Текст книги "Убийца Войн"

Сей договор стал первым официальным актом в правление Деделина, явившись предметом яростных торгов после убийства его отца. Деделин стиснул зубы. Как быстро он исполнил прихоть врагов! И все же он сделает это снова; монарх Идриса пойдет на все ради своих подданных. В этом заключалась серьезная разница между Идрисом и Халландреном.

– Ярда, мы отправим ее на смерть, – сказал Деделин.

– Ей, может быть, не причинят вреда, – ответил после долгой паузы Ярда.

– Ты отлично знаешь, как будет. Первое, что они сделают с началом войны, – используют ее против меня. Это же Халландрен! Во имя Остра, они приглашают в свои дворцы пробуждающих!

Ярда замолчал. Наконец он покачал головой:

– В последних донесениях говорится, что их армия увеличилась тысяч на сорок безжизненных.

«Бог-повелитель цветов», – подумал Деделин, опять посмотрев на письмо. Его содержание было простым. Вивенне исполнилось двадцать два, и по условиям договора ждать дольше Деделин не имел права.

– Отправка Вивенны – скверный план, но другого у нас нет, – сказал Ярда. – Выиграв время, я сумею заручиться поддержкой Тедрадела – там ненавидят Халландрен еще с Панвойны. И возможно, мне удастся поднять на бунт разгромленную группировку Вахра в самом Халландрене. По меньшей мере мы сможем отстроиться и запастись всем необходимым, чтобы прожить еще год. – Ярда повернулся к королю. – Если мы не отправим халландренцам принцессу, вину за войну возложат на нас. И кто нас поддержит? Нас спросят, почему мы не выполнили условия договора, который наш же король и составил!

– А если мы пошлем к ним Вивенну, в их монархию вольется королевская кровь и притязания на Высоты станут еще правомочнее!

– Возможно, – ответил Ярда. – Но мы оба понимаем: они атакуют в любом случае. А если так, что нам до их притязаний? По крайней мере, они могут дождаться рождения наследника и уж потом напасть.

Выиграть время. Генерал всегда просил больше времени. Но как быть, если платить за него придется родной дочерью Деделина?

«Ярда не колеблясь пошлет солдата на смерть, если это даст время на перестройку армии для атаки, – подумал Деделин. – Мы – Идрис. Как я могу просить у дочери меньше, чем требую от войска?»

Он чуть не поседел при одной только мысли о Вивенне в руках Бога-короля, принужденной вынашивать отпрыска твари. Дитя окажется мертворожденным чудищем, которое станет очередным возвращенным богом Халландрена.

«Есть и другой выход, – пронеслось в голове. – Ты не обязан посылать Вивенну…»

В дверь постучали. Они с Ярдой обернулись, и Деделин разрешил войти. Он мог бы и догадаться, кто пожаловал.

На пороге, одетая в простое серое платье, стояла Вивенна. Она по-прежнему казалась ему столь юной, что сердце щемило. Тем не менее она была образцовой идрийкой: волосы скромно уложены и ни грана косметики для привлечения внимания к лицу. В отличие от некоторых аристократок из северных королевств, она не была ни робкой, ни изнеженной. Только собранной. Собранной, бесхитростной, крепкой и сноровистой.

– Отец, ты уже несколько часов здесь, – сказала Вивенна, почтительно склонив голову перед Ярдой. – Слуги судачат о цветном конверте, с которым вошел генерал. Я догадываюсь, что внутри.

Деделин встретился с ней взглядом и махнул рукой, чтобы села. Она бесшумно притворила дверь и взяла деревянный стул у стены. Ярда продолжил стоять, как подобало мужчине. Вивенна посмотрела на письмо, лежавшее на столе. Она была спокойна, волосы оставались под контролем и сохраняли уважительный черный цвет. Благочестивая вдвое больше, чем Деделин, она, в отличие от младшей сестры, никогда не привлекала к себе внимания взрывами чувств.

– Тогда я полагаю, что должна готовиться к отъезду, – произнесла Вивенна, держа ладони на коленях.

Деделин открыл рот, но не нашелся с возражением. Он глянул на Ярду, который лишь качнул головой, смиряясь с неизбежным.

