Текст книги "Схизматрица Плюс"

– Я еще не видела твоих апартаментов, – сказала она. – Мне нравятся твои очистители воздуха, Ганс. Что это за плесень?

– Это лишайник, – ответил я.

– Он прекрасен. Один из твоих особых видов?

– Они все особые. Те, что с отметками «MARK III» и «IV» – разновидности для проекта по терраформированию. В остальных – чувствительные штаммы, над которыми я работал для датчиков загрязнения. Лишайники крайне чувствительны к любым примесям, – я включил ионизатор воздуха. В кишках механистов кишат бактерии, и их эффект может быть губителен.

– А какой лишайник использовался для камня Царицы?

– Он заперт подальше от глаз. За пределами камня его рост становится непредсказуем. И он воняет, – я неловко улыбнулся. Это было обычной темой разговоров среди шейперов – что от механистов воняет. Мне казалось, я уже чую запах ее подмышек.

Аркадия улыбнулась и нервно потерла кожно-металлический интерфейс на серебристом пузыре механизма, вживленного в ее предплечье.

– Валерия снова в своем дурном настроении, – сказала она. – И я решила повидать тебя.

Перед мысленным взором промелькнул кошмарный образ нашей голой кожи, скользкой от крови.

– Это был… прискорбный случай, – сказал я.

– В ЦК только и разговоров, что о смерти Контролера.

– Это был Контролер? Не видел об этом новостей.

В ее взгляд прокралось лукавство.

– Ты видел его сам, – сказала она. Меня шокировало то, что она ожидает, будто я расскажу о своем пребывании в привате.

– Мне надо работать, – сказал я. Оттолкнулся плавниками, чтобы отплыть от нашей общей вертикали. Нам стало неудобно смотреть друг на друга, и это еще больше увеличило социальную дистанцию.

Она тихо рассмеялась:

– Не будь снобом, Ганс. Ведешь себя так, будто попрежнему ходишь под псами. Расскажи мне все, если хочешь, чтобы я помогла вам двоим.

Я остановился в полете.

– А я хочу помочь, – сказала она. – Я подруга Валерии. Мне нравится ваша пара. Соответствуют моему чувству прекрасного.

– Спасибо за заботу.

– Но я правда забочусь. И устала видеть ее в обществе старого развратника Уэллспринга.

– Хочешь сказать, они любовники? – спросил я.

Она всплеснула пальцами, облаченными в металл:

– Ты спрашиваешь, чем они вдвоем занимаются в его любимом привате? Может, играют в шахматы, – она закатила глаза под веками, тяжелыми от напыленного золота. – Не строй такой шокированный вид, Ганс. Тебе о его власти должно быть известно не хуже других. Он стар и богат; мы, полиуглеродные женщины, молоды и не отягощены принципами, – она бросила быстрый взгляд в сторону из-под длинных ресниц. – Я ни разу не слышала, чтобы он брал от нас то, что мы сами не готовы дать, – она подплыла ближе. – Расскажи, что ты видел, Ганс. ЦК сходит с ума от новостей, а Валерия только и делает, что хандрит.

Я открыл холодильник и поискал среди чашек Петри еще выпивки.

– Кажется мне, говорить должна ты, Аркадия.

Она заколебалась, потом пожала плечами и улыбнулась:

– Вот теперь я вижу здравый смысл, друг мой. В Ц-Кластере раскрытые глаза и уши далеко заведут, – Аркадия достала стильный ингалятор из своей кобуры на эмалевой подвязке. – А к слову об ушах и глазах – ты уже прочесал свой дом на предмет жучков?

– Кто мне их подложит?

– А кто нет? – ей сразу стало скучно. – Тогда буду придерживаться того, что знают все. Найми нам как-нибудь приват – и дорасскажу остальное, – она выстрелила потоком янтарного алкоголя с расстояния вытянутой руки и всосала его, когда тот достиг зубов. – В ЦК назревает что-то крупное. Это еще не дошло до верхов, но смерть Контроллера – первый признак. Остальные советники говорят о том, что во всем виноваты личные проблемы, но очевидно, он не просто устал от жизни. Его дела остались в беспорядке. Нет, это ведет к самой Царице. Я уверена.

