Текст книги "Калифорнийский квартет (сборник)"

56

В окне одного из доходных домов висело объявление о сдаче жилья. Я попросил таксиста остановить машину, рассчитался, вышел, поднялся на крыльцо и позвонил. Один глаз у меня заплыл и был совершенно черный, над другим сочилась рассеченная бровь, нос распух, губы вздулись. Левое ухо побагровело, и каждое прикосновение к нему отдавалось по всему телу электрическим разрядом.

Дверь открыл старик в нижней рубашке, весь перед которой был заляпан соусом чили. Лицо не брито, седые волосы не причесаны. Он попыхивал обслюнявленной и довольно вонючей сигаретой.

– Вы хозяин? – спросил я.

– Ну.

– Мне нужна комната.

– А ты работаешь?

– Я писатель.

– Что-то не похож ты на писателя.

– А как должен выглядеть писатель?

Он помолчал и ответил:

– Два с полтиной в неделю.

– Можно посмотреть?

Старик отрыгнул и сказал:

– Иди за мной…

Мы шли по длинному коридору. Половика на полу не было. Половицы скрипели и прогибались. Из одной комнаты послышался мужской голос:

– Соси, тварь, тебе говорят!

– Три доллара, – отвечал женский голос.

– Три доллара? Да я тебе сейчас кишки выпущу!

Посыпались удары. Женщина завизжала. Мы прошли мимо.

– Комната находится в заднем флигеле, – пояснял старик, – но ты можешь пользоваться ванной комнатой в доме.

В заднем дворе стояла лачуга с четырьмя дверьми. Хозяин подошел к двери с номером 3 и открыл ее. Мы вошли. Щелкнул выключатель. Комнату освещала маленькая лампочка без плафона. Я увидел раскладушку с одеялом, маленький комод и крошечную тумбочку. На тумбочке стояла плитка.

– У тебя здесь будет плитка, – похвастался старик.

– Это здорово.

– Два пятьдесят вперед.

Я расплатился.

– Расписку получишь утром.

– Хорошо.

– Как твое имя?

– Чинаски.

– А я Коннорс.

Он снял ключ с кольца и отдал мне.

– У нас тут тихое место. Понятно?

– Что уж тут непонятного.

Я закрыл за стариком дверь и присел на раскладушку. На самом деле в комнате было довольно чисто. Ну что ж – неплохо. Я встал, вышел из комнаты, запер дверь и через задний двор выбрался в проулок.

Не надо было мне говорить старику свое настоящее имя, думал я. А вдруг я зашиб насмерть того филиппинца на Темпл-стрит?

Чтобы попасть на улицу, нужно было спуститься по длинной деревянной лестнице, которая проходила вдоль отвесной скалы. Довольно романтичное местечко. Я спустился, прошелся до ближайшей винной лавки и купил две бутылки вина. Чтобы утолить голод, я взял большой пакет картофельных чипсов.

Вернувшись в свою комнату, я разделся, забрался на раскладушку, закурил и налил вина. Чувствовал я себя хорошо. Кругом было тихо. Даже из соседних комнат не доносилось ни звука. Захотелось отлить. Я надел штаны, вышел во двор и поссал за флигелем. Отсюда мне был виден почти весь город. Лос-Анджелес – хорошее место, здесь обитает много бедных людей и не составляет большого труда затеряться среди них. Я вернулся на свою раскладушку и налил еще вина. Пока у человека есть вино и сигареты, он может многое вынести. Я осушил стакан и снова наполнил.

Может быть, мне удастся зарабатывать на жизнь своими пусть небольшими, но знаниями, так сказать, умственным трудом? Восьмичасовой рабочий день – это невыносимо, к тому же очень многие претендовали на неквалифицированную работу. И еще эта война, все говорили о войне в Европе. Меня не интересовала судьба мира, только своя личная. Что за блядство! Сначала родители контролируют каждый ваш шаг, затем, когда вы уже готовы вырваться из-под их опеки, другие хватают вас за горло, запихивают в военную форму и отсылают на бойню.

