Текст книги "Воспрянь от рабства. Автобиография"
Автор книги: Букер Т. Вашингтон
Жанр: История, Наука и Образование
Возрастные ограничения: +12
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]
В Вашингтоне я видел девушек, чьи матери были прачками и своих дочерей в детстве обучили как могли этому ремеслу. Потом эти девушки поступили в государственные школы и, отучившись там шесть-восемь лет, стали требовать дорогие платья, шляпки и туфли, одним словом, приобрели потребности, удовлетворить которые они были не в силах. При этом за время учебы они забыли ремесло своих матерей. В результате девушки часто сворачивали с пути истинного. Было бы гораздо мудрее наряду с книжным образованием, а я поддерживаю любое воспитание ума и характера, научить этих девушек новейшим и лучшим методам стирки или иному ремеслу.
Глава VI. Черная и красная расы
В то время, когда я жил в Вашингтоне, в Западной Вирджинии бурно обсуждался вопрос о переносе столицы штата из Уилинга в какой-то другой центральный населенный пункт. В результате законодательное собрание штата определило три города, из которых граждане штата голосованием должны были выбрать тот, где будет располагаться штаб-квартира правительства. Среди этих городов был Чарльстон, расположенный всего в пяти милях от Молдена, моего родного города. В конце учебного года я был приятно удивлен, получив от комитета из трех белых людей в Чарльстоне приглашение объехать штат, агитируя людей голосовать за Чарльстон. Я принял это приглашение и почти три месяца выступал в различных частях Вирджинии. Чарльстон одержал победу и до сих пор остается резиденцией правительства.
В ходе этой кампании я приобрел славу оратора, и меня всеми силами пытались вовлечь в политическую жизнь, но я отказался, полагая, что иным способом смогу принести больше пользы своему народу. Даже тогда у меня было сильное ощущение, что больше всего чернокожие нуждаются в базовом образовании, производстве и собственности, и мне казалось, что у них есть гораздо больше шансов преуспеть в этом, чем в политической карьере. Что касается лично меня, то у меня были основания полагать, что я смогу добиться успеха на политическом поприще, но это было бы лишь удовлетворение моего честолюбия, расплатой за которое станет то, что я не смогу помочь заложить прочный фундамент для дальнейшего развития народа.
В то время большинство молодых людей, учившихся в школе или колледже, делали это с явным прицелом на то, чтобы стать великими юристами или конгрессменами, а женщины мечтали преподавать музыку, но даже в тот ранний период моей жизни меня не оставляла мысль, что для того, чтобы они смогли стать успешными юристами, конгрессменами и учителями музыки, их нужно к этому подготовить.
Ситуация была во многом похожа на ту, в которой оказался один чернокожий старик, желающий научиться играть на гитаре во времена рабства. Он хотел взять уроки и попросил одного из своих молодых хозяев научить его, но молодой человек, не особо веря в способность раба овладеть инструментом в столь преклонном возрасте, попытался отговорить его от этого, сказав ему: «Дядя Джейк, я дам тебе уроки игры на гитаре, но возьму с тебя три доллара за первый урок, два доллара за второй и один доллар за третий. А за последний урок я возьму с тебя всего двадцать пять центов». Старик ответил: «Хорошо, хозяин, я согласен на ваши условия, но хочу, чтобы сначала вы дали мне последний урок!»
Вскоре после завершения моей работы, связанной с переносом столицы, я получил письмо, которое доставило мне огромную радость и приятно удивило. Генерал Армстронг приглашал меня приехать в Хэмптон к следующей церемонии вручения дипломов, чтобы произнести так называемое «обращение к выпускникам». О такой чести я и мечтать не смел. Я тщательно подготовил лучшую речь, на которую был способен. Темой своего выступления я выбрал следующее: «Сила, которая побеждает».
Отправляясь в Хэмптон, чтобы выступить с этой речью, я в основном двигался по тому же самому маршруту, что и шесть лет назад, когда я впервые решил поступить в институт, только теперь на всём его протяжении была железная дорога и я мог проехать весь путь на поезде. Я постоянно сравнивал его со своим первым путешествием. Думаю, не будет преувеличением сказать, что жизнь и чаяния человека редко столь разительно меняются за пять лет.
