Текст книги "Женщины"

31

Через 3 или 4 дня я должен был лететь на чтения в Хьюстон. Я съездил на бега, надрался там, а после поехал в бар на бульваре Голливуд. Вернулся домой в 9 или 10 вечера. Идя через спальню к ванной, зацепился за телефонный шнур. Упал и ударился об угол кровати – стальной край рамы, острый, как лезвие ножа. Поднявшись на ноги, я увидел, что чуть выше лодыжки у меня глубокая рана. Кровь хлестала на ковер, и за мной в ванную тянулась кровавая полоса. Кровь лилась на кафель, и я везде оставлял следы.

В дверь постучали, и я впустил в дом Бобби.

– Святый боже, чувак, что стряслось?

– Это СМЕРТЬ, – сказал я. – Я истекаю кровью до смерти…

– Дядя, – сказал он, – ты бы сделал что-нибудь с ногой.

Постучалась Вэлери. Ее я тоже впустил. Она завопила. Я налил по одной Бобби, Вэлери и себе. Зазвонил телефон. Лидия.

– Лидия, маленькая моя, я истекаю кровью!

– У тебя опять драматический приход?

– Нет, я истекаю кровью до смерти. Спроси Вэлери.

Вэлери взяла трубку.

– Это правда. Он раскроил себе лодыжку. Тут кровища повсюду, а он ничего не хочет делать. Лучше приезжай…

Когда Лидия приехала, я сидел на тахте.

– Смотри, Лидия: СМЕРТЬ! – Из раны свисали крохотные сосудики, похожие на спагетти. Я за них дергал. Потом взял сигарету и стряхнул в рану пепел. – Я МУЖЧИНА! Дьявольщина, я МУЖЧИНА!

Лидия сходила, нашла где-то перекиси водорода и залила рану. Славно. Из раны ринулась белая пена. Она шипела и пузырилась. Лидия подбавила еще.

– Тебе бы лучше в больницу, – посоветовал Бобби.

– Не нужна мне ваша ебаная больница! – сказал я. – Само пройдет…

На следующее утро моя рана выглядела кошмарно. Она еще не закрылась, но, казалось, уже покрывалась хорошенькой коростой. Я сходил в аптеку за перекисью, бинтами и горькой солью. Налил в ванну горячей воды, насыпал туда горькой соли и залез. Я начал представлять себя с одной ногой. Преимущества тоже были:

ГЕНРИ ЧИНАСКИ, БЕЗ СОМНЕНИЯ, ВЕЛИЧАЙШИЙ ОДНОНОГИЙ ПОЭТ В МИРЕ

Днем заглянул Бобби.

– Ты не знаешь, сколько стоит ампутировать ногу?

– Двенадцать тысяч долларов.

После его ухода я позвонил своему врачу.

Я полетел в Хьюстон с плотно забинтованной ногой. Пытаясь вылечить инфекцию, я принимал антибиотики в пилюлях. Мой врач упомянул, что любое пьянство уничтожит то хорошее, что принесут мне эти антибиотики.

На чтение, проходившее в музее современного искусства, я пришел трезвым. После того как я прочел несколько стихотворений, кто-то из публики спросил:

– А как получилось, что вы не пьяный?

– Генри Чинаски не смог приехать, – ответил я. – Я его брат Ефрем.

Я прочел еще стихотворение и признался насчет антибиотиков. К тому же, сказал я им, по музейным правилам распивать тут запрещено. Кто-то из публики подошел с пивом. Я выпил и почитал еще немного. Кто-то подошел еще с одним пивом. После этого пиво полилось рекой. Стихи становились все лучше.

После в кафе была вечеринка с ужином. Почти напротив меня за столом сидела абсолютно прекраснейшая девушка, что я видел в жизни. Похожая на юную Кэтрин Хепберн.[9]9
  Кэтрин Хафтон Хепберн (1907–2003) – американская актриса кино, театра и телевидения, прославилась своими ролями эмансипированных женщин.


[Закрыть] Года 22 и просто лучится красотой. Я все острил, называя ее Кэтрин Хепберн. Ей вроде нравилось. Я не ожидал, что из этого что-то выйдет. Она пришла туда с подругой. Когда настало время уходить, я сказал директору музея, женщине по имени Нана, в чьем доме остановился:

– Мне будет ее не хватать. Она слишком хороша, чтобы в нее поверить.

– Она едет с нами домой.

– Я вам не верю.

