Текст книги "Афины. История великого города-государства"

Однако удача и жизнестойкость афинян оказались не бесконечными. 1 марта 86 г. до н. э. войско под командованием Суллы, одного из самых могущественных деятелей поздней Римской республики, обрушило афинские укрепления и принялось опустошать город. Это известно нам точно, но то, какой именно ущерб причинили римляне великому городу и его окрестностям, было предметом жарких споров, как в древности, так и в более близкие времена.

Войска Суллы осаждали город всю предшествующую зиму. Афинские руководители имели глупость встать на сторону царя Митридата VI, у которого были грандиозные экспансионистские планы. Собственной его страной было Понтийское царство на севере нынешней Турции, находившееся в состоянии войны с Римом с 89 г. Сначала Митридат оккупировал соседнюю Каппадокию, а в 88 г. устроил бойню римских граждан, живших в Анатолии, унесшую жизни 80 000 (если верить Аппиану) или 150 000 (по словам Плутарха) мужчин, женщин и детей. Продолжая расширять свою территорию, Митридат провозгласил кампанию освобождения от римского владычества. Афины были в числе государств, которым эта идея показалась соблазнительной.

Имеет смысл спросить, почему же некоторым из выдающихся афинян так понравился Митридат, с чего они взяли, что он может вернуть старые добрые времена независимости. У тех, кто знал историю, несомненно, было множество причин тосковать по прошлому, в котором демократическая процедура была не декоративной, а по-настоящему действенной. Они видели, что остатки политической системы города последовательно вырождаются. Например, действовавший бо́льшую часть предыдущих пяти столетий ежегодный ритуал выборов архонта эпонима, именем которого назывался очередной год, теоретически все еще существовал. Но три года подряд, с 91 по 88 г. до н. э., эту должность занимал один и тот же архонт. Во времена Перикла такие следующие подряд друг за другом сроки пребывания в этой должности считались бы немыслимым нарушением правил.

Чтобы выяснить, чем Митридат может помочь Афинам, к его двору отправили, как и пристало городу, главным отличием которого была философия, выдающегося мыслителя Афиниона[91]91
  Кто именно был этим философом-посланником, не вполне ясно. Живший в то же время ученый-энциклопедист Посидоний (ок. 135–51 до н. э.) называет его Афинионом, а три позднейших автора (Павсаний, Аппиан и Плутарх) считают, что это был будущий тиран Аристион.


[Закрыть]. По возвращении посол разжег вспышку наивного энтузиазма, заявив, что азиатский деспот, как ни странно, готов вернуть Афинам политическую свободу.

Напряженность в отношениях между Афинами и Римом дошла до предела, когда священный остров Делос, имевший также важное торговое значение, отказался присоединиться к Афинам, формально считавшимся его метрополией. В ответ Митридат отправил на остров одного из своих полководцев, Архелая, который перебил там несколько тысяч человек, по большей части италиков. Кроме того, военачальник разграбил остров и захватил некоторые из его священных реликвий, которые были затем отправлены в Афины и переданы Аристиону, объявленному «тираном» города.

Вскоре Аристион в Афинах и Архелай в Пирейском порту начали строительство укреплений для защиты сердца Аттики от ожидавшегося нападения римлян. К этому времени «длинные стены», соединявшие Афины с Пиреем, уже развалились, и два города существовали порознь. Соответственно, Сулла атаковал каждый из них по отдельности; в Афинах вскоре начался голод.

Рассказывают, что римский полководец срубил величественные деревья, украшавшие две главные философские школы, расположенные в пригородах, – Академию Платона и Ликей[92]92
  Ликей (Λύκειον) – находившийся возле храма Аполлона Ликейского гимнасий, в котором учили Сократ и Аристотель. От его названия произошло слово «лицей». – Примеч. перев.