– Думаешь, покончить с собой ему приказала Царица?

– Возможно. С возрастом она становится непредсказуемой. Впрочем, кто бы ни стал, если прожить жизнь в окружении инопланетян? Я сочувствую Царице, правда. Если для успокоения души ей нужно убить пару старых чопорных богатых ублюдков, я ничуть не против. Более того, будь дело только в этом, я бы спала спокойно.

Я задумался о ее словах, внешне сохраняя равнодушие. Вся структура Царицына Кластера покоилась на изгнании Царицы. Семьдесят лет вокруг убежища нашей инопланетной матки собирались недовольные, диссиденты, пираты и пацифисты. Могущество и престиж ее соплеменников-Инвесторов защищали нас от хищных махинаций фашистов-шейперов и дегуманизированных сект механистов. ЦК оставался оазисом здравого смысла посреди жестокой аморальности воюющих человеческих фракций. Наши пригороды сплетались паутиной вокруг мрачного корпуса сиятельного инкрустированного жилища матки.

Она была всем, что у нас есть. Под любым нашим успехом лежала тошнотворная неуверенность. Знаменитые банки ЦК обеспечивались огромным богатством Царицы цикад. Академическая свобода учебных центров ЦК процветала лишь в ее тени.

И мы даже не знали, чем она опозорена. Слухов ходило множество, но только сами Инвесторы знали истину. Оставь нас Царица, Кластер рухнул бы в одночасье.

– Я уже слышал разговоры о том, что она несчастна, – бросил я походя. – Похоже, сперва слухи распространяются, потом ненадолго повышают Долю, ей украшают очередную комнату сверху донизу драгоценностями – и слухи пропадают.

– Это правда… Она с нашей милой Валерией два сапога пара, когда речь заходит о перепадах настроения. Впрочем, очевидно, что у Контроллера не осталось другого выхода, кроме самоубийства. А это значит, что в сердце ЦК назревает катастрофа.

– Это только слухи. В сердце ЦК – Царица, а кто знает, что творится в ее большой голове?

– Уэллспринг знает, – с напором сказала Аркадия.

– Но он не советник, – возразил я. – Если говорить о внутреннем круге Царицы, он немногим лучше пирата.

– Расскажи, что ты видел в привате «Топаз».

– Дай мне немного времени. Это довольно болезненные воспоминания, – я задумался о том, что ей рассказать и во что она готова поверить. Молчание начало затягиваться.

Я включил шум земного моря. Комната зловеще загудела от рокота инопланетного прибоя.

– Я не был к этому готов, – сказал я. – В яслях нас с детства учат беречь свои чувства. Я знаю, что думает Клика о дистанции между людьми. Но такая обнаженная интимность, и с женщиной, которую я едва знаю, – особенно в обстоятельствах той ночи, – это меня ранило, – я испытующе заглянул в лицо Аркадии, мечтая дотянуться через нее до Валерии. – Когда все кончилось, мы оказались еще дальше друг от друга, чем были.

Аркадия склонила голову набок и поморщилась:

– Кто композитор?

– Что? Ты о музыке? Это запись для фона – звуки моря с Земли. Им уже пара столетий.

Она странно посмотрела на меня:

– А тебя действительно увлекает эта планетарная тема, да? «Звуки моря».

– Однажды моря будут на Марсе. В этом же цель нашего проекта, верно?

Вид у нее был тревожный.

– Конечно… Мы над этим работаем, Ганс, но это же не значит, что мы сами обязаны там жить. Я хочу сказать – это же будет только через несколько веков, правильно? Даже если мы доживем, мы уже станем другими людьми. Только представь себе гравитационный колодец. Я бы задохнулась насмерть.

– Я думаю об этом не просто как о поселении, – тихо сказал я. – Для меня это деятельность более чистая, более идеализированная. Когнитивные агенты четвертого уровня инициируют пригожинский прыжок третьего уровня. Создать саму жизнь на голой основе пространства-времени…

Но Аркадия уже качала головой и спиной поплыла к двери.

– Прости, Ганс, но эти звуки, они просто… как будто лезут мне в кровь… – она передернулась, и вплетенные в светлые волосы филигранные бусы громко застучали. – Невыносимо.

