Текст книги "Черная Призма"

Глава 33

Каррис проснулась под навесом из трех жердей и мужского плаща. Был не то закат, не то рассвет. Она предположила, что рассвет, из-за росы на земле. Проверила себя с солдатской тщательностью, пошевелив каждой конечностью и пальцем, пытаясь оценить способность двигаться, резко или вообще. Все пальцы – как на руках, так и на ногах – работали нормально, но весь левый бок болел. Каррис, наверное, не только врезалась в косяк торсом, но еще и приземлилась на левый бок, поскольку голень болела, колено болело, на бедре были царапины от гравия, грудь болела так, словно она была тренировочным мешком с опилками, который кто-то колотил несколько часов, а ее плечо – Оролам, ее плечо! Дышала она почти без боли, что давало надежду на то, что ребра не пострадали, и могла шевелить рукой, хотя от этого в глазах темнело.

Правый бок также не обошелся без повреждений. На правой руке и животе были длинные ссадины от гравия, наверное, не лучше, чем на спине, и шея болела Оролам знает с чего. Она отбила все пальцы на правой ноге – тоже не помнила, как вышло, – ее левый глаз распух, недостаточно, чтобы не позволять видеть, но вполне, чтобы выглядеть настоящей красоткой. Была также царапина на лбу, несколько миленьких шишек на голове и – проклятие – ссадина на самом кончике носа?

Нет, не ссадина. Прыщик. Неве… прыщик? Сейчас? Оролам ненавидит меня. Все ее ссадины и царапины были смазаны каким-то бальзамом, пахнущим ягодами и хвоей. Кто-то кашлянул рядом.

– Справа еще есть мазь. Я обработал… наиболее очевидные раны.

То есть, поняла Каррис, Корван ее не раздевал донага.

– Спасибо, – пробормотала она. – Что там произошло?

– Кроме очевидного? – бесцветным голосом спросил Корван.

– В храме, внизу. Я никогда не видела, чтобы красный люксин не выгорал до конца. Если извлекать его неправильно, он испаряется, а не формирует корку. И что это за штука, в которой ты сидел? – Каррис села, скривившись. И щиколотка болит. Когда она успела подвернуть ногу? Каррис не стала на ней сосредоточиваться и попыталась вспомнить все, что знала о Корване Данависе. Конечно, мятежник, но до того, как стакнуться с Дазеном, он был отпрыском одной из великих рутгарских семей. Почти сто лет Рутгар и Кровавый Лес были ближайшими союзниками. Благородные семьи Рутгара переженились с главными семьями Кровавого Леса, держа земли по обе стороны Великой реки. Остальные народы стали говорить о них как о единой стране, так Цветущие Равнины и Кровавый Лес стали называться Цветущим Лесом. Грех Вициана покончил с этим, и за поколение до Войны Ложной Призмы эти земли стали известны как Кровавые Равнины. Если что хорошее и вышло из Войны Ложной Призмы, так то, что на этой земле Гэвин покончил с непрерывной повстанческой войной, постоянно тлеющей между Рутгаром и Кровавым Лесом.

Корван был продуктом этого конфликта. Он родился в семье военных с каким-то ненормальным количеством братьев (восемь? десять?). Каррис казалось, что из всех них только он один, последний, и уцелел. Она едва помнила его до Войны Ложной Призмы. Он был лишь очередным рутгарцем старой крови, внезапно оставшимся без гроша, все свое имущество он носил на себе – хорошее оружие и хорошая одежда. К тому же он был монохром, так что надежд добыть богатство в другом краю, считай, не было. Когда началась война, он тут же примкнул к Дазену, как и многие неимущие отпрыски знатных семей, жаждущие наживы.

