Текст книги "Ритм войны. Том 2"

65. Гипотеза

По мере того как мы углубляемся в эти исследования, я все больше сомневаюсь в самой природе Бога. Как может Бог существовать, проникая повсюду, но при этом состоять из материи, которую можно уничтожить?

Из «Ритма войны», с. 21

Свет оказался гораздо интереснее, чем считала Навани.

Он был постоянно рядом, струился через окна или от заряженных камней. Он был вторым океаном, белым и чистым, таким вездесущим, что никто не обращал на него внимания.

Навани смогла заказать тексты, привезенные из Холинара – те, которые считала потерянными во время вторжения. Она сумела собрать другие со всей башни, и некоторые с соответствующими главами уже были здесь, в библиотеке. Все они были собраны по приказу Рабониэли и доставлены без вопросов, чтобы Навани могла работать.

Она поглощала слова. Запертая в комнате, она больше ничего не могла сделать. Каждый день она писала рутинные инструкции своим ученым – и прятала в них зашифрованные послания, которые на самом деле ничего не значили. Рушу должна была из контекста понять, чем она занимается, но Сплавленные? Что ж, пусть тратят время, пытаясь выяснить суть написанной ею абракадабры. Их замешательство может помочь ей передать важные сообщения позже.

Это не занимало много времени, и остаток дня она проводила, изучая свет. Конечно, в ее занятии не могло быть ничего плохого, как того хотела Рабониэль. И тема была так увлекательна.

Что же такое свет? Не только буревой, но весь, в целом? Некоторые древние ученые утверждали, что его можно измерить. Они говорили, он имеет вес. Другие не соглашались, заявляя, что можно измерить только силу, с помощью которой движется свет.

Обе эти идеи заворожили ее. Она никогда не думала о свете как о вещи. Он просто… существовал.

Взволнованная, она провела старый эксперимент из своих книг: расщепление света на радугу цветов. Требовалось лишь поставить свечу в коробку, использовать отверстие, чтобы сфокусировать свет, а затем направить его через призму. Затем, заинтересовавшись, она экстраполировала и – после нескольких попыток – смогла использовать другую призму, чтобы заново собрать составляющие цвета в пучок чистого белого света.

Потом Навани использовала бриллиант, наполненный буресветом, вместо свечи. Вышло то же самое, свет распался на составляющие, но синий луч оказался шире остальных. И пустосвет повел себя аналогичным образом, однако у него самой широкой была фиолетовая полоса, а другие цвета с трудом удалось разглядеть. Странно. Навани предполагала, что у разных видов света полосы будут ярче или тусклее, но не изменят размеры.

Самый интересный результат получился, когда она повторила опыт с башнесветом, собранным Рабониэлью. Это был не буресвет и не жизнесвет, а сочетание того и другого. Когда она пропустила башнесвет через призму, возникли две самостоятельные, непохожие друг на друга радуги.

Навани не могла их соединить. Когда она попыталась собрать цвета через другую призму, получились два луча – бело-голубой и бело-зеленый; они перекрывались, но не объединялись в изначальный башнесвет.

Исследовательница сидела за столом, уставившись на две светящиеся точки на белой бумаге. Вон та, зеленая. Может быть, это жизнесвет? Навани, вероятно, не смогла бы отличить его от буресвета, не сравнив, – только если поместить две сферы рядом друг с другом, становилось заметно, что буресвет имел голубоватый оттенок, а жизнесвет отливал зеленью.

Бывшая королева встала и принялась рыться в сундуке с личными вещами, которые ей принесли люди Рабониэли. Она искала свои дневники. День смерти Гавилара, наполненный множеством противоречивых эмоций, до сих пор было мучительно больно вспоминать. Она записала свои впечатления от тех событий шесть раз, в непохожих эмоциональных состояниях. Иногда она скучала по нему. По крайней мере, по тому, кем он был давным-давно, когда они все вместе планировали завоевать мир.