…но впоследствии она там и оказалась, у Наны, в спальне вместе со мной. На ней была прозрачная ночнушка, и она сидела на краю постели, расчесывая очень длинные волосы и улыбаясь мне.

– Как тебя зовут? – спросил я.

– Лора, – ответила она.

– Ну так послушай, Лора, я буду звать тебя Кэтрин.

– Ладно, – согласилась она.

Волосы у нее были рыжевато-каштановые и очень-очень длинные. Маленькая, но сложена пропорционально. Самым прекрасным в ней было лицо.

– Тебе можно налить? – спросил я.

– О, нет, я не пью. Мне не нравится.

Вообще-то она меня пугала. Я не понимал, что она делает тут, со мной. На поклонницу не похожа. Я сходил в ванную, вернулся и выключил свет. Почувствовал, как она забирается ко мне в постель. Я обхватил ее руками, и мы начали целоваться. Я не верил своей удаче. По какому праву? Как могут несколько книжек со стихами вызывать такое? Уму непостижимо. Отказываться я определенно не собирался. Я очень возбудился. Неожиданно она сползла ниже и взяла мой хуй в рот. Я наблюдал, как медленно движутся ее голова и тело в лунном свете. У нее получалось не так хорошо, как у некоторых, но поражал-то сам факт, что это делает она. Собираясь кончить, я дотянулся и погрузил руку в массу прекрасных волос, вцепившись в нее при свете луны, – и спустил Кэтрин прямо в рот.

32

Лидия встречала меня в аэропорту. Как обычно, пизда у нее чесалась.

– Господи боже, – сказала она. – Я вся горю! Я играю сама с собой, но от этого только хуже.

Мы ехали ко мне.

– Лидия, с ногой у меня по-прежнему ужас. Я даже не знаю, получится ли у меня с такой ногой.

– Что?

– Правда-правда. Мне кажется, при такой ноге я не смогу ебаться.

– Тогда какой от тебя толк?

– Ну, я могу жарить яичницу и показывать фокусы.

– Не остри. Я тебя спрашиваю, на фиг ты мне тогда вообще нужен?

– Нога заживет. А если не заживет, ее отрежут. Потерпи еще немного.

– Если б ты не нажрался, ты не упал бы и не порезал ногу. Вечно эта бутылка!

– Не вечно бутылка, Лидия. Мы ебемся раза четыре в неделю. Для моего возраста это неплохо.

– Иногда я думаю, что тебе это не нравится.

– Лидия, секс – это еще не все! Ты одержима. Ради всего святого, не думай ты о нем.

– Пока у тебя нога не заживет? А как же мне до тех пор быть?

– Я с тобой в «морской бой» поиграю.

Лидия завопила. Машина пошла зигзагами по всей улице.

– ТЫ СУКИН СЫН! Я ТЕБЯ УБЬЮ!

На полной скорости она заехала за двойную желтую линию, прямо во встречное движение. Завыли клаксоны, и машины бросились врассыпную. Мы мчались против течения, встречные шкурками счищались влево и вправо. Потом так же резко Лидия свернула обратно через разделительную линию на ту полосу, которую мы только что освободили.

Где же полиция? – подумал я. Почему, когда Лидия что-нибудь вытворяет, полиция испаряется?

– Хорошо, – сказала она. – Я довожу тебя до дому, и на этом все. С меня хватит. Продаю дом и переезжаю в Феникс. Глендолина сейчас живет в Фениксе. Сестры меня предупреждали, что значит жить с таким старым ебилой.

Остаток пути мы проехали без разговоров. Возле дома я вытащил чемодан, взглянул на Лидию, сказал:

– До свиданья.

Она беззвучно плакала, все лицо мокрое. Она резко тронулась в сторону Западной авеню. Я вошел во двор. Еще с одного чтения вернулся…

Я проверил почтовый ящик и позвонил Кэтрин, которая жила в Остине, штат Техас. Казалось, она по-настоящему рада слышать меня, а я был рад услышать ее техасский выговор, этот высокий смех. Я хотел, чтобы она приехала ко мне в гости, я заплачу за билет в обе стороны. Мы съездим на бега, поедем на Малибу, мы… все, чего она пожелает.

– Но, Хэнк, разве у тебя нет подружки?

– Нет, никого. Я затворник.

– Но ты ведь всегда в стихах пишешь о женщинах.

– То в прошлом. Сейчас настоящее.