Вино было замечательное, и я выпил еще.

Война. Я девственник. Ну разве это вообразимо: жертвовать своей задницей ради каких-то безумцев, даже не познав женщину? У меня и личного автомобиля еще не было! Что я должен защищать? Других? Которые со мной рядом и срать бы не сели? Никакие жертвы не предотвратят новые войны.

Я хотел жить. Я мог бы, например, пить на спор или играть в карты. Наверняка осилил бы несколько ограблений. Я хотел только одного – чтобы меня оставили в покое.

Прикончив первую бутылку, я взялся за вторую.

Опростав половину, я отставил бутылку и лег. Моя первая ночь на новом месте удалась. Я уснул.

Разбудил меня звук вставляемого в замок ключа. Я поднялся и сел на раскладушке. Дверь открылась, и в темноту комнаты шагнул человек.

– ПОШЕЛ ОТСЮДА! – заорал я.

Он мигом выскочил. Я встал и захлопнул дверь, со двора доносились удаляющиеся шаги.

Такое частенько бывает. Люди снимают комнату, потом перестают платить, а ключи оставляют, чтобы тайком приходить и ночевать, если комната еще не занята, или обнести нового жильца. Но этот больше не вернется. Он понял, что здесь ему не светит.

Я залез на раскладушку и как следует выпил.

Что-то я слегка нервничал. Подумав, я решил обзавестись ножом.

Пропустив еще пару стаканчиков, я снова уснул.

57

Однажды, после урока английской литературы, миссис Кертис попросила меня остаться.

Она была примечательна своими длинными ногами и милой шепелявостью. Этот странный тандем – ноги и шепелявость – заводил меня. Ей было тридцать два, образованная, стильная, но, как все прочие, помешанная на сраном либерализме. В ее болтовне не было ничего оригинального, ничего действенного, сплошные перепевки идей почитаемого Франклина Рузвельта. Мне Фрэнки нравился из-за его программы помощи бедным во времена Депрессии. Вообще он отличался оригинальностью. Я не верил в искренность его заботы о бедных, но актер он был великолепный – замечательный голос. К тому же он подыскал себе талантливого составителя речей. Правда, Рузвельт требовал, чтобы мы отправлялись на войну. Естественно, это обеспечивало ему место в книге мировой истории. Воюющим президентам достается больше власти, а позже – больше страниц. Миссис Кертис была всего-навсего тенью старика Фрэнки, но с гораздо лучшими ногами. Бедняга Фрэнки вообще не имел ног, зато у него были великолепные мозги. В какой-нибудь другой стране он мог бы стать полновластным диктатором.

Когда последний студент покинул класс, я подошел к столу миссис Кертис. Она приветливо улыбнулась. Много времени я потратил, разглядывая ее ноги, и она об этом знала. Она понимала, чего я хочу, и сознавала, что ей абсолютно нечему меня учить. Я запомнил лишь единственную вещь из всего сказанного ею. Наверняка это была не ее собственная мысль, но она мне понравилась: «Невозможно переоценить глупость толпы».

– Мистер Чинаски, – обратилась она ко мне, – некоторые студенты в этом классе считают, что они очень сообразительные.

– Вот как?

– Мистер Фелтон – самый находчивый студент.

– Согласен.

– Что вас беспокоит?

– Не понял?

– Ну, я чувствую, что есть нечто… что вам доставляет проблемы.

– Возможно.

– Это ваш последний семестр, не так ли?

– Откуда вы узнали?

