Текст книги "Калифорнийский квартет (сборник)"

52

Гитлер вел победоносную войну в Европе. Большинство студентов не интересовались политикой, зато преподаватели – поголовно. Почти все они были левыми и антифашистами. Кажется, среди наших преподавателей правые взгляды разделял только мистер Глэсглоу с кафедры экономики, и то он очень осторожничал и скрывал это.

Среди интеллигенции было популярным и престижным отправляться на войну с Германией из идейных соображений – дабы остановить распространение фашизма. Что до меня, то я не желал воевать за ту жизнь, которую имел, а тем более за ту, которая меня ожидала в будущем. Я не считал, что обладаю Свободой. У меня вообще ничего не было. И я даже подозревал, что при Гитлере у меня под рукой всегда была бы смачная жопа и деньжат побольше, чем карманный доллар в неделю. Так что, насколько я мог рассуждать здраво, биться мне было не за что. К тому же я родился в Германии, и некая лояльность к этому государству с моей стороны была естественной. Меня возмущало, когда я видел, как всех немцев, всю нацию поголовно, старались представить монстрами и идиотами. В кинотеатрах пленку с хроникой крутили на повышенной скорости, чтобы Гитлер и Муссолини выглядели истериками и сумасшедшими. И еще, поскольку все преподаватели были настроены против Германии, я лично не мог просто так взять и с ними согласиться. По причине полного отчуждения и природного упрямства я решил противопоставить себя их взглядам. «Майн кампф» я никогда не читал и не имел никакого желания. Гитлер для меня был просто еще один диктатор с той лишь разницей, что вместо лекций за обеденным столом он, скорее всего, вышиб бы мне мозги и публично вырвал с корнем яйца, если бы я не пошел воевать.

Порой, когда преподаватели часами живописали нам ужасы нацизма (слово «нацизм» велено было писать с маленькой буквы даже в начале предложения) и фашизма, я вскакивал и выдавал что-нибудь наподобие:

– Вопрос выживания человеческой расы целиком и полностью зависит от того, сможет ли она создать строгую селекционную систему!

Я имел в виду: тотальный контроль сношений – кто и с кем. Правда, только я знал весь глубокий смысл своих слов. Зато оскорблялись все.

Понятия не имею, где я нахватался такой дряни.

– Одной из неудач Демократии является то, что большинство голосов обеспечивает нам общего лидера, который потом и приводит общество к тотальной апатии и предсказуемости!

Я исключал всякие прямые ссылки на евреев и черных, которые ничего плохого мне не делали. Все мои беды исходили от белых соплеменников. Так что я не был истинным нацистом по темпераменту или по собственному выбору; этому способствовали наши учителя своей заурядностью, стандартным мышлением и предубеждением ко всему немецкому. Я где-то читал, что, если человек по-настоящему не верит или до конца не осознает то, за что ратует, у него получается это гораздо убедительней. Мое фиглярство давало мне значительное преимущество перед учителями.

«Обучить гужевую лошадь скачкам можно, но вы не получите от нее потомства, которое наследует новые качества и разовьет их, став еще быстрее и выносливее. Новая господствующая раса будет развиваться только при условии сохранения чистоты крови!»

«Нет хороших или плохих войн. Единственная плохая вещь в войне – это поражение. Все войны проходили под флагом борьбы за так называемое Правое Дело с обеих сторон. Но только победившее “дело” становилось исторической Истиной. Не важно, кто прав, кто виноват, а важно, у кого способнее полководцы и сильнее армия!»

Я влюбился в эту роль и играл ее вдохновенно.

Естественно, я понимал, что мое поведение все меньше и меньше оставляет мне шансов на отношения с девицами. Но они и так никогда не превышали нуля. Дикие речи и агрессивное поведение создавали вокруг меня полный вакуум, и одиночество, в котором я пребывал в университетском городке, было тому подтверждением. Но вскоре оказалось, что это не совсем так. Были и такие, кто прислушивался к моей ахинее. Однажды я шел на занятия по современной истории и услышал, что за мной по пятам кто-то идет. Я терпеть не мог, когда за спиной у меня кто-то был, тем более близко. Не останавливаясь, я обернулся. Меня преследовал президент студенческой организации Бойд Тейлор. Он был очень популярен среди студентов, единственный человек в истории колледжа, который избирался президентом дважды.

