Текст книги "Афины. История великого города-государства"

7
Пляска смерти с Македонией
(362–239 до н. э.)

Усиление Македонии при Филиппе II, ее соперничество с Афинами и другими греческими городами. – Войны за святилище в Дельфах, которые Филипп обращает к своей пользе. – Брожения в Афинах в связи с македонской угрозой и окончательное поражение Афин при Херонее в 338 г. до н. э. – Афины раннего эллинистического периода под властью двух Деметриев. – Философы, подобные Зенону Китийскому, как пример интеллектуального значения Афин, сохранившегося, несмотря на исчезновение стратегического могущества города

В наши дни автомобильное путешествие из Афин на север, к древнему городу Эги, называющемуся сейчас Вергина, занимает не меньше пяти часов. Во многом эти два города кажутся даже еще более удаленными друг от друга, и все же оба они жизненно важны для понимания классической Греции и ее наследия. С 2022 г., когда в Вергине планировалось открыть новый музей, посвященный Александру Великому и династии македонских царей, это отдаленное место может стать наряду с афинским Акрополем одной из главных приманок для любителей истории, посещающих Грецию. Поэтому имеет смысл разобраться, чем эти два места, расстояние между которыми составляет почти 400 километров, разнятся и что их связывает друг с другом.

Двухэтажный дворец в Эгах (если говорить только о центральной его части, окруженной внушительными оштукатуренными колоннами) был приблизительно в три раза больше Парфенона: хотя и менее изящное, чем афинский храм, это было здание достаточно неординарное. Сейчас от него можно увидеть практически только фундамент, но часть фасада дворца была воссоздана из найденных фрагментов в одном из дворов нового музея, расположенного неподалеку. Это колоритное произведение реставраторов вполне соответствует экстравагантному характеру македонского царства. Эги, бывшие царской столицей, находятся в самом сердце Македонии, между неприступными лесистыми горами и плоскими равнинами, простирающимися до самого моря. Это государство вошло в историю под управлением не граждан, а наследственных царей, умевших расправляться – военной силой, интригами или использованием слабых мест – с более приятными для жизни и изнеженными местами, как в греческом мире, так и за его пределами.

В поездке из Афин в Эги хорошо ощущается резкий контраст обстановки, как физической, так и политической. Аттическое солнце благоприятствует пространным рассуждениям на просторе, будь то о важных государственных делах или повседневных мелочах, о ценах на фиги или о природе любви. Внутренние области Македонии гораздо суровее и холоднее; это страна твердых как камень скотоводов и всадников, в которой выживают лишь самые стойкие. Ее монархическая система имела больше общего с гомеровским миром, чем с шумной политикой города, расположенного южнее. Во дворце Эг было место для народных собраний – внутренний двор, вмещавший целых 8000 человек, – но собрания эти проходили под бдительным надзором царя.

Высокомерным афинянам Македония казалась глухой окраиной греческого мира. Ее жители говорили на грубом диалекте, которого в Афинах почти не понимали. Если политическая система Афин со всеми ее сдержками и противовесами была образцом замысловатости, македонская казалась топорной. На взгляд афинян, македонское государство было отсталой тиранией, прикрытой тонким слоем глянца царской власти, и больше походило на Персию, чем на политическую систему, достойную уважающих себя греков. Казалось, что члены Македонской династии расправляются друг с другом не менее жестоко, чем со всем остальным миром.

Несмотря на всю распущенность афинян, они, как и большинство других греков, верили в общественное устройство, в котором у мужчины в каждый момент была только одна законная жена и один «выводок» законных детей. Македонцы не только практиковали многоженство, но и возводили его в принцип государственного управления. В Эгах, правда, был театр, но этот элемент высокой культуры был совсем недавно привнесен из Афин. Совершенно не смущаясь цивилизованностью южных соседей, македоняне, по-видимому, считали, что при помощи денег или грубой силы можно получить что угодно. В том числе философию и художественные достижения.