Каррис было тогда пятнадцать, и, возможно, она вообще не встречалась с Корваном лично. Что было не так уж странно, учитывая внимание к ней со стороны братьев Гайл. Он был советником почти всю войну, но ближе к концу Дазен назначил его генералом. Каррис слышала, что командир Железный Кулак связывает этот факт с тем, что Гэвин выиграл войну – не то чтобы Корван Данавис был некомпетентен, напротив. Командир Железный Кулак говорил, что если бы Корван Данавис был генералом всю войну, войска Гэвина не дожили бы до битвы у Расколотой Скалы. Железный Кулак говорил, более того, что если бы Корван Данавис не капитулировал безоговорочно после Расколотой Скалы, в половине Семи Сатрапий до сих пор шла бы партизанская война. Амнистия Корвану после поражения убедила его людей разойтись по домам.

Сунув пальцы в горшок с мазью, Каррис глянула на Корвана. У него был растерянный вид. Она начала задирать свою длинную рубашку, и он понял. Кашлянул и отвернулся. Каррис опасливо смазала царапины на груди, дав себе время подумать.

Каррис ожидала, что Данавис будет каким-то седым стариком. Ему же было чуть за сорок, он был выбрит, не считая двухдневной щетины. Кожа его была светлее, чем у большинства тирейцев, но куда темнее, чем у бледных кроволесцев, хотя на его скулах все же виднелась пара веснушек. У него были синие глаза – немудрено при том абсурдном количестве красного, которое он был способен извлекать. Люксиновый ореол лишь наполовину окружал зрачки – даже меньше, чем у Каррис, несмотря на то, что он был лет на двенадцать-пятнадцать старше ее. Возможно, был красный отлив и в его темных волосах, сами волосы были скорее волнистыми, чем кудрявыми. Генерал славился своими рыжими усиками, которые он подстригал, разве что отпуская кончики ниже подбородка, в которые вплетал красные и золотые бусины. Может, это был другой Корван Данавис или какой-то человек, взявший его имя, надеясь нажиться на репутации генерала.

– Они напали прежде, чем мы поняли, что происходит, – сказал Корван. – Я советовал отправить пару парней в качестве рекрутов, но даже я не ожидал такой кары. Король Гарадул пришел сюда преподать урок не нам, но всей Тирее. Я лишь раз прежде встречался с таким, как он. – Генерал Дельмара, Мясник из Ру, догадалась Каррис.

– Вы видели пирамиду? – спросила Каррис, повернувшись к нему спиной.

Корван Данавис застыл. Уголок его рта на миг поднялся в оскале. Но когда он посмотрел на Каррис, он снова был холоден, держал себя в руках. В глазах не было и намека на новый красный люксин, что говорило о потрясающем самоконтроле для извлекателя его возраста.

– Я собрал кого мог и отступил к храму. – Он надеялся, что Гарадул не осквернит священной земли? – Это наименее горючее место в городе, – ответил Корван на незаданный вопрос. – Мы сражались и проиграли. Делария и Суорринзы не смогли открыть дверь в подвал, а я был слишком занят сражением. Может, мне вообще не надо было драться. Думаю, хроматургия лишь привлекла больше солдат. Они задавили нас числом. Я отступил вниз.

– Один?

Он удивленно глянул на нее в ответ.

– Остальные были мертвы, – сказал он.

Кроме одной молодой семьи менее чем в десяти шагах от лестницы. А Корван вообще сражался или немедленно отступил и запер за собой дверь, обрекая горожан на смерть в огне? Солдаты унесли своих мертвых, а пожар стер следы сражения в храме, так что Каррис не могла сказать уверенно.

– Значит, сейчас вы расскажете мне, как использовали самый горючий люксин, чтобы спрятаться от пожара, – сказала Каррис.

– Знаешь, почему ты дуешь на огонь, разжигая костер? – спросил Корван. Он не стал дожидаться ответа. – Огню нужно дышать. Я монохром, госпожа Белый Дуб. Нам надо быть изобретательнее, чем почти полихромам вроде вас.