В Хэмптоне учителя и студенты очень радушно меня встретили. Я обнаружил, что за время моего отсутствия Хэмптонский институт с каждым годом становился все ближе к реальным нуждам и условиям жизни нашего народа, производственное и академическое обучение значительно улучшилось. Программа школы разрабатывалась не по образцу какого-либо другого существовавшего тогда учебного заведения, все улучшения осуществлялись под чутким руководством генерала Армстронга исключительно ради удовлетворения существовавших на тот момент потребностей цветного населения. Мне кажется, что слишком часто, занимаясь миссионерской и просветительской работой среди слаборазвитых народов, люди поддаются искушению учить их по образовательному шаблону, созданному более века назад, или копировать то, что делается в данный момент в других общинах за тысячу миль от того места, где они работают, не учитывая при этом индивидуальные особенности своих подопечных или поставленной цели. В Хэмптонском институте всё было иначе.
Моя речь на церемонии вручения дипломов, похоже, понравилась всем, и о ней было сказано много добрых и ободряющих слов. Вскоре после моего возвращения домой в Западную Вирджинию, где я планировал продолжить преподавание, я снова с удивлением получил письмо от генерала Армстронга, в котором он просил меня вернуться в Хэмптон в качестве преподавателя, а также для продолжения моей учебы. Это было летом 1879 года. Вскоре после того, как я начал свою преподавательскую карьеру в Западной Вирджинии, я выбрал четырех самых многообещающих учеников, помимо двух своих братьев, о которых я уже упоминал, и уделил особое внимание их подготовке в надежде отправить их в Хэмптон. И они действительно туда поступили, и всех их учителя сочли настолько хорошо подготовленными, что зачислили сразу в продвинутые классы. Это, по-видимому, и стало причиной, по которой меня пригласили преподавать в Хэмптонском институте. Один из тех молодых людей, которых я подготовил к поступлению в Хэмптон, – доктор Сэмюэл Э. Кортни*, теперь он успешный врач в Бостоне и член школьного совета этого города.
Примерно в это же время генерал Армстронг впервые проводил эксперимент по обучению в Хэмптоне индейцев. Мало кто тогда верил, что индейцы способны получить образование и воспользоваться им. Генерал Армстронг был полон решимости проводить этот эксперимент систематически и в больших масштабах. Он привел из резерваций в западных штатах более ста диких и по большей части совершенно невежественных молодых людей. Особая работа, которую генерал хотел мне поручить, заключалась в том, чтобы я стал своего рода «наставником» для индейских юношей и девушек, то есть я должен был жить с ними в одном корпусе и отвечать за их дисциплину, одежду, порядок в комнатах и тому подобное. Предложение было очень заманчивым, но я так полюбил свою работу в Западной Вирджинии, что не хотел ее бросать. Тем не менее я заставил себя сделать это. Отказаться от службы, которую мне предлагал генерал Армстронг, для меня было немыслимо.
Прибыв в Хэмптон, я поселился в корпусе, где проживало семьдесят пять индейских юношей и девушек. Я был единственным человеком в здании, не принадлежавшим к их расе. Поначалу я сильно сомневался в том, что смогу преуспеть. Я знал, что среднестатистический индеец считал себя выше белого человека, не говоря уже о чернокожем, во многом потому, что чернокожие смирились с положением рабов – чего индеец не сделал бы никогда. Во времена рабства индейцы сами владели большим количеством рабов в своих резервациях. Помимо этого, существовало распространенное мнение, что попытка обучить и цивилизовать краснокожих в Хэмптоне обречена на провал. Я очень осторожно приступил к делу, осознавая лежащую на мне огромную ответственность. Как бы то ни было, я верил в успех. Потребовалось совсем немного времени, чтобы индейцы начали полностью мне доверять, и даже более того, мне удалось завоевать их любовь и уважение. Я убедился, что они почти ничем не отличаются от других людей – при добром отношении покладисты, при дурном – упрямы. Они всячески старались мне угодить, сделать мою жизнь более счастливой и комфортной. Думаю, сложнее всего им было смириться с необходимостью подстричь свои длинные волосы, прекратить носить одеяла и бросить курить, но дело в том, что ни один белый американец никогда не будет считать представителя другой расы цивилизованным, пока он не начнет носить одежду белого человека, есть пищу белого человека, не заговорит на языке белого человека и не будет исповедовать религию белого человека.