Эту личину он продолжал демонстрировать почти всем остальным после того, как начал меняться. И поэтому, ради блага королевства, Навани подыграла. После его смерти она придумала грандиозную сказку, написала о короле Гавиларе, объединителе, могущественном, но справедливом человеке. Идеальном монархе. Она дала ему именно то, что он хотел, именно то, что сама угрожала утаить. Она сделала его частью мировой истории.

Навани закрыла дневник, заложив страницу пальцем, и перевела дух. Нельзя отвлекаться на эту запутанную мешанину эмоций. Она снова открыла дневник и обратилась к записи о встрече с Гавиларом в своем кабинете в день его смерти.

«У него на столе были сферы, штук двадцать-тридцать. Он показывал их своим необычным посетителям, которые потом исчезли без следа.

Что-то было не так с этими сферами. Мое внимание привлекли несколько необычных: сферы, которые светились отчетливо чужеродным светом, почти противоположностью света. Одновременно фиолетовые и черные, каким-то образом сияющие, но выглядящие так, словно им полагалось гасить свет, а не способствовать ему».

Навани перечитала эти отрывки, затем изучила бледно-зеленый свет, который выделила из башнесвета. Свет Жизни, свет Культивации. Мог ли Гавилар тоже иметь этот свет? Могла ли она принять бриллианты с жизнесветом за изумруды? Или, может быть, жизнесвет в заряженном камне внешне неотличим от буресвета?

– Почему ты не поговорил со мной, Гавилар? – прошептала она. – Почему я не заслужила твоего доверия…

Она взяла себя в руки, а затем прочитала дальше – вплоть до того момента, когда Гавилар вонзил нож глубже.

«Ты недостойна этого, Навани, – прочитала она. – Называешь себя ученой, но где же твои открытия? Ты изучаешь свет, но сама – его противоположность. Вещь, которая уничтожает свет. Ты проводишь время, барахтаясь в кухонных отбросах и размышляя о том, распознает ли какой-нибудь ничтожный светлоглазый правильные линии на карте».

Вот буря. Это было так больно.

Она заставила себя задержаться на его словах. «Его противоположность. Вещь, которая уничтожает свет…»

Гавилар говорил о той же концепции, что и Рабониэль, о свете и его противоположности. Совпадение? Имеет ли это отношение к той сфере, которая искривляла воздух?

Охранник у ее двери начал что-то напевать, потом отступил в сторону. Навани догадывалась, что это значит. И действительно, вскоре вошла Рабониэль, а за ней и другая Сплавленная, которая так часто бывала поблизости. Фемалена с похожим узлом на макушке и узором на коже, но с пустым взглядом. Рабониэль, казалось, любила держать ее рядом, хотя Навани не знала, ради безопасности или по какой-то другой причине. Вторая Сплавленная была одной из самых… невменяемых, что Навани видела. Возможно, более здравомыслящие намеренно следили за конкретными сумасшедшими, чтобы они не причиняли вреда себе или другим.

Безумная Сплавленная подошла к стене и уставилась на нее. Рабониэль приблизилась к столу, Навани встала и поклонилась ей:

– Древняя. Что-то не так?

– Просто проверяю твои успехи.

Навани освободила место, чтобы Рабониэль могла наклониться; оранжево-рыжие волосы из ее пучка коснулись стола, когда она осматривала опыт Навани: ящик с камнем, пропускающий свет, который разделялся, проходя через призму, а затем благодаря еще одной собирался в два отдельных потока.

– Невероятно, – сказала Рабониэль. – Этим тебе и положено заниматься – экспериментировать, а не бороться со мной. Буресвет и жизнесвет. Ну да, как я и говорила.

– Да, Древняя, – сказала Навани. – Я читала о свете. Свет, который исходит от солнца или свечей, не может храниться в камнях, но буресвет может. Так что же такое буресвет? Это не просто иллюминация, поскольку он светится сам по себе. Временами кажется, что буресвет – жидкость. Он так себя ведет, когда его переносят из полного самосвета в пустой: это похоже на осмос. Когда буресвет содержится в резервуаре, иллюминация, которую он испускает, подобна солнечному свету – ее можно разделить призмой, и она рассеивается с увеличением расстояния от источника. Но буресвет должен отличаться от собственного свечения. Иначе как бы мы могли держать его в камнях?