Она была права, я собирался распрощаться с этими волнующими ножками. Я понял, что университетский городок – это всего-навсего спасительный островок. Некоторые уроды оставались на нем навсегда. Жизнь в колледже была стерильной. Здесь никогда не говорили, что ожидает нас в реальном мире. Они пичкали нас теорией, которая была совершенно бесполезна на улицах. Университетское образование могло лишь сделать личность непригодной для настоящей жизни. Книги нас только ослабляли. Когда человек оказывался в гуще жизни, ему требовались совсем другие знания, в отличие от тех, которыми были напичканы университетские библиотеки. Я решил бросить колледж, найти Вонючку и его шайку или встретить кого другого, с кем мы могли бы подломить винную лавку или, что еще лучше, банк.

– Я знала, что вы уйдете, – сказала она нежно.

– Лучше сказать – начну заново.

– Скоро будет война. Вы читали «Моряка из Бремена»?[13]13
  Выпущенный в 1939 г. первый сборник рассказов Ирвина Шоу (1913–1984).


[Закрыть]

– Эти «ньюйоркерские» штучки для меня не работают.

– Вы должны читать такие вещи, чтобы понимать, что происходит сегодня в мире.

– Я так не думаю.

– Вы просто бунтуете против всего. Как вы собираетесь жить дальше?

– Не знаю. Я уже устал.

Миссис Кертис долго разглядывала свой стол. Наконец она снова посмотрела на меня.

– Так или иначе, но мы ввяжемся в эту войну. Вы пойдете?

– Мне все равно. Могу пойти, а нет, так нет.

– Из вас получился бы хороший моряк.

Я улыбнулся и подумал, не стать ли моряком, но быстро забраковал эту идею.

– Если вы продолжите обучение, – сказала она, – возможно, и получите то, что хотите.

Она смотрела мне в глаза, и я понял, что значат ее слова, и она, конечно же, догадалась о том, что я все просек.

– Нет, – ответил я. – Все решено.

Я направился к двери, взявшись за ручку, обернулся и слегка кивнул ей на прощание – всего-навсего легкий поспешный кивок. В одиночестве я бродил под деревьями университетского городка. Везде мелькали парочки – девочки и мальчики. Миссис Кертис сидела в одиночестве за своим столом, и я одинокий бродил по парку. Какой бы это был триумф – целовать ее нежные губы, раздвигая прекрасные ноги, пока Гитлер поглощал Европу и поглядывал на Лондон.

Проветрившись, я направился в спортзал. Нужно было освободить шкафчик. Тренировок у меня больше не будет. Люди постоянно говорят о хорошем запахе свежего пота. Они усердно двигаются для того, чтобы вспотеть. И никто никогда не говорит о хорошем запахе свежего пивного говна. Но нет ничего более стоящего, чем хорошенько просраться поутру, после двадцати, а то и двадцати пяти бутылок пива, выпитых за ночь. Бодрый дух настоящего пивного говна, который держится добрых полтора часа, заставляет понять, что вы действительно живы.

Я открыл шкаф, вытащил спортивный костюм, кеды, две пустые бутылки из-под вина и бросил все это в мусорную корзину. Удачи тому, кто унаследует мой шкафчик. Возможно, он подымется до мэра города Бойсе в Айдахо. Подумав, я отправил в корзину и кодовый замок. Мне никогда не нравился его шифр: 1, 2, 1, 1, 2. Слишком бесхитростная комбинация. Напоминала номер родительского дома – 2122. Моя жизнь была сведена к минимуму, словно в РТОКе – раз, два, три, четыре; раз, два, три, четыре. Возможно, наступит день, и я подымусь до пяти.

Покинув спортзал, я пошел через поле, где парни играли в футбол.

– Эй, Хэнк! – послышалось с трибун.

Я поднял голову. Это был Плешивый. Он сидел вместе с Монти Баллардом. Про этого Балларда ничего не скажешь, кроме одного – он никогда не открывал рта, если его о чем-либо не спрашивали. У меня вопросов к нему не было. Парень просто смотрел на жизнь из-под своих грязно-желтых волос и хотел стать биологом.

Я махнул им и пошел дальше.

– Поднимайся к нам, Хэнк! – орал Плешивый. – Есть дело!

Я поднялся.

– Ну, чего?