Если не принимать во внимание сложностей, возникающих при изучении индейцами английского языка, я не заметил особой разницы между ними и чернокожими при освоении наук и ремесел. Я с неизменной радостью наблюдал за тем, как чернокожие всячески старались помогать индейцам. Правда, были и те, кто считал, что индейцев не следует принимать в Хэмптон, но они были в меньшинстве. Всякий раз, когда их просили об этом, чернокожие ученики охотно соглашались жить в одной комнате с индейцами, чтобы те скорее освоили английский язык и цивилизованные манеры.
Я часто задавался вопросом, найдется ли в этой стране учебное заведение для белых, чьи студенты столь радушно приняли бы в свои ряды более ста представителей другой расы, как чернокожие ученики Хэмптона приняли краснокожих. Мне часто хотелось сказать белым, что они поднимаются выше пропорционально тому, как они помогают возвыситься другим, и чем неблагополучнее раса, чем ниже уровень ее развития, тем выше поднимается человек, оказывающий ей помощь.
Это напомнило мне разговор, который однажды состоялся у меня с достопочтенным Фредериком Дугласом*. В свое время мистер Дуглас путешествовал по штату Пенсильвания и был вынужден из-за своего цвета кожи ехать в багажном вагоне, несмотря на то, что он заплатил за свой проезд ту же цену, что и другие пассажиры. Когда несколько белых пассажиров вошли в багажный вагон, чтобы утешить мистера Дугласа, один из них сказал ему: «Мне очень жаль, мистер Дуглас, что вас унизили подобным образом». Мистер Дуглас поднялся с ящика, на котором сидел, и, выпрямившись во весь рост, ответил: «Они не могут унизить Фредерика Дугласа. Никто не сможет унизить мою душу. Подобное обращение унижает не меня, а тех, кто так поступает со мной».
В одной части страны, где закон предусматривает разделение по расовому признаку в поездах, я в свое время был свидетелем довольно забавного случая, который показал, как сложно порой понять, где начинается черный и заканчивается белый.
Был один человек, который в своей общине считался черным, но при этом цвет его кожи был настолько светлым, что даже эксперту пришлось бы потрудиться, чтобы причислить его к чернокожим. Этот человек ехал в той части поезда, которая предназначалась для цветных пассажиров. Когда к нему подошел проводник, было видно, что он в замешательстве. С одной стороны, если человек был чернокожим, то проводнику не следовало отправлять его в вагон для белых; с другой, если он был белым, проводник не хотел оскорблять его, спрашивая, не является ли он чернокожим. Служащий внимательно осмотрел его, изучив волосы, глаза, нос и руки, но всё равно казался озадаченным. Наконец, чтобы устранить сомнения, он наклонился и взглянул на ноги пассажира. Когда я увидел, что проводник разглядывает ноги этого человека, я сказал себе: «Теперь всё станет ясно». Так оно и вышло. Проводник быстро определил, что этот пассажир – чернокожий, и позволил ему остаться на своем месте. Я поздравил себя с тем, что моя раса, к счастью, не потеряла одного из своих представителей.
Мой опыт показывает, что лучший способ распознать истинного джентльмена – понаблюдать за тем, как он относится к представителям менее удачливой расы, чем его собственная. Наглядный тому пример – поведение джентльмена-южанина старой закалки по отношению к его бывшим рабам или их потомкам.
Примером того, что я имею в виду, может служить история о Джордже Вашингтоне, который, встретив однажды на дороге цветного человека, вежливо приподнявшего шляпу, сделал то же самое. Некоторые из его белых друзей, которые стали свидетелями этого инцидента, критиковали Вашингтона за этот поступок. В ответ Джордж Вашингтон сказал: «Неужели вы думаете, что я позволю бедному, невежественному цветному человеку быть более учтивым, чем я?»