– Ты можешь их объединить? – спросила Рабониэль. – Буресвет и пустосвет – их можно смешать?

– Чтобы доказать, что люди и певцы могут быть едины?

– Да, конечно. По этой причине.

«Врешь», – подумала Навани. Она не могла быть в этом уверена, поскольку певцы часто вели себя странно, но здесь точно крылось нечто большее.

Странная безумная Сплавленная начала что-то говорить на своем языке. Продолжая таращиться на стену, повторила ту же фразу, громче.

Рабониэль взглянула на нее, что-то тихо пропела, потом перевела взгляд на Навани.

– Ты обнаружила что-нибудь еще?

– Это все, – сказала бывшая королева. – Я не смогла заставить жизнесвет и буресвет соединиться вновь, но не знаю, считается ли это подлинным расщеплением, – я разделила только излучение, а не сам объединенный свет.

– Твой способ смешивать масло и воду меня заинтриговал. Надо выяснить, можно ли смешать буресвет и пустосвет? Что произойдет, если их объединить?

– Вы полностью сосредоточены на этой идее, Древняя, – проговорила Навани, задумчиво откидываясь на спинку кресла. – Почему?

– Именно поэтому я и пришла сюда, в Уритиру.

– Не ради завоеваний? Вы говорите о мире между нашими народами. Каким был бы для вас этот союз, если бы мы смогли его достичь?

Рабониэль запела в некоем ритме и открыла ящик Навани, вынула сферу с башнесветом.

– Война тянется так долго, что я видела, как эту тактику применяли десятки раз. Да, мы раньше никогда не захватывали башню, но брали Клятвенные врата, командные посты и даже столицу Алетелы. Все это части вечного, бесконечного процесса. Я хочу с ним покончить. Мне нужны инструменты, чтобы по-настоящему завершить борьбу, и все ради… сохранения нашего рассудка.

– Как завершить? – настаивала Навани. – Если мы будем работать вместе, как вы того желаете, что случится с моим народом?

Рабониэль повертела сферу в пальцах, игнорируя вопрос.

– Мы знаем об этом новом свете с тех пор, как была создана башня, но именно я предположила, что башнесвет представляет собой результат сложения буресвета и жизнесвета. Ты это подтвердила. Предоставила доказательство! Значит, мой замысел тоже можно воплотить в жизнь.

– Вы когда-нибудь слышали о сферах, вокруг которых деформируется воздух? – спросила Навани. – Как если бы они были очень горячими?

Ритм Рабониэли прервался. Она повернулась к Навани.

– Где ты об этом услышала?

– Был один разговор, – солгала Навани. – Давным-давно, с человеком, который утверждал, что видел такое.

– Есть теории, – сказала Рабониэль. – Материя имеет свою противоположность: отрицательные акси, которые разрушают положительные акси, если совмещаются друг с другом. Это известно и подтверждено Осколками – Враждой и Честью. Поэтому кое-кому пришла в голову мысль… а существует ли противоположность света? Антисвет? Я больше об этом не думаю. В конце концов, я предполагала, что если и существует противоположность буресвету, то это пустосвет.

– Только вот у нас нет причин полагать, что буресвет и пустосвет – противоположности, – возразила Навани. – Скажите мне, что произойдет, если этот теоретический отрицательный свет соединится с положительным?

– Разрушение, – ответила Рабониэль. – Мгновенное уничтожение.

Навани похолодела. Она велела своим ученым – тем, кому доверила странную сферу Сзета, – поэкспериментировать с искривляющим воздух светом. Переместить его в разные камни, попробовать использовать в фабриалях. Возможно ли, что они… каким-то образом смешали содержимое сферы с обычным пустосветом?

– Продолжай эксперименты, – приказала Рабониэль, опуская сферу обратно в ящик. – Ты получишь все, что для них понадобится. Если ты сможешь объединить пустосвет и буресвет, не разрушив их и тем самым доказав, что они не противоположны… Ну, я хотела бы знать. Ради такого я откажусь от теорий, которые обдумывала много лет.