– Я выключу.

Но она уже уходила.

– До свидания, до свидания… До скорой встречи.

Ушла. А я остался, все глубже погружаясь в одиночество, пока ревущий прилив бормотал, глодая берег.

* * *

У дверей Кулагина меня встретил один из его сервороботов и принял шляпу. Кулагин сидел на рабочем месте в отгороженном ширмой углу своего пропахшего ноготками жилища, глядя, как по дисплею сверху вниз пробегают котировки акций. Он диктовал приказы в микрофон на компьютерном нарукавнике. Когда обо мне объявил слуга, он выдернул штекер из нарукавника и поднялся, пожимая мне ладонь обеими руками.

– Добро пожаловать, друг, добро пожаловать.

– Надеюсь, я не отвлекаю.

– Нет, вовсе нет. Ты играешь на Рынке?

– Не всерьез, – сказал я. – Возможно, когда-нибудь позже, когда накопятся роялти от Дзайбацу Эйсё.

– Тогда позволь мне направить твои глаза. Хороший постгуманист должен отличаться широтой интересов. Садись в это кресло, будь добр.

Я сел рядом с Кулагиным, пока он подключался к консоли. Кулагин был механистом, но строго следил за обеззараживанием тела. Он мне нравился.

– Странно, как финансовые институты отклоняются от своей первоначальной цели, – сказал он. – В каком-то смысле Рынок и сам совершил нечто вроде пригожинского прыжка. На поверхности это коммерческий инструмент, но он стал игрой соглашений, условностей, тайн и самоуверенности. Мы, цикады, питаемся слухами, дышим слухами и видим их во сне, так что рынок – идеальное выражение нашего духа времени.

– Да. Он хрупкий, манерный и по сути основан на вымыслах, а не фактах.

Кулагин поднял выщипанные брови.

– Да, мой юный друг, точно как основание самого космоса. Каждый уровень сложности свободно парит над предыдущим, и его поддерживают только абстракции. Даже законы природы – лишь наши попытки прищуриться и заглянуть за пригожинский горизонт событий… Если предпочитаешь более первобытную метафору, можно сравнить Рынок с морем. Морем информации, с редко разбросанными островами голубых фишек для изможденного пловца. Взгляни сюда.

Он дотронулся до кнопок, и перед нами материализовалась трехмерная сетка.

– Это активность Рынка за последние сорок восемь часов. Весьма напоминает волны и колыхание моря, верно? Отметь всплески транзакций, – он коснулся экрана имплантированным в указательный палец световым пером, и зеленые области на сетке залились красным. – Тогда поступили первые слухи об айстероиде…

– О чем?

– Астероиде, ледниковой массе от Совета Колец. Кто-то купил его и прямо сейчас разгоняет из гравитационного колодца Сатурна для столкновения с Марсом. Кто-то очень дальновидный, ведь астероид пройдет в нескольких тысячах километров от ЦК. Достаточно близко для наблюдения невооруженным глазом.

– Хочешь сказать, это вправду кто-то сделал? – сказал я, не находя себе места от потрясения и радости.

– До меня это дошло из третьих, четвертых, а то и десятых рук, но все сходится с параметрами, установленными полиуглеродными инженерами. Масса изо льда и летучих веществ, больше трех километров в ширину, расчетное время столкновения – 20:14:53, 14–4-’54 ВВ… Это рассвет по местному времени. В смысле, местному марсианскому.

– Но до этого еще много месяцев, – сказал я.

Кулагин усмехнулся:

– Слушай, Ганс, трехкилометровый кусок льда большими пальцами не дотолкаешь. Кроме того, астероид только первый из десятков. Пока это больше символический жест.

– Но он значит, что мы переедем! На марсианскую орбиту!

Кулагин взглянул на меня со скепсисом.

– Это работа для дронов и мониторов, Ганс. Или, может, нескольких первопроходцев с закаленным характером. Вообще-то нам с тобой нет ни одной причины покидать комфорт ЦК.

Я вскочил, нервно сложив руки:

– Ты хочешь остаться? И пропустить пригожинский катализатор?

