Текст книги "Империя Нобелей. История о знаменитых шведах, бакинской нефти и революции в России"

13 октября 1886 г. Альфред пишет из Парижа Эмануэлю:

«Дорогой Эмануэль! Я чрезвычайно благодарен тебе за интересные сообщения, которые обнаружил в твоем письме от 10/22 сентября. <…> Беспокоюсь я не за себя, как считаешь ты, а за вас, ведь ты не хуже моего знаешь, что акционерное предприятие не должно зависеть от временного положения с кредитами и бояться каких-либо слухов. Раз в вашем случае это не так, значит, речь идет о недостатках планирования. По-моему, сначала раздобывают деньги, а потом начинают строительство, и для меня это настолько само собой разумеется, что невольно задаешься вопросом, почему компания на протяжении многих лет действует в обратном порядке. Вот отчего идут слухи, подрывающие вашу репутацию. <…> Ho у меня много веских причин утверждать, что Товарищество неглижирует обязательствами передо мной. Оно никогда не выдерживает сроков, и, будь у него возможность поставить меня на грань полного безденежья, оно бы уже этого добилось».

Фактически в письме к юному Эмануэлю повторяются доводы из письма к Людвигу, только в более спокойном и назидательном тоне. B тот же день Альфред пишет Роберту:

«Дорогой брат Роберт! Moe молчание объясняется тем, что я вернулся (из Стокгольма) с воспалением легких, которое с тех пор держит меня взаперти и в бездействии. [Альфред должен был приехать к Роберту в Йето, а он даже забыл 30 сентября поздравить Андриетту телеграммой с днем рождения. – Б.О.] Если ты считаешь, что это я впутал в деловые отношения эмоции, ты несправедлив ко мне. Я не желаю сноситься напрямую с Людвигом, поскольку в Лондоне он вел себя со мной оскорбительно и грубо, но, за исключением этой оговорки, я по-прежнему готов к услугам».

Никто из братьев не способствовал распространению слухов, отпугнувших потенциальных кредиторов, более того, Альфред утверждает, что всячески защищал компанию и успокаивал акционеров:

«Доверие к Товариществу, а в конечном счете и к Людвигу подорвало то, что он затеял строительство, не зная, из каких средств будет его оплачивать, – метода, простительная детям, но отнюдь не зрелым людям. Представь себе, в какой яме он бы (сидел. – ТД.) уже давным-давно, если б не получил четырех с половиной миллионов от «Дисконте-гезельшафт», трех миллионов от меня и двух миллионов от Государственного банка. <…> Понятно, что при подобных обстоятельствах не (следовало. – ТД.) заказывать постройку в Мутале парохода “Петролеа” и оплачивать се векселями, тем более что Людвиг подорвал свою репутацию и вынужден соглашаться на займы, которые могут быть не возобновлены с уведомлением всего за месяц. <…> Как ты знаешь, мне приходилось иметь деловые сношения со множеством людей самого разного толка и зачастую обсуждать весьма щекотливые проблемы, однако никогда еще это не приводило к ссорам вроде той, что произошла между мной и Людвигом в Лондоне, никогда прежде (да и позднее) со мной не обращались столь беспардонно. Разумеется, я и далее буду ему всячески содействовать, но предпочел бы делать это через третьих лиц».

Ha следующий день «в Лондоне должен быть учрежден “Динамитный трест”», но Альфред слишком болен, чтобы присутствовать при этом событии. 14 октября 1886 г. он вновь пишет Людвигу:

«Милый брат Людвиг! Мне кажется, ты не до конца понимаешь мое положение и я должен просветить тебя. B акциях и облигациях Товарищества, а также в ссудах ему у меня заморожено 3125 тысяч рублей. Почти все мое прочее состояние вложено в акции “Динамита”, которые до сего времени <…> не подлежали сбыту, и теперь эти деньги на год или два тоже заморожены».

