной бездны внутри меня раздавался голос отца Грега, пыхтящий о боге и о том, что он в нас, и о любви, любви, любви. Сейчас во мне ничего не было. Между нами никогда ничего не было – теперь я точно мог это сказать. В нас ничего не было.

Джози, видимо, почувствовала мою опустошенность.

– В чем дело? – огорченно спросила она. – Чего ты хочешь? Что ты хочешь сделать?

– Не знаю. Я не знаю, что делать. Хочу знать, но не знаю.

Минуту мы стояли молча.

– Не получается, – сказала она тихо.

– Должно, – сказал я.

– Ты меня разве не хочешь?

– Хочу.

Она немного отодвинулась.

– Правда? Что-то непохоже.

Я молчал, слишком смущенный, чтобы придумать ответ. Джози подалась ко мне, схватила за куртку и игриво потянула к себе:

– Разве я не красивая?

– Красивая, конечно.

– Ты не просто так говори, – сказала она. – Ты считаешь меня красивой?

– Да, да. Я хочу тебя.

Это не было ложью. Я хотел целовать ее в шею всякий раз, когда на уроке мистера Вайнстейна она отбрасывала волосы, открывая чистую линию шеи. Джози была первой девушкой, с которой я целовался, и я бы хотел, чтобы она стала первым человеком, с которым у меня был сексуальный опыт. Я хотел бы стереть все, что со мной было до этого, и снова сделаться девственником.

– Докажи, – сказала она.

Она расстегнула пальто, и я обнял ее. Джози расстегнула молнию на моей куртке и прижалась ко мне.

– Я здесь, – мягко сказала она, – я никуда не ухожу. Не торопись.

Когда я обнял ее и повел руками по ее спине, мне попалась застежка бюстгальтера, и я захотел узнать, как ее расстегивать. Джози терлась о меня мягкими волнообразными движениями, и меня изнутри окатило щекочущей нервной волной.

Вскоре Джози задвигалась настойчивее, почувствовав мою эрекцию. Голова у меня кружилась, как в бреду, поцелуи стали настойчивее – я всасывал ее нижнюю губу. Схватив Джози за ягодицы, я прижал ее к себе. Она хихикнула и замерла, часто дыша мне в шею, но тут же вырвалась.

– Ладно, ладно, – сказала она со смехом.

Внутри у меня все прыгало, я заметно дрожал. Джози улыбнулась, но видно было, что и она возбуждена – щеки у нее разгорелись.

– Я… Жаль, что мне надо идти.

К ней быстро вернулось самообладание, и Джози начала дразнить меня, что в следующий раз из уважения к приличиям нам надо будет найти тихое, уединенное место, а не переулок в центре города. Я согласился.

– Укромное место, где можно присесть, – сказал я. У меня подкашивались ноги.

– А лучше лечь, – поправила Джози, целуя меня снова.

– А почему не сейчас? – спросил я.

– Действительно. – Она никак не могла отдышаться. Ее ноздри трепетали. – У матери сейчас встреча в городе. Пошли, я проведу тебя так, что Руби не заметит.

Мы пошли к ней домой тем же маршрутом, что и в прошлый раз, целуясь всю дорогу, только на этот раз торопились и останавливались лишь для легкого поцелуя, а потом Джози хватала меня за руку и тащила за собой. Мы почти не разговаривали. У начала аллеи я захотел увидеть корку льда на вязе в маленькой чаще деревьев, чтобы увидеть, как я выгляжу рядом с Джози, но льда на коре уже не было.

Джози покачивалась на носочках, объясняя мне свой план. Когда она поднялась к дому и закрыла за собой входную дверь, я, согласно ее инструкциям, пробежал мимо дома соседей, свернул, перепрыгнул через низкую каменную стенку, промчался через задний двор к рощице, где начиналась земля семьи Джози, и присел на корточки у толстого вяза. Вскоре Джози вышла с черного входа и направилась к домику у бассейна со школьной сумкой на плече. Она переоделась в ярко-розовые спортивные штаны и куртку с отделанным пушистым мехом капюшоном, туго обтягивающую талию. Я выждал минуту и подобрался к боковому входу.