Кулагин поднял на меня взгляд и слегка нахмурился:

– Остынь, Ганс, сядь. Скоро будут искать добровольцев, и если ты правда настроен лететь, я уверен, ты что-нибудь придумаешь… Суть в том, что на Рынок произвели зрелищный эффект… Он и так пошатнулся после смерти Контроллера, а теперь на охоту вышла какая-то действительно крупная рыба. Я следил за ее движениями три дня-смены подряд – в надежде, так сказать, попировать на объедках… Не желаешь вдохнуть?

– Нет, спасибо.

Кулагин затянулся стимулятором. Выглядел механист растрепанным. Я никогда не видел его без краски на лице.

– У меня нет того чутья на психологию толпы, что у вас, шейперов, поэтому приходится обходиться очень, очень хорошей памятью… – сказал он. – В последний раз нечто вроде этого я видел тринадцать лет назад. Тогда кто-то пустил слухи, что Царица хочет покинуть ЦК, а советники удерживают ее силой. Результат – Крах Сорок Первого, но настоящий куш сорвали на последовавшем Ралли – резком подъеме цен. Я пересматривал записи о Крахе – и уже узнаю плавники и большие острые зубы старого приятеля. Вижу в маневрах его стиль. Это не скользкое обличье шейпера. Но и не холодное упорство механиста.

Я задумался.

– Значит, ты имеешь в виду Уэллспринга.

Возраст Уэллспринга был неизвестен. Ему перевалило за две сотни лет. Он заявлял, что родился на Земле еще на заре космического века и жил в независимых космических колониях первого поколения – так называемой Цепи. Он же был среди основателей Царицына Кластера, строил обиталище для Царицы, в позоре сбежавшей от соплеменников-Инвесторов.

Кулагин улыбнулся:

– Очень хорошо, Ганс. Может, ты и живешь во мху, но сам еще мхом не зарос. По-моему, Уэллспринг подстроил Крах Сорок Первого ради своей выгоды.

– Но живет он очень скромно.

– Как старейший друг Царицы он точно был в идеальном положении для распространения слухов. Он даже проектировал параметры самого Рынка, семьдесят лет назад. И именно после Ралли был учрежден факультет терраформирования Космосити-Метасистемс. Конечно, благодаря анонимным взносам.

– Но взносы поступали со всех уголков системы, – возразил я. – Почти все секты и фракции считают, что терраформирование – высшая цель человечества.

– Несомненно. Хотя я часто задаюсь вопросом, как эта идея настолько распространилась. И к чьей выгоде. Послушай, Ганс. Я люблю Уэллспринга. Он друг – а я помню о холоде. Но ты должен понимать, что он аномалия. Он не один из нас. Он даже родился не в космосе, – Кулагин посмотрел на меня с прищуром, но я не обиделся его слову «родиться». Для шейперов это смертельное оскорбление, но я считал себя в первую очередь полиуглеродным, во вторую – цикадой и уже в отдаленную третью – шейпером.

На его лице мелькнула улыбка:

– Несомненно, Уэллспринг имплантировал себе пару механистических безделушек, чтобы продлить жизнь, но у него нет мех-стиля. Более того – он появился задолго до любого стиля. Я последним стану отрицать вашу, шей-перов, гениальность, но в каком-то смысле эта гениальность искусственная. Она дает хороший результат в тестах IQ, но ей не хватает какого-то, так скажем, первобытного свойства, которое есть у Уэллспринга; точно так же мы, механисты, можем пользоваться кибернетическими режимами мышления, но никогда не станем настоящими машинами… Уэллспринг – просто один из людей на вершине гауссовой кривой, один из титанов, что рождаются раз в поколение. Я хочу сказать – сам взгляни, что стало с его обычными современниками-людьми.

Я кивнул:

– Большинство стали мехами.

Кулагин еле заметно покачал головой, глядя на экран.

– Я родился здесь, в ЦК. Я не так уж много знаю о мехах старой закалки, но знаю, что большинство представителей первого поколения мертвы. Устарели, вытеснены. Их свел с ума шок будущего. К тому же первые устройства для продления жизни сбоили, причем сбоили страшно… Уэллспринг пережил и это – благодаря какому-то врожденному дару. Задумайся, Ганс. Вот сидим мы, дети столь продвинутых технологий, что они разбили общество вдребезги. Торгуем с инопланетянами. Можем даже летать автостопом до звезд, если заплатить Инвесторам. А Уэллспринг не только держится сам, но и правит нами. Мы даже не знаем его настоящего имени.