– Я понятия не имею, с чего начать, – запротестовала Навани. – Если вы позволите мне вернуть мою команду…

– Напиши им инструкции и заставь работать, – отрезала Рабониэль. – Они по-прежнему в твоем распоряжении.

– Ладно, – сдалась Навани, – и все-таки я не знаю, что делаю. Если бы я пыталась что-то подобное сделать с жидкостями, я бы использовала эмульгатор, но какой эмульгатор можно применить к свету? Это противоречит здравому смыслу.

– Все равно попробуй, – сказала Рабониэль. – Сделай это, и я освобожу твою башню. Заберу свои войска и уйду. Это знание стоит больше, чем любой город, каким бы стратегическим значением он ни обладал.

«Несомненно», – подумала Навани.

Она ни на секунду не поверила, что Рабониэль сдержит слово, однако знание и впрямь дало бы Навани очевидное преимущество. Почему Рабониэль хотела доказать или опровергнуть, что два света противоположны? Что за игру она затеяла?

«Может быть, ей нужно оружие? Тот взрыв, который я нечаянно вызвала? Это за его силой охотится Рабониэль?»

Сплавленная у стены снова заговорила, на этот раз громче. Рабониэль опять запела, взглянув на нее.

– Что она говорит? – спросила Навани.

– Она… спрашивает, не видел ли кто ее мать. Ждет ответа от стены.

– Ее мать? – переспросила Навани, склонив голову набок. Она не думала, что у Сплавленных могут быть родители, но, конечно, они были. Тысячи лет назад эти существа родились смертными. – А что случилось с ее матерью?

– Она здесь, – тихо сказала Рабониэль, указывая на себя. – Это была еще одна моя гипотеза, которая не подтвердилась. Давным-давно. Я считала, что мать и дочь, служа вместе, могут помочь друг другу сохранить рассудок.

Рабониэль подошла к дочери и развернула ее, чтобы вывести за дверь. И хотя певцы, как правило, не проявляли эмоций, Навани была уверена, что может прочесть боль в выражении лица Рабониэли – Сплавленная вздрогнула, когда дочь продолжила спрашивать о матери, все это время невидящим взглядом уставившись мимо нее.

66. Обреченный мучиться

Не уверена, что кто-то из богов может быть уничтожен, поэтому, возможно, я оговорилась. Однако они могут менять свое состояние, как спрены – или как различные виды света. Это и есть предмет наших поисков.

Из «Ритма войны», примечание к с. 21

Далинар коснулся пальцем лба молодого солдата, затем закрыл глаза и сосредоточился.

Он видел, как что-то тянется от юноши, уходит в темноту. Чистые белые линии, тонкие, как волос. Некоторые двигались, хотя один конец оставался прикрепленным к центральной точке – тому месту, где палец Далинара касался кожи.

– Я вижу их, – прошептал он. – Наконец-то.

Буреотец зарокотал где-то в глубине его разума.

«Я сомневался, что это возможно. Честь сдерживал силы узокователей во имя общего блага. С тех самых пор, как был уничтожен Ашин».

– Как ты узнал об этой способности? – спросил Далинар, все еще не открывая глаз.

«Я слышал ее описание еще до того, как полностью ожил. Мелиши видел эти линии».

– Последний узокователь, – сказал Далинар. – До Отступничества.

«Он самый. Честь в то время умирал, возможно, обезумел».

– Что мне с этим делать? – спросил Далинар.

«Я не знаю. Ты видишь Связи, которые есть у всех людей: с другими, со спренами, со временем и самой реальностью. Все Связано, Далинар, огромной паутиной взаимодействий, стремлений, мыслей, судеб».

Чем больше Далинар наблюдал за трепещущими белыми линиями, тем больше деталей он мог различить. Например, некоторые были ярче других. Он протянул руку и попытался дотронуться до одной, но его пальцы прошли сквозь нее.

«У спренов они тоже есть, – сказал Буреотец. – И связь, которая создает Сияющих, аналогична, но гораздо сильнее. Я не думаю, что эти слабые связи для чего-то пригодятся».