Будучи наставником индейцев в Хэмптоне, я на собственном опыте пару раз испытал действие кастовой системы в Америке. Один индейский мальчик заболел, и я должен был отвезти его в Вашингтон и доставить к министру внутренних дел, чтобы получить документ, разрешающий ему вернуться в свою западную резервацию. Тогда я был довольно несведущ в том, как устроен мир. Во время путешествия в Вашингтон на пароходе, когда позвонили к обеду, я специально ждал и не входил в столовую до тех пор, пока большинство пассажиров не закончило свою трапезу, и только тогда отправился со своим подопечным в столовую. Стюард вежливо сообщил мне, что индейца они обслужить могут, а меня – нет. Я так и не смог понять, как ему удалось различить оттенки кожи, на мой взгляд, мы с индейцем были приблизительно одного цвета. Стюард, однако, видимо, был экспертом по этой части. То же самое произошло и в той гостинице в Вашингтоне, которую мне и моему протеже рекомендовал директор Хэмптона: индейца приняли охотно, а меня – нет.
Позднее я столкнулся с еще одним примером подобного отношения. Я оказался в городе, где общественное волнение и негодование было настолько бурным, что дело могло закончиться линчеванием – и всё из-за того, что в местной гостинице остановился чернокожий. После выяснения обстоятельств оказалось, что этот человек родом из Марокко и, путешествуя по Америке, он говорил на английском языке. Как только стало известно, что он не американец, от негодования не осталось и следа, а человек, не по злому умыслу ставший причиной волнений, счел более благоразумным впредь по-английски не говорить.
После года, проведенного с индейцами, для меня в Хэмптоне нашлась еще одна работа, которая, как мне кажется, когда я сейчас оглядываюсь назад, была ниспослана самим провидением, чтобы помочь мне поготовиться работе в Таскиги впоследствии. Генерал Армстронг выяснил, что есть довольно много молодых цветных мужчин и женщин, которые искренне желают получить образование, но не могут поступить в Хэмптонский Институт, поскольку они слишком бедны и не в состоянии оплатить даже часть расходов на пансион или обеспечить себя книгами. Он задумал открыть при институте вечернюю школу, в которую будут принимать лишь ограниченное количество наиболее перспективных из этих молодых мужчин и женщин, при условии, что десять часов в день они будут работать и лишь два часа вечером учиться. Плата за их труд немного превышала стоимость пансиона. Бóльшая часть их заработка удерживалась в школьной казне в качестве фонда, который впоследствии будет использоваться для оплаты их обучения в дневной школе, куда они перейдут после двух лет посещения вечерней. Таким образом они приобретали некоторые знания и заодно обучались ремеслу или профессии в дополнение к другим преимуществам, которые Хэмптон дает своим ученикам.
Генерал Армстронг попросил меня стать заведующим вечерней школой, и я согласился. Когда школа только открылась, в классе было около двенадцати сильных и серьезных учеников и учениц. Днем мужчины в основном работали на школьной лесопилке, а женщины – в прачечной. И у тех, и у других работа была не из легких, но за всю мою карьеру ученики не радовали меня так, как эти. Они прекрасно учились и усердно трудились. Они так тянулись к знаниям, что даже после звона вечернего колокола, призывающего их к отбою, они нередко просили меня продолжить урок.
Эти студенты так добросовестно выполняли свою тяжелую работу днем и так усердно учились вечером, что я прозвал их «Класс Неустрашимых», это прозвище прижилось и вскоре стало известным на весь институт. Я стал выдавать сертификаты отличившимся в вечерней школе ученикам. В них было написано нечто подобное:
«Настоящим удостоверяю, что Джеймс Смит является учеником “Класса Неустрашимых” Хэмптонского института и имеет безупречную репутацию».
Студенты высоко ценили эти сертификаты, что значительно повысило популярность вечерней школы. Через несколько недель у меня уже было двадцать пять учеников и учениц. С тех пор я следил за тем, как сложилась жизнь многих из этих двадцати пяти мужчин и женщин, и сейчас они занимают весомые и полезные должности по всему Югу. Вечерняя школа Хэмптона, которая начиналась всего с двенадцати студентов, сейчас насчитывает от трехсот до четырехсот учащихся и является одним из основополагающих и наиболее важных отделений этого учебного заведения.