Все это позволяет понять, насколько потрясен был греческий мир в конце IV в. до н. э., когда его центр тяжести неожиданно сместился на север, из Афин и других независимых городов-государств в Македонию. Это привело к исчезновению того немногого, что еще оставалось от афинских вольностей, – имевшейся у граждан мужского пола свободы управлять самими собой и прокладывать свой собственный курс в иностранных и военных делах. Афинские учреждения, хотя и с некоторыми перерывами, продолжали существовать, но лишились большей части своей энергии и власти. Не исчезло лишь глубокое уважение к афинской учености, афинскому искусству и афинской мысли. Напротив, культура Афин стала своего рода бесценным неосязаемым активом, который македонские завоеватели распространяли на восток, что имело долговременные последствия для всей истории человечества.

Поражением Спарты при Мантинее в 362 г. до н. э. закончился период борьбы за влияние в центральной части Греции трех основных претендентов. Спарта лежала в руинах; присущая ей модель военизированного аристократического государства исчерпала свои ресурсы. Фивы потеряли двух лучших военачальников. На их фоне Афины остались даже в некотором выигрыше, возглавив новую морскую конфедерацию, хотя и у них не было ни богатств, ни широты владений, сравнимых с тем, чем они обладали столетием ранее. Теперь ни один полис сам по себе не мог надеяться на господствующее положение в материковой Греции.

Громом среди ясного неба в этой патовой для измотанных войнами городов-государств ситуации стало появление Филиппа Македонского. Он взошел на престол в двадцать три года, умудрившись выжить в мире, полном смертельных опасностей. Его старший брат погиб, а с ним 4000 соотечественников, в сражении с иллирийцами, еще более диким народом, жившим еще севернее. Другой брат был убит в результате дворцового заговора.

Филипп провел часть детства в качестве своего рода особо ценного заложника у повелителей Фив. Там он старательно изучал тактические приемы и боевые построения, позволившие этому городу в течение пары десятилетий господствовать над Грецией. Кроме того, он увидел своими глазами, как хорошо организованное государство может вкладывать средства в создание могущественной армии. Все эти уроки Филипп применил к Македонии, и это принесло поразительно быстрые результаты. Примитивная безденежная экономика, в основе которой находился скот, была преобразована в действенную машину для превращения только что захваченных ресурсов в стратегическую мощь. Филипп создал национальную армию, состоявшую из профессиональных военных, которые зарабатывали хорошие деньги и были яростно верны своему царю. До этого в греческих войнах сражались либо воины из числа граждан, стремившиеся вернуться к своим полям или мастерским, либо наемники, готовые воевать за кого угодно. Постоянная армия с достойным жалованьем была новшеством.

Молодой царь произвел революционные изменения и на поле боя. Как ему было известно, фиванцы успешно внесли некоторые усовершенствования в давно известное построение, называвшееся фалангой (φάλαγξ). Он пошел еще дальше. Самым радикальным нововведением было применение удлиненного копья под названием сариса (σάρισα) длиной до шести метров или даже больше. На одном его конце был смертельно острый железный наконечник, а на другом – бронзовый шип, который при необходимости можно было воткнуть в землю, чтобы задержать продвижение врага. Поскольку держать огромную пику приходилось двумя руками, у воинов передней линии македонского строя были лишь маленькие щиты, которые они надевали на шею. В новой македонской армии также было много других родов войск, в том числе конница (что и неудивительно для народа всадников), легковооруженная пехота, способная совершать быстрые набеги на стратегически важные пункты и столь же быстро отступать, а также щитоносцы. Причем Филипп явно умел координировать все эти разнообразные силы.

Вскоре стало ясно, что Филипп был настоящим мастером вооруженной дипломатии: он умел угрожать, улещать и упрашивать. Он искусно использовал страхи, слабые стороны и внутренние раздоры своих противников и беззастенчиво лгал. Афиняне убедились в этом дорогой ценой, причем довольно скоро, когда их интересы столкнулись с интересами Филиппа на побережье Северной Греции.

В 363 г. до н. э. афиняне захватили город Пидну и нацелились на еще более крупную добычу в Северной Греции – город Амфиполь и расположенные рядом с ним золотые рудники. Филипп заключил с южными захватчиками договор: если они вернут Пидну Македонии, он покорит Амфиполь, а затем отдаст его в пользование афинянам. Царь вскоре подчинил себе оба города и тут же отказался от своего обещания; рудники быстро начали работать на пополнение его военной казны.