– Отец, я всю жизнь готовилась к этому, – заметила Вивенна. – И я готова. Но Сири сильно расстроится. Час назад она уехала верхом. Мне нужно покинуть город, пока она не вернулась, иначе может закатить сцену.

– Поздно, – сказал Ярда и уныло кивнул на окно.

В ворота галопом влетела всадница, и люди разбежались по двору. На ней был плащ, темно-коричневый цвет которого был почти нескромен, и волосам она, разумеется, дала волю.

Они стали желтыми.

Гнев и досада закипели в Деделине. Одна только Сири умела вывести его из себя, и он почувствовал, что его шевелюра тоже меняет окраску – словно издевательским контрапунктом источнику ярости. Несколько черных прядей побагровели, будто налившись кровью. Это был отличительный знак королевского рода, который перетек на Высоты Идриса в разгар Панвойны. Другие умели скрывать эмоции, но чувства королевских особ проявлялись в самих волосах.

Вивенна взирала на него с обычным благочестием, и ее хладнокровие придало ему сил, чтобы восстановить черноту волос. Простолюдинам невдомек, сколь сильная воля требовалась для укрощения предательских королевских локонов. Деделин не понимал, как это удавалось Вивенне.

«У бедной девочки и детства-то не было», – подумал он. Жизнь Вивенны с минуты рождения готовила ее к этому единственному событию. Первеница, всегда казавшаяся частью его самого. Девушка, которой он неизменно гордился; женщина, уже заслужившая любовь и уважение народа. Умозрительно он видел ее королевой, даже сильнее себя. Той, кто проведет их через грядущие мрачные дни.

Если успеет дожить.

Вивенна встала.

– Я пошла собираться в путь.

– Нет, – сказал Деделин.

Ярда и Вивенна повернулись к нему.

– Отец, – сказала Вивенна, – если мы нарушим договор, начнется война. Я готова пожертвовать собой для народа. Ты научил меня этому.

– Ты не поедешь, – твердо ответил Деделин, вновь обратив взор к окну.

Там, снаружи, смеялась вместе с конюхом Сири. Деделин различал взрывы хохота даже издалека; ее волосы стали огненно-рыжими.

«Прости меня, бог – повелитель цветов, – взмолился он. – Какой чудовищный для отца выбор! В договоре дословно сказано: я обязуюсь послать в Халландрен мою дочь, когда Вивенне исполнится двадцать два года. Но там не прописано, которую дочь я должен прислать».

Если он не отправит в Халландрен кого-то из дочерей, нападут немедленно. А если пришлет не ту, халландренцы озлятся, но атаки не будет. Он это знал. Они дождутся наследника. Идрис выиграет как минимум девять месяцев.

«И еще… – подумал он. – Если они используют Вивенну против меня, я могу не выдержать и сдаться». Позорный для признания факт, но им определилось решение.

Деделин вновь повернулся к генералу и дочери.

– Вивенна, ты не выйдешь замуж за тирана – бога наших врагов. Я посылаю Сири вместо тебя.

2

Ошеломленная Сири сидела в громыхающем экипаже и с каждой кочкой все больше удалялась от родины.

Прошло два дня, а она все еще не могла поверить в случившееся. Это считалось задачей Вивенны, понятной каждому. В день рождения Вивенны Идрис устроил пир. Желая поднатаскать свою первеницу в придворной жизни и политике, король отдал ее в ученичество, едва она начала ходить. Тому же училась и Фафен, вторая дочь, на случай, если Вивенна умрет до замужества. Но не Сири. Она была лишней. Незначительной.

Не более того.

Она выглянула в окно. Чтобы доставить ее на юг, отец выделил лучшую в королевстве карету вместе с почетной свитой из двадцати солдат. Усиленная сенешалем и несколькими мальчиками-слугами, процессия была самой пышной на памяти Сири. Это граничило с бахвальством, которое заворожило бы ее, не уносись Сири из Идриса.

«Все задумывалось иначе, – думала она. – Этого не должно было случиться!»

Однако случилось.

Все казалось бессмысленным. Карету трясло, но она тупо сидела в оцепенении. «По крайней мере, могли бы позволить ехать верхом, а не усаживать силком в экипаж!» Увы, но это сочли бы неподобающим въездом в Халландрен.