– Просто скажите, что вы сделали, – сказала Каррис. Откуда ему знать, что я почти поли? Она все пыталась решить, возможно ли, чтобы он был тем самым генералом Данависом. В этой дыре? Из кроволесской семьи? Глаза и веснушки говорили о кроволесском наследии, но кожа? Конечно, он вырос в знатной семье, а они растят своих сыновей для войны. Лучшее сочетание для боевого извлекателя – черная кожа и синие глаза. Даже карамельная кожа лучше бледной кроволесской, чтобы дать воину дополнительную секунду прежде, чем противник поймет, какой цвет он тянет. Так что все возможно. Знатные семьи часто выбирали пару для своих сыновей и дочерей и по менее значимым причинам. Опасение, что твой ребенок не будет выглядеть уроженцем собственной страны отнюдь не в начале списка, когда дело идет о простом выживании.

– Когда я спустился, – продолжал Корван, – я знал, что они придут за мной, потому покрыл все помещение красным люксином. Я полностью запечатал его и покрыл люксином и себя. Когда солдаты спустились, я закрыл за ними дверь и все поджег. Пожар сожрал весь воздух в подвале, и солдаты погибли. – Так вот почему люксин покрылся коркой, а не сгорел. Воздуха не было.

– А трубки? – Каррис проломила несколько трубок при падении.

– Они выходят наружу, чтобы я мог дышать.

– Так почему вы не ушли, когда убили их?

Он тяжело посмотрел на нее.

– Потому что если бы я не дождался, пока прогорит последний уголь, я бы рисковал взорвать весь подвал. Как ты могла заметить, ну, когда ты притащила с собой горящий уголь и взорвала весь подвал.

О!

– Зачем король Гарадул собирает армию? – спросила Каррис. – Почему сейчас?

– Думаю, чтобы заявить о себе. Новый король хочет показать, что он крут. Куда уж проще. Раск Гарадул всегда был чокнутым мелким ублюдком.

– Если ты настоящий Корван Данавис, ты только что солгал мне, – сказала Каррис. Генерал уровня Корвана погрузился бы в вероятные стратегии, которые мог бы вести Раск. Генерал со списком побед Корвана уже с десяток их придумал бы.

Корван помолчал, и Каррис показалось, что у него довольный вид.

– Значит, малышка Каррис Белый Дуб выросла, – сказал Корван. – Вступила в Черную Гвардию и теперь шпионит на Хромерию.

– О чем ты? – сказала Каррис. Ей словно дали под дых.

– Вопрос лишь один – кто хочет убить тебя, Каррис? Ты в Тирее даже более подозрительна, чем я со своими светлыми волосами и кожей, так почему именно ты? Он послал тебя? Сюда?

– А почему нет? Я пришла изучать южных пустынных красных…

– Да ладно, Каррис. Не унижай нас обоих. Как минимум я враг твоего врага. Ты здесь ради информации. Я дам ее тебе, но только если ты не будешь мне лгать. Если ты пришла сюда неподготовленной, ты погибнешь.

Он мог бы убить ее в храме, сообразила Каррис. Или бросить ее, и пожар доделал бы дело. У Корвана была безупречная репутация даже среди его врагов, и ей действительно нужно было знать то, что знает он. Она подняла руки. Поморщилась. Левая рука просто горела.

– Почему мне нельзя быть здесь? – спросила она.

– Ты знаешь, что случилось с теми, кто сражался за Дазена? – спросил Корван.

– Они разошлись по домам.

– Проигравшим всегда труднее возвращаться домой. Армия Дазена была разношерстным сбродом. Много дурных людей, немного хороших, но обманутых.

– Вроде тебя, – язвительно встряла Каррис.

– Речь не обо мне. Дело в том, что многие из нас не могли вернуться. Некоторые пошли в Зеленую гавань; аборнейцы приняли несколько небольших групп, илитийцы сказали, что примут всех, но все получили от них лишь обрезанное ухо.

Каррис содрогнулась. Так илитийцы метили рабов. Они раскаляли докрасна ножницы и почти наполовину отрезали рабу ухо. Рубцовая ткань не позволяла срастить ухо, и раба было легко опознать.

