Текст книги "Вирус"

ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТОЕ ФЕВРАЛЯ

Небо хмурилось, было пасмурно и очень холодно, но я все же вышел из дома. Я понимал, что бегу наперегонки со временем и не мог терять ни минуты. Ежась от ветра, я пробежал по безлюдной улице мимо товарных складов, вошел в большие ворота старого складского дома и поднялся по крутой лестнице.

Когда я постучал в дверь, мне открыла мама Хуан Юнь.

– Вы? Какими судьбами?

– Извините, тетушка. Я должен кое о чем расспросить вас.

– Заходите, пожалуйста.

Я вошел в комнату. По-прежнему на столе стояла большая черно-белая фотография Хуан Юнь, и она по-прежнему улыбалась мне. Потом я увидел на туалетном столике фотографию молодого мужчины – печальное худощавое мужественное лицо. Это он, абсолютно точно, – Хуан Дунхай. Обознаться я не мог.

– Скоро месяц, как Хуан Юнь ушла от нас. Вы пришли воскурить ароматные свечи? – спросила женщина.

Правильно, целый месяц. Хуан Юнь умерла в новогоднюю ночь. Всего месяц, как она покинула этот мир, а я почти позабыл о ней. Не смея от стыда взглянуть на фотографию Хуан Юнь, я склонил голову и воскурил для нее ароматную свечу. После этого я внимательнее посмотрел на маму Хуан Юнь и понял, что в молодости она, вероятно, была такой же красивой, как и ее дочь. Теперь, конечно, она сильно постарела.

– Тетушка, на самом деле я пришел по другой причине. Я знаю, что мои вопросы могут огорчить вас, однако это очень важно. Скажите, как звали отца Хуан Юнь? Его имя Хуан Дунхай?

– Да. А откуда вы знаете? – Женщина была потрясена.

Я подумал, что мне наконец-то повезло: была большая доля вероятности, что Хуан Дунхай сменил имя и фамилию, но он не сделал этого.

– Тетушка, я не собираюсь копаться в чужих секретах. Могу только сказать вам, что смерть Хуан Юнь, вероятно, связана с ним.

– Что? Он погубил собственную дочь?

– Нет, просто его судьба могла повлиять на нее. Прошу вас, поверьте мне. Сейчас мне трудно все объяснить. Может быть, когда эта история окончательно выяснится, я поведаю вам ее. Сейчас мне необходимо побольше узнать о Хуан Дунхае. Прошу вас, расскажите мне все, что вам известно.

– Да что ж рассказать-то?

Понятно, что я не собирался расспрашивать эту женщину о ее романтических отношениях в молодости, это было бы просто неприлично. Я пояснил:

– Тетушка, я понимаю, что вам тяжело вспоминать обо всем этом. Я не хочу знать ничего личного. Меня интересует только Хуан Дунхай. Расскажите мне о нем. Умоляю вас.

Женщина помолчала, собираясь с мыслями, и сказала:

– Эти дела давно уже в прошлом, так что я расскажу вам все.

Она посмотрела на фотографию дочери и улыбнулась ей, а потом так же приветливо улыбнулась мне. Она смотрела на фотографию и на меня, как будто в комнате нас было трое и Хуан Юнь была сейчас вместе с нами. Все же мать Хуан Юнь была необыкновенной женщиной.

Она говорила медленно, не спеша:

– Это было в тысяча девятьсот семьдесят шестом году, когда моих родителей объявили правыми элементами и выслали внутрь страны на перевоспитание. Я осталась одна. Тогда я не поехала в горы или в деревню на поселение и не пошла работать на фабрику. Окончив первую ступень средней школы, я поступила в уличную производственную бригаду. Тебя тогда, наверно, еще и на свете не было. Тебе не понять, что такое производственная бригада. Это тяжелая работа: клеить спичечные коробки, паковать пачки бумаги, – утомительная и однообразная.

И вот однажды к нам в бригаду пришел молодой парень, тот самый Хуан Дунхай. Никто не знал, откуда он взялся, потому что в таком месте, как производственная бригада, никто никого ни о чем не спрашивал. Он очень мало общался с людьми, соглашался на любую работу. В производственной бригаде были в основном женщины, поэтому ему доставалась самая тяжелая и грязная работа. По вечерам Хуан Дунхай не уходил домой, а ночевал в маленькой кладовке производственной бригады. Эта хибарка продувалась всеми ветрами, была сырой и холодной. Если заночевать там зимой, можно было замерзнуть до смерти.