К радости Филиппа, позицию Афин ослабляли мятежи внутри их морского союза. В четырех государствах – членах этого альянса (Хиосе, Родосе, Косе и Виза́нтии) демократические правительства были отстранены от власти местными кликами, которые объявили о разрыве с метрополией. Афины попытались вмешаться, но безуспешно. В какой-то момент афинский военачальник Харес, у которого кончались деньги, поступил на службу к Артабазу, персидскому сатрапу области в Северо-Западной Анатолии, взбунтовавшемуся в 356 г. до н. э. против царя Артаксеркса III. Но это чуть не привело к столкновению между Афинами и Персией, к которому Афины были не готовы; афинянам пришлось просить мира на унизительных условиях, отказаться от преследования вероломных союзников и уйти из Анатолии.

Все эти неудачи не только не разожгли на улицах Афин жажды мести, но, напротив, усилили пацифистские настроения – ощущение, что имеющиеся государственные средства следует тратить не на реанимацию старых империалистических мечтаний, а на улучшение жизни простых афинян, будь то путем организации развлечений или просто посредством благотворительных раздач. На первый план вышел новый политик, некто Эвбул (Евбул). Он был главным организатором фонда, заявленной целью которого было предоставление неимущим возможности бесплатно посещать театральные фестивали. Со временем фонд превратился в кассу общего назначения для бедных, своего рода дойную корову, которую наперебой стремились использовать политики, не особенно задумываясь о долгосрочных перспективах благополучия города. Все это представляло разительный контраст с народным империализмом предыдущего столетия. В те дни финансовые нужды города с лихвой удовлетворялись за счет поступлений от имперских владений. Это, в свою очередь, позволяло платить простым афинянам жалованье за службу на военных судах. В результате империалистические авантюры были привлекательны для неимущих, а богатые граждане порой относились к ним более настороженно.

В новом политическом устройстве, поскольку гарантированного имперского изобилия не было (или было гораздо меньше), для финансирования любых масштабных экспедиций Афинам приходилось собирать с граждан все новые налоги. Они часто затрагивали не только богатых, но и граждан среднего достатка. Не изменилось только одно. Поскольку самые высокие налоги должны были платить богатые, всегда существовал круг состоятельных граждан, интересам которых лучше всего соответствовал пацифизм.

Он становился особенно соблазнительным, когда потенциальную угрозу для города представляла антидемократическая держава, политические принципы которой предполагали сосредоточение власти в руках немногих. В V в. до н. э. часть афинской элиты склонялась к компромиссу с авторитарной Спартой. В следующем веке появилось множество состоятельных афинян, видевших преимущества, прямые или косвенные, в усилении Македонии. Грубо говоря, Филипп, по-видимому, всегда мог найти некоторое количество афинян, не слишком неподкупных и не особенно твердо приверженных демократии.

Во время подготовки к окончательному сведению счетов с Афинами у Филиппа была масса возможностей испытать свои силы в целом ряде межрегиональных войн, одолевавших Центральную Грецию. Формально причиной этих войн считались разногласия относительно контроля над дельфийским оракулом – учреждением, которое чрезвычайно почиталось всеми греками за свою предполагаемую мудрость и распоряжалось значительными богатствами.

Территории, находившиеся в непосредственной близости от великого святилища Аполлона в Дельфах, в особенности область Фокиды, неоднократно пытались завладеть этим священным местом, его землями и ресурсами. Дельфийские жрецы и жрицы обращались за защитой к коалиции греческих государств, называвшейся Амфиктионией (Ἀμφικτίων) и считавшейся гарантом их безопасности. В VI в. до н. э., в период наивысшего расцвета Спарты, государства не только чрезвычайно военизированного, но и глубоко религиозного, этот город часто выступал на защиту оракула.

Когда Спарта пришла в упадок, жрецам пришлось искать других защитников. Это привело к многочисленным столкновениям, которые достигли кульминации в 356 г. до н. э., когда святилище Аполлона в Дельфах захватил фокидский военачальник[76]76
  Филомел из Ледона. – Примеч. перев.


[Закрыть]. Насколько мы можем судить, Филипп ждал, пока междоусобица истощит силы городов Центральной Греции и настанет удобный момент для молниеносного вмешательства.

Решающим эпизодом самой яростной из этих священных войн была битва на Крокусовом поле 352 г. до н. э.: отборные македонские войска вместе с конницей из Фессалии, южного соседа Македонии, прижали к берегу моря силы фокидян, которые до того момента вполне успешно воевали под началом необычайно талантливого полководца[77]77
  Имеется в виду Ономарх, брат Филомела и его преемник на посту стратега Фокидского союза. – Примеч. перев.