Халландрен.

Она почувствовала, как светлеют от страха волосы. Ее отсылали в Халландрен – в королевство, которое в ее народе проклинали на каждом шагу! Отца она не увидит долго, а то и вообще никогда. Она не сможет поговорить с Вивенной, послушать учителей, ее не пожурит Мэб, она не прокатится на королевских конях, не убежит в глухомань за цветами, не поработает в кухнях. Она…

Выйдет замуж за Бога-короля. Кошмар Халландрена; чудовище, не знающее живого дыхания. Его власть в Халландрене была абсолютной. Он мог казнить из чистого каприза.

«Но я-то уцелею? – подумалось ей. – Я буду его женой».

«Женой. Я выхожу замуж».

«О, Остр, повелитель цветов…»

Ее затошнило. Она подтянула колени к груди; волосы побелели уже до блеска. Легла на сиденье, не понимая, откуда дрожь – трясет ли ее саму или карету, которая неуклонно катит на юг.

* * *

– По-моему, отец, ты должен пересмотреть свое решение, – сказала Вивенна, сидя, как учили: чинно, с ладонями на коленях.

– Я думал и так и этак, Вивенна, – отмахнулся король Деделин. – Решение окончательное.

– Сири не годится для этого дела.

– Она прекрасно справится, – ответил отец из-за стола, просматривая бумаги. – Ей нужно только родить. Я уверен, хоть на это она годна.

«Зачем же я училась? – подумала Вивенна. – Зачем готовилась двадцать два года? К чему это все, если главное – подыскать подходящую утробу?»

Она сохранила волосы черными, голос – серьезным, лицо – невозмутимым.

– Сири наверняка убита горем, – сказала Вивенна. – Не думаю, что она выдержит такое испытание.

Отец поднял взгляд, и его волосы чуть покраснели – чернота схлынула, как краска с холста. Лишь этим он выдал свое раздражение.

«Он расстроен ее отъездом сильнее, чем хочет признать».

– Это сделано во благо нашего народа, Вивенна, – произнес он, с усилием восстанавливая цвет волос. – Если начнется война, ты понадобишься здесь, в Идрисе.

– А что тогда будет с Сири?

Отец умолк. Наконец он выдавил:

– Возможно, войны и не будет.

«Остр… – ужаснулась Вивенна. – Он же в это не верит. Считает, что послал ее на смерть».

– Знаю, о чем ты думаешь, – сказал отец, встречаясь с ней взглядом. Неописуемо мрачным. – Как я мог предпочесть одну другой? Отправить на погибель Сири, а жить оставить тебя? Пусть люди думают что угодно, я сделал это не из личной привязанности. Я считаю, так будет лучше для Идриса, когда разразится война.

«Когда» разразится война. Вивенна посмотрела ему в глаза.

– Отец, я собиралась остановить войну. Мне же выпало стать невестой Бога-короля! Я намеревалась говорить с ним, убеждать его. Я разбираюсь в политике, знаю обычаи…

– Остановить? – перебил отец.

Только тогда Вивенна осознала, насколько дерзки ее слова. Она отвернулась.

– Вивенна, дитя мое, – сказал отец, – этой войны не избежать. Их сдерживала только обещанная принцесса, и отправка Сири может добавить нам времени. И… не исключено, что даже в разгар войны она окажется в безопасности. Может быть, кровь Сири оценят так высоко, что оставят в живых – на случай смерти наследника, которого она выносит. – Тон его отдалился. – Да, – продолжил он, – возможно, нам следует бояться не за Сири, а…

«За себя», – мысленно закончила Вивенна. Она не была посвящена во все военные планы отца, но знала достаточно. Война не пощадит Идрис. В конфликте с Халландреном им вряд ли удастся победить. Это станет катастрофой для народа и его обычаев.

– Отец, я…

Король мягко оборвал ее:

– Прошу тебя, Вивенна, я больше не могу это обсуждать. Ступай с миром. Побеседуем позже.

Позже. Когда Сири отъедет еще дальше и вернуть ее будет намного труднее. Тем не менее Вивенна поднялась. Она была послушна – так воспитали. Эта черта всегда отличала ее от сестры.