Букер Т. Вашингтон
Глава VII. Начало работы в Таскиги
В то время, когда я отвечал за индейцев и вечернюю школу, я и сам проходил обучение под руководством преподавателей Хэмптона. Одним из моих учителей был преподобный доктор Х. Б. Фрисселл*, нынешний директор Хэмптонского института, преемник генерала Армстронга.
В мае 1881 года, через год после открытия вечерней школы, совершенно неожиданным образом мне представилась возможность начать дело всей своей жизни. Однажды вечером в часовне, после молитвы, генерал Армстронг упомянул о том, что получил письмо от неких джентльменов из Алабамы с просьбой порекомендовать человека, который мог бы взять на себя руководство тем, что должно было стать педагогической школой для цветных в маленьком городке Таскиги. Эти господа, видимо, не рассчитывали на то, что для этой должности найдется подходящий чернокожий кандидат, и ожидали, что генерал порекомендует белого. На следующий день генерал Армстронг попросил меня зайти к нему в кабинет и, к моему большому удивлению, спросил, не хочу ли я взяться за это дело. Я ответил ему, что готов попытаться. Тогда он написал людям, обратившимся к нему за информацией, что ни одного подходящего белого человека у него на примете нет, но, если они согласны нанять чернокожего, он может рекомендовать меня.
Ответа не было несколько дней. Некоторое время спустя, в воскресенье вечером во время церковной службы, генералу вручили телеграмму. По окончании службы он зачитал ее вслух всей школе. По сути, ее содержание сводилось к следующему: «Букер Т. Вашингтон нам подходит. Присылайте его немедленно».
Студенты и преподаватели были очень рады и от всей души меня поздравляли. Я сразу же начал готовиться к отъезду в Таскиги. По пути я заехал домой в Западную Вирджинию, где пробыл несколько дней, после чего отправился в Таскиги. Оказалось, что это маленький городок с населением около двух тысяч жителей, почти половина из которых – чернокожие. Город находился в так называемом «черном поясе» Юга. В той области, где расположен Таскиги, чернокожих было больше, чем белых, в соотношении три к одному. В некоторых прилегающих и близлежащих районах этот показатель был ближе к шести чернокожим на одного белого.
Меня часто просили дать определение термину «черный пояс». Насколько мне известно, сначала это слово использовалось для обозначения части страны, которая отличалась особым цветом почвы. Территория, обладающая столь жирной, черной и, естественно, плодородной почвой, была, разумеется, именно той частью Юга, где рабский труд мог принести наибольшую прибыль, и поэтому туда привозили больше всего рабов. Позднее, и особенно после войны, этот термин, по-видимому, стал использоваться исключительно в политическом смысле, то есть для обозначения областей, где чернокожих было больше, чем белых.
Отправляясь в Таскиги, я ожидал увидеть там не только здание, но и весь необходимый мне для преподавания инвентарь. К моему разочарованию, ничего подобного я там не нашел. Зато там было то, чего не может обеспечить ни одно дорогостоящее здание и оборудование – сотни людей, искренне жаждущих знаний.
Таскиги казался идеальным местом для основания школы. Он находился в сердце района, густо населенного чернокожими, и был довольно уединенным, находясь на боковой ветви железной дороги, в пяти милях от главной железнодорожной линии. Во времена рабства и позднее городок был образовательным центром для белых, что являлось дополнительным преимуществом, поскольку местное белое население обладало гораздо более высоким уровнем культуры и образования, чем во многих других местах. А чернокожие хотя и были невежественными, но, как правило, не были испорчены и не ослабляли свое тело пороками, как низшие слои общества в больших городах. В целом отношения между двумя расами казались мне доброжелательными. Так, например, самым большим и, кажется, единственным в то время галантерейным магазином в городе владели и совместно управляли цветной и белый человек. Эти равноправные партнерские отношения продолжалось до самой смерти белого совладельца.
Я выяснил, что примерно за год до моего приезда в Таскиги некоторые из цветных людей, которые слышали о том, что в Хэмптоне ведется просветительская работа, через своих представителей обратились в законодательное собрание штата с просьбой выделить небольшую сумму на открытие педагогической школы в Таскиги. Эту просьбу законодательное собрание штата выполнило, предоставив годовые ассигнования в размере двух тысяч долларов. Однако вскоре я узнал, что эти деньги должны были идти только на жалование учителям, покупка земли или учебных пособий не предусматривалась. Задача, стоявшая передо мной, не внушала оптимизма. Мне предстояло, как детям Израиля, делать кирпичи без соломы*. Цветные были очень рады перспективе открытия школы и постоянно предлагали мне свои услуги, чтобы она поскорее заработала.