Мне стало жалко Хуан Дунхая, и я предложила ему перебраться ко мне. В те дни во всем этом складском доме я обитала одна. Он с радостью согласился и прожил здесь несколько дней. Из вешей у него был только обитый железом кожаный чемодан, закрытый на большой замок.

Хуан Дунхай нянчился с ним, как с какой-нибудь драгоценностью. При мне он ни разу не открывал его. И вот однажды поздно вечером, когда я уже легла спать, он тихонько вышел из дома с чемоданом в руках. Я легла, но еще не заснула и слышала, как он вышел. Мне стало интересно, куда это Хуан Дунхай пошел ночью, и я подбежала к окну. Вот, посмотрите, к этому самому окошку. Если отсюда выглянуть вниз, виден весь наш двор.

Я подошел к окну и действительно увидел двор – пешеходную дорожку, цветущий газон.

Мама Хуан Юнь продолжила рассказ:

– Я увидела, что он вышел во двор, поставил свой чемодан, взял лопату и начал копать яму. Меня разбирало любопытство. В тот вечер луна светила особенно ярко, и я ясно видела, что это Хуан Дунхай. Я продолжала наблюдать. Меня он не замечал и продолжал изо всех сил рыть землю. Копал он несколько часов и вырыл глубокую-преглубокую яму, наверное, в рост человека. В конце концов он опустил в яму свой чемодан, засыпал его землей и очень тщательно утрамбовал, чтобы было незаметно, что здесь недавно копали.

А потом он вышел за ворота. Я решила, что Хуан Дунхай пошел прогуляться перед сном, и уж никак не думала, что он больше никогда не вернется. Через девять месяцев родилась Хуан Юнь. С тех пор я его не видела. Прошло вот уже больше двадцати лет, но никаких известий от него нет.

Я понял, что мать Хуан Юнь о многом умолчала – например, об отношениях, которые связывали ее с Хуан Дунхаем. Ведь не просто из жалости она привела его сюда? Я еще раз посмотрел на фотографию Хуан Дунхая. Он действительно был способен увлечь женщину своей красотой, своей таинственной печалью. Обычно такая загадочная грусть очень привлекает женщин. Впрочем, мне незачем знать об этом. Я выяснил самое главное для себя, остальное – это ее жизнь, и посторонним нет в ней места.

Прижавшись лицом к оконному стеклу, я смотрел на окружающие старый двор здания современных торговых центров, их огромные окна сияли яркими огнями. Внизу был темный двор. Я вдруг спросил:

– Тетушка, а вы так и не поинтересовались, что же было в этом чемодане?

– Нет, я все ждала его…

– А кто-нибудь другой не копал здесь с тех пор?

– Я так и живу здесь, в этой самой квартире. И точно знаю, что у нас во дворе никто ничего не копал. В восьмидесятые годы жильцы с нижнего этажа посадили тут цветы. Видите? Летом наш двор весь в зелени. А то место, где Хуан Дунхай зарыл свой чемодан, если мне не изменяет память, оно под самым большим и высоким чайным деревом. Вон, посмотрите, это дерево как раз сейчас в цвету.

Действительно, я увидел во дворе высокое дерево. Прежде мой папа тоже сажал в своем дворе чайные деревья, теперь они такие же большие. Они цветут ранней весной, сейчас как раз пора цветения. Чайное дерево под окном было сплошь усыпано прелестными фиолетово-красными цветами. Как раз в этот момент какой-то пожилой человек вышел во двор и стал поливать цветы.

В детстве моя семья жила на нижнем этаже, и мы посадили во дворе виноград. Помню, я помогал копать ямки для посадки. Но эти ямки были небольшие – на глубину штыка лопаты. А мама Хуан Юнь рассказала, что Хуан Дунхай в тот вечер вырыл яму в человеческий рост. Я уверен, что нижним жильцам для посадки цветов не требовались такие глубокие ямы.

Я задумался, бесцельно глядя во двор.

– Что с вами? – окликнула меня мама Хуан Юнь.

– Нет, ничего. Простите.

– Все, что я могла рассказать, я рассказала. Что-нибудь еще?