Далее Альфред разъясняет принципы динамитной конкуренции, говорит, что ему необходим залог за акции, и предлагает Людвигу выставить в виде обеспечения керосин, который «можно быстро перевести в наличные деньги <…>. Поскольку мне необходимо вкладывать несметные средства в покупку динамитных акций (мы рассчитываем, что синдикату понадобится не менее шести-семи миллионов франков), я не вижу иного выхода <…>] однако я прибегну к нему, только если у меня будет другой залог, который в случае необходимости легко и скоро реализуется».

Альфред отказывается от залога в виде Людвиговой недвижимости, поскольку продажа домов может подорвать доверие к самому Людвигу, и заканчивает письмо слонами:

«Мне очень жаль, что я не могу отложить все это дело в долгий ящик, но ты и сам помнишь: заем, полученный от меня в начале 1883 года, подлежал возврату в том же году».

Людвиг приехал в Париж на переговоры с Либби и 17 октября 1886 г. пишет:

«Милый Альфред! <…> Ты меня очень обяжешь, если честно признаешься, действительно ли означенные 500 тысяч рублей необходимы тебе срочно или ты можешь подождать. Залог тебе лично я предоставлю – это мои особняки. <…> Остальных вопросов не хочу даже касаться, в том числе обсуждать наши воззрения и кто из нас прав больше, а кто меньше. Можем вернуться к ним, когда удовлетворим твои денежные претензии. <…> Посему буду крайне признателен, если и ты сочтешь возможным исключить эти темы из наших разговоров, пока я не разрешу всех проблем, из-за которых сюда приехал. Перед отъездом я с удовольствием сам предоставлю себя в твое распоряжение. Преданный тебе Людвиг».

Из Парижа Людвиг едет в Вену, откуда 3 ноября 1886 г. пишет:

«Милый брат Альфред! Хочу от всей души поблагодарить за радушие, которое ты проявил ко мне в Париже, и за немалое уделенное мне время. Моему сердцу приятно было возникшее между нами прежнее братское доверие. Письма холодны и бездушны, тогда как в устном разговоре всегда отражаются глубинные чувства, и мы оба знаем, что чувства эти теплые и дружеские.

C Либби переговоры происходили в том же духе. Хотя он не уполномочен принимать важных решений, вся его манера поведения, его осмотрительность внушают доверие к словам и помыслам. Я был бы несказанно рад, если б ты познакомился с ним. Попрошу Либби навестить тебя. <…> B “Нефтяном вестнике Стоуэлла” опубликована статья, где утверждается, что Нобели и “Стандард” намерены заключить “выгодную сделку” и что “Стандард” предлагает 10 миллионов американских долларов. Можешь себе такое вообразить?!!»

Образовав «Динамитный трест Нобеля», Альфред одолжил компании свое «овеянное пороховым дымом имя» не только для названия, но и на должность почетного председателя, однако от руководства устранился, предпочитая работу в лаборатории: повседневные хлопоты по управлению предприятием его не привлекали.

Теперь он успокоился и 13 ноября 1886 г. пишет Людвигу: «Дорогой брат Людвиг! Ты себе не представляешь, как меня обрадовано твое сердечное, дружеское письмо из Вены. У нас обоих жизнь движется к закату, а в эту ее пору, все чаще предвещающую наступление ночи, обычно дает о себе знать мелочность, что почти неизменно лежит в основе так называемого разлада. Ha самом деле мой разлад – с собственным внутренним миром и его “духами Нифльхейма”[21]21
  Нифльхейм – в скандинавской мифологии мир мрака, существовавший до начала творения.


[Закрыть]. Меньше всего я хочу ссориться с тобой, и если между нами пролегла тень, то она давным-давно (уничтожена. – Т.Д.) идущими от сердца словами: “Да будет свет!” <…> Я вынужден был приготовиться к самому худшему, а именно к тому, чтобы, привлекши все возможные средства, выкупить акции и перевести их в новую трестовскую компанию <…>. Ho похоже, что, благодаря содействию германских банков, дело обернулось гораздо лучше, чем смели предполагать мы с моими содиректорами».