– Сядь и посмотри на этого кабана в спортивке.

Я сел. На поле только один парень был в спортивной форме и шипованных беговых бутсах – небольшого роста, но широкий, даже слишком. Неохватные бицепсы, мощные плечи, толстая шея и тяжелые, короткие ноги. Волосы черные, а лицо почти плоское: маленький ротик, нос-пуговка и глубоко посаженные глаза.

– Эй, да я слышал про этого парня – Кинг-Конг-младший, так, кажется, его зовут, – сказал я.

– Смотри, смотри, – настаивал Плешивый.

В каждой команде было по четыре человека. Полузащитник ввел мяч в игру. Кинг-Конг играл у голевой линии в защите. Двое парней из противоборствующей команды пошли в атаку: один бежал впереди, другой немного сзади. Кинг-Конг-младший бросился наперерез парню, который шел первым, мощным ударом всей своей туши сбил его с ног и побежал дальше. Парню, нападающему по заднему флангу, некому было передать пас, и он оказался вне игры.

– Ты видел? – заорал Плешивый.

– Кинг-Конг…

– Эта скотина играет не по правилам! Просто сбивает нападающих с ног.

– Нападающего нельзя блокировать, пока он не коснулся мяча, – уточнил я.

– Надо сказать ему, – предложил Плешивый.

– Может, ты скажешь? – спросил я у Балларда.

– Нет, – отказался тот.

Теперь команда Кинг-Конга разыгрывала мяч, и он мог калечить противника законно. Первой его жертвой стал самый маленький игрок. Он перебросил парня через себя с такой яростной мощью, что тот еле поднялся.

– Этот Кинг-Конг просто ненормальный, – сказал я. – Как он только сдал вступительные экзамены?

– Так по футболу же нет экзамена, – посетовал Плешивый.

Команда Кинг-Конга выстроилась в линию. Против монстра противоположная команда могла выставить только Джои Стейпена. Он был высокий, больше шести футов, тощий, но выносливый. Команды сошлись, и Стейпен и Кинг-Конг атаковали друг друга. Джои выстоял. Но во время следующей атаки Кинг-Конгу все же почти удалось опрокинуть Стейпена.

– Блядь, – выругался Плешивый. – Джои сдает.

Конг рассвирепел и ударил Джои еще сильнее, опрокинул его и протаранил ярдов пять-шесть, упираясь плечом в спину Стейпена.

– На это противно смотреть! Этот парень настоящий садист! – возмутился я.

– Он садист? – справился Плешивый у Балларда.

– Садист, ебать его в сраку, – подтвердил будущий биолог.

В это время Конг покалечил малыша. Он догнал его и просто обрушился сверху всей своей тушей. Парень некоторое время лежал без движения, потом сел, обхватив голову руками. Похоже, он уже был не игрок.

– Ладно, пойду заменю его, – сказал я, вставая.

– Сделай эту безмозглую тварь! – напутствовал меня Плешивый.

– Не сомневайся, – ответил я и спустился на поле. – Эй, ребята, нужна замена?

Малыш встал на ноги и поплелся с поля. Проходя мимо меня, он приостановился:

– Не ввязывайся. Этот урод решил сегодня убить кого-нибудь.

– Да это просто жесткий футбол, – усмехнулся я в ответ.

Мяч был наш, я подошел к Джои и двум другим уцелевшим.

– Какой план? – спросил я.

– Остаться в живых, – ответил Джои Стейпен.

– А какой счет?

– Они выигрывают, – отмахнулся Ленни Хилл, центральный.

Мы разошлись по своим местам. Стейпен встал сзади и ждал паса. Я посмотрел на Конга. Раньше я не встречался с ним в университетском городке. От него несло, как от сортира. И еще он был похож на зародыша.

– Время! – выкрикнул я, и Ленни пошел к мячу.

– Меня зовут Хэнк, – представился я Конгу, – Генри Чинаски. Журналистика.