– А как же Лидия?

– Лидия?

– Да, ты же мне про нее рассказал.

– Что я тебе рассказал?

– Ты рассказал, как она избила двух других женщин. Ты и меня ей позволишь избить? Я ведь не очень большая, знаешь ли.

– Этого не будет. Она переехала в Феникс. Говорю тебе, Кэтрин, ты – самая исключительная женщина, которую я искал. Пожалуйста, верь мне.

– Мне надо будет договориться. Нужно, чтобы кто-то за моей кошкой присмотрел.

– Хорошо. Но знай одно: тут все чисто.

– Но, Хэнк, не забывай, что ты мне рассказывал о своих женщинах.

– Что рассказывал?

– Ты говорил: «Они всегда возвращаются».

– Это просто треп мужской.

– Я приеду, – сказала она. – Как только тут все улажу, забронирую билет и скажу тебе номер рейса.

Когда я был в Техасе, Кэтрин рассказала мне о своей жизни. Я был лишь третьим мужчиной, с которым она спала. Первыми были ее муж, один алкаш – звезда ипподрома, – и вот теперь буду я. Ее бывший, Арнольд, каким-то образом занимался шоу-бизнесом и искусством. Как у него получалось, я в точности не знал. Он постоянно подписывал контракты с рок-звездами, художниками и так далее. Бизнес его на 60 000 долларов погряз в долгах, но процветал. Одна из тех ситуаций, когда чем глубже в заднице, тем лучше живешь.

Не знаю, что случилось со звездой ипподрома. Наверное, просто сбежал. А затем Арнольд подсел на кокаин. Кокс изменил его в одночасье. Кэтрин говорила, что перестала его узнавать. Сущий ужас. На «скорой помощи» – в больницу. А на следующее утро он сидел в конторе как ни в чем не бывало. Потом на сцену вышла Джоанна Дувр. Высокая статная полумиллионерша. Образованная и полоумная. Они с Арнольдом начали делать бизнес вместе. Джоанна Дувр торговала искусством, как некоторые торгуют кукурузными фьючерсами. Она открывала неизвестных художников на пути к славе, по дешевке скупала их работы и продавала втридорога после того, как их признавали. У нее был на такое глаз. И великолепное 6-футовое тело. Она начала видеться с Арнольдом чаще. Однажды вечером Джоанна заехала за ним, облаченная в дорогое вечернее платье в обтяжку. Тогда Кэтрин поняла, что для Джоанны и впрямь главное – взять быка за рога. И вот после этого, куда бы Арнольд с Джоанной ни выезжали, Кэтрин ехала с ними. Они были трио. У Арнольда был очень низкий позыв к сексу, и Кэтрин волновало не это. Она беспокоилась о бизнесе. Затем Джоанна выпала из кадра, а Арнольд влез в кокс еще глубже. «Скорую» вызывали все чаще. Кэтрин в конце концов развелась с ним. Но они по-прежнему встречались. Каждое утро в 10.30 она привозила в контору кофе для всех сотрудников, и Арнольд включил ее в штат. Это позволило ей сохранить за собой дом. Там они с Арнольдом время от времени ужинали, но никакого секса. И все же – он в ней нуждался, она его опекала. Помимо этого, Кэтрин верила в здоровую пищу и из мяса признавала только курицу и рыбу. Прекрасная женщина.

33

Через день или два около часу дня мне в дверь постучали. На крыльце стоял художник, Монти Рифф, – так он меня известил, во всяком случае. Еще он сообщил, что я, бывало, надирался с ним вместе, когда жил на авеню Делонгпре.

– Я вас не помню, – сказал я.

– Меня Ди Ди привозила.

– А, правда? Ну заходите. – У Монти с собой была полудюжина пива и высокая статная женщина.

– Это Джоанна Дувр, – представил он.

– Я не попала на ваши чтения в Хьюстоне, – сказала она.

– Лора Стэнли мне про вас рассказала, – ответил я.

– Вы ее знаете?

– Да. Но я переименовал ее в Кэтрин, в честь Кэтрин Хепберн.

– Вы ее в самом деле знаете?

– И довольно неплохо.

– Насколько неплохо?

– Через день-два она прилетает ко мне в гости.

– В самом деле?

– Да.

Мы допили полудюжину, и я вышел прикупить еще. Когда я вернулся, Монти уже свалил. Джоанна сказала, что у него встреча. Мы заговорили о живописи, и я вытащил кое-что свое. Она взглянула и решила, что парочку, пожалуй, купит.