Я взвесил слова Кулагина, пока он переключился на новости Рынка. Мне было неприятно. Я мог скрыть свои чувства – но не мог их стряхнуть.

– Ты прав, – сказал я. – Но я ему доверяю.

– Я тоже ему доверяю, но знаю, что мы – в его руках. Более того, прямо сейчас он нас защищает. На этот проект терраформирования идут мегаватты за мегаваттом. Все взносы анонимны – предположительно, чтобы не позволить фракциям использовать данные в своей пропаганде. Но мне кажется, вся эта система призвана скрыть тот факт, что большая часть средств поступает от Уэллспринга. Со дня на день наступит затяжной крах Рынка. Уэллспринг сделает ход – и начнется ралли. И все киловатты его прибыли уйдут нам.

Я придвинулся в кресле, переплетая пальцы. Кулагин надиктовал в микрофон несколько приказов о продаже. Я вдруг рассмеялся.

Кулагин поднял взгляд:

– Впервые слышу, чтобы ты смеялся всерьез, Ганс.

– Я просто подумал… Ты мне рассказываешь об этом, но поговорить я пришел о Валерии.

Кулагин посмотрел на меня с печалью:

– Послушай, Ганс. Все, что я знаю о женщинах, можно спрятать под одним микрочипом, но, как я уже сказал, память у меня превосходная. Шейперы сплоховали, когда впервые довели себя до предела. В прошлом веке Совет Колец пытался преодолеть так называемый Барьер Двухсот. Большинство сверхспособных шейперов сошло с ума, дезертировало, обратилось против своих – или все сразу. На них уже многие десятилетия охотятся пираты и наемники.

Одна группа каким-то образом узнала про матку Инвесторов, которая живет в изгнании, и сумела укрыться в ее тени, для защиты. А кое-кто – можешь себе представить, кто, – уговорил Царицу, чтобы она позволила людям остаться за определенный налог. Этот налог и стал Царицыной Долей – а поселение стало Царицыным Кластером. Среди тех сверхспособных были родители Валерии – да, родители; ее рождение было естественным. Она не прошла учебу шейперов, поэтому ее IQ находится где-то в области ста сорока пяти. У Валерии проблема в циклах настроения. От них страдали ее родители, от них страдает с детства она. Это опасная женщина, Ганс. Опасная как для себя, так и для всех нас. Вообще-то странно, что она не под псами. Я говорил об этом со своими друзьями в Службе безопасности, но на моем пути кто-то стоит. И я представляю, кто.

– Я ее люблю. Она со мной не разговаривает.

– Ясно. Что ж, как я понимаю, в последнее время она на антидепрессантах; возможно, это объясняет ее молчание… Скажу откровенно. Есть старая поговорка, Ганс, что нельзя входить в приват с кем-то безумнее себя. И это добрый совет. Валерии нельзя доверять.

Он поднял руку.

– Дослушай. Ты молод. Ты только что вышел из-под псов. Эта женщина тебя очаровала – и, признаться, она в полной мере может похвастаться шармом шейперов. Но связь с Валерией – как роман с пятью женщинами, из которых три – сумасшедшие. ЦК трещит по швам от лучших красавиц в человеческой истории. Признаться, ты немного скован, возможно, немного одержим, но у тебя есть некий шарм идеалиста. И есть напор шейпера – даже фанатизм, если ты не против таких выражений. Расслабься, Ганс. Найди ту, кто не будет стесывать твои острые углы. Играй. Это хороший способ завербовать в Клику новых друзей.

– Я запомню твои слова, – сказал я.

– Что ж. Так и знал, что зря трачу время, – он иронично улыбнулся. – Зачем осквернять чистоту твоих чувств? Трагическая первая любовь может даже пойти тебе на пользу – лет через пятьдесят или сто, – Кулагин снова обратил внимание на экран. – Я рад, что мы поговорили, Ганс. Надеюсь, ты снова ко мне обратишься, когда придут деньги из Дзайбацу Эйсё. С ними можно поразвлечься.