6/18 ноября 1886 г. Людвиг пишет из Санкт-Петербурга: «Дражайший Альфред! По возвращении из Москвы я обнаружил твое письмо от 13 ноября. Оно пролило бальзам на мою душу и не менее обрадовало Эмануэля, который считал, что не все сумел объяснить тебе. Я понял твою нужду в деньгах и крайне серьезно воспринял задачу иметь наготове средства для быстрой расплаты с тобой, если возникнет такая необходимость. <…> Похоже, успех твоего Бреста подействовал на местных финансистов не хуже электрического разряда. Несколько дней назад член правления Учетного банка обратился к одному из наших агентов на бирже с предложением капиталовложений, если мы захотим объединить в трест бакинские предприятия. Теперь идея витает в воздухе – необходимость чего-то подобного давно признавалась всеми, но никто не нашел верного способа. Впрочем, осуществить идею все равно было бы невозможно без капитала.

Преданный тебе Людвиг».

И вот 21 ноября Людвиг получает из Парижа от Альфреда откровенное послание:

«…если все, по твоему уверению, считают меня человеком зажиточным <…>, то это неудивительно. Отчасти людям известно о моих связях с современной мировой промышленностью, про которую идет столько кривотолков, что се представляют гораздо более крупной, нежели она есть на самом деле; отчасти благодаря помощи множеству тех, кто раструбил о моем богатстве в виде жалоб – дескать, я сделал для них слишком мало по сравнению с имеющимися у меня средствами; отчасти (и более всего) благодаря одной военной хитрости, поднимающей веру в мою кредитоспособность. Она заключается в том, что я время от времени перевожу ценные бумаги из одного банка в другой, причем давая им везде полежать. B результате банкиры Парижа, Лондона, Глазго, Берлина, Гамбурга и т. д., всегда собирающие сведения о своих клиентах, убеждены, что я в десятки раз богаче, нежели в действительности. Ты получил мои предыдущие письма?»

Вот другое парижское письмо Альфреда, от 19 января 1887 г.:

«Дорогой Эмануэль! <…> Хотя здоровье твоего отца пошло на поправку, пожалуйста, не подпускай его к делам. Лучше бы ему вообще уехать и как можно дольше не слышать про керосин, мазут и прочих своих мучителей из бакинских недр. C сердечным приветом ко всем вам, ваш старый друг Альфред».

B 1887 г. Альфред выходит из попечительского совета товарищества. Ответственность за финансовые дела компании все больше забирает в свои руки сын Людвига Эмануэль. Его младший брат Карл руководит машиностроительным заводом в Петербурге, тогда как в Баку совместно начальствуют Густав Tepнудд и Эдвин Бергрот.

Пора ожидания и скорби

Людвиг изработался, его изводят грудная жаба и болезни дыхательных путей. 27 июля 1887 г. они с женой находятся на водах в Норвегии, в Модуме. Их сопровождает Людвигов сын Эмануэль. Чем болеет Эдла, не очень ясно, но оба супруга усердно лечатся – как и их дочь Мина, которая всегда была слабенькой девочкой и в раннем детстве, видимо, страдала туберкулезом (теперь у нее проблемы с позвоночником). Эдла пишет двадцатилетней падчерице Анне, под присмотром которой оставила младших детей в Финляндии – в усадьбе на Карельском перешейке, где семейство обычно проводит летние месяцы:

«Любезная моя Анна!

Bo вторник мы прибыли в Модум! Несмотря на отвратительную погоду, оказалось, что Норвегия – чудесная страна с совершенинно потрясающей природой. Я дышу и наслаждаюсь. Посмотрим, как подействуют ванны и воздух. По-моему, папа чувствует себя не хуже, чем в любом другом месте, и ему тут как будто нравится. Он возобновил свои ванны и ингаляции, Мине пребывание здесь тоже должно пойти на пользу».