Джози открыла, едва я постучал.

– Я думала, ты заблудился, – сказала она и поцеловала меня. Она сделала нам горячий шоколад и добавила в него «Калуа» из бара в гостиной. Присев на диван, мы медленно пили из чашек.

Вскоре разговор прервался. Губы Джози коснулись моей шеи, и я отставил шоколад, чтобы не пролить на колени. Ощущая жгучее желание, мы прильнули друг к другу. Сунув руку за спину, Джози помогла мне справиться с лифчиком, а потом расстегнула мне брюки и через разрез в трусах вынула мой член. Ее рука казалась такой маленькой вокруг него, и она водила им по своему плоскому животу, и прижималась, и тянула. Меня словно пронзило электрическим зарядом, и вдруг, непонятно как, я услышал, что бормочу ей, как ей это понравится, что будет приятно, и слова были не мои, они вырвались из темной ямы внутри меня, и я говорил их на ухо Джози, приспустив ей трусы и нажимая, растягивая, вдавливаясь в нее. Она отставила ягодицы, и я надавил сильнее.

Она отпустила меня и попыталась отодвинуться, но оказалась подо мной.

– Ой! Пожалуйста… – сказала она, но я продолжал свое. – Нет!

– Нет? Нет. Ш-ш-ш… – сказал я.

– Прекрати!

– Нет. Ш-ш-ш…

– Ой! Да что за фигня? Прекрати сейчас же! – Джози ударила меня в плечо. Я отшатнулся. Она столкнула меня и согнула колени – будто преграду поставила между нами. Натянув трусы, забилась в угол дивана, глядя на меня поверх коленей.

Сердце у меня болезненно билось. Я смотрел на свои руки – они сильно дрожали. Меня вообще трясло. Тело казалось чужим. Натягивая брюки, я ощутил знакомое онемение чувств, распространяющееся изнутри.

– Что с тобой такое? – сказала Джози. – Ты сделал мне больно!

– Нет, – сказал я.

– Что значит нет? Еще как да! Очень больно!

– Нет в том смысле, что я не хотел. – Горло у меня сжалось, я с трудом подавил слезы и тоже подтянул колени к груди. Огромный телевизор был выключен, в сером экране отражались мы с Джози. – Я не знаю, кем я только что был, но это был не я. Прости меня.

Джози помолчала и наконец сказала:

– С тобой что-то действительно не так.

– Нет, нет. Я хотел этого с тобой.

– Ну, сейчас-то между нами ничего не будет.

– Прости, я не хотел сделать тебе больно. Я не знал, что делаю.

– Что все же с тобой такое? – спросила она.

– Не знаю, – ответил я и уставился в пол. Мне хотелось что-нибудь добавить, но с чего начать, черт побери? Я подался к ней.

Джози, видимо, решила, что я хочу ее поцеловать, потому что вдруг встала и отошла к бару налить себе содовой из сифона.

– Я не шучу, с тобой что-то действительно не так.

Ее интонация изменилась – она уже не спрашивала. Она медленно пила воду и ждала ответа. Я представил, кем теперь я выгляжу в ее глазах.

– Не понимаю, – сказал я.

– Чего ты не понимаешь?

– Я этого хочу. Я хочу, чтобы у нас все получилось. Почему не получается?

– Дело не только в том, чего ты хочешь. У меня в этом тоже есть свой голос. И я говорю: черта с два. – Она поставила стакан и обхватила себя руками, будто ей стало холодно. В ее голосе зазвучала озабоченность: – Ты мне не все сказал.

Я будто тонул и не понимал ее слов. Несмотря на опустошенность, во мне не было места, чтобы принять что-то извне.

– Ты, это, ты хоть в порядке?

– Не знаю. Нет. Я не хочу, чтобы ты думала, что я тебя не хочу. Я хочу. Я тебя хочу. Я не знаю, почему я сейчас такой.

Джози покачала головой, глядя на меня печально и испуганно, но улыбнулась.