– Было бы неплохо, – сказал я, хотя уже знал, что каждый киловатт, не потраченный на мои исследования, уйдет – анонимно – в фонд терраформирования. – И я не обижаюсь на твой совет. Просто мне он ни к чему.

– Ах, молодежь, – сказал Кулагин. Я ушел.

* * *

Обратно к простой красоте лишайников. Меня годами обучали по этой специализации, но я увидел в них красоту и смысл только после своего постгуманистического просвещения. С точки зрения философии ЦК они стояли едва ли не рядом с пригожинским прыжком, который породил саму жизнь.

С другой стороны, в лишайнике можно было увидеть метафору истории Полиуглеродной Клики: грибок и плесень, потенциальные враги, объединенные в симбиозе для достижения того, чего не достигли бы по одиночке, – прямо как Клика объединила механистов и шейперов, чтобы принести жизнь на Марс.

Я знал, что многим мое увлечение казалось странным, даже нездоровым. Меня не обижала их слепота. В одних названиях моих генетических штаммов чувствовалась величественная звучность: Alectoria nigricans, Mastodia tessellata, Ochrolechia frigida, Stereocaulon alpinum. Скромны, но могущественны: существа из холодной пустыни, чьи корни и кислоты могли сокрушить голую ледяную скалу.

Мои гелевые рамки кипели от первобытной энергии. Лишайники омоют Марс зелено-золотым цунами жизни. Неудержимо поползут из влажных кратеров от падения айстероидов, будут неустанно размножаться среди бурь и землетрясений терраформирования, выживать в наводнениях от растаявшей вечной мерзлоты. Изливать кислород, исправлять азот.

Они были лучшими. Не из-за гордости или дерзости. Не потому что трубили о своей цели или угрожали холоду еще до того, как уничтожили его. Но потому что молчали – и были первыми.

После двух лет под псами я узнал цену молчания. И устал от наблюдения. Как только пошли первые роялти от Дзайбацу Эйсё, я связался с одной частной охранной фирмой ЦК, и спецы оттуда прочесали всю квартиру. Нашли четыре жучка.

Я нанял вторую фирму, чтобы убрать жучки, пропущенные первой.

Я привязался ремнями к парящему верстаку, вновь и вновь крутя в руках шпионские глаза. Это были плоские видеоплаты, покрашенные односторонним полимерным камуфляжем, меняющим цвет. Они немало стоили на неофициальном рынке.

Я позвонил на почту и нанял робота-курьера, чтобы доставить жучки Кулагину. Пока ждал, отключил всех шпионов и запечатал в контейнере для биологически опасных отходов. Надиктовал записку, попросив Кулагина продать их и инвестировать мои деньги в болезненный Рынок ЦК. Казалось, тому не помешают покупатели.

Услышав отрывистый стук курьера, я открыл дверь дистанционно, с нарукавника. Но в комнату влетел сторожевой пес.

– Если вы не против, этот контейнер заберу я, – сказал он.

Я уставился на него так, будто видел подобного робота в первый раз. Его торс покрывала тяжелая серебряная броня, под ней из черной пластмассы торчали тонкие мощные конечности, раздутая голова ощетинилась тазер-дротиками на взведенных пружинах и тупыми патрубками сдерживающей паутины. Болтающийся хвост-антенна говорил, что пес под дистанционным управлением.

Я развернул верстак так, чтобы он оказался между мной и роботом:

– Вижу, вы прослушиваете и мои линии связи. Скажете, где установлена прослушка, или мне самому разобрать компьютер?

– Шейперский нытик и выскочка, – прокомментировал пес, – думаешь, твои роялти помогут откупиться от всех? Я могу продать тебя на открытом рынке в мгновение ока.

Я задумался. В ряде случаев советники Царицы арестовывали особенно проблемных злоумышленников ЦК и выставляли на продажу на открытом рынке. Вне ЦК всегда находились фракции, готовые заплатить немалые суммы за вражеских агентов. Я знал, что Совет Колец с радостью купит меня и накажет другим в назидание за дезертирство.