Я понял, что и так засиделся, и начал прощаться. В последний раз я посмотрел на портрет Хуан Юнь и уже подошел к двери, когда мама Хуан Юнь тихо сказала, вроде бы про себя:

– Ворота у нас во дворе никогда не запираются на ночь… А жильцы, которые посадили цветы, ложатся спать не позже половины одиннадцатого.

Я обернулся и улыбнулся ей на прощание. Потом начал спускаться по крутой лестнице. Действительно разумная женщина, она сразу разгадала мои намерения. Семья, ухаживающая за садиком, засыпает рано. Ворота не запираются – значит, поздно ночью я спокойно смогу войти в них. За все это я сказал ей про себя спасибо.

Сейчас три часа пополудни, я брожу по улицам, поглощенный мыслями о закопанном во дворе кожаном чемодане, обитом железом. Одному небу известно, что в нем лежит. Быть может, большая сумма денег? Но тогдашние деньги сегодня уже ничего не стоят. Возможно, там золото или секретные документы…

А вдруг там утерянная голова императрицы?

Только, скорее всего, там уже давно ничего нет.

Если мама Хуан Юнь сказала правду (а зачем ей меня обманывать?), то этот чемодан пролежал в земле больше двадцати лет. Кто может гарантировать, что за двадцать с лишним лет здесь никто не копался в земле? Честно говоря, это просто чудо, что старый складской двор, стиснутый высокими домами, сохранился до сих пор, что на этом крохотном кусочке земли до сих пор не построили небоскреб. Поэтому, если чемодан все еще там, если в нем действительно лежит голова императрицы, это вообще удивительное везение.

В ближайшей лавчонке я купил себе несколько пирожков и съел их прямо на улице. На ближайшей стройке купил у деревенского паренька за двадцать юаней лопату, а потом тихонько просидел несколько часов в укромном уголке двора, выжидая, когда любители цветов с нижнего этажа наконец-то заснут.

С лопатой в руках я прошел по темному двору. Наверное, вид у меня был тот еще. Что-то вроде рабочего-строителя или подмастерья-ремонтника. В половине одиннадцатого двор выглядел совсем заброшенным: кругом тишина, нигде – ни души. Ворота так никто и не закрыл. В окнах нижних этажей давно погас свет. Наконец окна потемнели во всем доме. Интересно, наблюдает ли за мной мама Хуан Юнь? Возможно, сейчас, как и двадцать лет назад, она стоит в темноте и пристально смотрит в окно. Я подошел к цветущему чайному дереву. Хотя сегодня день был пасмурный, ветер к вечеру разогнал тучи, и сейчас весь двор ярко освещала луна. Я полюбовался этим бурно цветущим деревом и почему-то вдруг вспомнил, что оно растет в горах, его еще называют «цветком мантры». Цветы этого дерева, в старом дворе складского дома, были какие-то особенно ароматные. Возможно, мне это только показалось, а может, все дело в том, что под ним была захоронена та самая голова.

Прости меня, горное чайное дерево, простите меня, дивные цветы! Я поднял лопату и вонзил ее в землю. Я старался копать очень тихо, чтобы никого не разбудить. Но кто знает, спят они или нет. А вдруг они все сейчас следят за мной? Несколько ударов лопатой, и я быстро выкорчевал корни цветущего чайного дерева. Затрепетали прелестные цветы, посыпались на землю красные лепестки, затрещали, ломаясь, ветки, и наконец все дерево рухнуло на землю, как труп красавицы-женщины. Невольно вздохнув, я продолжал копать, топча лепестки. Таким делом я не занимался никогда в жизни, поэтому действовал неумело, к тому же еще старался не шуметь; естественно, что я весь обливался потом.

В серебристом свете луны я продолжал методично орудовать тяжелой лопатой, точно грабитель древних могил. Вдруг мною овладела уверенность, что я приближаюсь к цели. Мне стало очень страшно. Только холодные струйки пота, сбегавшие по спине, убеждали меня, что я еще жив, что я в мире людей, а не стал вечным пленником подземного дворца. Моя лопата глубоко вонзалась в землю. К счастью, земля была черная, жирная, мягкая.

Я представил себе, как двадцать лет назад Хуан Дунхай на этом самом месте копал яму, чтобы захоронить чемодан. А теперь я выкапываю то, что он похоронил. Передо мной в темноте возникло его скорбное лицо, и у меня задрожали руки.