– Несомненно, они что-то значат, – сказал Далинар.

«Да. Но это не значит, что их можно использовать. Я слышал однажды от Мелиши такую историю. Представь себе, что у тебя есть два куска ткани, красный и желтый. Перед тем как расстаться с братом, вы оба полезли в мешок и выбрали по одному лоскуту – но не посмотрели на них, а сразу спрятали в отдельные ящики. Вы расстались, отправились в дальние края страны. А потом – скажем, по соглашению – в один и тот же день в одно и то же время открыли каждый свой ящик и достали ткань. Найдя красный лоскут, ты сразу же поймешь, что твой брат обнаружил желтый. Вы разделили что-то – некую Связь посредством знания; она существует, но не является чем-то, годным к использованию. По крайней мере, большинством людей. А вот если говорить про узокователя…»

Далинар убрал палец и открыл глаза, затем поблагодарил молодого солдата, который, казалось, нервничал. Вернувшись на свое место у входа в здание, юноша присоединился ко все еще замаскированному Сзету. Далинар проверил наручный фабриаль: Ясна и остальные скоро должны вернуться с передовой. Битва выиграна, торжества завершены. Без него.

Это было так странно. Он беспокоился о Навани и башне, но ничего не мог сделать, пока не получит больше информации. Беспокоился об Адолине в Шейдсмаре – они с сыном были разлучены, как два брата в истории Буреотца. Общие судьбы, общая участь, но Далинар не мог помочь ни сыну, ни жене.

«Ты действительно принимаешь в этом участие, – твердо сказал он себе. – У тебя есть долг. Овладей этими силами. Превзойди Вражду. Мысли в масштабе, большем, чем одна битва или даже одна война». Это было трудно, учитывая, как медленно развивались его навыки. Столько времени потрачено впустую. Неужели именно это испытывала Ясна все годы, гоняясь за секретами, когда ей никто не верил?

Сегодня у него была еще одна обязанность, помимо практики. Он все откладывал, но знал, что больше медлить нельзя. Поэтому он взял Сзета и пошел через лагерь, направляясь к тюрьме.

Ему нужно было поговорить с Таравангианом лично.

Здание, в котором жил бывший король, не было настоящей тюрьмой. Они не планировали ничего подобного во временном военном лагере здесь, в Эмуле. Камеры у них были, конечно. Однако военная дисциплина требовала решать вопросы быстро. Сроков заключения более недели или двух не предполагалось – более серьезные проступки вели к увольнению или казни.

Для Таравангиана пришлось подыскать более солидное узилище, с учетом его ранга. В прочном доме заделали окна, укрепили дверь и выставили охрану из лучших солдат Далинара. Приблизившись, Далинар заметил, что окна верхнего этажа теперь заполнены голыми кремными кирпичами, скрепленными раствором. Было неправильно давать Таравангиану дом вместо камеры – но, видя эти окна, показалось также неправильным оставлять его без солнечного света.

Далинар кивнул в ответ на приветствия у входа, затем подождал, пока стражники откроют замки и распахнут перед ним дверь. Никто не беспокоился о его безопасности и не делал замечаний по поводу его единственного охранника. Меры предосторожности должны были помешать сторонникам Таравангиана его выкрасть, но никто не предполагал, что престарелый сановник может причинить вред Черному Шипу.

Даже сейчас никто не подозревал, насколько Таравангиан опасен. Старик сидел на табурете у дальней стены главной комнаты, не сводя глаз с положенного в угол рубина. Когда Далинар вошел, он обернулся и даже улыбнулся. Забери его буря…

Далинар махнул Сзету, чтобы тот оставался прямо у двери, пока стражники закрывали и запирали ее. Затем Далинар осторожно приблизился к углу. Во многих битвах он меньше волновался, чем сейчас.

– Я все думал, придешь ли ты, – сказал Таравангиан. – После моего предательства прошло почти две недели.

– Я хотел убедиться, что мной не манипулируют, – честно признался Далинар. – Поэтому ждал, пока не будут выполнены определенные задачи, прежде чем прийти к тебе и позволить как-то повлиять на меня.