[Закрыть]. Чтобы обстреливать Пирей, он насыпал дамбу из обломков длинных стен, а деревья, срубленные в школах, пустил на изготовление осадных орудий. Стены Афин были прорваны с северо-западной стороны, что позволило римлянам дойти до Агоры. В наиболее известных отчетах о штурме, написанных Плутархом и Павсанием около 200 лет спустя, утверждается, что римские воины убивали и грабили столь безудержно, что улицы были буквально залиты кровью. Однако авторы, жившие ближе к этим событиям[93]93
  Страбон, Диодор и Посидоний.


[Закрыть], сообщают, что Сулла покарал Аристиона, а с простыми афинянами обошелся сдержанно. Что касается оборонявшихся, Аристион, по-видимому, сжег театр, построенный Периклом, чтобы не допустить использования строительного леса, на который его можно было разобрать, для сооружения новых осадных машин.

Подчинив себе Афины, Сулла занялся Пиреем и вынудил Архелая отплыть оттуда. Кроме того, он сжег арсенал – внушительное здание, воздвигнутое в конце IV в. до н. э., в котором некогда хранилась оснастка боевых кораблей города. Его остатки со следами пожара были вновь обнаружены в конце 1980-х гг. археологами, работавшими в районе гавани Зея, в которой теперь находится оживленная марина.

Однако вопрос о том, использовал ли Сулла для покорения Афин и Пирея минимальную военную силу или же действовал с жестокостью, граничащей с садизмом, остается открытым. Американский исследователь Дилан Роджерс попытался дать противоречивым свидетельствам объективную оценку. Не вызывает сомнений, что Афинам был причинен значительный ущерб. Погибло одно здание, имевшее большое символическое значение, – Помпейон, в котором собирались участники праздничной Панафинейской процессии, относившие затем на Акрополь шерстяное одеяние для статуи Афины. Это здание, множество остатков которого и сейчас можно видеть на кладбище Керамика, так и не было восстановлено.

Были повреждены и некоторые из великолепных колоннад сравнительно недавней постройки, окружавших Агору, в особенности Южная стоя. В результате этот край огромной площади перестал быть местом торговых и социальных встреч, его заняли мастерские. Стоя Аттала, по-видимому, не пострадала. В целости остались и здания религиозного и политико-административного назначения, а также Акрополь. Эта война не была войной на уничтожение, и Сулла мог утверждать, что его истинная цель заключается в восстановлении традиционного для Афин образа жизни и общественного устройства, с большим основанием, нежели Митридат.

Одна вещь осталась неизменной – все более страстное увлечение римской элиты философией и искусством Греции и в особенности ее любовь к Афинам. У всех участников жестокой борьбы за власть, бушевавшей в течение последнего столетия существования Римской республики, была одна общая черта – привязанность к греческой культуре и греческому языку. Рассказ о следующих трех веках жизни Афин – это рассказ о взаимодействии римлян с городом, который они считали средоточием изящества, любви и мудрости.

Один из первых примеров этой страсти можно найти в римском ораторе Цицероне, бывшем одним из самых выдающихся государственных деятелей своего времени. Рассказывают, что в юности он учился в Риме у греческого философа, бывшего главой платоновской Академии, но бежавшего в Рим (предположительно от войн Суллы)[94]94
  Речь идет о Филоне из Ларисы. – Примеч. перев.


[Закрыть]. Под таким воздействием эллинского образа мыслей и по меньшей мере воспоминаний о гении Платона юный римлянин преисполнился «чрезвычайного рвения»[95]95
  Автор цитирует фразу, которая часто используется в письмах Цицерона (то и дело встречается «с величайшим / особенным / чрезвычайным / большим рвением»). См. Письма Марка Туллия Цицерона к Аттику, близким, брату Квинту, М. Бруту / Пер. В. О. Горенштейна. В 3 т. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1951. – Примеч. ред.


[Закрыть] к умственным исследованиям. В 79 г. до н. э. он приехал для продолжения образования в Афины, где нашел себе еще одного знаменитого учителя. Вот как рассказывает об этом Плутарх:

В Афинах Цицерон слушал Антиоха из Аскалона, восхищаясь плавностью и благозвучием его слога, но перемен, произведенных им в основах учения, не одобрял.