Она покинула отцовский кабинет, закрыла за собой дверь и пошла по деревянным коридорам дворца, притворяясь, будто не замечает ни взглядов, ни шепота. Она добралась до своей комнаты – маленькой и невзрачной, где села на кровать, сложив на коленях руки.

Вивенна была совершенно не согласна с мнением отца. Она могла что-то сделать. Ей предстояло стать невестой Бога-короля, приобрести влияние при дворе. Все знали, что Бог-король самоустранялся, когда дело касалось политики государства, но жена его, несомненно, могла бы сыграть свою роль в защите соотечественников.

И всем этим отец пренебрег?

«Он и впрямь уверен, что вторжение неизбежно». Отсылка Сири выглядела очередным политическим маневром с целью выиграть время. Идрис поступал так десятилетиями. И если пожертвовать Халландрену королевскую дочь было настолько важно, ехать все равно полагалось Вивенне. Готовность к браку с Богом-королем – ее долг. Не Сири и не Фафен – Вивенны.

Спасенная, она не испытывала благодарности. Ей также не казалось, что она больше послужит Идрису, оставаясь в Бевалисе. Если отец умрет, Ярда станет намного лучшим правителем военного времени, чем Вивенна. Да и к трону годами готовили младшего брата – Риджера.

Ее берегли напрасно. В каком-то смысле это выглядело наказанием. Она внимала, готовилась, училась и упражнялась. Ее называли совершенством. Выходит, она недостаточно хороша для намеченного служения?

Ответа не находилось. Ей оставалось только сидеть и мучиться, положив на колени руки и постигая ужасную правду. Цель ее жизни украли и отдали другой. Теперь она стала лишней. Бесполезной.

Незначительной.

* * *

– О чем он думал?! – рявкнула Сири, наполовину высунувшись из окна кареты, которую трясло на грунтовой дороге.

Рядом шагал молодой солдат, и видно было, что ему неуютно при свете дня.

– Я серьезно, – не унималась Сири. – Выдать меня за халландренского короля – разве не глупость? Ты наверняка наслышан о моих выходках. Я сбегаю, как только недоглядят. Прогуливаю уроки. Устраиваю истерики, во имя Остра!

Страж покосился на нее, но никак не отозвался. Сири было наплевать. Она орала не на него, а ради самого ора. Она опасно свесилась из окна, чувствуя, как ветер играет ее волосами – длинными, красными, прямыми – и раздувает пожар гнева. Ярость не позволяла ей плакать.

Летели дни, и зеленые весенние холмы Идрийских Высот постепенно истаяли. Возможно, Сири уже въехала в Халландрен – граница между двумя королевствами была нечеткой, и это не удивляло, потому что до Панвойны они составляли одно государство.

Сири рассматривала несчастного стража, которому оставалось одно – игнорировать беснующуюся принцессу. Затем она наконец рухнула на сиденье. Не стоило с ним так обращаться, но посудите сами – ее взяли и продали, как племенную овцу, по роковому условию документа, написанного за годы до ее рождения. Уж если кто и получил право на истерику, так это Сири!

«Может быть, в том все и дело, – подумала она, сложив руки на груди. – Наверно, отцу надоели мои выходки, и он решил от меня избавиться».

Это показалось не очень правдоподобным. Можно было и проще расправиться с Сири, не поручая ей представлять Идрис при иностранном дворе. Тогда почему? Неужели он всерьез полагал, что она преуспеет? Это ее озадачило. Затем она поняла, сколь смехотворна такая мысль. Отцу бы и в голову не пришло, что она лучше Вивенны, достоинства которой были недосягаемы.

Сири вздохнула, чувствуя, как волосы приобретают печальный каштановый цвет. По крайней мере, был любопытен пейзаж, и она позволила себе ненадолго отвлечься, чтобы не разгореваться вконец. Халландрен раскинулся в низинах – области тропических лесов и странных, красочных животных. Сири слышала о них от шатунов и даже нашла подтверждение их описаниям в случайной книге, которую ее заставили прочесть. Она воображала, будто знает, чего ожидать. Однако, когда холмы сменились пышными лугами, а дорогу наконец обступили деревья, Сири осознала: здесь царит то, чего не в силах передать ни книги, ни рассказы.