– Значит, говоришь, ты один из советников Царицы?

– Естественно, я советник! Не всех из нас усыпило твое вероломство. Твоя дружба с Уэллспрингом известна повсеместно! – пес зажужжал и подлетел ближе, его скученные глаза-камеры слабо щелкали. – Что в холодильнике?

– Полки с лишайниками, – бесстрастно сказал я. – Кому это знать, как не тебе.

– Открой.

Я не сдвинулся с места.

– Ты выходишь за пределы обычных процедур, – сказал я, зная, что механиста это не испугает. – У моей Клики есть друзья и среди советников. Я не сделал ничего плохого.

– Открой, или я выстрелю паутиной и открою сам этим псом.

– Ложь. Ты не советник. Ты промышленный шпион, который хочет украсть мой лишайник из драгоценного камня. Зачем советнику лезть в мой холодильник?

– Открой! Не вмешивайся еще больше в то, чего не понимаешь.

– Ты вошел в мой дом под ложным предлогом и угрожаешь мне, – сказал я. – Я вызову Службу безопасности.

Хромированные челюсти пса раскрылись. Я вывернулся из-за верстака, но волокнистые струи из белого шелка, выплеснувшиеся из намордного патрубка пса, поймали меня на лету. Нити вцепились в тело и тут же затвердели, мои руки застыли там, куда я их инстинктивно вскинул, защищаясь от паутины. Второй выстрел попал по ногам, и я без толку боролся, отскочив от наклонной стены Пены.

– Смутьян, – пробормотал пес. – Все бы шло гладко, если бы не вмешивались вы, шейперы. У нас были самые надежные банки, у нас была Царица, Рынок, все… А вы, паразиты, не дали ЦК ничего, кроме своих фантазий. Теперь система разваливается. Все рухнет. Все. Мне бы стоило тебя убить.

Я ловил ртом воздух, пока струя цепенела на груди.

– Жизнь – не одни банки, – прохрипел я.

С жужжанием моторов пес выпрямил суставчатые лапы:

– Если найду в холодильнике то, что думаю, ты все равно труп.

Внезапно пес замер в воздухе. С жужжанием лопастей развернулся к двери. Дверь конвульсивно защелкала и начала отъезжать. В щель прорвалась массивная передняя конечность с когтями.

Сторожевой пес накрепко запаутинил дверь. Та взвизгнула и поддалась – металл гнулся, как фольга. Голова с выпученными глазами и шипастые лапы тигра сминали и разрывали ее на куски.

– Измена! – ревел тигр.

Пес с жужжанием отлетел, съежился, когда бронированный тигр пролез в помещение целиком. Зазубренные обломки двери его даже не поцарапали. В черной и золотой броне он был в два раза больше пса.

– Стойте, – сказал пес.

– Совет предупреждал тебя о попытке самосуда, – тяжело произнес тигр. – Я предупреждал лично.

– Я должен был сделать выбор, Координатор. Это его рук дело. Он обратил нас друг против друга, вы же не можете этого не видеть.

– Выбор у тебя остался всего один, – сказал тигр. – Выбирай приват, Член Совета.

Пес нерешительно поджал лапы:

– Значит, я буду вторым. Сперва Контроллер, теперь я. Ну хорошо же. Хорошо. Он победил. Я не могу отомстить, – пес как будто изготовился к рывку. – Но могу уничтожить его любимчика!

Лапы пса выстрелили, как телескопы, чтобы отскочить от стены, и он кинулся к моему горлу. Ужасная вспышка и вонь озона – и робот больно врезался мне в грудь. Он был мертв, его схемы – выжжены. Замигал и погас свет – домашний компьютер отключился и сдох, его программы стерла побочная радиация от электромагнитного импульса.

На круглой тигриной голове раскрылись клапаны и выехали два прожектора.

– У вас есть имплантаты? – спросил он.

– Нет, – ответил я. – Никаких кибернетических частей. Я в порядке. Вы спасли мне жизнь.

– Закройте глаза, – приказал тигр. Он сполоснул меня взвесью раствора из ноздрей. Паутина под его ногтями отслоилась вместе с моей одеждой. Компьютерный нарукавник был испорчен.