Не знаю, сколько времени прошло, но я наконец выкопал яму почти в человеческий рост. Хорошо еще, что здесь сухо: в Шанхае на такой глубине обычно залегают подземные воды. Я стоял на дне глубокой ямы, и меня охватило чувство, словно я выкопал самому себе могилу и теперь меня заживо погребут в ней.

Я вдруг ясно почувствовал: у меня под ногами что-то есть. Кое-как изловчившись, я присел б узкой яме и принялся ощупывать землю руками. И я нашел! Рука наткнулась на что-то металлическое. Это был торчащий из земли железный обруч. Я начал бешено, чуть ли не срывая ногти, скрести землю руками. И в конце концов выкопал! У меня в руках был холодный как лед, ледяной как могильный холод кожаный чемодан, стянутый ржавыми железными обручами.

Я крепко-накрепко вцепился в этот чемодан. Так, наверное, люди цепляются за жизнь. Ледяной холод находки приятно освежал мое разгоряченное тело. Подняв чемодан над головой, я поставил его на край ямы и выкарабкался сам. Я почувствовал, что чемодан, я сам, мои руки – все пропитано запахом сырой земли. Этот запах резко ударил мне в нос. Так пахнет могильная земля.

Будь я действительно грабителем могил, я непременно тут же начал бы изучать добытое сокровище. Но я посмотрел на огромный ржавый замок и понял, что не смогу открыть чемодан здесь.

Луна по-прежнему ярко сияла надо мной. Я поднял голову и посмотрел на окно верхнего этажа. Может быть, я встречусь взглядом с мамой Хуан Юнь? Я ничего не увидел в темноте. Была ли она там? Неизвестно. Но все же я с благодарностью низко поклонился этому окну. Бросив лопату, я взял обитый железом кожаный чемодан, распахнул ворота и вышел вон. Стыдно, конечно, оставлять такой разор после себя, но у меня не было сил на то, чтобы закопать яму. Завтра поутру люди с нижнего этажа, любовно ухаживающие за своим садиком, будут потрясены, увидев огромную яму и загубленное прекрасное чайное дерево. Возможно, они сочтут это делом рук душевнобольного.

Только на улице я понял, что весь, с головы до ног, в грязи, да еще тащу подозрительный чемодан. Если я встречу патруль, меня заберут в полицию. Они откроют чемодан, увидят человеческую голову, если она, конечно, там, – и тогда я пропал. На такси, ясное дело, я тоже ехать не мог. Любой таксист привезет меня прямиком в полицию. Я пробирался к дому узкими безлюдными переулками. Неверный серебристый свет луны скользил по моему лицу, искаженному страхом и ужасом.

Страх и ужас сопровождают меня постоянно.

Страх и ужас.

ДВАДЦАТЬ ПЯТОЕ ФЕВРАЛЯ

Наконец я дотащил до дома этот чемодан. Я отдышался, посмотрел на часы: половина второго.

Придя домой, я в первую очередь сбросил с себя всю грязную одежду и залез под душ. Хотя была глубокая ночь, спать мне совершенно не хотелось. Усевшись на софу, я долго смотрел на кожаный, обитый железом чемодан, стоявший посреди комнаты. Все вокруг было испачкано землей, но сейчас мне на это было наплевать. Из ящика с инструментами я достал молоток, клещи и пассатижи. Осмотрев железный засов, я сначала обмотал стальной проволокой металлический язык замка, а потом молотком и пассатижами стал подтягивать его вверх; это стоило мне больших усилий. За долгие годы, проведенные в земле, замок заржавел, но в конце концов я открыл его.

В тот миг, когда засов подался, мои руки вдруг обмякли. Я тяжело перевел дыхание, чтобы умерить сердцебиение, и просидел без движения несколько минут. А потом медленно, очень медленно открыл чемодан.

Там была Она.

Передо мной лицо.

Лицо женщины лет двадцати.

Нет, голова женщины лет двадцати.

Дрожащими руками я осторожно вытащил голову из чемодана. У нее была белоснежная кожа, иссиня-черные волосы рассыпались, но не по плечам, а по полу, глаза закрыты, выражение лица спокойное, невозмутимое. У меня не хватало слов, чтобы описать ее. Ясно было лишь одно – она красива, безумно красива. И никакие другие слова не нужны.

Ее красота превосходила красоту Сянсян и Хуан Юнь, превосходила красоту всех женщин на свете.

Это была Императрица.