Конг не реагировал. Просто стоял и таращился на меня. Кожа у него была бледная, безжизненная. В глазах не отмечалось ни блеска, ни какого-либо движения.

– Как тебя зовут? – спросил я.

Все тот же мертвый взгляд.

– Эй, в чем дело? В зубах плацента застряла?

Конг медленно поднял правую руку и наставил на меня указательный палец. Ничего не сказав, опустил руку.

– Ну и что это значит? Хочешь у меня отсосать?

– Давайте играть, – ответил напарник Кинг-Конга.

Ленни выбил мяч. Не успел я сориентироваться, как Конг оказался рядом и со всего лету врезался в меня. Я упал на спину, а он пролетел надо мной, раскинув руки, как птица крылья. Поднявшись, я почувствовал головокружение. Сначала Беккер нокаутировал меня, теперь эта зверская вонючая обезьяна. Ну и воняет же от него, как от дьявола.

Стейпен оказался вне игры. Мы сошлись посовещаться.

– Есть идея, – сказал я.

– Какая? – вяло поинтересовался Джои.

– Я поведу мяч, а вы будете блокировать.

– Нет, давай как раньше, – ответил Джои.

Мы разошлись. Ленни передал мяч назад Стейпену. Конг снова кинулся на меня. Я выставил вперед плечо и бросился навстречу. Он был непробиваемый. Я отскочил от него, как мячик, и, не успев выпрямиться, получил удар в живот. Я упал, моментально поднялся, но борьбу не продолжил. У меня сбилось дыхание.

Стейпен сделал проход в среднюю зону, и теперь мы разыгрывали третью подачу. Как только мяч был выброшен, мы с Конгом ринулись друг на друга. В последний момент я сгруппировался, подпрыгнул и всем весом ударил его по шее, сбив с ног. В падении я что есть сил наподдал ему ногой, попав по подбородку. Я поднялся первым. Когда поднялся Конг, одна сторона его лица была красная, а из уголка рта сочилась кровь. Мы потрусили на свои позиции.

Четвертая подача. Стейпен выбил мяч ногой. Конг отскочил назад, прикрывая своего защитника, который перехватил мяч. Они бросились в атаку. Конг шел впереди, прокладывая дорогу своему нападающему. Я бросился за ним. Конг ждал, что я повторю свой высокий блок, но на этот раз я поднырнул под него и схватил за ноги. Со всего маху он врезался лицом в землю. Удар оглушил его, он лежал, раскинув руки, и не шевелился. Я прыгнул на него сверху, схватил за шею и прижал к земле.

– Эй, Конг, как ты себя чувствуешь?

К нам подбежали другие игроки.

– Мне кажется, он ушибся, – объявил я. – Помогите-ка мне убрать его с поля.

Стейпен взялся с одной стороны, я – с другой. Мы подняли тушу и поволокли за линию. Возле самой линии я притворно споткнулся и пнул Конга по жопе.

– Ой, – сказал Конг, – оставьте меня в покое…

– Мы помогаем тебе, дружище.

Затащив Конга за боковую линию, мы усадили его на траву. Конг вытер кровь с подбородка, затем стал поглаживать опухшую лодыжку, кожа на которой была содрана. Я склонился над ним:

– Эй, Конг, давай закончим игру. Мы проигрываем сорок два – семь, нам нужен шанс отыграться.

– У меня сейчас начинаются занятия.

– Я не знал, что здесь обучают отстрелу собак.

– Каких собак? У меня урок английской литературы.

– Уважительная причина. Хочешь, я провожу тебя в спортзал и суну под холодный душ?

– Нет. Отстань от меня.

Конг встал. Ему прилично досталось. На лице кровь и грязь, могучие плечи просели. Он сделал несколько нетвердых шагов и остановился:

– Эй, Куинн, – обратился Конг к своему приятелю, – помоги мне…

Куинн взял Конга под руку, и они медленно пошли через поле к спортзалу.