– Я не совершал государственных преступлений, Координатор, – сказал я. – Я люблю ЦК.

– Настали странные времена, – пророкотал тигр. – Наши процедуры дают сбой. Под подозрением все. Вы выбрали неподходящий момент, чтобы превратить свой дом в приват, молодой человек.

– Но я же все сделал в открытую.

– У вас нет прав, цикада. Только милости Царицы. Одевай и садитесь на тигра. Нужно поговорить. Я отвезу вас во Дворец.

Дворец был одним гигантским приватом. Я сразу задумался, покину ли его живым.

Выбора у меня не было.

Я аккуратно оделся под присмотром выпученных глаз тигра и оседлал его. От робота пахло старой смазкой. Должно быть, он десятилетиями стоял на складе. В ЦК уже много лет не видели тигров.

В коридорах было полно цикад, которые торопились по делам своих дней-смен. Перед тигром они рассыпались в ужасе и благоговении.

Мы вышли из Пены с цилиндрического конца и попали в шарнирный кластер внутригородских дорог.

Они напоминали прозрачные трубопроводы из поли-углерода и связывали цилиндрические пригороды ЦК неряшливой паутиной. От зрелища сияющих поселений на ледяном фоне звезд у меня началось резкое головокружение. Я вспомнил о холоде.

Мы миновали плотный узел паутины – распухший перекресток труб, вокруг которого наросли одни из самых знаменитых придорожных бистро в ЦК. Внутри оживленно сплетничали их сияющие завсегдатаи, но они, ошеломленные, замирали, когда я проезжал мимо, и разбухали тревожным хором, когда тигр оставлял их позади. Такие новости распространятся по всему ЦК за минуты.

Дворец подражал кораблю Инвесторов: восьмиугольник с шестью длинными прямоугольными стенками. Настоящие корабли пришельцев были инкрустированы фантастическими узорами из кованого металла, но у Царицы корпус был неровного тускло-черного цвета в знак неведомого нам позора. Время шло, дворец бессистемно разрастался, и теперь его покрывали бугры и фланцы правительственных офисов и тайных укрытий Царицы. Тяжеловесная громада вращалась с головокружительной скоростью.

Пройдя вдоль одной из осей, мы попали внутрь, окунувшись в обжигающую волну сине-белого света. У меня сразу заныли и заслезились глаза.

Советники Царицы были механистами, и холлы кишели роботами. Те пассивно следовали своим программам, не обращая внимания на тигра, чьи хромированные и пластинчатые поверхности ослепительно поблескивали в безжалостном свете.

Неподалеку от оси нас поймала центробежная сила, и тигр со скрипом опустился на массивные лапы. Стены становились все вычурнее от мозаик, их покрывали рисунки из волокон драгоценных металлов. Тигр спустился по лестничному маршу. Моя спина громко хрустела от увеличивающейся гравитации, и я с трудом сидел прямо.

Большинство коридоров пустовало. Время от времени на стенах попадались скопления драгоценностей, полыхавшие, как молния. Я наклонился вперед и уперся локтями в спину тигра, слыша стук своего сердца. Еще лестницы. Слезы струились по лицу и в рот – ощущение незнакомое и отвратительное. Руки дрожали от усталости.

Кабинет Координатора находился на периметре. Это поддерживало его в форме для аудиенций с Царицей. Тигр со скрипом прошел через двустворчатые массивные двери, построенные под рост Инвесторов.

В кабинете все было в масштабе Инвесторов. Потолки в два раза выше человеческого роста. Люстра над головой изливала раскаленное свечение на два огромных кресла с высокими спинками и пробитыми в них отверстиями для хвостов. Взметался и слабо опадал фонтан, изможденный от усилий.

Координатор сидел за деловым столом с клавиатурой. Столешница доходила ему почти до подмышек, а чешуйчатые сапоги болтались высоко над полом. По монитору рядом с ним бежали последние сводки с Рынка.

Я с трудом и кряхтеньем оторвался от спины тигра и поднялся на шершавый плюш инвесторского кресла. Задуманный для чешуйчатого зада пришельца, он пронзил мне штаны, как колючая проволока.