– Некоторым из нас повезло больше, – сказал Корван. – Несколько месяцев наши армии мотало по стране взад-вперед, и тутошним не было причин любить обе стороны. Мы сносили целые деревни. Среди выживших остались только дети, старики и немного женщин. Большинство городов ненавидели солдат, а где бывшие солдаты пытались остаться силой, папаша Раска, сатрап Персес Гарадул, выгонял их. Но некоторые города поняли, что если они хотят отстроиться, то им нужны мужчины. Ректонская алькадеса была из таких. Она отобрала двести солдат и разрешила нам осесть, и это было хорошее решение. Несколько соседних городов поступили так же. Остальные мужчины, естественно, пошли в разбойники, и переловить их всех не мог даже Персес Гарадул.

– А как ты сумел? – спросила Каррис. – Как генерал ты прежде всех отвечаешь за то, что случилось с этой страной.

– Моя жена была тирейкой. Мы поженились за несколько лет до войны. Она была в Гарристоне, когда он… сгорел. Одна из ее служанок уцелела, спасла нашу дочь и привезла ее ко мне. Так что на руках у меня была годовалая девочка, и алькадеса пожалела меня. Дело в том, что люди здесь помнят войну немного иначе, чем люди Гэвина.

Неудивительно, с учетом того, что им досталась дырка от бублика.

– Они помнят ее как войну из-за женщины, – напрямую сказал Корван.

– Это же… это глупо! – зачастила Каррис. Оролам, смилуйся.

– Здешние художники очень тебя любили. Не то чтобы у нас было много талантов, но светлокожая, экзотическая красавица с огненно-рыжими волосами до сих пор вдохновляет как плохих, так и хороших художников до экстаза. Даже если большинство народу не поверит, что ты та самая женщина – тебя обычно изображают в свадебном платье, иногда порванном, – Раск несомненно обладает картинами хороших художников, которые действительно тебя видели.

– Все было не так, – сказала Каррис.

– Зато история хорошая.

– Хорошая история?

– Хорошая в смысле трагическая. Интересная. Не с хорошим концом. – Корван прокашлялся. – Не могу поверить, что ты не знала.

– На Яшмах сейчас почти нет тирейцев. И никто не говорит со мной о тех днях.

Корван словно хотел было что-то добавить, но сдержался. Наконец он произнес:

– Итак, вопрос в том, кто послал тебя к нашему новому королю Гарадулу, зная, что он наверняка тебя узнает, и чего они хотели достичь, отдав тебя в его руки?

Белая. Белая предала меня? Зачем?

Глава 34

Утро уже и так затянулось. Гэвин проснулся мучительно рано, чтобы добраться до берега к рассвету, а затем погнал лодку, как только сумел подпитываться первыми лучами солнца. Затем он прибыл на Батарейный остров и совершил неприятное клаустрофобическое путешествие по потайному туннелю, откуда вылез грязным, потным, помятым и невыспавшимся. Но другого выбора не было – после того, что сказал ему цветодей, время истекало.

Туннель выходил в Хромерию в заброшенной кладовой в подземелье, тремя уровнями ниже земли. В заднюю стену одной из комнат был встроен простой шкаф, а в нем ждала потайная дверь. Гэвин схватил лампу с крюка, щелкнул кремнем и с радостью увидел, что свет вспыхнул сразу же. Он выпустил люксин, который удерживал, и тот растекся по полу двумя лужицами и быстро рассеялся – незачем пугать того, кто в них вляпается, – и скользнул в шкаф. Потайная дверь бесшумно закрылась за ним. Он отпер дверь шкафа. Она приоткрылась на ширину ладони, и ее заклинило. Поскольку свет лампы пробивался только через узкую щелочку, он не мог понять, в чем проблема. Сунул руку в темноту. Его пальцы коснулись полированного дерева, гладкого и прямого, затем еще, прямо над этим. Кресла.