[Цицерон намеревался] в случае, если все надежды выступить на государственном поприще будут потеряны, переселиться в Афины, забыть о форуме и о делах государства и проводить жизнь в покое, целиком отдавшись философии[96]96
  Пер. с др. – греч. С. П. Маркиша. Цит. по: Плутарх. Сравнительные жизнеописания: В 3 т. Т. III. (Серия «Литературные памятники».) М.: Наука, 1964. – Примеч. перев.


[Закрыть].

Даже в разгар жестоких битв за влияние в верхних эшелонах римского общества частица души Цицерона оставалась в Афинах, где он мог счастливо сидеть в тени кипарисов, обсуждая глубочайшие философские вопросы. Одному из римских друзей Цицерона, отношения с которым сохранились у него на всю жизнь, Титу Помпонию, удалось прожить в Афинах целых двадцать лет, так что его прозвали Аттиком (Atticus – Аттический).

Письма Цицерона к Аттику, преисполненные острой тоски по сияющему греческому небу, составляют важную часть его письменного наследия. Цицерон просит друга присылать ему статуи и другие произведения искусства для украшения его итальянской виллы. Подобно лучшим произведениям европейской живописи и прикладного искусства, становившимся украшением богатых американских домов, направленный на запад поток предметов афинской культуры служил одним из многих каналов распространения греческого вкуса и греческого духа.

Возможно, чтобы лучше понять Цицерона, полезно представить себе американского политика, проведшего лучшие дни своей юности за учеными занятиями в Англии. Также стоит вспомнить знаменитое высказывание Гарольда Макмиллана. В период наиболее тесной дружбы с президентом Джоном Кеннеди премьер-министр предположил, что Британия может играть по отношению к Соединенным Штатам ту же роль, которую Греция играла по отношению к Риму. Другими словами, новый Рим своим военным могуществом гарантировал бы мир западному миру, а Британия помогала Америке и отдельным американцам мудро распоряжаться этим могуществом, обучая их деликатности и утонченности. Это сравнение вовсе не было глупым.

Важно и то обстоятельство, что наставник Цицерона происходил с восточной окраины Средиземноморья. Сейчас древний прибрежный город Аскалон (Ашкелон) стал пригородом Тель-Авива. В едином мире, созданном Александром всего за одно десятилетие завоеваний, интеллектуальные течения быстро распространялись между разными регионами, общим языком которых был греческий. Афины были узловой точкой передачи новых интеллектуальных импульсов, хотя и не всегда (и даже не часто) местом рождения тех, кто эти импульсы испускал.

Антиох не только прославился в Афинах, но и основал философскую школу в Александрии, куда он бежал, когда Афины захлестнула война. Но ко времени прибытия Цицерона, всего через семь лет после вторжения Суллы, Антиох вновь мог совершенно безопасно ораторствовать в Афинах, а пылкий юный римлянин – слушать его и высказывать свои робкие возражения.

Если Митридат предлагал подарить Афинам свободу от римского владычества, Сулла точно так же утверждал, что освободил город от марионеточных правителей, подчинявшихся азиатскому царю. Если под освобождением Сулла понимал создание возможностей для развития и роста интеллектуальной жизни Афин, хотя пользу это приносило в основном высокородным римлянам, тогда завоеватель города, возможно, был прав.

Во всяком случае, каковы бы ни были физические последствия взятия Афин Суллой, тесных отношений между римлянами и афинянами оно, по-видимому, почти никак не изменило. Мы не знаем, в самом ли деле Сулла сжег ухоженные рощи, украшавшие философские школы, но можно с уверенностью сказать, что на школы мысли, существовавшие в этих заведениях, это не оказало никакого влияния.

Проезжая через Афины в 51 г. до н. э., Цицерон останавливался у некоего Аристона, брата своего афинского наставника. В это же время там гостил некто Марк Юний Брут, ставший всего семь лет спустя одним из заговорщиков, убивших Юлия Цезаря. Если бы Цицерон приехал всего на несколько месяцев позже, его пребывание в городе совпало бы с завершением великолепного нового Одеона, построенного на месте театра, который был уничтожен при штурме города войсками Суллы. На сей раз спонсором строительства был каппадокийский царь Ариобарзан II: его мать была афинянкой, а сам он, видимо, учился в прежнем Одеоне.