В глубине души Далинар признавал, что лишь ищет себе оправдание. Видеть этого человека было больно. Возможно, ему следовало позволить Ясне допросить Таравангиана, как она и предлагала. Но это был путь труса.

– Значит, «определенные задачи» выполнены? – спросил старик. – К этому времени ты уже наверняка оправился от предательства веденских армий. Вы столкнулись с силами Вражды в Эмуле? Я предупреждал Вражду, что мы должны действовать быстрее, но он был непреклонен. Он хотел, чтобы все произошло именно так.

Эта откровенность обрушилась на Далинара, как удар сапогом прямо в живот. Он собрал всю свою решимость.

– Табурет слишком неудобен для такого пожилого человека. Тебе нужно кресло. Я думал, в доме оставили мебель. У тебя есть кровать? И разумеется, освещение получше, чем от единственной сферы.

– Далинар, Далинар, – прошептал Таравангиан. – Если хочешь, чтобы мне было удобно, не спрашивай ни о кресле, ни о свете. Отвечай на мои вопросы и говори со мной. Мне это нужно больше, чем…

– Почему? – перебил Далинар.

Он выдержал взгляд Таравангиана и был потрясен тем, как больно было задавать этот вопрос. Он знал, что грядет предательство. Он знал, что за человек перед ним. Тем не менее слова причинили мучительную боль, когда сорвались с его губ.

– Почему? Зачем ты это сделал?

– Потому что, Далинар, ты проиграешь. Мне очень жаль, друг мой. Это неизбежно.

– Ты не можешь этого знать.

– И все же знаю. – Старик ссутулился на своем табурете, поворачиваясь к углу и сфере. – Такая жалкая имитация нашей уютной гостиной в Уритиру. Даже там была жалкая имитация настоящего очага, потрескивающего настоящим пламенем, живого и прекрасного. Имитация имитации. Вот кто мы такие, Далинар. Копия картины, изображающей нечто великое. Возможно, древние Сияющие могли бы выиграть эту битву, когда был жив Честь. Но у них не вышло. Они едва выжили. Теперь нам противостоит бог. Один. Нам не видать победы.

Далинар почувствовал… холод. Не потрясение. Не изумление. Он полагал, что мог бы понять рассуждения Таравангиана; они часто говорили о том, что значит быть королем. Дискуссии стали более интенсивными, более содержательными, как только Далинар понял, что сделал Таравангиан, чтобы заполучить трон Йа-Кеведа. Узнав это, он осознал, что беседует не с добродушным стариком со странными идеями, а с убийцей. Таким же, как сам Черный Шип.

Теперь он испытал разочарование. В конечном итоге Таравангиан позволил этой своей стороне одержать верх. Он больше не на краю. Его друг – а они ведь и впрямь были друзьями – шагнул в пропасть.

– Но ведь мы можем победить его, Таравангиан, – сказал Далинар. – Ты далеко не так умен, как думаешь.

– Согласен. Хотя когда-то я таким был, – ответил Таравангиан и уточнил, возможно заметив замешательство Далинара: – Я обратился к Старой магии. Я видел ее. Полагаю, это была не Ночехранительница, а та, с кем встретился и ты.

– Культивация. Она сможет противостоять Вражде. Богов было три.

– Она не станет сражаться, – возразил старик. – Она знает. Откуда, по-твоему, я узнал о нашем предстоящем проигрыше?

– Это она тебе сказала? – Далинар шагнул вперед и присел на корточки рядом с Таравангианом, чтобы их глаза оказались на одном уровне. – Она сказала, что Вражда победит?

– Я попросил у нее способность остановить то, что надвигается. И она сделала меня гениальным. Далинар, она подарила мне безграничный интеллект, но только один раз. На один день. Я меняюсь, знаешь ли. Иногда бываю умным, но эмоционально заторможенным – не чувствую ничего, кроме раздражения. Иногда я бываю глуп, но любая сентиментальная чушь заставляет меня плакать. В большинстве случаев я такой, как сегодня. Болтаюсь посреди спектра посредственности. Только один день великолепия разума. Один-единственный день! Я часто мечтал, чтобы у меня случился еще один, но, думаю, это было все, что подарила мне Культивация. Она хотела, чтобы я сам все увидел. Не было никакого способа сохранить Рошар.