Цвета.

Высотные цветы встречались редко и росли разрозненно, как будто понимали, насколько плохо они вписываются в философию Идриса. Здесь же казалось, что они повсюду. Крохотные цветки пестрели на огромных полянах-одеялах. Большие, розовые – свисали с деревьев, словно виноградные грозди. Цветы разрастались друг на дружке, образуя крупные кисти. Цвели даже сорняки. Сири собрала бы букет, не взирай солдаты на них столь неприязненно.

«Если уж я так волнуюсь, каково охране?» – сообразила Сири. Не только ее разлучили с друзьями и близкими. Когда этим людям позволят вернуться? Внезапно она еще сильнее устыдилась того, что сорвала гнев на солдатике.

«Как только приедем, отошлю их домой», – подумала она. И сразу почувствовала, как побелели волосы. Она останется одна в городе, полном безжизненных, пробуждающих и язычников.

Но чем ей помогут двадцать солдат? Пусть хоть кто-нибудь вернется на родину.

* * *

– Надо радоваться, – сказала Фафен. – В конце концов, тебе не придется выходить за тирана.

Вивенна бросила в корзину синюшного цвета ягоду и перешла к следующему кусту. Фафен ощипывала соседний. На ней была белая монашеская ряса, волосы полностью сбриты. Фафен была средней сестрой во всех отношениях – ростом между Вивенной и Сири, не такая правильная, как Вивенна, но и не оторва, как Сири. И чуть пышнее обеих, что привлекало взгляды деревенских юнцов. Но их сдерживало то обстоятельство, что для женитьбы на ней им самим пришлось бы пойти в монахи. Если Фафен и замечала свою популярность, то вида не подавала. Она решила стать монахиней, когда ей исполнялось десять лет, и отец искренне одобрил ее выбор. Все благородные и богатые семьи традиционно обязывались отдать кого-то из близких в монастырь. Эгоизм, даже связанный с кровным родством, противоречил пяти видениям.

Сестры собирали ягоды, которые Фафен в дальнейшем раздаст нуждающимся. Пальцы монахини слегка окрасились в лиловый цвет. Вивенна работала в перчатках. Такое количество краски на руках сочтут непристойным.

– Да, – повторила Фафен. – По-моему, ты все воспринимаешь превратно. Помилуй, да можно подумать, что тебе хочется уехать и выйти за это безжизненное чудовище!

– Он не безжизненный, – возразила Вивенна. – Сьюзброн – возвращенный, а это большая разница.

– Да, но он ложный бог. К тому же всем известно, какая он страшная тварь.

– Но ехать к нему и выходить за него – мое дело! Я для этого рождена, Фафен. Без этого я ничто.

– Чушь, – бросила сестра. – Теперь ты наследница вместо Риджера.

«Тем больше нарушается порядок вещей, – подумала Вивенна. – Какое у меня право лишать его будущего?»

Впрочем, она решила покончить с этой темой. Она отстаивала свое мнение уже несколько минут, и продолжать дискуссию было неправильно. Правильность. До сих пор ее редко выводила из себя необходимость быть правильной. Ее бурлящие чувства становились весьма… неудобными.

Она обнаруживала, что уже спрашивает:

– А как насчет Сири? Ты рада ее участи?

Фафен подняла глаза и чуть нахмурилась. Она старалась не обдумывать неприятные вещи, пока не сталкивалась с ними в лоб. Вивенне стало немного стыдно за столь откровенную реплику, но с Фафен часто иначе не получалось.

– Ты права, – сказала Фафен. – Не вижу смысла вообще кого-либо посылать.

– Договор, – напомнила Вивенна. – Он охраняет наш народ.

– Наш народ хранит Остр, – возразила Фафен, переходя к другому кусту.

«Защитит ли он Сири?» – подумала Вивенна. Бедная, невинная, ветреная Сири. Она так и не научилась самоконтролю; при халландренском Дворе богов ее сожрут заживо. Сири ничего не смыслит в политике, не знает вероломства, не различает фальши в лицах и лжи. Вивенна не жаждала выполнить этот долг. Она должна была принести жертву, но все-таки свою, добровольную, на благо народа.