– Эй, Конг! – заорал я им вслед. – Если доберешься до занятий, передай от меня привет Билли Сарояну![14]14
  Уильям Сароян (1908–1981) – популярный американский писатель, драматург и художник.


[Закрыть]

Остальные игроки собрались вокруг меня, включая и Плешивого с Баллардом, которые спустились с трибун. Только что я совершил героический поступок, а вокруг не оказалось ни одной прекрасной девушки!

– У кого-нибудь есть курить? – спросил я.

– У меня «Честерфилд», – откликнулся Плешивый.

– Ты все куришь бабские сигаретки? – спросил я, вытягивая одну из пачки.

– Я тоже угощусь, – сказал Стейпен.

Мы стояли и курили.

– Может, продолжим игру? Народу у нас хватает, – предложил кто-то.

– Нахуй, – сплюнул я. – Ненавижу спорт.

– Да уж, – сказал Стейпен, – Конга ты здорово уложил.

– Это точно, – поддержал Плешивый. – Я все видел. Одного только не понял.

– Чего это? – удивился Стейпен.

– Кто из них был садист.

– Ладно, – сказал я, – мне пора идти. Сегодня вечером крутят фильм с Кэгни[15]15
  Джеймс Кэгни (1899–1986) – известный актер, снимался в мюзиклах, комедиях, детективах.


[Закрыть]. Я иду со своей пиздой. – Я двинулся через поле.

– Ты имеешь в виду свою правую ладошку? – крикнул мне вслед Плешивый.

– И правую, и левую, – бросил я через плечо.

Покинув поле, я обогнул здание химфака и вышел на главный двор. Повсюду на скамейках, под деревьями, на лужайках сидели парни и девицы со своими книжками в разноцветных обложках – зеленых, голубых, коричневых. Студенты переговаривались друг с другом и задорно смеялись. Я перешел на другую сторону университетского городка, где была трамвайная остановка. Сел в трамвай «V», купил билет, прошел в конец вагона и устроился, как всегда, на заднем сиденье.

58

Предвидя свое будущее, я частенько посещал район притонов и ночлежек, дабы быть готовым. Меня воротило от того, что я там наблюдал. В обитателях «дна», и в мужчинах, и в женщинах, не было ни отваги, ни куража. Они жаждали того же, что и все остальные. Встречались там и явные психи, которые беспрепятственно разгуливали по улицам. Примечательная вещь – на пиках нищеты и богатства сумасшедшим часто позволяется обретаться совершенно свободно. Я и сам был не совсем нормален. С раннего детства я ощущал в себе что-то странное. Мне казалось, я обречен быть убийцей, банковским грабителем, святым, насильником, монахом, отшельником. Мне нужно было какое-нибудь изолированное место, где бы я мог уединиться. Эта помойка вызывала отвращение. Тусклая жизнь нормального, среднего человека хуже, чем смерть. И казалось, что не существует никакой возможной альтернативы. Образование – просто обман. То нехитрое обучение, которое я позволил себе, сделало меня более подозрительным. Кто такие доктора, юристы, ученые? Это люди, которые добровольно лишили себя свободы думать и поступать как личности. Я вернулся в свою лачугу и откупорил бутылку.

Я сидел, пил и думал о самоубийстве. Но я чувствовал странную любовь к своему телу, к своей жизни. Покрытые рубцами и шрамами, они все же были моими. Я посматривал в зеркало и ухмылялся: если уж уходить, так с музыкой – прихватить с собой восемь или десять, или двадцать…

Был субботний декабрьский вечер. Я сидел в комнате и пил более обыкновенного, зажигая сигарету за сигаретой и думая о девушках, о городе, о работе, о грядущем. Мне было совсем не по душе то, что я видел впереди. Я не был ни мизантропом, ни женоненавистником, но мне нравилось одиночество. Хорошо сидеть себе где-нибудь в закутке, курить и попивать. Я всегда был лучшей компанией самому себе.