– Эй, Чинаски, я хочу поговорить с тобой.

Меня никогда не интересовал Бойд – типичный представитель респектабельной американской молодежи с гарантированным будущим. Всегда одет должным образом, раскован, уравновешен, зализан, каждый волосок в его черных усиках подогнан к волоску. Что так привлекало в нем студенческую организацию, я понятия не имел. Он пристроился рядом.

– Не боишься подмочить репутацию, Бойд, если тебя увидят в моей компании?

– Я позабочусь о своей репутации.

– Ну хорошо. В чем дело?

– Чинаски, это останется между нами, договорились?

– Договорились.

– Знаешь, я не верю в то, что ты говоришь и что делаешь.

– Ну и?

– Но я хочу, чтобы ты знал: если вы победите и у нас, и в Европе, я с удовольствием приму вашу сторону.

Все, что я мог, это рассмеяться ему в лицо.

Он еще долго смотрел мне вслед. Никогда не доверяйте человеку с холеными усиками…

Были у меня и немногие последователи. Выходя из класса Современной истории, я наткнулся на Плешивого. Он стоял с парнем высотой в пять футов и в три фута шириной. Необычно круглая голова с еле заметными ушами росла у этого парня прямо из могучих плеч. Волосы коротко стрижены. Глаза как горошины. И тонкие мокрые губы.

«Ебаный в рот, – подумал я, – убийца!»

– ПРИВЕТ, ХЭНК! – заголосил Плешивый.

– Я думал, мы в разводе, Ла Кросс.

– Брось! Нас ждут великие дела!

Господи! И Плешивый туда же!

Почему идея господствующей расы привлекает только умственных и физических уродов?

– Познакомься, это Игорь Смирнов, – представил Плешивый громилу.

Мы сошлись в рукопожатии. Смирнов крепко стиснул мою руку. В нем чувствовалась недюжинная сила.

– Отпусти, – предложил я, – или мне придется сломать твою отсутствующую шею!

Игорь отпустил.

– Я не верю мужикам, если у них слабое рукопожатие. Ты что, не можешь как следует пожать руку?

– Я ослаб за сегодня. На завтрак хлеб подгорел, а в обед я пролил свое шоколадное молоко.

– Что это он несет? – спросил Игорь у Плешивого.

– Не обращай внимания. Это у него такой стиль.

Игорь снова посмотрел на меня.

– Мой дед был белогвардейцем в России. Во время революции красные убили его. Я должен отомстить этим ублюдкам.

– Понимаю.

– Эй, Фенстер! – крикнул Плешивый проходившему мимо студенту.

Фенстера звали Боб, он подошел. Мы все обменялись рукопожатиями. Я снова не усердствовал. Я вообще не любил тискать руки. Боб сообщил, что где-то в Глендейле состоится сбор членов партии «Америка для американцев». Он являлся представителем от нашего колледжа. Когда Боб ушел, Плешивый прошептал мне на ухо:

– Они – нацисты!

Мы договорились встретиться у дома Плешивого. Игорь приехал на машине, с собой у него был галлон рома. Мы забрались на заднее сиденье. Игорь рванул, и мы пустили бутыль по кругу. Русский вел машину как танк, прямо на красный свет. Люди сигналили и давили на тормоза, а потомок белогвардейца наводил на них черный пистолет – муляж.

– Слышь, Игорь, покажи Хэнку свой пистолет, – попросил Плешивый.

Игорь передал мне подделку. Я осмотрел.

– Класс! – сказал Плешивый. – Он вырезал его из дерева и покрыл черной мастикой. Выглядит как настоящий, правда?