Моей первой задачей было найти подходящее место для школы. Тщательно осмотрев весь город, я выбрал полуразрушенную лачугу рядом с методистской церковью для цветных, саму церковь я тоже планировал использовать как актовый зал. Состояние как церкви, так и лачуги было плачевным. Я помню, что в первые месяцы моего преподавания в этом здании всякий раз, когда шел дождь, один из старших учеников любезно оставлял свои занятия и держал надо мной зонт, пока я слушал, как другие отвечают урок. Моей домовладелице тоже не раз приходилось держать надо мной зонт, пока я завтракал.
В то время, когда я прибыл в Алабаму, чернокожие проявляли большой интерес к политике и очень хотели, чтобы я в этом отношении был с ними заодно. Чужакам они не слишком доверяли. Помню, как один человек, которому остальные, видимо, поручили выведать мои политические взгляды, несколько раз приходил ко мне и со всей серьезностью заявлял: «Мы хотим, чтобы вы голосовали, как мы. Пусть мы и не умеем читать газеты, но, кому отдать голоса, точно знаем и хотим, чтобы вы голосовали так же». Он добавил: «Мы следим за белыми, глаз с них не спускаем, покуда не выведаем, кого они задумали избирать, а затем голосуем наоборот. Тогда мы точно знаем, что поступили правильно».
Однако я с радостью хочу отметить, что в настоящее время обычай голосовать назло белому человеку только потому, что он белый, практически исчез, и наш народ учится выбирать, руководствуясь собственными взглядами и учитывая интересы обеих рас.
Я приехал в Таскиги, как я уже говорил, в начале июня 1881 года. Весь первый месяц я искал помещение для школы и ездил по Алабаме, изучая реальную жизнь людей, особенно в судебных округах, и рассказывая о школе представителям того класса, который я хотел бы в ней видеть. В основном я путешествовал по проселочным дорогам на телеге или повозке, запряженной мулом, ел и спал вместе с людьми в их маленьких хижинах, видел их фермы, школы и церкви. Поскольку в большинстве случаев о моем приезде не было известно заранее, я имел возможность увидеть реальную, повседневную жизнь людей.
В районах плантаций я обнаружил, что, как правило, вся семья спала в одной комнате, причем помимо ближайших родственников в той же комнате порой спали также дальние родственники, а иногда и вовсе чужие люди. Мне не раз приходилось выходить из дома, чтобы приготовиться ко сну, или ждать, пока все улягутся спать. Обычно мне устраивали место для сна на полу или предлагали спать с кем-то вместе на одной кровати. Внутри дома редко отводилось место для умывания или мытья рук, но во дворе обычно был рукомойник.
Традиционной пищей этих людей были жирная свинина и кукурузный хлеб. В иных домах меня могли угостить лишь хлебом и «коровьим горохом», сваренным в простой воде. Люди, казалось, просто не представляли, что есть другие виды пищи, причем мясо и муку, из которой делали хлеб, они покупали по высокой цене в городском магазине, несмотря на то, что на земле вокруг хижины при должной ее обработке можно было вырастить почти все виды садовых овощей. Создавалось впечатление, что их единственной целью было посадить на своем участке как можно больше хлопка, и нередко хлопковое поле доходило до самых дверей жилища.
В этих хижинах я часто обнаруживал швейные машины, которые были куплены или покупались в рассрочку по цене, доходящей до шестидесяти долларов; или изящные часы, за которые домочадцы заплатили по двенадцать или четырнадцать долларов. Помню, как однажды я зашел на ужин в одну из таких хижин, и когда мы сели за стол, четверо членов семьи и я, на нас пятерых была одна вилка. Естественно, я ощущал себя неловко. А в углу той же хижины стоял орган стоимостью шестьдесят долларов, кредит за который выплачивается ежемесячно. Подумать только, одна вилка на всех и орган за шестьдесят долларов!