18 августа Людвиг и Эмануэль ненадолго возвращаются в Петербург. Эдлу они оставляют в Норвегии, договорившись, что она встретит мужа через три недели – очевидно, за границей. Эдла подчиняется, хотя внутри у нее сомнения: «Если б мне дали прислушаться к голосу сердца, я бы за два часа собралась и поехала с ними домой». Она не решается перечить Эмануэлю, который считает, что Людвигу нельзя надолго задерживаться в российской столице. C Эллой быстро уехать оттуда было бы невозможно. «Анна, я бы советовала тебе пробыть в Петербурге до самого папиного отъезда. Ты знаешь все его привычки, а папа настолько приучен к женскому уходу, что мне кажется крайне важным, чтобы о нем заботилась именно ты. Остальные как-нибудь обойдутся».

Лето кончилось, в Петербург возвращаются с дачи младшие лети. Эдла пишет из Норвегии Анне:

«Можешь себе представить, как здесь пусто. Мы с Миной чувствуем себя забытыми на вокзале вещами. Ha ее вопрос: “Мамочка, куда мы теперь поедем?” я отвечаю: “Поживем – увидим”. Надеемся завтра получить уведомление и сразу ехать на встречу с папой <…> – куда, я и сама не знаю <…>, рассказывать нечего. Идет дождь, в ноге довольно неприятные подергивания, а так я вроде немного окрепла. Завтра принимаю последнюю ванну, и получится, что я приняла 16 грязевых и 8 электрических, то есть в общей сложности 24 ванны. Рассчитывать на улучшение можно было бы не менее чем за полтора месяца, я же была месяц. Вероятно, вы пробудете на даче еще недели три: только, ради всего святого, береги детей от простуды. Привет всем, твоя мама Эдла».

Эдла сердится на Эмануэля, заставившего се дожидаться Людвига в Копенгагене. Она могла бы целых три недели жить с детьми! «Дай-то Бог, чтобы малыши под твоим присмотром были здоровы и получали хорошее воспитание. A что материнскому сердцу приходится разрываться, так это не в первый и наверняка не в последний раз!» И все же она безумно скучает, особенно по самому младшему, годовалому Йосте. B конце письма Эдла прибавляет: «Мина очень добра и ласкова и всячески старается заменить вас всех, по вас девятеро, а она одна». Анне поручают выслать в Канны, куда они теперь направляются, нарядную одежду Эдлы и Минины ботинки, рейтузы и шерстяные чулки.

B конце января 1888 г. Людвиг. Эдла и Мина прибывают в Канны. Чуть погодя туда приезжает Эмануэль со сводными братом и сестрами – Луллу, Ингрид и Мартой, а также их гувернанткой. Анна осталась в просторном особняке на Сампсониевской набережной пестовать младших братьев – Эмиля, Рольфа и Йосту. Для нее морозная зима тянется очень долго. Ha некоторое время в Петербург возвращается Эмануэль – помочь Карлу с делами.

Людвиг считает, что у него малярия или тиф, но три врача говорят, что это сдает сердце. C берегов Средиземного моря Людвиг шлет цветы Анне и петербургским друзьям.

B феврале 1888 г. бабушка Андриетта пишет Анне:

«Сердечное спасибо за чудесную фотографию с изображением маленького Эмиля и тебя: она мне вдвойне милее оттого, что вы там вместе. Я еще не вставила ее в альбом, потому что хочу иметь под рукой и чаще любоваться на вас: карточка вышла такая красивая, что я словно воочию вижу вас обоих рядом». Андриетта тоже получает свежие цветы от своего дорогого Людвига, хотя их доставляют из Канн в разном виде. Иногда почтовые служащие роются в посылке, отчего цветы замерзают. «Мне кажется, можно было бы менее настойчиво копаться в чужих вещах», – пишет Людвигу Анна, он же в ответном письме рассказывает о театральных и балетных спектаклях, о бале у Шоловых и обеде у Нюбергов, на который они ходили с Эмануэлем. «Прилагаю полученное сегодня замечательное письмо от бабушки, поскольку не в силах передать своими словами все его очарование».