В 67 г. до н. э. Афины посетил и еще один важный гость – римский полководец Помпей, знаменитый соперник Цезаря. Его принимали с бурным радушием и подобострастием: ворота города были украшены надписями на родной латыни гостя, а не на афинском греческом, который учили разумные римляне. Помпея привело в Грецию дело довольно деликатного свойства: ему было поручено очистить Эгейское море от пиратов, в том числе делосских каперов и работорговцев, которые незадолго до того устроили бойню среди местных итальянцев. Афины, вероятно, получали свою долю доходов от отвратительной торговли людьми, которой Делос прославился еще более, чем своими святынями. Но об этом благоразумно забыли, когда Помпей предложил Афинам щедрое даяние на сумму пятьдесят талантов на устранение всех повреждений, причиненных нападением Суллы, а также целевые пожертвования на содержание философских школ. Роль благодетеля Афин укрепила репутацию Помпея и в родном Риме.

Афинам суждено было играть роль во всех сценах великой драмы, потрясавшей Римскую республику в последние десятилетия ее существования. Вспомним главные акты этой драмы: в январе 49 г. до н. э. популярный и успешный полководец Юлий Цезарь перешел через реку Рубикон и начал наступление на Рим, объявив войну своему главному сопернику Помпею, который бежал в Грецию. В августе 48 г. до н. э. Цезарь и его верный сторонник Марк Антоний разбили Помпея при Фарсале в Центральной Греции, после чего Помпей в конце концов вынужден был искать убежища в Египте, но был убит там по приказу царя Птолемея XIII, который стремился завоевать расположение Цезаря.

В марте 44 г. до н. э. сам Цезарь был убит в Риме группой заговорщиков, в которую входили Брут и Кассий. Они утверждали, что их цель – восстановление законных свобод и предотвращение угрозы диктатуры. Друзья Цезаря поклялись отомстить за него. В октябре 42 г. до н. э. Марк Антоний и приемный сын Цезаря Октавиан, отбросив собственные разногласия, одержали победу над силами Брута и Кассия при Филиппах на севере Греции; после сражения оба проигравших военачальника покончили с собой. В 41 г. до н. э. Марк Антоний отправился в Египет и встретился там с царицей Клеопатрой VII, последней в ряду потомков македонских царей, правивших этой страной со времен завоеваний Александра.

Между ними завязался страстный роман и политический союз. Тем самым Антоний разрушил свой династический брак с сестрой Октавиана, и столкновение между двумя правителями стало неизбежным. В 31 г. до н. э. флот Октавиана разбил силы Антония и Клеопатры при Акции, у западного побережья Греции, отчасти потому, что Клеопатра отвела свои корабли в самый разгар битвы, и Антоний дал команду отступать вслед за ней. Влюбленные бежали обратно в Египет, но Октавиан преследовал их и там, и Антоний и Клеопатра покончили с собой. Предпринятая Клеопатрой попытка остаться в живых, заключив сепаратный мир с Октавианом, окончилась неудачей. В 27 г. до н. э. Октавиан стал верховным правителем Рима под именем Августа. Официально он не использовал титул imperator (император), но фактически Римская республика прекратила свое существование: возникла Римская империя.

В каждом из этих событий были аспекты, связанные с Афинами. Афиняне то и дело примыкали к проигрывающей стороне, но каждый раз избегали наказания из уважения к исторической славе своего города. В битве при Фарсале многие из них сражались против Юлия Цезаря на стороне Помпея, оказавшего своим любимым Афинам столько благодеяний. Тем не менее Цезарь обошелся с афинянами гораздо мягче, чем с другими своими противниками. В какой-то момент Цезарь спросил афинскую делегацию, прибывшую на переговоры с ним: «Сколько раз вас, которые сами себя губите, еще спасет слава ваших предков!»[97]97
  Цит. по: Аппиан Александрийский. Римская история. М.: Наука, 1998. С. 415.