Ну что же, такова проблема сверхпотайной двери в заброшенной кладовой, не так ли? Иногда люди видят заброшенные кладовые и считают, что в них надо хранить вещи.

Вздохнув, Гэвин поставил лампу на пол и налег на дверь. Надавил, еще раз. Дверь отодвинулась еще на ширину ладони, или пара кресел сдвинулась, затем все застряло. Он глянул на лампу, извлек зеленый посох и прикрепил к концу сгусток красного люксина. Подсветил красный субкрасным и сунул узкий факел в щель, высоко его подняв. Следом высунул голову.

Кладовая была забита настолько, словно сюда стащили всю мебель из десятка аудиторий и столовых. Ох, Оролам, молча выругался Гэвин. Пролезть можно было только на уровне пола. Между ножками кресел и столов.

Делать было нечего. Если только Гэвин не собирался устроить пожар, то есть извлекать в чудовищных масштабах и уничтожить все в кладовой, чтобы просто выйти – а это не особо скроешь, – то придется вытирать собой пол. Отлично. Он позволил люксиновому факелу исчезнуть и пополз.

Через десять минут Гэвин уже стоял. Он не пытался стряхнуть пыль с одежды. Смысла не было. Он был весь в грязи – собрал всю пыль с влажного пола, вспотел, да еще на него сыпалась пыль с кресел и столов. Он минуту постоял у двери, прислушиваясь, но все было тихо.

Он осторожно вышел в коридор и закрыл за собой дверь. Задул лампу – в коридоре было светло. Даже на третьем уровне под морем вишневые огоньки (так называли красных студентов от второго до четвертого курса) должны были подпитывать лампы красным люксином. Кладовая очень разумно была расположена почти в самом конце одного длинного коридора. Гэвин нырнул в лифт в тупике, всего в паре шагов.

Лифты должны были обслуживать всю Хромерию, то есть работать на них должны были рабы или тусклики, новые студенты. Так что они были полностью механическими. Как только кто-то входил в лифт, весы тут же показывали, сколько противовесов понадобится. Если извлекатель решил использовать меньше противовесов, он мог сам тянуть за веревку, пусть и поднимая лишь часть собственного веса. Если он использовал противовесов больше собственного веса, трудно было остановиться на нужном этаже. Центральный лифт поднимал все самые тяжелые грузы и переносил целые классы, в то время как боковые поднимали грузы поменьше. К тому же у каждого выхода из лифта были многочисленные желоба и веревки, так что послам не приходилось ждать, пока десятки тускликов поднимутся в свои аудитории.

Гэвин схватил вторую от конца веревку. Секретность требовала, чтобы он не брал последней, хотя если кто-то видел и узнал его, они удивятся, почему он не пользуется лифтом, зарезервированным за человеком его ранга, так что еще бабушка надвое сказала, какой путь лучше. Он начертал ограничитель, нагрузил рычаг вдвое своего веса и пнул пуск.

Он полетел вверх с огромной скоростью. Хотя Гэвин начал путь глубоко под землей, лифты ярко освещались. Наверху каждой шахты имелись отверстия наружу и были установлены отлично отполированные зеркала из Аташа, которые отбрасывали природный свет в шахты, пока было видно солнце. Еще одним развлечением для тускликов было ежеминутно подстраивать зеркала, и каждый вечер им приходилось при помощи рычагов и блоков возвращать эти противовесы по местам. Гэвин помнил, как делал это сам. И было это не очень приятной работой.

Лифт не шел до его апартаментов близ верхушки Хромерии, конечно же. Это было бы уж слишком удобно – или, как предпочитала говорить Черная Гвардия, небезопасно. Незачем давать убийцам прямой доступ к Призме или кому еще важному. Так что после полета со свистом на половину высоты Хромерии, пронесясь мимо студентов, магистров, слуг и рабов так быстро, чтобы они не могли рассмотреть, кто так спешит, Гэвин нажал стопор.