Андриетта Нобель – жена Иммануэля Нобеля

B начале марта в Канны приезжает Карл. Людвиг как будто поправляется, в Каннах стоит приятная теплынь. Из письма Анны отцу:

«Карл всегда любезен и жизнерадостен, так что ты наверняка рад, что ему пришло в голову навестить вас. <…> Мыслями я все это время была скорее с вами, чем здесь, и нетерпеливо ждала каждой весточки. <…> Дома все в порядке. Я пишу эти строки, уютно устроившись в твоем кабинете, а Эмиль стоит у дверей оранжереи и смотрит, как садовник поливает цветы».

B конце марта в Каннах появляется Роберт. Он призывает Альфреда тоже навестить Людвига, дабы

«…выказать ему все душевное тепло, которое только подскажет твое доброе сердце, и дружеские чувства, которыми ты столь щедро наделен. Предсказать течение болезни невозможно, жар пока не спадает, и сам Людвиг говорит, что долго не выдержит, но твой приезд непременно придаст ему сил и вообще подействует благотворно. Я же должен теперь уехать: жизнь здесь ужасно дорогая, а моя мошна пуста».

30 марта Роберт пишет из Генуи своей дорогой, милой Паулине:

«Прощание с Людвигом было крайне трогательным, поскольку он, видимо, прощался навеки. Я тоже сомневаюсь в его выздоровлении: процесс перешел и легкие, а силы брата подорваны горловым кровотечением. <…> Надеюсь, Альфред не станет затягивать свой приезд, так как Людвиг очень ждет встречи с ним».

4 апреля Анна пишет Людвигу:

«Утром мы получили от Яльмара сообщение, что ты по-прежнему болеешь. <…> Мне очень грустно слышать это, дай Бог, чтоб ты скорее поправился. Ах, как бы мне хотелось быть рядом с моим любимым папой и помотать маме ухаживать за тобой!»

Анна опять получает цветы и благодарит в следующем письме:

«Они словно только что сорваны: изысканные анемоны пастельных тонов, резеда и мимоза, которые распространяют свой аромат по всей комнате и радуют меня в моем одиночестве».

6 апреля в Канны прибывает из Парижа Альфред, затем Анна. 12 апреля Роберт получает во Флоренции телеграмму от Карла Нобеля: «Надежды нет. Его часы сочтены». Вокруг Людвига собирается вся семья, в том числе Яльмар Круселль. Глаза отцу закрывает Карл.

20 апреля Роберт пишет из Флоренции:

«Дорогая моя, любезная Паулина! Вчера получил твое милейшее письмо от 15-го числа. Сам не брался за перо с Людвиговой смерти и вынужден совершать насилие над собой, выводя эти строки. B первые дни я переносил горе мужественно, но потом слабые нервы сдали, и теперь я впадаю в нервический плач, приступы которого не проходят часами. Объясняются они исключительно скорбью по любимому брату и никак не связаны с делами».

Похоронили Людвига в Петербурге. K.B. Хагелин, незадолго перед тем назначенный руководить перевозками и хранением нефти в Волжском районе, возложил на гроб серебряный венок.

Сразу после похорон Эдла пишет Альфреду:

«Хочу поблагодарить тебя <…>, что исполнил последнюю волю моего усопшего супруга – повидаться и переговорить с тобой. He знаю сути вашей беседы, но знаю, что возникшее между вами непонимание тяготило его чистую душу и для него было облегчением встретиться с тобой и, возможно, сгладить шероховатости ваших отношений. <…> B эти скорбные дни мне не хватало рядом обоих его братьев, но я понимала всю невозможность для вас выбраться сюда. […] Прощай, Альфред, и еще раз спасибо за все. Сохрани обо мне дружеские воспоминания, если не ради меня самой, то ради брата, коего я любила больше всех на свете».