– Сколько? – спросила она.

– Ну, сорок долларов за маленькую и шестьдесят за большую.

Джоанна выписала мне чек на сто долларов. Затем сказала:

– Я хочу, чтобы ты со мною жил.

– Что? Это довольно неожиданно.

– Оно того стоит. У меня есть кое-какие деньги. Только не спрашивай, сколько. Я даже придумала, почему нам следует жить вместе. Хочешь, скажу?

– Нет.

– Во-первых, если бы мы жили вместе, я бы взяла тебя в Париж.

– Ненавижу ездить.

– Я бы показала тебе такой Париж, который бы тебе точно понравился.

– Дай подумать.

Я наклонился и поцеловал ее. Потом поцеловал еще раз, чуть дольше.

– Блядь, – сказал я, – пошли в постель.

– Ладно, – ответила Джоанна Дувр.

Мы разделись и завалились. В ней было 6 футов росту. До этого у меня бывали только маленькие женщины. А тут странно – докуда ни дотянись, там еще и еще. Мы разогрелись. Я подарил ей 3 или 4 минуты орального секса, затем оседлал. Она была хороша – она в самом деле была хороша. Мы подмылись, оделись, и она повезла меня ужинать в Малибу. Рассказала, что живет в Галвестоне, Техас. Оставила номер телефона, адрес и сказала, чтобы я приезжал. Я ответил, что приеду. Она сказала, что насчет Парижа и всего остального она серьезно. Хорошая поебка была, и ужин тоже отличный.

34

На следующий день позвонила Кэтрин. Она сказала, что уже взяла билеты и прилетает в Лос-Анджелес-Международный в пятницу в 2.30 дня.

– Кэтрин, – промямлил я, – я должен тебе кое-что сказать.

– Хэнк, ты что – не хочешь меня видеть?

– Я никого так не хочу видеть, как тебя.

– Тогда в чем же дело?

– Ну, ты знаешь Джоанну Дувр…

– Джоанну Дувр?

– Ту… ну, сама понимаешь… твой муж…

– Что там с ней, Хэнк?

– Ну, она ко мне приезжала.

– В смысле, приезжала к тебе домой?

– Да.

– И что?

– Мы поговорили. Она купила две мои картины.

– Что-то еще произошло?

– Д-Да.

Кэтрин замолчала. Потом произнесла:

– Хэнк, я не знаю, хочется ли мне теперь тебя видеть.

– Я понимаю. Послушай, давай ты все обдумаешь и перезвонишь мне? Прости, Кэтрин. Мне жаль, что так случилось. Вот все, что я могу сказать.

Она повесила трубку. Не перезвонит, подумал я. Лучшая женщина, которую я встретил, – и так облажаться. Я достоин разгрома, я заслужил подохнуть в одиночестве в психушке.

Я сидел у телефона. Читал газету – спортивный раздел, финансовый раздел, комиксы. Телефон зазвонил. Кэтрин.

– НА ХУЙ Джоанну Дувр! – засмеялась она. Я ни разу не слышал, чтобы Кэтрин так выражалась.

– Так ты приезжаешь?

– Да. Ты записал время?

– Я все записал. Я там буду.

Мы попрощались. Кэтрин приезжает, приезжает на неделю, по крайней мере, – с этим лицом, телом, с этими волосами, глазами, смехом…

35

Я вышел из бара и взглянул на табло. Самолет прилетает вовремя. Кэтрин уже в воздухе и приближается ко мне. Я сел и стал ждать. Напротив сидела ухоженная баба, читала книжку. Платье задралось на бедрах, оголив весь фланг, всю ногу, упакованную в нейлон. Зачем она так это подчеркивает? У меня с собой была газета, и я посматривал поверх листа бабе под платье. Великие бедра. Кому эти бедра достаются? Как придурок, я заглядывал ей под юбку, но ничего не мог с собой поделать. Она сложена. Когда-то была маленькой девочкой, когда-нибудь умрет, но сейчас показывает мне свои ноги. Потаскуха чертова, я бы всунул ей сто раз, я бы всадил в нее 7-с-половиной дюймов пульсирующего пурпура! Она закинула одну ногу на другую, и платье заползло еще выше. Она подняла голову от книжки. Наши глаза встретились – я зексал поверх газеты. Ее лицо ничего не выражало. Она залезла в сумочку и вытащила пластинку жвачки, сняла обертку и положила жвачку в рот. Зеленую жвачку. Она жевала зеленую жвачку, а я наблюдал за ее ртом. Она не оправила юбку. Она знала, что я на нее смотрю. Я ничего не мог поделать. Я раскрыл бумажник и вытащил 2 пятидесятидолларовые купюры. Она подняла взгляд, увидела деньги, снова опустила глаза. Тут рядом со мной на лавку плюхнулся какой-то жирный мужик. Рожа багровая, массивный нос. И в тренировочном костюме, светло-коричневом тренировочном костюме. Он перднул. Дама поправила платье, а я сложил деньги обратно в бумажник. Хуй мой обмяк, я встал и направился к питьевому фонтанчику.