Он остановился у верха шахты и вышел прямо перед стражей, охранявшей этот этаж. Их было четверо, охранников, не из Черной Гвардии, и все они с виноватым видом оторвались от игры в кости. Наверное, заметили скользящий канат слишком поздно. У них челюсти отвисли при виде Гэвина Гайла собственной персоной – потного, грязного – прямо перед ними.

– Вот что я вам скажу, – начал Гэвин, заправляя стопор за пояс. – Будете молчать, я тоже ничего не скажу. – Он многозначительно посмотрел на кости и монеты на их столе. Охранять лифт на таких высоких уровнях было скучно, но люксократ Черный не обрадуется, узнав, что его солдаты играли в азартные игры на посту.

Четыре головы кивнули как одна. Гэвин шагнул в другой лифт, как раз рядом с тем, из которого только что вышел, и встал в обычную позу. На сей раз он поднимался на более привычной скорости.

На его уровне лифт стерегли два черных гвардейца, и они-то в кости не играли. Они едва моргнули. У обоих копья в руках, ноги чуть согнуты, очки надеты.

Когда Черная Гвардия на посту, она на посту.

Они отдали ему честь и резко взяли копья на плечо, мягко вернувшись по местам. Гэвин прошел мимо и скользнул в свою комнату. Чуток суперфиолета опустил все экраны, дав ему свет. Он потянул за цепочку вызова у стола и пошел в ванную. Сегодня будет много дипломатии, но что важнее всего, сегодня будет его брат, а он не мог появиться перед Дазеном в неопрятном виде. Это будет сочтено слабостью. Он открыл кран, попробовал воду и подогрел ее субкрасным.

Он уже начал раздеваться, когда дверь открылась и вошла его комнатная рабыня Мариссия. Она была захвачена во время войны между Рутгаром и Кровавым Лесом. Как и большинство ее соотечественников, она была рыжей и веснушчатой, с нефритовыми глазами. В Каррис тоже текла кроволесская кровь. Гэвин никогда не считал совпадением, что его комнатной рабыней стала юная хорошенькая девушка из Кровавого Леса. Белая, несомненно, надеялась насытить его аппетиты, что наделали столько проблем перед войной. Девушка была девственницей, когда попала к нему на службу десять лет назад, что означало, что взявшие ее в плен рутгарцы были жаднее до золота, чем до плоти.

Мариссия помогла ему снять грязную одежду и сложила ее для стирки. Затем Гэвин ступил в ванную.

– У меня есть для вас сообщения, – сказала она. – Вы готовы их принять?

Гэвин протянул руку, приказав ей подождать, затем вздохнул, скользнув в горячую воду. Сообщения, требования, ни минутки подумать.

– Созови встречу всего Спектра. Как думаешь, когда это возможно, Мариссия?

Мариссия уже распустила шнуровку платья и теперь стягивала его и рубашку через голову, складывая их справа от ванной. Если и было какое искусство, которым Мариссия не овладела за годы службы Гэвину, то это делать вид, что мир перестает существовать, когда у нее есть возможность заняться любовью с ним. Она могла принимать ванну с Гэвином, делить с ним ложе, если он хотел, но она не могла позволить себе намочить волосы, а потом забирала свое аккуратно сложенное платье, мигом надевала его и уходила по очередному делу. Мариссия могла многое делать блестяще, но не умела «забываться на миг».

– Люксократы Синий и Желтый сегодня на Большой Яшме, – сказала она, взяв мыло и мочалку. – К Желтому приехала семья, и он прячется в одной из таверн. Черный работает над своим гроссбухом и орет на каждого, кто на лигу подойдет к нему, Красный, скорее всего, на кухне. Насколько я знаю, остальные у себя на Малой Яшме.

Какой бы хорошенькой она ни была – а Белая явно выбрала ее за сходство с Каррис, – удивительнее всего было то, что Мариссия настолько компетентна. Она знала все и рассказывала это по первому же запросу. Гэвин очень старался завоевать ее полное доверие, понимая, что никак не сумеет скрыть существование своего пленника от комнатной рабыни – не навсегда, – и прекрасно зная, что Белая послала ее шпионить за ним.