Эти мысли продолжали терзать Вивенну, когда они с Фафен, покончив с ягодами, спускались с холма в селение. Фафен, как все монахини, посвятила себя добрым делам. Она присматривала за живностью, собирала урожай и помогала по хозяйству немощным.

Без личного долга жизнь Вивенны лишилась цели. И все же, если поразмыслить, существовал человек, по-прежнему в ней нуждавшийся. Та, что уехала неделю назад, – в слезах и напуганная, с отчаянием взиравшая на старшую сестру.

Что бы ни говорил отец, Вивенна не нужна в Идрисе. Здесь она оказалась бесполезной. Зато народ, культуру и общество Халландрена она досконально изучила. И пока она шла за Фафен по сельской дороге, в голове складывался план.

Который не назовешь правильным даже при буйном воображении.

3

Жаворонок не помнил, как умер.

Его служители, однако, твердили, что смерть была крайне воодушевляющей. Благородной. Величественной. Геройской. Возврат случался, только если субъект выказывал смертью великие людские добродетели. Вот почему Радужные тона посылали возвращенных обратно: пусть станут примерами и богами для живых.

Каждый бог что-нибудь воплощал. Идеал героической гибели, которой он пал. Жаворонок умер, проявив невиданную отвагу. По крайней мере, так сказали ему жрецы. Жаворонок не помнил ни самого события, ни своей жизни до превращения в бога.

Он тихо застонал, неспособный спать дальше. Перекатился на бок и сел на величественном ложе, чувствуя слабость. Видения и воспоминания роились в его мозгу, и он встряхнул головой в попытке согнать сонный туман.

Вошли слуги, безмолвно откликнувшиеся на нужды своего бога. Он был в числе младших божеств, так как возвратился всего пять лет назад. При Дворе богов обитало дюжины две божеств, и многие были гораздо важнее – и политически намного грамотнее, – чем Жаворонок. А выше всех стоял правитель Сьюзброн, Бог-король Халландрена.

Несмотря на молодость, Жаворонок удостоился огромного дворца. Спал в опочивальне, драпированной ярко-красными и золочеными шелками. Во дворце были десятки покоев, все разукрашенные и обставленные по его вкусу. Сотни слуг и жрецов обслуживали его, и не важно, хотел он их видеть или нет.

«И все потому, что я не понимал, как умереть», – подумал он, когда встал. Слегка закружилась голова. Сегодня его праздник. И пока он не поест, сил не прибавится.

Приблизились слуги, принесшие одежды ослепительно-яркие – позолоченные и красные. Вступив в его ауру, каждый слуга взрывался красками – кожа, волосы, одежда, экипировка. Никакие красители не могли дать столь насыщенные тона. Таково действие врожденной биохромы Жаворонка, его дохов хватило бы на тысячи человек. Он не считал это особо ценным. Он не мог использовать их для оживления предметов и трупов; он был богом, а не пробуждающим. Свой дох он не мог ни отдать, ни даже одолжить.

Разве что однократно. Но это его убьет.

Слуги продолжили свое дело, облачая его в роскошные одежды. Жаворонок был славным малым и вдвое выше любого из его окружения. Он также был широк в плечах и незаслуженно мускулист, если учесть проводимое в праздности время.

– Хорошо ли спалось вашей милости? – осведомился голос.

Жаворонок обернулся. Лларимар, его верховный жрец, – высокий, тучный мужчина в очках, со спокойными манерами. Его кисти почти полностью скрывались в широких рукавах красно-золоченой рясы, и он держал толстый фолиант. И ряса, и книга ярко вспыхнули, как только вторглись в ауру Жаворонка.

– Я спал великолепно, Шныра, – зевнул Жаворонок. – Сплошные кошмары и смутные грезы – все как обычно. Замечательно отдохнул.

– «Шныра»? – вскинул брови первосвященник.

– Да, – подтвердил Жаворонок. – Я решил дать тебе новую кличку. Шныра. По-моему, подходящая: вечно шныряешь вокруг, суешься во все подряд.

– Почту за честь, ваша милость, – ответил Лларимар, присаживаясь на стул.