Тут я услышал радио в соседней комнате. Парень врубил его на полную громкость. Лилась отвратительная слащавая песенка о любви.

– Эй, приятель! – заорал я. – Сделай потише!

Никакого ответа.

Я заколотил по стене.

– Я СКАЗАЛ, СДЕЛАЙ ПОТИШЕ ЭТУ ХУЙНЮ!

Громкость не изменилась.

Я вышел в коридор и подошел к соседней двери. Я был в трусах. От моего удара ногой дверь с треском распахнулась. На кровати старый толстый мужик ебал немолодую жирную бабенку. Горел огарок свечи. Мужик был сверху. Он остановился, повернул голову и посмотрел на меня. Тут же из-под него выглянула и она. Гнездышко было очень мило украшено шторами и небольшим гобеленом.

– Ох, извините…

Я закрыл дверь и ретировался в свою комнату. Я чувствовал себя ужасно. Бедные имеют право ебаться так, как им заблагорассудится. Секс, выпивка и, может быть, любовь – это все, что они имеют.

Я откинулся на своей раскладушке и налил вина. Дверь оставалась открытой. Сквозь нее вместе с лунным светом в комнату проникали звуки города: игровые автоматы, автомобили, проклятия, лай собак, радио… Мы все варимся в одном большом чане с дерьмом. И нет избавления. Мы вместе сходим с круга.

Небольшая кошечка приостановилась у двери и заглянула в комнату. Глаза ее, освещенные луной, горели, как огонь. Чудесные глаза.

– Заходи, киса…

Я протянул руку, как если бы в ней был корм.

– Кис-кис-кис…

Кошка отвернулась и ушла.

Радио в соседней комнате смолкло.

Я допил вино и вышел в коридор, по-прежнему в трусах. Я подтянул их, поправил яйца и подошел к соседской двери. Замок был сломан, и дверь была чем-то подперта, вероятно стулом.

Я негромко постучал.

Никакого ответа.

Я постучал еще раз.

Что-то зашевелилось. Затем дверь открылась.

Мужичок устало смотрел на меня. На его лице крупными складками висела печаль. От него только и остались-то брови, усы да два печальных глаза.

– Извините, – сказал я, – ради бога, простите меня за то, что я наделал. Не заглянете ко мне со своей девушкой на пару стаканчиков?

– Нет.

– Может, принести вам чего-нибудь выпить?

– Не надо, – сказал он, – оставьте, пожалуйста, нас в покое.

И закрыл дверь.

Я проснулся в наитяжелейшем похмелье. Обычно я спал до полудня. В этот день не спалось. Я оделся, дошел до ванной в главном здании и совершил там свой утренний туалет. Потом поднялся по аллее на скалу, а оттуда по лестнице спустился на улицу.

Воскресенье – наихудший из всех проклятущих дней.

Я шел по Мейн-стрит мимо баров. Ночные бабочки сидели около входов, задрав высоко юбки и покачивая туфлями на высоких каблуках.

– Эй, милый, заходи!

Мейн-стрит, Пятая Восточная, Банкер-Хилл – клоаки Америки.

Идти было некуда. Я зашел в зал игровых автоматов. Поглазел на игры. Желания играть не было. И тут за электрическим бильярдом я увидел морского пехотинца. Его руки так охватывали бока автомата, будто он пытался заслать шар в цель членом. Я подошел к нему и сграбастал за воротник и ремень.

– Беккер, я требую матч-реванш!

Я отпустил его, и он повернулся.

– Нет, не получится, – сказал он.

– Два из трех!

– Да брось ты. Пойдем, я куплю тебе выпить.

Мы вышли из зала и пошли вниз по Мейн-стрит. Бабочка из одного бара закричала:

– Эй, морпех, давай сюда!

Беккер остановился.

– Я зайду, – сказал он.

– Не надо, – сказал я, – это же наебка.

– Я только что получил жалованье.

– Ты чего, не знаешь? Этим девкам наливают чай, а твое пойло разбавляют. Цены – двойные, и ты никогда потом ее не увидишь.