[Закрыть]. Хотя историки не вполне уверены в точной дате этого сражения, его иногда называют самой кровопролитной битвой, когда-либо происходившей на греческой земле: было убито 6000 фокидян. Тогда афиняне благоразумно пришли на помощь проигравшей стороне. Они отправили корабли для спасавшихся вплавь фокидян и организовали для части их сил защищенную базу в Фермопилах: как и в другие эпохи, это место ассоциировалось с последней линией отважной обороны.

Филипп мог пойти на столкновение с Афинами, но момент для этого еще не настал. Вместо этого он начал наступление через стратегически важные области Северной Греции, в очередной раз подрывая могущество Афин косвенным образом. В 348 г. до н. э. он обратился против небольшого, но богатого города Олинфа, потребовав немедленной выдачи двух своих сводных братьев, которые могли претендовать на его престол. На самом деле Олинф был опасен тем, что пытался возглавить группу мелких полисов, находящихся на трех пальцеобразных мысах, которые составляют полуостров Халкидики. Олинф и его соседи отвергли ультиматум Филиппа и обратились к Афинам; те отправили некоторую помощь, но явно недостаточную. Это дало Филиппу повод стереть Олинф с лица земли, что он и сделал при помощи некоторых горожан, переметнувшихся на его сторону. Оставшиеся в живых жители города были по большей части проданы в рабство. Этим Филипп объявил всему свету, какая ужасная расплата может ожидать всех, кто окажет ему сопротивление. Похожую тактику использовал в Ирландии Оливер Кромвель.

В начале богатого событиями 346 г. до н. э. афиняне решили, что им не остается другого выхода, кроме мира с Филиппом. Они отправили делегацию в его административный центр, Пеллу. (Эги и расположенный там дворец служили церемониальной столицей Македонии.) Филипп встретил посланников в высшей степени самоуверенно, как человек, знающий, что все козыри у него на руках. Он быстро согласился с идеей мирного договора. Афиняне предложили ему уступить им Амфиполь, северный город, находившийся рядом с золотыми рудниками, но вскоре стало ясно, что этот вариант был совершенно нереалистичным. Кроме того, афиняне пытались выдвинуть идею «общего мира» с участием многих греческих государств, что выглядело бы не так позорно, но и из этого ничего не вышло. Двустороннее мирное соглашение было заключено на условиях Филиппа. Но когда в Пеллу прибыла вторая афинская делегация, которая должна была получить от Филиппа торжественную мирную клятву, он заставил послов прождать три месяца, а затем пригласил их принять участие в небольшой военной кампании, которую он проводил по соседству. Как выяснилось, все это нужно было лишь для того, чтобы отвлечь внимание от истинных намерений Филиппа.

Вскоре после возвращения афинских послов в родной город стало известно, что Филипп полностью овладел Фермопилами и мог, если бы захотел, продвигаться еще дальше на юг. Но это не означало, что он собирается напасть на Афины. Вместо этого Филипп сначала занялся укреплением своего престижа в греческом мире, некогда считавшем его неотесанным чужаком.

Победа на Крокусовом поле вовсе не привела к урегулированию бесконечного конфликта вокруг священного комплекса в Дельфах: на самом деле это была борьба за ресурсы между регионами и городами Центральной Греции, которые никак не могли прекратить междоусобные свары. Вновь подняли голову фиванцы, им не нравилось, что фокидяне удерживают Фермопилы, и они призвали Филиппа вмешаться в это дело. Войска Филиппа отправились на юг, не объявляя своих точных намерений. Они не подчинялись ни Фивам, ни кому-либо другому. Но главное препятствие на их пути внезапно исчезло. У фокидян загадочным образом сменилось руководство, и они неожиданно утратили всякое желание защищать свои укрепления. Афины и Спарта, готовившиеся помочь их обороне, оказались в глупом положении.