«Во имя цвета – да можно ли его разозлить?» – подумал Жаворонок.

Лларимар открыл фолиант.

– Приступим?

– Валяй, раз надо, – сказал Жаворонок.

Слуги закончили повязывать ленты, застегивать пуговицы и расправлять шелка. Каждый с поклоном удалился к стене.

Лларимар взял перо.

– Итак, что вы запомнили из сновидений?

– А, да ты сам знаешь. – Жаворонок, ленясь, снова плюхнулся на кушетку. – Ничего стоящего.

Лларимар недовольно поджал губы. Новые слуги начали вносить разнообразные кушанья. Обыденную, людскую еду. Жаворонок, будучи возвращенным, на самом деле не нуждался в таких вещах – подобная пища не придавала сил и не снимала усталость. Она была только потворством. Скоро он отобедает кое-чем намного… божественнее. И укрепится достаточно, чтобы прожить очередную неделю.

– Ваша милость, потрудитесь запоминать сны, – потребовал Лларимар, как обычно учтиво, но твердо. – Не важно, сколь незначительными они кажутся.

Жаворонок вздохнул, смотря в потолок, украшенный, разумеется, фреской. На этой изображались три поля, окруженные каменными пажитями. Видение его предшественника. Жаворонок закрыл глаза, пытаясь сосредоточиться.

– Я… шел по берегу, – произнес он. – А корабль отчаливал без меня. Не знаю, где это происходило.

Перо Лларимара принялось быстро царапать. Наверно, он усмотрел в воспоминании многие символы.

– Были ли там какие-нибудь цвета? – спросил жрец.

– Парус на корабле был красным, – ответил Жаворонок. – Песок – бурым, конечно, а деревья – зелеными. Мне почему-то кажется, что и вода в океане была красная, да и корабль тоже.

Лларимар исступленно записывал – он всегда волновался, если Жаворонок припоминал цвета. Возвращенный открыл глаза и уставился на потолок с его яркими полями. С ленцой потянулся и взял у слуги с тарелки несколько ягод.

Зачем скупиться и скрывать от людей свои сны? Он был не вправе жаловаться, даже если считал глупостью суету вокруг своей особы. Ему отчаянно повезло. Он обладал божественной биохроматической аурой, телосложением, которому позавидует любой мужчина, а роскоши хватало на десяток королей. Права дуться у него меньше, чем у кого бы то ни было.

Загвоздка заключалась лишь в том, что… короче говоря, он, наверное, единственный в мире бог, который не верил в себя.

– Было ли что-то еще в этом сне, ваша милость? – осведомился Лларимар, оторвавшись от книги.

– Там был ты, Шныра.

Слегка побледнев, Лларимар выдержал паузу.

– Там был… я?

Жаворонок кивнул:

– Ты извинился за то, что постоянно докучаешь мне и не даешь распуститься. Потом принес большую бутыль вина и сплясал. Это было поистине славно.

Лларимар наградил его сумрачным взглядом.

Жаворонок вздохнул:

– Нет, больше ничего. Только судно. Даже оно уже тает.

Лларимар кивнул и встал, напугав слуг и заставив тех отпрянуть, хотя они, конечно, остались в комнате, держа наготове блюда с орехами, вином и фруктами.

– Тогда, ваша милость, не будем откладывать? – спросил Лларимар.

Жаворонок вздохнул и утомленно поднялся. Слуга метнулся, чтобы поправить застежку, которая разошлась, когда бог садился.

Жаворонок пошел бок о бок с Лларимаром, возвышаясь над жрецом на добрый фут. Однако мебель и дверные проемы подогнали под возросшие габариты возвращенного, так что неуместно низкими выглядели жрецы и прислуга. Жаворонок с Лларимаром переходили из покоев в покои, не пользуясь коридорами. Те предназначались для слуг и окружали здание по периметру. Жаворонок шагал по пышным коврам, сотканным в северных государствах, мимо прекрасных сервизов и прочей посуды, доставленной из-за Внутреннего моря. Каждое помещение украшали картины и каллиграфически выписанные стихи – творения лучших художников Халландрена.