Императрица императора Тунчжи, женщина, покончившая с собой в 1876 году.

Я держал ее голову, мои пальцы ощущали изуродованный обрубок шеи, такой мягкой и нежной, с тонкой упругой кожей. Я не мог оторвать взор от ее лица, от ее закрытых глаз, ее яркого рта. Должен признать: она обладала чарующей силой, завораживавшей каждого, кто ее видит. Именно эта сила погубила множество людей у Желтого источника.[8]8
  Согласно древнему китайскому эпосу, Желтый источник – подземный источник в царстве мертвых. (Прим. перев.)


[Закрыть] Только тогда я понял, какие невозможные фантазии, страх и ужас порождала она в этих людях.

Если бы я писал историю династии Цин, то обязательно вставил бы в нее такие слова: императрица госпожа Алутэ – прекрасная монгольская волшебница.

Край шеи был неровным, очевидно, то были следы от зубцов пилы. На обнаженном срезе отчетливо виднелись сосуды и дыхательные пути.

Я поставил голову на стол и продолжил любоваться ею. Если смотреть только на лицо, просто невозможно представить, что она давным-давно умерла. Казалось, что женщина спит – никакой боли, никакого страдания на лице. Хотя на самом деле она не только при жизни, но и после смерти вынесла величайшие страдания, какие только есть на свете. Во всех ее страданиях виноваты мы – живые люди, постоянно нарушающие ее покой даже в могиле, где она смогла воссоединиться с любимым мужем.

Я потерял контроль над собой. Я больше не думал ни о чем. Я ласкал ее волосы и лицо; ее мягкая, нежная кожа, ее прекрасное лицо манили меня. Я потрогал свое лицо – никакой разницы, только ее кожа намного мягче и нежнее моей. Лишь теперь я наконец поверил: все, что мы прочитали в архивных записях, – правда. Да, она живая! Да, она безумно прекрасна! Да, в нее невозможно не влюбиться!

В конце концов я нашел то, что она хотела получить.

Включив компьютер, я зашел на сайт «Блуждающие души древних могил» и снова углубился в последнюю игру – лабиринт. Пройдя несколько шагов по лабиринту, я написал в диалоговом окне:

Я: Нашел то, что вам надо.

Через несколько секунд появился ответ:

Блуждающие души древних могил: Ты правда нашел?

Я: Да, нашел. Я все знаю. Ты не моя Сянсян. Вы императрица.

Блуждающие души древних могил: Ты смелый и умный. Ты помнишь памятник Пушкину? Приходи туда через полчаса. У подножия памятника возврати мне то, что мне нужно.

Я: Хорошо.

Блуждающие души древних могил: Я буду ждать тебя.

Выйдя из Сети, я отключил компьютер. Я завернул голову императрицы в большой шелковый платок, положил ее в тот же обитый железом кожаный чемодан и вышел из дома.

Было три часа утра. Решив дойти до памятника пешком, я шагал по абсолютно безлюдной улице: за полчаса успею. Я нес чемодан не за ручку, а прижав к груди, словно ребенка. Я крепко обнимал его руками, будто обнимал голову императрицы.

На улице – все тот же лунный свет и холодный ветер. Мне припомнился роман «Голова любимого». В нем говорится о том, что в древние времена мужчине отрубили голову, а его красавица жена унесла голову в бамбуковую рощу. Там она совершила волшебную церемонию бальзамирования и с той поры жила с человеческой головой.

Эта голова не менялась со временем, навечно сохранив молодое лицо, а вот сама женщина старела. Через несколько десятков лет эта женщина стала старухой и со временем упокоилась в могиле вместе с головой своего по-прежнему молодого мужа.

Я сейчас был похож на эту женщину. Я иду к своей могиле, неся вечно молодую голову Красы Ненаглядной.

Ночная тьма постепенно отступала, эхо моих шагов гулко отдавалось в безлюдных городских улицах, а к груди я крепко прижимал чемодан. Ее голова была как раз напротив моего бешено колотящегося сердца. Может быть, она чувствовала это, а возможно, ей были известны и все мои мысли.

Наконец я пришел туда, где одиноко посреди улицы высился памятник Пушкину. Я вспомнил, как, явившись мне в обличье Розы, Она сказала, проходя мимо статуи: «Камень тоже может быть одушевленным. Если есть форма, значит, есть и жизнь. Памятник тоже способен размышлять, у него есть чувства и рассудок, и с этой точки зрения он живой. Но только вечный – бессмертный. Потому что жизнь существует вечно».