– Да, – согласился я. – Он даже дырку просверлил в стволе. Здорово, – сказал я Игорю, возвращая его игрушку.

Отхлебнув рому, я отдал бутылку Плешивому. Он посмотрел на меня и гаркнул:

– Хайль Гитлер!

Мы прибыли последними. Это был большой красивый дом. У входа нас встретил улыбчивый жирный парень по имени Ларри Кирни. Похоже, единственное, чем ему доводилось заниматься в своей жизни, это пожирать жареные каштаны. Впрочем, родители его производили приятное впечатление. Мы проследовали за Ларри по всему огромному дому, затем стали спускаться по темной лестнице. Я ничего не видел, кроме плеч и головы Кирни. Что и говорить, парень был откормлен на славу, да и выглядел умнее, чем Плешивый, Игорь, да и я. Может, здесь я почерпну что-нибудь полезное?

Мы оказались в подвале. Там уже был Фенстер – он кивнул нам – и еще семь неизвестных мне личностей. Ларри прошел к столу, который стоял на возвышающейся платформе, а мы расселись на свободные стулья. Ларри встал у стола; за его спиной, на стене, висел огромный американский флаг. Ларри вытянулся и произнес:

– Сейчас мы поклянемся в верности на флаге Соединенных Штатов Америки!

«Бог ты мой, – подумалось мне, – я не туда попал!»

Мы встали и поклялись, но после слов: «Клянусь в верности…» я остановился. Не хотел я никому клясться.

Мы сели, и Ларри стал вещать. Он объяснил, что поскольку это было наше первое собрание, то председательствовать будет он. После двух-трех встреч, когда мы узнаем друг друга поближе, председателя можно будет переизбрать, если мы захотим. Ну а пока…

– Здесь, в Америке, есть два явления, угрожающих нашей свободе. Это – коммунистический бич и засилье черных. Чаще всего они действуют рука об руку. Мы, истинные американцы, будем собираться здесь, чтобы противостоять бичу коммунизма и «черной» опасности. Дело дошло до того, что ни одна приличная белая девушка не может пройти по улице, чтобы к ней не пристал черный самец!

– Мы будем их убивать! – вскочил Игорь.

– Коммунисты хотят поделить наши капиталы, которые зачинали наши предки и которые приумножают наши отцы. Они хотят раздать наши деньги черным, гомосексуалистам, бродягам, убийцам и попрошайкам, которые шныряют по нашим улицам!

– Мы перебьем их!

– Их нужно остановить.

– Мы будем вооружаться!

– Да, мы будем вооружаться! Мы будем собираться здесь и разработаем генеральный план спасения Америки!

Заговорщики воодушевились. Двое или трое прокричали: «Хайль Гитлер!» Наконец настало время всем познакомиться поближе.

Ларри выставил холодное пиво, мы стояли маленькими группами и трепались. Ничего значительного сказано не было, за исключением того, что мы пришли к общему соглашению о необходимости практических занятий военным делом, дабы свободно владеть оружием, когда наступит решающий момент.

На обратном пути мы заехали к Игорю, его родителей дома не было. Он достал сковородку, бросил на нее четыре куска масла и поставил на плиту. Затем вылил ром в большую кружку и тоже стал подогревать.

– Вот что пьют настоящие мужики, – сказал он и посмотрел на Плешивого. – Ты мужик, Плешивый?

Плешивый был уже пьян. Он стоял по стойке «смирно», руки по швам.

– ДА, Я МУЖИК! – прокричал бедолага и заплакал.

Слезы текли градом, а он все твердил:

– Я МУЖИК! ХАЙЛЬ ГИТЛЕР!

Игорь взглянул на меня.

– А ты?

– Не знаю. Ром готов?

– Не нравишься ты мне. Я не верю, что ты из наших. Может, ты шпион? Вражеский агент?

– Нет.

– Значит, ты наш?

– Черт его знает. Только в одном я уверен на все сто.

– В чем?