В большинстве случаев швейная машинка стояла без дела, часы были настолько никчемными, что показывали неправильное время (а если бы они шли правильно, то в девяти случаях из десяти в семье не было никого, кто знал бы, как определять время), органом и подавно почти не пользовались, поскольку мало кто из чернокожих умел на нем играть.
В тот раз, когда семья собралась за столом, пригласив меня на ужин, было очевидно, что для них это было непривычно и делалось только ради меня. Обычно, когда они вставали утром, жена клала на одну сковороду кусок мяса, а на другую кусок теста, и через десять-пятнадцать минут завтрак был готов. Муж брал свои хлеб и мясо и съедал их по дороге в поле. Мать присаживалась в углу и ела свой завтрак иногда из тарелки, а порой прямо из сковородки, дети же ели свою порцию хлеба и мяса, бегая по двору. Ели, ясное дело, руками. В то время года, когда мяса было мало, детям, которые были слишком маленькими и слабыми, чтобы работать в поле, мясо вообще доставалось редко.
После завтрака, практически не заботясь о доме, вся семья, как правило, отправлялась на хлопковое поле. Каждого ребенка, который был достаточно большим, чтобы нести мотыгу, заставляли работать, а младенца (а как минимум один младенец в семье обычно был) укладывали в конце ряда хлопчатника, чтобы мать могла уделить ему немного внимания, когда закончит обрабатывать свою грядку. Обед и ужин мало чем отличались от завтрака.
Так семья жила изо дня в день, кроме субботы и воскресенья. По субботам по меньшей мере полдня, а то и весь день семья проводила в городе. Смысл поездки в город, я полагаю, заключался в том, чтобы сделать покупки, хотя всё, на что у семьи хватало денег, легко мог за десять минут купить один человек. Тем не менее все члены семьи оставались в городе большую часть дня, и почти всё это время они слонялись по улицам или сидели где-нибудь, куря или жуя табак, даже женщины. Воскресенье обычно тратилось на какое-то большое собрание. Выяснилось, что, за редким исключением, в тех округах, которые я посетил, урожай был заложен, но большинство цветных фермеров увязли в долгах. Штат не мог построить школы в сельских районах, и занятия обычно проводились в церквях или бревенчатых хижинах. Не раз во время своих путешествий я видел дома, которые использовались в качестве школы, где отопления в зимний период не предусматривалось, поэтому приходилось разводить костер во дворе, и учитель с учениками то и дело выходили из дома на улицу греться. Большинство учителей в этих сельских школах, как выяснилось, были крайне плохо образованны, да и с точки зрения нравственности были весьма посредственными. Учебный год длился всего три или пять месяцев. В школах практически не было инвентаря, разве что изредка встречалась шершавая классная доска. Помню, как однажды я зашел в школу, а точнее в заброшенную бревенчатую хижину, служившую школой, и увидел пятерых учеников, учивших урок по одной книге. Двое из них сидели на передней скамье, держа перед собой учебник, еще двое заглядывали им через плечо, а позади всех стоял пятый мальчуган, который ухитрялся рассмотреть что-то из-за спин всех четверых.
Сказанное мною о состоянии школ и квалификации учителей столь же верно и в отношении церквей и священнослужителей.
В ходе моей поездки я встречал весьма любопытных персонажей. В качестве примера своеобразного образа мыслей сельских жителей я расскажу о том, как попросил одного цветного человека лет шестидесяти рассказать мне что-нибудь о себе. Он сказал, что родился в Вирджинии, а в 1845 году был продан в Алабаму. Я спросил его, сколько рабов было продано одновременно. Он ответил: «Нас было пятеро – я, брат и три мула».
Описывая всё, что я видел в течение месяца разъездов по сельским районам вокруг Таскиги, я хотел бы, чтобы мои читатели тем не менее помнили о том, что было много обнадеживающих исключений из общего правила. Я так откровенно изложил всё, чему был свидетелем, главным образом для того, чтобы позже на этом фоне были отчетливо видны положительные изменения, произошедшие в обществе не только благодаря работе школы в Таскиги, но и других учебных заведений для чернокожих.
Внимание! Это не конец книги.
Если начало книги вам понравилось, то полную версию можно приобрести у нашего партнёра - распространителя легального контента. Поддержите автора!Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?