Нейтрализовав строптивых фокидян, Филипп быстро подчинил себе коалицию греческих государств, которая должна была контролировать святилище в Дельфах. Самое священное место греческого мира, обиталище Аполлона, оказалось теперь во власти человека, которого всего лишь лет за десять до того считали диким захватчиком. Афиняне относились к этим событиям по-разному. Некоторые видели в эффектных успехах Филиппа угрозу интересам города, которой можно и должно было оказать сопротивление. Некоторые верили – или утверждали, что верили, – заявлениям Филиппа о его восхищении утонченностью Афин и надежде на мирное сосуществование с ними. В конце концов в 343 г. до н. э. царь доказал, что действительно почитает афинскую мысль: он нанял Аристотеля, самого талантливого из выпускников философской школы Платона, в наставники своему сыну Александру, бывшему тогда подростком.

В последующие годы Афины стали действовать более решительно, хоть и не всегда благоразумно. Они отправляли новых поселенцев в колонии в северо-восточной части Эгейского моря и не обращали внимания на требования Филиппа прекратить эту практику. Они заключили союз с Халкидой (современный Халкис), главным городом острова Эвбея, и пытались привлечь к участию в этой антимакедонской оси и другие города. Они предприняли неуклюжую попытку получить помощь против Македонии от персидского царя, но получили отказ. Однако чашу терпения Филиппа переполнило стратегическое соглашение, которое Афины заключили с Византием, расположенным на входе в Черное море.

Хотя Филипп по-прежнему настаивал, что предпочитает мир войне, в 338 г. до н. э. он предпринял новый поход на юг. Предлогом для него стал очередной конфликт вокруг Дельф. Царь сошелся с объединенными силами Афин и Фив при Херонее, на полпути между Фивами и Дельфами. Сражение, в котором македоняне выставили внушительный контингент превосходно обученных войск – около 30 000 пехотинцев и 2000 конников, – было жестоким. Филипп одержал верх, попутно уничтожив элитное фиванское войско, так называемый Священный отряд, состоявший из любовных пар воинов.

Филипп занял Фивы и оставил там свой гарнизон, но с Афинами обошелся на удивление мягко: он позволил городу сохранить флот и заветную колонию на Самосе. Возможно, это было связано с тем, что он собирался использовать афинский военный флот в будущем нападении на Персию, но мы этого никогда не узнаем, так как два года спустя Филипп был убит на свадебном пиру в Эгах, и царем Македонии стал его сын Александр, которому было двадцать лет.

Теперь судьбы всего известного мира, в том числе и Афин, оказались в руках этого блистательного молодого человека, сочетавшего в себе македонскую безжалостность с афинским лоском, которому он научился у наставника. К моменту смерти Александра, случившейся через тринадцать лет в Вавилоне, он создал империю, простиравшуюся от Адриатического моря до Индии. Одним из многочисленных последствий его завоеваний было распространение греческого культурного влияния по всей Южной Азии, где оно смешалось с многочисленными культурами, существовавшими там до этого, – семитской, персидской, буддистской. Слово «эллинизм» вызывает в воображении процесс взаимного обогащения греческих (в первую очередь афинских) философии, искусства и политической мысли с культурами Северной Африки и Южной Азии.

В итоге произведения афинских писателей, драматургов и скульпторов стали ценить и копировать в местах, находящихся в тысячах миль от города. Но непосредственным результатом было превращение Афин в своего рода геополитические задворки, и само существование города оказалось в зависимости от милости и снисхождения могущественной Македонии. Афиняне осознали это не сразу. В течение следующего столетия смирная покорность македонскому владычеству то и дело сменялась в Афинах вспышками воодушевленного сопротивления, которые только ухудшали положение города.

В течение всей долгой пляски со смертью с участием Македонии и независимых Афин выделялся один замечательный человек. Это был афинский оратор, агитатор и политик Демосфен, оставшийся в истории воплощением принципиального сопротивления неуклонно расширявшейся северной державе. В зависимости от точки зрения, его можно считать либо отважным афинским патриотом, который был готов пожертвовать всем ради своего великолепного города и призывал других к тому же, либо надоедливым типом, раздражавшим и сердившим нарастающую силу, под защитой, если не владычеством которой было суждено существовать Афинам.

Как бы мы ни относились к самому Демосфену, его речи – это литературные шедевры, до сих пор служащие источником вдохновения для ораторов. Его стиль отличается как от напыщенной самоуверенности Перикла, так и от граничащей с высокомерием потусторонности Сократа, ожидающего казни. В каждой речи Демосфена, как в хорошо продуманной картине, содержатся едва уловимые изменения тона, которые направляют натиск доводов, подкрепляющих одну главную мысль. Демосфен создает масштабные полотна, но никогда не заговаривается и точно апеллирует к патриотизму, чести и совести.