[Закрыть] Брут, один из соучастников убийства Цезаря, бывший преданным поклонником афинской философии, в последние годы жизни приезжал в Афины повидаться со старыми учителями, что и привело к его встрече с Цицероном.

Многие афиняне сочувствовали идеалистическому заговору против Цезаря, сравнивая его с актами тираноборства из своей собственной истории. Однако Марк Антоний их не покарал, потому что и он был страстным эллинофилом и провел в Афинах несколько важных периодов своей жизни. Именно поэтому он и его эллинистическая царица Египта пользовались поддержкой афинян в противостоянии с Октавианом. Когда же Октавиан стал императором Августом, он поступил в том же эллинофильском духе, что и Юлий Цезарь. Другими словами, хотя он испытывал по отношению к городу смешанные чувства, он больше стремился одарять и украшать Афины, чем наказывать их.

Доказательство его щедрости можно найти в образованных колоннами воротах, обозначающих вход на новую Римскую агору, завершенную в 11 г. до н. э. Она расположена к востоку от гораздо более древней Агоры, на которой учил, размышлял и погиб Сократ. Ворота посвящены Афине Архегетис (Ἀρχηγέτης – Основательница), то есть одному из многочисленных воплощений богини – покровительницы города. Надпись на них выражает благодарность за даяния двух самых могущественных римлян, которые и сами были причислены к сонму богов, – «божественного Гая Юлия Цезаря» и его обожествленного сына, нового государя Августа. Хотя Юлия Цезаря закололи кинжалами люди, клявшиеся в любви к Греции, те деньги, которые он пожертвовал тремя десятилетиями ранее, все еще приносили плоды.

Август предоставил своему союзнику и зятю Марку Агриппе полную свободу в осуществлении грандиозных планов превращения Рима в мраморный город по греческому образцу и одновременно энергичного обновления афинского оригинала. К памятникам Акрополя было добавлено несколько новых сооружений. Агриппу и Августа, как и многих других посетителей Акрополя, очаровала изящная красота Эрехтейона и шести его кариатид, дев в торжественных одеяниях, которые, как кажется, поддерживают крышу этого храма. Два римлянина восстановили по меньшей мере одну поврежденную кариатиду и сняли со скульптур слепки. Их слегка уменьшенные копии были установлены в Риме на новом форуме Августа.

У входа на Акрополь с 178 г. до н. э. стоял на конусообразном пьедестале памятник в честь победы пергамского царя Эвмена II в гонках на колесницах. По распоряжению Агриппы эту тщеславную скульптуру снесли, а вместо нее был воздвигнут памятник, изображающий его самого. Памятник не сохранился, но сохранилась бывшая на нем надпись: «Город [посвящает этот памятник] Марку Агриппе, сыну Луция, троекратному консулу и благодетелю …»

Более важным наследием Августа и Агриппы было добавление к ансамблю Акрополя первого почти за полтысячелетия нового храма. Он стоял неподалеку от восточного входа в Парфенон и представлял собой изящное круглое строение чуть менее восьми метров в высоту и в диаметре. Посвящен он был городу Риму, персонифицированному в образе бога, и божественному императору Августу. Хотя на фоне Парфенона этот храм казался крошечным, он, должно быть, привлекал внимание благодаря своей необычной конструкции. Чего именно добивался Август таким вторжением в самую священную из твердынь, вопрос спорный. Необычную историю рассказывает римский историк Дион Кассий, писавший около двух столетий спустя:

…У афинян же в наказание за то, что, как некоторые говорят, они оказывали поддержку Антонию, он отобрал Эгину и Эретрию, с которых они получали подати, а кроме того, запретил им предоставлять гражданство за деньги. По мнению же самих [афинян], причиной обрушившегося на них несчастья был случай, произошедший со статуей Афины, установленной лицом на восток: она повернулась на запад и извергла кровь[98]98
  Цит. по: Кассий Дион Коккейан. Римская история. Книги LI–LXIII / Пер. с др. – греч. под ред. А. В. Махлаюка. СПб.: Нестор – История, 2014. С. 168.