– В том, что ты мне тоже не нравишься. По-моему, ром готов?

– Видишь? – сказал Плешивый Игорю. – Я же говорил тебе, что он кремень!

– Посмотрим, выдержит ли этот кремень до конца вечера, – ответил Игорь и вылил растопившееся масло в закипевший ром.

Выключив огонь, он тщательно размешал варево. Да, он не нравился мне, но в то же время отличался от других, и это меня интриговало. Тем временем Игорь достал три чашки – огромные, голубые, с русскими надписями – и разлил по ним свой маслянистый ром.

– Ну что ж, – сказал он, поднимая чашку, – выпьем!

– Давно пора, – отозвался я, взял свою и заглотил содержимое – пойло было очень горячим и вонючим.

Я посмотрел на Игоря. Он поглощал свое варево мелкими глотками, и золотистые капельки масла собирались в уголках его дурацкого рта. Глаза-горошинки над краями кружки косились на Плешивого. А тот стоял и таращился на оставшуюся чашку, предназначенную для него. Я уже давно знал, что Плешивый не питает настоящей любви к выпивке.

– Пей! – гаркнул Игорь, расправившись со своей порцией.

– Да-да, Игорь, я сейчас… – промямлил Плешивый и поднял голубую чашку.

Для него это было трудное испытание – слишком горячо и чересчур противно. Половина напитка прошла мимо рта и по подбородку стекала на рубашку, а пустая кружка выскочила из рук и грохнулась на пол.

Придвинувшись вплотную, Игорь сказал бедолаге:

– Ты не мужик!

– Я МУЖИК, ИГОРЬ! МУЖИК!

– ВРЕШЬ! – заорал Игорь и влепил ему пощечину.

Плешивый отвернулся, но Игорь ударом по другой щеке вернул его голову на место. Плешивый вытянулся по стойке «смирно» и прошептал:

– Я… мужик…

Игорь не отступал от него:

– Я сделаю из тебя мужика!

– Ладно, – вмешался я, – оставь его в покое.

Игорь вышел из комнаты, а я налил себе еще умасленного рому – гадость совершеннейшая, но альтернативы не было.

Вернулся Игорь, в руках у него поблескивал настоящий шестизарядный револьвер.

– Сейчас будем играть в русскую рулетку, – объявил потомок белоэмигранта.

– Пошел ты, – сказал я.

– Я буду играть, Игорь, – завопил Плешивый. – Я играю! Я мужик!

– Хорошо, – усмехнулся Игорь, – здесь один патрон. – Он крутанул барабан и протянул револьвер Плешивому.

– Я мужчина… я настоящий мужчина, – бормотал пьяный Ла Кросс, взял револьвер и приставил дуло к виску. – Я докажу.

Он снова заплакал.

– Я сделаю… я мужик… – твердил Плешивый, но дуло соскользнуло с его виска, и тогда он спустил курок. Послышался щелчок.

Игорь забрал у него револьвер, снова прокрутил барабан и передал оружие мне.

– Сначала ты, – предложил я.

Игорь опять прокрутил барабан, вскинул револьвер вверх и посмотрел в патронник на свет. Затем он приставил дуло к виску и спустил курок. Щелчок.

– Лажа, – сказал я. – Ты проверил, где был патрон.

Игорь в очередной раз прокрутил барабан и протянул револьвер мне.

– Твоя очередь.

– Убери эту дрянь, – отмахнулся я и пошел к плите, чтобы еще плеснуть себе рому.

Не успел я сделать и шаг, как сзади раздался выстрел. Я обернулся. В полу возле моей ноги чернела дырка.

– Игорь, еще раз направишь на меня эту штуку, я тебя кончу.

– Да?

– Да.