B память о Людвиге Нобеле было учреждено несколько стипендиальных фондов, инициатором которых стал Эмануэль. Трижды присуждались также премия и медаль за научные достижения – за лучшее сочинение в области технических наук или за важнейшее изобретение, сделанное в течение посиди их пяти лет. Премия присуждалась советом Русского технического общества в годовщину смерти Людвига. B комитет по ее присуждению входили видные ученые, в том числе химик Дмитрий Менделеев.

Глава 5

Новое поколение во главе с Эмануэлем и Карлом

B большом доме на набережной поселяется скорбь. Руководство «Товариществом бр. Нобель», петербургским заводом и сбытом динамита для Альфреда переходит к старшему сыну Людвига, двадцативосьмилетнему Эмануэлю. Он берет под свою опеку сестер и братьев и совместно с Эдлой ведет хозяйственные дела. Характером Эмануэль напоминает отца: доброжелательный, уважительный, честный, заботливый. B отличие от отца, он не предприниматель, не инженер, не изобретатель, а способный финансист. C 1881 г. отвечая за материальное положение компании, Эмануэль обсуждает с Альфредом ее финансы, вечную нехватку оборотного капитала. За несколько дней до кончины отца Эмануэль просит экономиста Ивара Лагервалля написать от его имени письмо Альфреду – «для облегчения положения». Эмануэль боится, что опись наследственного имущества, когда все средства будут заморожены, может затянуться, и переводит Альфреду 500 тыс. рублей, на всякий случай и в виде обеспечения миллиона, который ему остался должен Людвиг.

«Я не могу предусмотреть, какие возникнут потребности, но прошу заранее: если понадобится, позволь мне по разным поводам прибегать к твоей помощи. Извини, что утруждаю тебя своими – вернее, нашими – частными делами. Прости также не слишком тактичную манеру, в которой тебя известили о переводе акций. Мой брат (Карл. – Б.О.) и Круселль плохо разбираются в наших Взаимоотношениях, и мне очень жаль, что последний причиняет тебе хлопоты. Будем надеяться, эта мера предосторожности окажется излишней. Засим остаюсь сердечно преданный тебе

Эмануэль Нобель»

Двадцатишестилетний Карл освобождает брата от части нагрузки, взяв на себя управление Петербургским механическим заводом. B письме к Альфреду он объясняет, что выплата процентов по займам – берлинскому банку «Дисконто-гезельшафт», Свену Карлссону в Варшаве и самому Альфреду – съедает всю прибыль от завода и от продажи динамита, а потому товарищество хотело бы выпустить новые акции на три миллиона рублей.

Охотников купить их найдется много, замечает Карл: даже за границей поверили «в наше предприятие, увидев, как невероятно распространилась по свету и какой огромный спрос имеет нефть». Дела идут хорошо, что позволяет отдать долг Альфреду. B свое время Людвиг расплатился с долгами Эмануэля, теперь Эмануэль расплачивается за Людвигов заем.

Карл ведет оживленную переписку с Альфредом, советуется насчет продажи акций, рассказывает о том, как преуспел в рекламе Альфредова бездымного пороха, «который теперь известен во всем цивилизованном мире». Карл поместил сообщение о нем в «Санкт-Петербургских ведомостях», а теперь хочет опубликовать в военном журнале официальные протоколы стрельб. Он надеется вызвать интерес у потенциальных производителей, которые предложили бы порох российскому правительству. Обязательно выправи русский патент, призывает Карл, добавляя: «Спасибо дяде Альфреду за все его благоволение к нам, которое мы да оценим не только на словах, но и на деле».