Выбор Гэвина был прост: либо пропустить сквозь свои покои череду комнатных рабов, быстро избавляясь от каждого в надежде, что те не успели разболтать его секрет, или полностью завоевать верность кого-то одного. Каррис не любила Мариссию, но игнорировала ее. Было бы в десять раз хуже, если бы Гэвин заводил новую рабыню каждый месяц – а это несомненно привело бы к тому, что каждая знатная семья смогла бы обыскать его комнату и доложить всем сатрапиям самые интимные детали.

Кроме того, кто-то долен был бросать вниз еду в его отсутствие.

И все же Белая проявила безупречный вкус, выбрав Мариссию.

Хотя за десять лет он узнал ее тело как свое, все равно было приятно видеть его упругие изгибы. Она скользнула в ванну к Гэвину с мылом и мочалкой и начала тереть его плечи и спину.

– Значит, вечером, после ужина. Скажи Белой, что я хочу увидеться с ней через час.

– Да, владыка Призма. Что-то еще перед тем, как я передам сообщения?

– Давай.

– Ваш отец желает поговорить с вами.

Гэвин скрипнул зубами.

– Подождет. – Он поднял руку, и Мариссия намылила его подмышку.

– И Белая желает вам напомнить, что вы обещали дать урок этой когорте суперфиолетов по возвращении.

– Проклятье. – Откуда она узнала, что он вернулся?

– Позвольте мне вымыть ваши волосы, владыка Призма.

Гэвин ничего так не хотел, как насладиться Мариссией, а потом понежиться в горячей ванне до вечера, но он должен был кое-что сделать, прежде чем поговорить с Белой, встретиться с полным Спектром и уж точно до разговора с отцом.

– Времени нет, – сказал он, пытаясь погасить нарастающую панику, игнорируя стеснение в груди и не думая о том, что должен сделать.

Она намылила ему грудь, скользя теплым телом по его спине. Мягкая, успокаивающая. Обычно это расслабляло Гэвина. Она поцеловала особую точку на его шее, от чего его всегда пробирала дрожь, и провела ноготками по его груди, животу, ниже. Снова поцеловала его в шею, подождала. В молчании чувствовался вопрос.

Он горестно вздохнул.

– Нет, и на это времени нет. – Насколько хорошо Мариссия знала его? Часто, когда не было времени на встречи и другие дела, на это время находилось.

Часто? Да почти всегда.

Она стиснула его под водой, подождала еще мгновение, как будто намекая – твои губы говорят «нет», но что-то говорит – «да, пожалуйста!». Но потом она снова поцеловала его в шею, словно клюнула, и начала смывать мыло с его тела.

– Я очень скучала по вам, владыка Призма, – тихо сказала она.

Она закончила, и он выбрался из ванны.

– Я приготовлю вам одежду, – сказала она, быстро вытираясь и оборачивая полотенце вокруг талии, чтобы пойти в гардероб и подобрать что-нибудь подходящее.

Он окинул ее оценивающим взглядом, потом встряхнулся.

Я штаны зашнуровать не смогу, если продолжу отвлекаться.

Приготовив ему одежду, она вернулась в ванную, где стоял Гэвин, но он отослал ее. Мариссия оделась и вышла, едва Гэвин успел вытереть грудь.

Одевшись, Гэвин открыл шкафчик, поднял стопку сложенного льняного белья и перенес их в другой шкаф, где все аккуратно сложил. Затем он поднял сами полки и сложил их в укромном уголку в другой стороне комнаты. В результате в шкафу освободилось место, едва доходящее ему до груди. Процесс был медленным, но никто не должен был обнаружить его секрета. Если кто-то войдет, пока Гэвина не будет, комната должна просто выглядеть пустой. Если ее обшарят, здесь не должны найти ничего необычного.