Вот почему, наверное, она выбрала именно это место.

Вокруг в лунном свете танцевали тени деревьев. Пушкин пристально глядел на меня и на мою драгоценную ношу, прижатую к сердцу. Подойдя к подножию памятника, я стал ждать ее появления, не выпуская чемодан из рук.

Вдруг – порыв ледяного ветра, тень среди деревьев.

Она пришла.

Она здесь.

Вся в белом, лицо Сянсян, ночной ветер пропитан ее естественным ароматом, на губах играет улыбка. Она подошла ко мне. Я невольно попятился.

– Ты боишься меня? – грустно спросила Она.

– Нет, я… – Мне было трудно вымолвить хоть слово.

– Не бойся, я просто обыкновенная женщина.

Она протянула ко мне руки. Ее белоснежные пальцы в лунном свете казались серебряными.

– Я не могу причинить тебе зла, – продолжила она. – В конце концов, ты второй в моей длинной жизни мужчина, который по-настоящему любил меня.

Ее слова хлестнули меня, как резкий удар, сердце сжалось и заныло. Второй мужчина. Первым был сам император Тунчжи, а теперь – я. Мне трудно даже представить такое, это невозможно, это какой-то бред! Я перебил ее:

– Извините, прошу вас, не говорите больше ничего.

Она ласково сказала:

– Ты вспомнил Хуан Юнь? Поверь, во мне ты никого не замещаешь. На самом деле это я, к сожалению, замещаю в твоем сердце Сянсян.

Я был изумлен, просто потрясен. Я не ослышался? Она сказала «к сожалению»? Я испытывал к ней глубокое уважение, но меня пугало то, как легко она проникала в мои мысли. Она просто читала их как с листа.

Тут я вспомнил еще об одном, глубоко вздохнул и все же решился:

– Прошу вас, скажите, как вас зовут?

– Сяочжи. Это значит «маленькая веточка», иероглиф для ветки дерева.

Алутэ Сяочжи – наконец-то я узнал ее имя!

– Возьмите. Это то, что вы искали. – Я отдал ей чемодан, который так нежно прижимал к груди.

Она не стала открывать чемодан, только осторожно погладила его и прошептала:

– Спасибо тебе.

– Нет-нет, не благодарите меня! Я только надеюсь, что больше не будет беспричинных смертей, потому что все ныне живущие не виноваты перед вами.

Она ничего не сказала, а только кивнула в ответ.

Вдруг я услышал голос Сянсян:

– Возможно, мы еще встретимся с тобой, – и лицо Сянсян нежно улыбнулось мне.

Потом она отвернулась и посмотрела куда-то в сторону. Я тоже посмотрел туда.

А когда она снова повернулась ко мне, я понял, что передо мной опять императрица Алутэ Сяочжи. Я спросил:

– Вы не откроете чемодан, чтобы посмотреть?

– Зачем? Я верю тебе. – Ничего больше не сказав, она повернулась и вышла из парка. Ее фигура растворилась в ночной тьме. Может быть, она наконец ушла из моей жизни?

Однако в воздухе остался неповторимый аромат Сянсян.

Положив руку на сердце, я убедился, что теперь оно билось абсолютно ровно. И прежнего ужаса в нем не было. Я посмотрел на Пушкина: поэт размышлял. Подумав с минуту, я вышел из парка, но пошел не домой, а начал бесцельно бродить по шанхайским улицам.

Не знаю, долго ли я ходил. Наконец я увидел на востоке на фоне темно-синего неба светлую полоску. Ускорив шаг, я пошел туда – к солнцу. Когда я вышел на набережную, на востоке уже вовсю бушевала заря, темно-синее ночное небо постепенно светлело, яркое утреннее зарево стремительно поднималось над рекой Хуанпу. Эта странная ночь все-таки закончилась. Небо быстро голубело, множество белых чаек прилетело из устья Янцзы на Хуанпу, громадный теплоход, разрезая речную гладь, спешил покинуть эти воды и уйти в океан. На востоке среди частокола небоскребов появился красноватый солнечный диск, а на другой стороне небосклона продолжала свое дежурство луна.

Громко пробили часы на башне морской таможни. Их отдаленный бой еще долго звенел в моих ушах.

Я люблю этот город.