– Я не об этом. Слушай, я не пытаюсь вредничать, я просто спрашиваю. Тебе нужно что-нибудь мне сказать? Это поможет? – Со скрещенными на груди руками и чуть склоненной набок головой она выглядела удивительно смелой. Я ей завидовал. И тут во мне что-то сломалось. Я шагнул к бару, обойдя диван.

– Перестань! – заорал я. – Почему все только об этом и спрашивают? Почему я обязан о чем-то рассказывать?

Она попятилась к полкам, уставленным бутылками.

– Я просто пытаюсь понять…

– Я в полном дерьме, ясно? – крикнул я, хватаясь за спинку одного из барных стульев и наклоняясь ближе к Джози. – Почему тебя не устраивает простой факт, почему надо обязательно копать?

– Ты меня пугаешь. Не кричи на меня. – Она стояла за барной стойкой, но говорила с все возрастающей яростью. – Ты только послушай себя. Посмотри на себя. Ты ведешь себя как псих.

– Я не псих, – сказал я.

– Тебе придется уйти. Ты сделал мне больно и напугал до полусмерти. Это не Эйден, которого я знаю. Убирайся из моего дома сейчас же.

Я опустил глаза, по-прежнему опираясь на барный стул. Я не мог говорить и схватился за стойку, не в силах подобрать нужных слов, не зная этого языка.

– Иди, – повторила Джози. – Уходи.

Она не вышла из-за стойки, пока я надевал куртку и выходил с черного хода. По дороге домой я убеждал себя, что испугался не меньше ее, но поверить в это у меня не получалось. Я рисковал потерять все, чего добился. Мне нужно контролировать себя. Я пытался придумать план, чтобы осуществлять этот контроль и не терять голову, как рядом с Джози. Я хотел жить нормальной жизнью, но у меня ничего не получалось и не могло получиться, и всю дорогу домой я думал о Марке, гадая, что такого он прочитал в моем лице на крыше Кулиджа, когда пытался со мной поговорить. Кого он там увидел?

Ночью, когда я пытался заснуть, в ушах раздавались два разных голоса, и я почти решил, что в комнате есть кто-то еще, словно два мозга боролись друг с другом. Один велел позвонить Марку, а другой выкрикивал хорошо знакомые приказы заткнуться и помалкивать. Я испугался мысли, что в комнате действительно кто-то есть, и меня охватило нестерпимое желание включить свет и проверить. Он мог сидеть в кресле, или на корточках у кровати, или терпеливо стоять в шкафу, дожидаясь, пока я открою дверцу, чтобы он мог выкрикнуть: «Ага, попался, маленький гаденыш! Ты не сможешь прятаться вечно!» С бьющимся сердцем я включил лампу и огляделся. Поднявшись с постели, я подошел к шкафу и краем глаза заметил в окне бледного, испуганного мальчишку. Я вскрикнул. В тусклом свете я не мог разобрать лица, но это было мое отражение, с напряженными, согнутыми руками, готовое к драке. Я долго смотрел, как поднимается и опускается призрачная обнаженная грудь, пока я пытался отдышаться.

Я присел на кровать, подобрав под себя ноги, и прислонился к стене, дрожа и что-то еле слышно бормоча. От шока сон прошел – я будто кубарем летел куда-то и не знал, где упаду. Неужели я хотел стать таким? Я возненавидел себя и за то, что так жестоко поступил с Марком. Он был моим другом. Я знал, чего он хочет: чтобы его выслушали. Чтобы я увидел его таким, какой он есть. Чтобы я узнал, что он чувствует. Я тоже этого хочу, понял я. Разве не все мы этого хотим, разве не каждый заслуживает честных отношений?

В добавление к прежним причинам ненавидеть отца Грега у меня появилась еще одна. Джози была права: он не только манипулировал нами и растлил как подростков, он искалечил в нас мужчин, которыми мы станем, наше будущее как друзей и любовников. Он не присутствовал здесь физически, но таинственным образом, безмолвно и невидимо по-прежнему был рядом и требовал нераздельной преданности к себе. Он создал религию с единственной заповедью: бойтесь меня, если не можете в меня верить.