Это стоило затрат времени и неудобств.

Гэвин начертал сине-зеленую доску, чтобы уместились ноги, в ширину плеч, с отверстием в центре. Затем, засунув магический факел за пояс и взяв доску в руку, он пригнулся и шагнул в шкаф. Закрыл дверь за собой. Пол под его ногами щелкнул. Чтобы сохранить тайну, он сделал так, чтобы пол не раскрывался, пока дверь не заперта. Присев, он нашел крюк и потянул его наверх, просунул его сквозь дырку в доске и привязал ее к поясу. Он бросил доску вниз и вставил ноги в пазы на ней. Конструкция его изобретения основывалась на устройстве башенных лифтов, но была упрощена, поскольку некому было ей управлять и не было пространства для противовесов. Просто вниз уходили канаты, а наверху был шкив.

Теперь самая опасная часть. Гэвин еще ближе подошел к отверстию в полу – и упал во тьму, как камень.

Шкив взвизгнул, но его протестующий писк заглох, как только Гэвин упал вниз. Сопротивления не было совсем. Он падал все быстрее. Он достал синий магический факел и сломал его о колено. Шахта лифта, высеченная им в сердце Хромерии, была едва в полтора шага шириной. Смотреть было не на что, кроме как на гладкий камень и канаты, с одной стороны идущий вверх, с другой – падающий вместе с Гэвином.

Он потянулся к стопору на поясе, но от движения доска, прикрепленная к ногам, покосилась, коснувшись одним краем стены. От трения эту сторону рвануло вверх, стукнув его о камень с другой стороны. Стопор вылетел из его рук – и упал на доску. Гэвин попытался схватить его. Промахнулся. Тогда он подогнул колени, скользя спиной по гладкой стене, и поднял стопор.

Медленно встав, он схватил крюк, прикрепил доску к стопору и зацепил его за один из канатов. Сжал его, осознавая, что если не затормозится быстро, то стукнется о пол шахты на страшной скорости, а если затормозит слишком быстро, то сломает либо доску, либо ноги.

Ноги Гэвина дрожали от напряжения, когда он старался удержаться стоя при быстром падении. Он миновал пять широких белых линий, начертанных на стене шахты. Это было предупреждение, что он почти внизу. Мгновением позже промелькнули четыре белых линии. Все равно слишком быстро.

Три. Две.

Неплохо. Одна.

Приземление вышло довольно жестким. Естественная реакция – перекатиться – не очень помогла с учетом того, что у веревки не было слабины. Он шлепнулся на спину и перекатился через магический факел. Тот тут же обжег его сквозь рубаху.

Гэвин с воплем вскочил на ноги. К счастью, рубаха не вспыхнула. Он осмотрел красный ожог на ребрах. Очень больно, но ничего серьезного. Гэвин отцепился от лифта.

Камера возле лифта была площадью всего в четыре шага. Гэвин не видел ее. В голубом свете магического факела он подошел к одной из синих стен. От его прикосновения она стала прозрачной, но за ней ничего не было. Пока. Медленно, как всегда так медленно противоположная камера поднялась и повернулась.

Это было величайшим творением Гэвина. Он создал ее за один бешеный месяц, вложив в нее все, что знал. Но каждый раз, как он вызывал синюю камеру, сердце его сжималось. Как и сегодня. Медленный подъем и вращение камеры были необходимы, чтобы человек внутри даже не понял, что он движется.

С другой стороны, это давало Гэвину пять минут, в течение которых ему было нечего делать, только ждать. Сегодня ожидание будет пустым. Оролам. У Гэвина стеснило грудь. Было трудно дышать. Камера была слишком маленькой. Здесь недостаточно воздуха. Дыши, Гэвин, дыши. Надень маску безразличия.

Наконец прозрачность открыла ровный шар внутренней части темницы. Напротив Гэвина стоял человек – вылитый он, но худой, менее мускулистый, грязный. С более длинными волосами.

– Привет, братец, – сказал Гэвин.