Значительная часть имеющейся у нас информации о политической жизни Афин IV в. получена из речей Демосфена. Благодаря ему мы знаем о яростных спорах относительно того, следует ли тратить фонды социального обеспечения на военные нужды. Мы также знаем, что в то время, когда независимые Афины вступали в период своего заката, все еще благополучно существовала практика финансирования театральных постановок и строительства боевых кораблей богатыми частными лицами. Заработав на составлении речей для частных судебных дел (в том числе и дела о морском мошенничестве, упомянутого в предыдущей главе), сам Демосфен тоже разбогател настолько, что мог давать деньги на благо общества, и призывал других поступать так же. Благодаря ему произошел один из последних всплесков кораблестроения для афинского военного флота. Предвосхищая выступления Уинстона Черчилля, он предупреждал, что на сопротивление Македонии придется пожертвовать много крови и денег, но сопротивление это тем не менее необходимо.

Демосфен был в числе афинян, спасавшихся бегством после сражения при Херонее, но в вину ему это не ставили. Именно ему было поручено произнести надгробную речь по мужам, которых потерял город. Когда стало известно об убийстве Филиппа, он вызывающе торжествовал, появляясь на людях в сияющих белизной одеждах и с венком на голове, хотя в это время он должен был носить траур по недавно умершей дочери. Когда же юный Александр начал разминаться перед завоеванием мира, нападая на соседние племена, жившие к северу от него, Демосфен распустил слух о смерти нового царя. Это побудило афинян и их соседей-фиванцев начать подготовку нового восстания. Александр убедительно доказал, что жив и здоров, разрушив до основания Фивы и пригрозив сделать то же с Афинами.

Демосфен, возможно, был опрометчив, но ораторское мастерство в обращении со словами не изменяло ему никогда. В 330 г. до н. э., через шесть лет после смерти Филиппа, он произнес самую блестящую из своих речей – «О венке»[78]78
  Полное название – «За Ктесифонта о венке» (Ὑπὲρ Κτησιφῶντος περὶ τοῦ Στεφάνου). – Примеч. перев.


[Закрыть]. Ее повод кажется мелочным. Оратор защищал другого политика, Ктесифонта, который предложил наградить его золотым венком и был за это обвинен противниками в нарушении закона. Но Демосфен воспользовался этим случаем, чтобы выступить в защиту всей своей антимакедонской политической деятельности. Изливая на слушателей потоки красноречия, он сравнивает трусливое вероломство, проявленное большинством греков перед лицом наступления Филиппа, с упорным сопротивлением, к которому сам он с переменным успехом призывал афинян. Точно направляя свои выпады, он говорит афинянам, что они недостойны своих благородных пращуров:

У Филиппа было, граждане афинские, важное преимущество. Действительно, у греков – не у каких-нибудь одних, но у всех одинаково – оказался такой урожай предателей, взяточников и богопротивных людей, какого никогда еще не бывало прежде, насколько помнят люди. Их он и взял себе в соратники и сотрудники … одних обманывая, другим что-нибудь давая, третьих всеми способами обольщая … А в то время как все решительно греки находились в таком положении и были еще в неведении относительно собирающегося и растущего бедствия, какой же образ поведения и какой образ действия нашему государству следовало предпочесть? Что же … наше государство должно было отказаться от своего самосознания и чувства собственного достоинства и … помогать Филиппу в достижении власти над греками, попирая при этом славу и честь своих предков?[79]79
  Пер. с др. – греч. С. И. Радцига. Цит. по: Демосфен. Речи: В 3 т. Т. III. М.: Памятники исторической мысли, 1995. – Примеч. перев.