– Ты не видел никакого выхода? – спросил Далинар. – Скажи мне честно. Неужели нет абсолютно никакого способа победить?

Таравангиан молчал.

– Никто не может видеть будущее в совершенстве, – продолжил Далинар. – Даже Вражда. Я не могу поверить, что ты во всем блеске своего безупречного ума не обнаружил ни единой тропы к победе.

– Допустим, ты оказался бы на моем месте, – сказал Таравангиан. – Ты увидел отблеск будущего – лучшего из возможных. Даже лучше, чем смертные могли бы мечтать. И еще ты увидел путь к спасению Алеткара, а с ним и всех, кого любишь, всех, кого знаешь. Ты увидел очень правдоподобную, очень разумную возможность для достижения этой цели. Но ты также узрел, что путь к этой цели – спасению всего мира – лежит через такой чудовищный риск, что он кажется нелепым. И если ты потерпишь неудачу, упустишь свой неимоверно зыбкий шанс, то потеряешь все. Скажи мне честно, Далинар. Разве ты не подумал бы о том, чтобы поступить как я – совершить разумный выбор в пользу спасения немногих? – Глаза Таравангиана заблестели. – Разве не таков путь солдата? Смириться со своими потерями и сделать все, что в твоих силах?

– Значит, ты нас продал? Помог ускорить нашу гибель?

– За определенную цену, Далинар. – Таравангиан снова уставился на рубин, служивший комнате очагом. – Я действительно сохранил Харбрант. Я старался, уверяю тебя, защитить больше. Но все так, как говорят Сияющие. Жизнь прежде смерти. Я спас жизни стольких людей, сколько смог…

– Не употребляй эту фразу, – сказал Далинар. – Твои грязные оправдания ее испачкают.

– Все еще стоишь на своей высокой башне, Далинар? Гордишься тем, как далеко ты зришь, когда на самом деле видишь не дальше собственных ступней? Да, ты очень благороден. Как ты прекрасен – сражаешься до конца, тащишь за собой на смерть все человечество без остатка. Оно обречено, потому что ты никогда не идешь на компромисс.

– Я дал обет защищать народ Алеткара. Это была моя клятва как великого князя. Затем последовала еще более важная присяга – клятва Сияющего.

– И именно так ты защищал алети много лет назад, Далинар? Когда сжигал их заживо целыми городами?

Далинар резко втянул воздух, но отказался отвечать на эту колкость.

– Я больше не тот человек. Я изменился. Я сделал следующий шаг, Таравангиан.

– Полагаю, это правда и мое заявление было бесполезной насмешкой. Я хотел бы, чтобы ты был тем человеком, который сжег город, чтобы сохранить королевство. Я мог бы работать с тем Далинаром. Я бы заставил его понять.

– Понять, что я должен стать предателем?

– Да. То, как ты сейчас живешь – защищая людей, – не твой истинный идеал. Окажись оно так, ты бы сложил оружие. Твой истинный идеал – никогда не сдаваться. Какова бы ни была цена. Понимаешь, сколько гордыни в этом чувстве?

– Я отказываюсь признать, что мы проиграли. В этом-то и проблема твоего мировоззрения, Таравангиан. Ты сдался еще до начала битвы. Ты считаешь себя достаточно умным, чтобы знать будущее, но я повторяю: никто не знает наверняка, что произойдет.

Как ни странно, старик кивнул:

– Да-да, возможно. Я могу ошибаться. Это было бы замечательно, не так ли, Далинар? Я бы умер счастливым, зная, что ошибся.

– В самом деле?

Таравангиан задумался. Затем он резко повернулся – от этого Сзет вздрогнул и шагнул вперед, положив руку на меч. Таравангиан, однако, просто повернулся, чтобы указать Далинару на ближайший табурет.