В центре дворца находилась небольшая квадратная комната, расписанная красками потемнее – синими, густо-зелеными и кроваво-багровыми без красных и золотых цветов Жаворонка. Каждый цвет – истинный, самостоятельный оттенок, и различить его позволяло только третье повышение.

Едва Жаворонок ступил в комнату, краски ожили. Они стали ярче, гуще, при этом оставаясь темными. Бордовое теперь выглядело более настоящим бордовым, ультрамарин – более насыщенным ультрамарином. Темное и одновременно яркое – контраст, создать который мог только дох.

Посреди комнаты стоял ребенок.

«Почему всегда ребенок?» – подумал Жаворонок.

Лларимар и слуги ждали. Жаворонок шагнул вперед, и девчушка глянула в сторону пары жрецов в красном и золотом облачении. Те поощрительно кивнули. Нервничая, девочка вновь повернулась к Жаворонку.

– Ну-ну-ну, – произнес Жаворонок, пытаясь говорить ободряюще. – Бояться-то нечего.

Но девочка все-таки задрожала.

В памяти Жаворонка всплыли нотации Лларимара, который твердил, что это вовсе не нотации, ибо никто не читает их богам. Не следовало бояться возвращенных богов Халландрена. Боги были благословением. Они прорицали будущее, вели за собой и являлись источниками мудрости.

Чтобы существовать, им было нужно только одно.

Дохи.

Жаворонок колебался, но слабость добралась и до головы. Она закружилась. Украдкой выбранив себя, он опустился на колено и заключил лицо девочки в свои лапищи. Та залилась слезами, но четко и внятно, как научили, произнесла положенные слова:

– Моя жизнь – к твоей. Мой дох – стань твоим.

Дох вылетел облачком. Он прополз по руке Жаворонка – контакт был необходим, – и возвращенный втянул его. Слабость исчезла, головокружение улетучилось, сменившись кристальной ясностью. Он ощутил себя бодрым, воскресшим, живым.

Девчушка потускнела. Цвет ее губ и глаз слегка увял. Каштановые волосы отчасти утратили лоск, щеки стали бледнее.

«Ерунда, – подумал он. – Большинство людей даже не понимают, что лишились доха. Она доживет до старости. Будет счастлива. Семье хорошо заплатят за ее жертву».

А Жаворонок проживет очередную неделю. Поглощенный дох не усилил его ауру, и это было еще одним отличием возвращенных от пробуждающих. Последних порой рассматривали как низшие, рукотворные подобия возвращенных.

Без еженедельного доха Жаворонок умрет. Многие возвращенные, оказавшиеся вне Халландрена, жили всего восемь дней. Однако с дарованным раз в неделю дохом возвращенный мог жить бесконечно, не старея и получая ночные видения, в которых предположительно прозревалось будущее. Так и возник Двор богов с многочисленными дворцами, где богов выхаживали, охраняли и, главное, кормили.

Священники поспешили вывести девочку из комнаты. «Для нее это ерунда, – снова внушил себе Жаворонок. – Сущий пустяк…»

На выходе они встретились взглядами, и он увидел, что искорка в ее глазах погасла. Она стала бесцветом. Тусклой, или выцветшей. Человеком без доха. Тот больше не разовьется. Жрецы увели ее.

Чувствуя себя виноватым за внезапный прилив сил, Жаворонок повернулся к Лларимару.

– Ладно, глянем на подношения, – сказал он.

Брови Лларимара взлетели над очками.

– Вы приспосабливаетесь стремительно.

«Я должен хоть что-то отдать, – подумал Жаворонок. – Пусть даже безделицу».

Они миновали еще несколько красно-золотых комнат, идеально квадратных, с дверями со всех четырех сторон. У восточной части дворца вошли в другую, длинную и узкую. Стены увешивали картины и полотнища со стихами. Слуги остались снаружи; один Лларимар последовал за Жаворонком, когда бог шагнул к первому изделию.

– Итак? – спросил Лларимар.

Это была пастораль, изображавшая джунгли с поникшими пальмами и красочными цветами. Жаворонок узнал их, потому что видел такие растения в садах вокруг Двора богов. А в джунглях он никогда не бывал – по крайней мере, в нынешнем воплощении.