[Закрыть].

Как бы мы ни трактовали этот странный рассказ, он свидетельствует о том, что Август относился к Афинам не только с уважением, но и с некоторой враждебностью. Тем, что ему поклонялись рядом с самой Афиной, а в его образцовом строительном проекте в Риме были использованы копии кариатид, он выказывал не только почтение к эллинскому миру, но и свое торжество над ним.

В 51 г. н. э. в Афинах произошла встреча двух цивилизаций, имевшая судьбоносные последствия для истории. Одной из этих цивилизаций была греко-римская культура, главным образцом которой был сам этот город с его вновь восстановленными памятниками, его особняками и садами и его умудренными академиями философии и риторики. Другой был суровый, коренящийся в пустынях мир авраамического монотеизма, придавший отношениям между человеком и его Создателем страстность и простоту.

Вот как описывается эта встреча в 17-й главе Деяний святых апостолов (16–32):

В ожидании их в Афинах Павел возмутился духом при виде этого города, полного идолов. Итак он рассуждал в синагоге с Иудеями и с чтущими Бога, и ежедневно на площади со встречающимися. Некоторые из эпикурейских и стоических философов стали спорить с ним; и одни говорили: «что хочет сказать этот суеслов?», а другие: «кажется, он проповедует о чужих божествах», потому что он благовествовал им Иисуса и воскресение. И, взяв его, привели в ареопаг и говорили: можем ли мы знать, что это за новое учение, проповедуемое тобою? Ибо что-то странное ты влагаешь в уши наши. Посему хотим знать, что это такое? Афиняне же все и живущие у них иностранцы ни в чем охотнее не проводили время, как в том, чтобы говорить или слушать что-нибудь новое.

И, став Павел среди ареопага, сказал: Афиняне! по всему вижу я, что вы как бы особенно набожны. Ибо, проходя и осматривая ваши святыни, я нашел и жертвенник, на котором написано «неведомому Богу». Сего-то, Которого вы, не зная, чтите, я проповедую вам. Бог, сотворивший мир и всё, что в нем, Он, будучи Господом неба и земли, не в рукотворенных храмах живет и не требует служения рук человеческих, как бы имеющий в чем-либо нужду, Сам дая всему жизнь и дыхание и всё. От одной крови Он произвел весь род человеческий для обитания по всему лицу земли, назначив предопределенные времена и пределы их обитанию, дабы они искали Бога, не ощутят ли Его и не найдут ли, хотя Он и недалеко от каждого из нас: ибо мы Им живем и движемся и существуем, как и некоторые из ваших стихотворцев говорили: «мы Его и род». Итак мы, будучи родом Божиим, не должны думать, что Божество подобно золоту, или серебру, или камню, получившему образ от искусства и вымысла человеческого. Итак, оставляя времена неведения, Бог ныне повелевает людям всем повсюду покаяться, ибо Он назначил день, в который будет праведно судить вселенную, посредством предопределенного Им Мужа, подав удостоверение всем, воскресив Его из мертвых. Услышав о воскресении мертвых, одни насмехались, а другие говорили: об этом послушаем тебя в другое время.

Это одна из самых ярких сцен в основополагающем тексте христианства. Павел, в котором еще пылает покаянный жар новообращенного, странствует по Восточному Средиземноморью, проповедуя в первую очередь таким же, как он сам, иудеям, а те горячо, иногда до драк, спорят о его утверждении, что новая вера исполнила пророчества иудаистского Писания. В Афинах, рассказывают нам, происходит нечто иное: он попадает в столицу мысли эллинского и латинского мира и дискутирует с умнейшими его представителями. Он возражает как народной языческой религии, так и высоколобым рассуждениям философов, и строит свою агитацию весьма хитроумно. Его речь следует золотому правилу рекламы: опираться на нечто знакомое, созвучное слушателям.