Улыбаясь, он начал медленно поднимать револьвер. Я ждал. Но он не стал продолжать. Было уже поздно, и Игорь повез нас домой. Но по пути мы завернули в Вестлейк-парк, подкатили к озеру и взяли напрокат лодку. Нам вздумалось прикончить оставшийся ром на воде. Когда бутылка опустела, Игорь достал револьвер и прострелил дно в нескольких местах. Мы были ярдах в сорока от берега и терпели бедствие. Пришлось добираться вплавь…

Когда я наконец добрался до дома, была глубокая ночь. Воспользовавшись окном, я пробрался в свою комнату, разделся и лег в постель. По всему дому разносился храп отца.

53

Я возвращался домой налегке по Вествью-Хилл. Книг с собой я никогда не носил, экзамены сдавал, только слушая лекции и анализируя ответы других. Зубрежкой перед экзаменами я не занимался. На твердую «С» я всегда мог рассчитывать.

Спускаясь с холма, я прошел сквозь гигантскую паутину. Я всегда это делал. Потом, сдирая с себя липкие волокна, искал паука. Когда находил – жирную черную тварь, – добивал каблуком. Наверняка все пауки в округе меня ненавидели. Когда я спущусь в ад, буду растерзан ими.

Вся моя нелепая жизнь в этом районе состояла из борьбы с паутиной, черными пауками и своим отцом. Меня угнетала эта вечно мрачная атмосфера проклятия. Даже погода казалась оскорбительной и злобной. Или всю неделю от начала до конца стояло невыносимое пекло, или лил проливной дождь пять-шесть дней кряду. Вода заливала газоны и врывалась в дома. Тот, кто разрабатывал дренажную систему и, вероятно, неплохо заработал на этом, просто не знал о таком норовистом характере местной природы.

Мои личные дела оставались все так же плохи и беспросветны, что и раньше. Можно сказать, они были такими с дня рождения. С одной лишь разницей – теперь я мог время от времени выпивать, хотя и не столько, сколько хотелось бы. Выпивка помогала мне хотя бы на время избавиться от чувства вечной растерянности и абсолютной ненужности. Все, к чему бы я ни прикасался, казалось мне пошлым и пустым. Ничего не интересовало, совершенно. Люди выглядели ограниченными в своей осторожности и щепетильной сосредоточенности на повседневных делах. И мне предстоит жить с этими уебищами всю оставшуюся жизнь, думал я. Господи, какое скопище ног, рук, подмышек, ртов, хуев, пизд и жоп. Они срут, ссут, болтают, и все они не стоят кучи лошадиного навоза. Девушки выглядели привлекательными, но только на расстоянии. Солнце просвечивало сквозь их легкие платья и радужно сияло в волосах. Но стоило только приблизиться к ним и прислушаться к их мыслям, лавиной сыплющимся из незакрывающихся ртов, как мне хотелось немедленно вырыть себе нору где-нибудь под холмом и спрятаться там с автоматом. Я не сомневался в том, что не способен на счастливый брак, что у меня никогда не будет детей. Да о чем говорить, если я даже не мог заполучить работу судомоя.

Может быть, мне заделаться грабителем банков? Такая же мура, только с выстрелами, дымом и погонями. Но человек должен делать выбор, и на это у него всего один патрон. Почему бы не мойщиком окон?

Я закурил сигарету и пошел дальше вниз по склону холма. Неужели я был единственным человеком, которого терзало его беспросветное будущее?

И тут я увидел еще одного черного паука. Его паутина находилась прямо на уровне моего лица. Я взял сигарету и поднес огонек к жирной заднице. Огромная сеть задергалась, сотрясая ветви кустарника, на которых она была сплетена. Паук выпрыгнул из паутины и упал на тротуар. Трусливые убийцы, да вас тут целая банда! И я похоронил его под своим башмаком. Сто́ящий денек – удалось уничтожить двух пауков. Я нарушил естественный баланс в природе – теперь нас всех сожрут жуки и мухи.

Когда я подходил к подножию холма, чуть впереди меня в огромном кусте что-то зашевелилось. Меня поджидал король-паук. Я двинулся ему навстречу.

Из куста выпрыгнула моя мать и заголосила:

– Генри, Генри, не ходи домой, отец тебя убьет!