На стоянке снаружи самолет Кэтрин буксировали к рампе. Я стоял и ждал. Кэтрин, я тебя обожаю.

Кэтрин сошла с рампы, безупречная, с рыже-каштановыми волосами, стройное тело, голубое платье прямо льнет на ходу, белые туфельки, стройные аккуратные лодыжки – сама молодость. В белой шляпке с широкими полями, поля опущены как раз на сколько надо. Глаза ее глядели из-под полей, огромные, карие, веселые. В ней был класс. Она б ни за что не стала оголять зад в зале ожидания аэропорта.

И стоял я – 225 фунтов, замороченный и по жизни потерянный, короткие ноги, обезьянье тулово, одна грудь и никакой шеи, слишком здоровая башка, мутные глаза, нечесаный, 6 футов ублюдка в ожидании ее.

Кэтрин пошла ко мне. Эти длинные чистые рыже-каштановые волосы. Техасские женщины такие расслабленные, такие естественные. Я поцеловал ее и спросил про багаж. Предложил подождать в баре. На официантках были коротенькие красные платьица, из-под которых выглядывали оборки белых панталончиков. Низкие вырезы на платьях, чтобы груди видеть. Они зарабатывали свое жалованье, зарабатывали свои чаевые, всё до цента. Шили в пригородах и ненавидели мужиков. Шили со своими матерями и братьями и влюблялись в своих психиатров. Мы допили и пошли забирать багаж. Какие-то мужики пытались поймать ее взгляд, но она держалась поближе ко мне, взяв меня под руку. Очень немногие красивые женщины стремятся показать на людях, что они кому-то принадлежат. Я знал их достаточно, чтобы это понимать. Я принимал их, какие они есть, а любовь приходила трудно и очень редко. А когда все же приходила, то хрен знает почему. Устаешь сдерживать любовь и отпускаешь – потому что ей нужно к кому-то прийти. После этого, как правило, и начинаются все беды.

У меня Кэтрин открыла чемодан и достала пару резиновых перчаток. Рассмеялась.

– Что это? – спросил я.

– Дарлина – моя лучшая подруга – увидела, как я собираюсь, и говорит: «Ты что это делаешь?» А я говорю: «Я никогда не видела, как Хэнк живет, но знаю, что прежде, чем смогу готовить там, жить и спать, мне придется все вычистить!»

И Кэтрин засмеялась своим счастливым техасским смехом. Скрылась в ванной, надела джинсы и оранжевую блузку, вышла босиком и пропала в кухне, прихватив перчатки.

Я тоже зашел в ванную и переоделся. Я решил, что, если нагрянет Лидия, ни за что не позволю ей тронуть Кэтрин. Лидия? Где она? Что она делает?

Я послал маленькую молитву богам, оберегавшим меня: пожалуйста, держите Лидию подальше. Пусть сосет рога ковбоям и пляшет до 3 ночи – но, пожалуйста, держите ее подальше…

Когда я вышел, Кэтрин на коленках отскребала двухлетний слой грязи с пола моей кухни.

– Кэтрин, – сказал я, – рванули-ка лучше в город. Поехали поужинаем. Не с этого начинать надо.

– Ладно, Хэнк, но сначала нужно разобраться с полом. А после этого поедем.

Я сел и стал ждать. Потом она вышла, а я сидел в кресле и ждал. Она склонилась и поцеловала меня, смеясь:

– Ты в самом деле грязный старик! – И вошла в спальню.

Я снова был влюблен, я был в беде…

36

После ужина мы вернулись и поговорили. Она была маньяком здоровой пищи и не ела никакого мяса, кроме курицы и рыбы. Ей это шло на пользу.