Утверждается, что Павел выступал на Ареопаге, скалистом холме, расположенном совсем рядом с Акрополем к западу от него. Там заседал высший суд города, деятельность которого еще со времен Перикла ограничивалась рассмотрением дел об убийствах. К моменту прибытия Павла суд, вероятно, переехал в другое место – скорее всего, на Агору. Поэтому текст можно толковать по-разному. Возможно, он попросту говорит нам, что Павел буквально выступал на знаменитой скале, также играющей важную роль и в мифологии: именно здесь судили и оправдали Ореста, обвиненного в убийстве собственной матери Клитемнестры, которой он мстил за убийство отца. Или же эти слова могут означать, что Павел говорил на заседании высшего городского суда – или даже сам был в некотором роде судим.

Как бы то ни было, его речь представляет собой хитроумную смесь старого и знакомого с новым и опасным. Когда заезжий иудей насмешливо говорит, что афиняне «особенно набожны», он использует слово дейсидаймон (δεισιδαιμον), которое может быть использовано либо нейтрально, просто для обозначения человека религиозного, либо с негативным оттенком, указывающим на суеверность или иррациональную запуганность невидимыми силами. В любом случае именно от такого состояния нервозного благочестия должны были избавлять замысловатые вероучения, подобные тем, что предлагали эпикурейцы и стоики. Павел говорит умудренным философам, что им не удалось очистить афинские сердца от богобоязненности, а затем переходит в прямое наступление. Вместо гедонистического атеизма, который предлагают эпикурейцы, или пантеистического поклонения природе, свойственного стоикам, он предлагает бескомпромиссный, всеобъемлющий монотеизм. Хотя ислам в целом враждебно относится к Павлу, то отвержение любых поверхностных украшений религии в виде храмов, изображений и других рукотворных памятников, которое содержится в его афинской речи, было бы близко ревностным мусульманам, как и утверждение о спасении человечества из состояния невежества, главная черта которого – хаотический политеизм. Если стоики и эпикурейцы утверждают, что смерть – это конец всего, Павел непоколебимо уверен, что воскресение Иисуса предвещает воскресение всех людей. Его афинские слушатели предполагали поначалу, что Анастасис (Ἀνάστασις – греческое слово, обозначающее воскресение) – это некий новомодный бог, спутник Иисуса. Павел отвечает, что он трактует это понятие дословно, как возрождение к новой жизни.

В своем дерзком рассуждении он использует термины, которые должны были быть хорошо знакомы его слушателям. В его речи есть две очень хорошо подобранные цитаты из греческих поэтов. Упоминание о боге, которым мы «живем и движемся и существуем», восходит к Эпимениду, полумифическому ясновидцу и поэту, который, как считается, жил в VII или VI в. до н. э. на Крите, но имел особые связи с Афинами. Рассказывают, что он советовал Солону, как тому преобразовать Афинское государство, и получил в благодарность за это росток священной оливы, ставший символом дружбы между Афинами и Кноссом, критским городом, в котором он жил. В стихотворной строке, которую цитирует Павел, речь исходно шла о Зевсе: в ней порицается глупость критян, которые воздвигли царю богов надгробие, полагая его смертным. «Ты же не умер, ты жив и живым пребываешь вовеки», – говорится далее в поэме. Кроме того, Павел цитирует гораздо более позднего греческого поэта Арата, умершего в 240 г. до н. э. и написавшего запоминающиеся строки об астрономии и метеорологии. Фрагмент, который использует христианский проповедник, изящно связывает народную религию с более возвышенными видами веры: «[богом] полны все пути и дороги, // людные торжища все им полны и морские просторы // с гаванями – ведь повсюду зависим мы в жизни от [бога]. // Самый наш род от него»[99]99
  Пер. с др. – греч. К. А. Богданова. Цит. с уточнением по: Арат. Явления. СПб.: Алетейя, 2000. Курсив Б. Кларка. – Примеч. перев.


[Закрыть].

Несмотря на очевидную продуманность пропаганды Павла, в Афинах он обратил в свою веру очень немногих. Зато в шумном, буйном, космополитическом городе Коринфе, расположенном в 80 километрах к западу, он вскоре собрал группу преданных, хоть и неучтивых учеников, которым написал несколько важных посланий. Два из них сохранились и вошли в духовный канон западного мира. Однако посланий Павла малочисленной афинской пастве не существует.