– С чего бы это? Я и сам могу оторвать ему голову.

– Нет, он в бешенстве, Генри! Не ходи домой, он тебя убьет! Я уже несколько часов тебя караулю!

Коричневые глаза матери, широко распахнутые от страха, были прекрасны.

– А что он делает дома так рано?

– У него разболелась голова, и он отпросился с обеда!

– А ты разве не работаешь? Я думал, что у тебя новая работа.

Недавно она получила работу домохозяйки.

– Он пришел и забрал меня. Он в бешенстве! Хочет тебя убить!

– Не беспокойся, мам. Если он полезет на меня, я надеру ему задницу, как мальчишке, обещаю тебе.

– Генри, он нашел твои рассказы и прочитал их!

– Его никто не просил это делать.

– Он нашел их в комоде! Он стал читать и прочитал все!

У меня было написано десять или двенадцать рассказов.

Дайте человеку пишущую машинку, и он станет писателем. Я спрятал свои произведения под бумажную обивку в ящике для нижнего белья.

– Ну что ж, – сказал я, – старик повсюду сует свой нос, пора прищемить ему кончик.

– Он обещал тебя убить! Он сказал, что его сын не может писать такую гадость и жить с ним под одной крышей!

Я взял ее за руки и сказал:

– Мам, пойдем домой, а там видно будет, что он сделает…

– Генри, он выбросил на газон всю твою одежду, даже грязную! И печатную машинку выбросил, и чемодан, и твои рассказы!

– Рассказы?

– Да, в первую очередь…

– Я убью его!

Я отстранил мать с дороги и пошел через 21-ю к Лонгвуд-авеню. Мать семенила сзади.

– Генри, Генри, не ходи туда. – Бедная женщина схватила меня сзади за рубашку. – Генри, умоляю, сними себе где-нибудь комнату! У меня есть десять долларов! Возьми деньги и уходи!

Я остановился. Мать протянула мне десятку.

– Перестань, мам. Сейчас я с ним разберусь.

– Генри, возьми деньги! Ради меня. Ну, сделай это ради своей матери!

Я не выдержал.

– Ну хорошо… – Взял деньги и положил в карман. – Спасибо, мам, это приличная сумма.

– Пустяки, – сказала она. – Я люблю тебя, Генри, но ты должен уйти. – И побежала впереди меня.

Когда я подошел к дому, то увидел интересную картину: все мои вещи были разбросаны по газону – одежда грязная и чистая, открытый чемодан с носками, трусами, пижамой и старым халатом – куча хлама на газоне и на тротуаре. Ветер разнес повсюду страницы моей рукописи, они были даже в сточной канаве.

Мать забежала на веранду и вошла в дом, а я крикнул ей вслед, чтобы отец мог слышать:

– СКАЖИ, ПУСТЬ ОН ВЫЙДЕТ, И Я ОТОРВУ ЕМУ ЕГО БЕЗМОЗГЛУЮ ГОЛОВУ!

Первым делом я занялся своей рукописью. Это был удар ниже пояса. Единственная вещь, которую он не имел права трогать. Собрав все страницы и в сточной канаве, и на газоне, и на улице, я почувствовал облегчение. Я поместил стопку в чемодан и сверху придавил ботинками, теперь нужно было спасать машинку. Она вылетела из своего чехла, но вроде бы не сломалась. Убрав машинку в чехол, я осмотрел разбросанное повсюду шмотье. Оставив всю грязную одежду и пижаму на газоне, я закрыл чемодан, взял его в одну руку, машинку – в другую и пошел прочь. Из-за занавесок за мной следили два лица. Но как только я поднялся по Лонгвуд, пересек 21-ю и вышел на Вествью-Хилл, то мигом забыл обо всем. Я не чувствовал себя как-то иначе, чем обычно. Не было ни особого воодушевления, ни необычной подавленности; все происшедшее казалось логическим продолжением. Я собирался дождаться трамвая «W», купить билет и отправиться куда-нибудь в центр.