– Хэнк, – сказала она, – завтра я вычищу твою ванную.

– Хорошо, – ответил я из-за стакана.

– И я каждый день должна делать упражнения. Тебя это не будет беспокоить?

– Нет-нет.

– А ты сможешь писать, если я тут суету разведу?

– Без проблем.

– Я могу уходить гулять.

– Нет, одна не ходи – в этом районе, по крайней мере.

– Я не хочу мешать, когда ты пишешь.

– Я все равно бросить писать не смогу, это симптом безумия.

Кэтрин подошла и села ко мне на тахту. Скорее девочка, чем женщина. Я отставил стакан и поцеловал ее, долгим медленным поцелуем. Губы ее были прохладны и мягки. Ее длинные рыже-каштановые волосы сильно смущали меня. Я отодвинулся и налил себе еще. Она меня обескураживала. Я привык к порочным пьяным девкам.

Мы поговорили еще часок.

– Пойдем спать, – сказал я ей, – я устал.

– Прекрасно. Только сначала я приготовлюсь, – ответила она.

Я сидел и пил. Мне требовалось выпить больше. Она была чересчур.

– Хэнк, – позвала она, – я уже легла.

– Хорошо.

Я зашел в ванную и разделся, почистил зубы, вымыл лицо и руки. Она приехала аж из самого Техаса, думал я, прилетела на самолете только ради того, чтоб увидеть меня, и теперь лежит в моей постели, ждет.

У меня пижамы не было. Я пошел к кровати. Кэтрин лежала в ночнушке.

– Хэнк, – сказала она, – у нас осталось еще дней шесть, пока это безопасно, а потом надо будет придумать что-нибудь.

Я лег к ней в постель. Маленькая девочка-женщина была готова. Я привлек ее к себе. Удача снова со мной, боги улыбались. Поцелуи стали жестче. Я положил ее руку на свой хрен, а потом задрал ей ночнушку. Начал заигрывать с ее пиздой. У Кэтрин – пизда? Клитор высунулся, и я нежно к нему прикоснулся, потом еще и еще. Наконец, взгромоздился. Хуй мой вошел до половины. Там было очень узко. Я подвигал им взад и вперед, затем толкнул. Остаток скользнул внутрь. Упоительно. Она стиснула меня. Я двигался, а хватка ее не ослабевала. Я пытался сдержать себя. Перестал качать и переждал, остывая. Поцеловал ее, раздвигая ей рот, всосавшись в верхнюю губу. Я видел, как волосы ее разметались по всей подушке. Затем бросил попытки ублажить и просто еб, яростно в нее врываясь. Похоже на убийство. Наплевать: мой хуй охуел. Эти волосы, это юное и прекрасное лицо. Как дрючить Деву Марию. Я кончил. Я кончил ей внутрь, в агонии, чувствуя, как моя сперма входит ей в тело, девочка беззащитна, а я извергал свое семя в самую глубинную ее сердцевину – тела и души – снова и снова…

Потом мы заснули. Вернее, Кэтрин заснула. Я обнимал ее сзади. Впервые я подумал о женитьбе. Я знал, что, конечно, где-то в ней есть недостатки, их пока не видно. Начало отношений – всегда самое легкое. Уже после начинают спадать покровы, и это никогда не кончается. И все же – я думал о женитьбе. Я думал о доме, о кошке с собакой, о походах за покупками в супермаркеты. У Генри Чинаски ехала крыша. И ему было до балды.

Наконец я уснул. Когда я проснулся утром, Кэтрин сидела на краю кровати, расчесывая ярды рыже-каштановых волос. Ее большие темные глаза смотрели на меня, когда я проснулся.

– Привет, Кэтрин, – сказал я, – ты выйдешь за меня?

– Не надо, пожалуйста, – ответила она, – я этого не люблю.

– Я серьезно.

– Да ну тебя на хер, Хэнк!

– Что?

– Я сказала «на хер», и, если ты будешь продолжать в том же духе, я сажусь на первый же самолет домой.

– Ладно.

– Хэнк? – Ну?

Я взглянул на Кэтрин. Она продолжала расчесываться. Ее большие карие глаза были устремлены на меня, и она улыбалась. Она сказала:

– Это просто секс, Хэнк, просто секс!

И рассмеялась. Смех не был язвительным, он был радостным. Она расчесывала волосы, а я обхватил ее рукой за талию и ткнулся головой ей в бедро. Я уже ни в чем не был уверен.