Афины по-прежнему оставались твердыней старой религии двенадцати богов, а также чрезвычайно замысловатых форм искусства и литературы, бывших выражением этой религии и превративших город в главный центр высокой культуры. По общему мнению, самый глубокий след оставили в Афинах два римских императора – Август, с которым мы уже встречались, и Адриан, правивший Римом более века спустя. Оба были очарованы греческим искусством и полны решимости украсить столицу своей собственной империи, придав ей греческие черты. Кроме того, оба считали, что восстановление былой славы Афин и умножение этой славы станут важной частью их наследия.

Эллинофильство Августа было плодом холодного расчета, сознательного политического решения. У Адриана, человека с более сложным характером, оно было сродни страсти, сочетавшейся со стратегическим виденьем. Он был эстетом, дилетантом, жадным до знаний и новых ощущений. Он мог быть и жестоким, и сентиментальным. По словам одного из его биографов, «он бывал строгим и веселым, приветливым и грозным, необузданным и осмотрительным, скупым и щедрым, простодушным и притворщиком, жестоким и милостивым; всегда во всех проявлениях он был переменчивым»[100]100
  Цитата из «Жизнеописания Адриана» Элия Спартиана, вошедшего в сборник «Жизнеописания Августов» (Historia Augusta). Пер. с лат. С. П. Кондратьева. Цит. по: Властелины Рима. Биографии римских императоров от Адриана до Диоклетиана. СПб.: Алетейя, 2001. (Серия «Античная библиотека».) – Примеч. перев.


[Закрыть].

В иудейских анналах он остался наводящим ужас императором, который не только подавил великое еврейское восстание, но и пытался стереть духовное наследие Иерусалима: он основал на месте этого города новую римскую колонию и приказал проводить на Храмовой горе церемонии поклонения Зевсу. Однако британский историк XVIII в. Эдвард Гиббон относил Адриана к числу добродетельных императоров: он принял империю в апогее могущества, а оставил ее, вероятно, еще более прочной, хоть и слегка уменьшившейся в размерах. Адриан считал, что следует отказываться от чрезмерно отдаленных территориальных приобретений и консолидировать оставшееся, прежде всего создавая пространство единой культуры. Культура эта во многом формировалась на греческой и прежде всего афинской основе.

Адриан родился в 76 г. в богатой испанско-римской семье, владевшей прибыльными оливковыми плантациями. К высокой должности его готовил император Траян, бывший родственником его отца. Во время обучения в Риме, где изобиловали прекрасные греческие учителя, он настолько увлекался литературой и искусством Греции, что заслужил прозвище Грекулус (Graeculus – гречонок, маленький грек). Насколько нам известно, Адриан посетил город своей мечты в 112 г. К тому времени ему было за тридцать, и он был честолюбивым протеже императорской семьи, хотя в его карьере были загадочные взлеты и падения. По-видимому, в то время влиятельные римляне, посещавшие Афины, могли рассчитывать на то, что им будут оказаны там всевозможные почести; так случилось и с Адрианом. Его выбрали архонтом этого года, и в театре Диониса была установлена его статуя. Ее постамент находится там до сих пор; имеющиеся на нем греческие и латинские надписи образуют основной источник наших знаний о ранних этапах карьеры Адриана, занимавшего – возможно, не вполне охотно – разные официальные должности империи.

Мы не знаем, сколько времени Адриан провел в Афинах. Возможно, он продолжал пить из источника эллинской мудрости еще пять лет, вплоть до начала последних событий царствования Траяна. Адриан был отправлен сражаться в восточных провинциях и оказался фактическим командующим римскими войсками в Сирии, а Траян, уже больной, отправился на запад. В августе 117 г. Траян умер в Киликии (на юге нынешней Турции). Вопрос о том, кто займет престол после него, не был решен заранее, но Адриан пользовался горячей поддержкой жены Траяна Плотины.