Таравангиан мельком взглянул на Сзета и застыл. Далинару показалось, что он заметил, как сузились глаза старика. Преисподняя. Он все понял.

Это продлилось всего лишь миг.

– Вон тот табурет, – Таравангиан снова потыкал пальцем. – Я принес его сверху. На случай, если ты придешь. Может, посидим вместе, как когда-то? Вспомним старые добрые времена?

Далинар нахмурился. Он не хотел садиться из принципа, но это и впрямь была гордыня. Он посидит с этим старцем в последний раз. Таравангиан был одним из немногих, кто действительно понимал, каково это – сделать тот выбор, который пришлось сделать Далинару. Он пододвинул табурет и сел.

– Я бы умер счастливым, – повторил Таравангиан, – если бы понял, что ошибся. Если бы ты победил.

– Я так не думаю. Я думаю, для тебя немыслимо потерять роль всеобщего спасителя.

– Как мало ты меня знаешь, несмотря ни на что.

– Ты не пришел ни ко мне, ни к кому из нас. Говоришь, что стал чрезвычайно умным? Понял, что должно было произойти? Каков был твой ответ? Он заключался не в том, чтобы сформировать коалицию; не в том, чтобы возродить Сияющих. Ты подослал к другим королям убийцу, а потом захватил трон Йа-Кеведа.

– Чтобы быть в состоянии вести переговоры с Враждой.

– Не аргумент, а кремная грязь, Таравангиан. Тебе не нужно было убивать людей и становиться королем Йа-Кеведа, чтобы достичь всего этого. Ты хотел стать императором. Ты был не прочь захватить и Алеткар. Ты послал Сзета убить меня, вместо того чтобы поговорить со мной.

– Извини, Черный Шип, но, пожалуйста, вспомни, каким человеком ты был, когда все начиналось. Ты бы не стал меня слушать.

– Ты настолько умен, что можешь предсказать, кто победит в войне, прежде чем она начнется, но ты не видел, что я меняюсь? Неужели ты не понимаешь, что я более ценен как союзник, чем как труп?

– Я думал, ты падешь, Далинар. Я предсказывал, что ты присоединишься к Вражде, если останешься в живых. Либо так, либо ты будешь препятствовать мне на каждом шагу. Вражда был того же мнения.

– И вы оба ошиблись. Значит, твой грандиозный план, твое мастерское «видение» будущего было просто неверным.

– Я… я… – Таравангиан потер лоб. – У меня сейчас не хватает ума объяснить. Вражда устроит все так, что победит независимо от того, какой выбор ты сделаешь. Зная это, я принял трудное решение спасти хотя бы один город.

– Я думаю, ты увидел шанс стать императором и воспользовался им. Ты хотел власти, Таравангиан, чтобы потом отказаться от нее. Ты хотел быть славным королем, который пожертвовал собой, чтобы защитить всех остальных. Ты всегда видел себя человеком, который должен нести бремя руководства.

– Потому что это правда.

– Потому что тебе это нравится.

– Если так, зачем я сдался? Почему позволил заточить себя в эту тюрьму?

– Потому что ты хочешь, чтобы тебя считали спасителем.

– Нет, – ответил Таравангиан. – Это потому, что я знал, что мои друзья и семья могут бежать, если я позволю тебе забрать меня. Я знал, что твой гнев обрушится на меня, а не на Харбрант. Уверен, ты уже выяснил, что те, кто знал о моих занятиях, больше не участвуют в управлении городом. Если бы ты напал на Харбрант, ты бы напал на невиновных.

– Я бы никогда так не поступил.

– Потому что у тебя есть я. Признай это.

Шквал его побери, все правда – и это разозлило Далинара настолько, что у его ног вскипел спрен гнева. Он не был заинтересован в возмездии в адрес Харбранта. Горожане, как и веденцы – как и сам Далинар, – оказались лишь пешками в замыслах Таравангиана.

– Я знаю, это трудно принять, – заметил старик. – Но моей целью никогда не была власть. Я всегда думал только о спасении тех, кого мог спасти.