[Закрыть]

В 324 г. до н. э. Демосфен был признан виновным в финансовых нарушениях и отправился в изгнание. Однако уже в следующем году, когда стало известно о смерти Александра, родной город призвал его обратно и устроил ему триумфальную встречу. Политика неповиновения, которую он отстаивал, снова была на подъеме. Афины начали вербовать наемников и призывать другие города присоединиться к антимакедонской кампании, которая получила название Ламийской войны. Вновь собранное войско отправилось на север и поначалу довольно успешно сражалось с Антипатром, македонским военачальником, управлявшим греческой частью империи. Но в августе 322 г. македоняне одержали победу при фессалийском городе Краннон, после чего центральная и южная части Греции снова оказались в их власти. Обе стороны бросили в бой внушительные кавалерийские силы, но южан погубила неорганизованность их командования.

Новый завоеватель Афин, подобно Филиппу Македонскому и многим до и после него, вполне мог их разрушить, но воздержался от этого. В целости город с его великолепными памятниками и культурными учреждениями был ценнее, чем в руинах. Однако подобно тому, как это сделали спартанцы за восемьдесят лет до того, Антипатр принудил Афины заменить демократию на олигархическую систему, в которой право голоса имели только состоятельные граждане. В Пирее был поставлен македонский гарнизон, что лишило афинян собственного порта.

Кроме того, Антипатр хотел казнить Демосфена и других членов антимакедонской фракции. Философ сумел бежать и добрался до острова Калаврия (современный Порос) в Сароническом заливе, где его и обнаружили укрывшимся в храме Посейдона. Он попросил у преследователей разрешения написать последнее письмо родным, но вместо этого принял яд, спрятанный в тростниковом пере. Позднейшие поколения по-разному относились к его государственной деятельности, но высоко ценили его прозу.

Хотя Демосфен – самый знаменитый из афинян, прославившихся в последний период существования города в качестве независимой державы, вклад другого оратора, фигуры несколько менее известной, возможно, был гораздо больше. Помимо произнесения речей Ликург[80]80
  Которого не следует смешивать со спартанским законодателем, носившим то же имя, жившим на несколько столетий раньше. – Примеч. перев.


[Закрыть] был администратором, строителем, осторожным распорядителем государственных средств, а также священнослужителем. Он восстановил финансы города после унизительного поражения в битве при Херонее в 338 г. до н. э. и использовал эти деньги для пропаганды художественных достижений золотого века. Важные части его наследия можно видеть и по сей день. Сооружение каменных скамей театра Диониса, расположенного у подножия Акрополя, было именно его проектом. Он стандартизировал тексты трех великих драматургов (Эсхила, Софокла и Еврипида) и заказал их статуи. Он завершил работы по строительству Панафинейского стадиона, ставшего местом проведения спортивных соревнований, которыми отмечали проводившийся раз в четыре года большой праздник в честь Афины. Были восстановлены золотые статуи Афины Ники (Афины-победительницы), расплавленные восемью десятилетиями ранее во время войны со Спартой. Были изготовлены золотые и серебряные сосуды, а также золотые украшения для Панафинейской процессии, одного из главных событий религиозного календаря Афин.

Ликург считал осуществление всех этих проектов не только выражением городской гордости, но и религиозной обязанностью. Поскольку он происходил из жреческого рода, удостоенного чести (и причитавшегося за это щедрого вознаграждения) совершать жертвоприношения на самых главных алтарях города, он был, естественно, заинтересован в усовершенствовании театральных и спортивных сооружений, так как главной целью существования всех их было почитание богов. Он и его сыновья по очереди служили на Акрополе в храме Посейдона, морского бога, образ которого слился с личностью полулегендарного основателя Афин царя Эрехтея. Некоторые из его родственниц играли еще более престижную роль: они ухаживали за статуей Афины Полиас (Афины городской), которая была главной святыней Парфенона.

В единственной сохранившейся речи Ликурга нет ни следа от мощи и изящества прозы Демосфена. И все же Ликург сделал для Афин больше, чем его красноречивый соотечественник. Он подготовил город к долгому периоду, в течение которого тот не мог действовать по своей воле, но все же пользовался тем уважением, какого заслуживала его былая слава. Афины перестали быть стратегической силой, но сохранили большие запасы влияния, в первую очередь в качестве центра художественной и интеллектуальной деятельности. Даже во время упадка города, вызванного подчинением Македонии, эта интеллектуальная деятельность не затухала. В конце концов, занятия философией не требуют никакого специального оборудования. Афинские здания, некогда олицетворявшие политическую и военную гордость города, прославились в качестве мест, где босоногие мыслители ораторствовали перед всеми, кто соглашался их слушать.