– Я зайду.

Беккер вошел в бар. Один из лучших неопубликованных авторов Америки, экипированный на убийство и на смерть. Я последовал за ним. Он подошел к одной из девиц и заговорил с ней. Она подтянула юбку, качнула высоким каблуком и засмеялась. Они прошли в кабину в углу зала. Бармен вышел из-за стойки принять заказ. Другая девица в баре посмотрела на меня.

– Эй, дорогуша, не хочешь поиграть?

– Ну, только если это – моя игра.

– Ты что, испугался или больной?

– И то и другое, – ответил я.

Между нами сидел парень, его голова покоилась на стойке рядом с пустым бумажником. Когда он проснется и начнет жаловаться, бармен или просто вышвырнет его, или сдаст полиции.

Обслужив Беккера с девицей, бармен возвратился за стойку и подошел ко мне.

– Слушаю?

– Ничего не надо.

– Да? А чего ты тогда пришел?

– Я жду моего друга, – кивнул я в сторону кабины.

– Если ты сидишь здесь, значит, должен пить.

– Ладно. Воды тогда.

Бармен отошел и вернулся со стаканом воды.

– Четвертак.

Я заплатил.

Девушка в баре заметила:

– Он больной и испуганный.

Бармен ничего не ответил. Беккер махнул ему, и тот опять отправился принимать заказ.

Девушка посмотрела на меня.

– А что это ты не в форме?

– Мне не нравится одеваться как все.

– А каких-нибудь других причин нет?

– Другие причины – это мое собственное дело.

– Да пошел ты! – сказала она.

Бармен возвратился.

– Тебе нужна еще порция.

– Неси, – сказал я и заслал ему по стойке еще четвертак.

Потом мы с Беккером фланировали по Мейн-стрит.

– Ну, как прошло? – спросил я.

– За стол плюс два напитка – тридцать два бакса.

– Е-мое! Я мог бы пить две недели на эти деньги.

– Она дрочила у меня под столом.

– А что она говорила?

– Ничего. Только дрочила.

– Я бы лучше сам себе подрочил и сохранил тридцать два доллара.

– Она была так красива…

– Боже правый! Я иду в ногу с полным идиотом.

– Когда-нибудь я опишу все это. На библиотечных полках появится: Беккер. «Путаны тоже люди, им нужна помощь».

– Ты слишком много болтаешь о писательстве, – сказал я.

Около автовокзала мы зашли в еще один бар. Место было тихое. Владелец бара и пять-шесть пассажиров, все мужчины. Мы с Беккером сели.

– Я плачу, – сказал Беккер.

– Пива.

Беккер заказал две бутылки «Истсайда» и посмотрел на меня.

– Давай с нами в морпех, будь мужчиной.

– Да ну его в жопу – быть мужчиной.

– А мне казалось, ты всегда сам лезешь в драку.

– Это только для развлечения.

– Давай! Будет о чем написать.

– Беккер, писать всегда есть о чем.

– Ну и что ты собираешься делать?

Я указал на бутылку и поднял ее.

– А на что ты будешь жить?

– Мне кажется, этот вопрос я слышу всю мою жизнь.

– Ну, не знаю, как ты, а я собираюсь испытать все! Война, женщины, путешествия, женитьба, дети, разные работы. Первый свой автомобиль я соберу из запчастей! Я хочу знать все о вещах, о том, что заставляет их работать! Я хотел бы быть корреспондентом в Вашингтоне. Я хочу быть там, где случаются большие события.

– Вашингтон – дерьмо, Беккер.

– А женщины? Брак? Дети?

– Дерьмо.

– Да? Ну хорошо, а ты чего хочешь?

– Спрятаться.

– Бедный ебанатик. Тебе надо еще пива.

– Правильно.

Добавили.

Мне казалось, что Беккер не совсем в себе с его надеждами стать морским пехотинцем, писателем, получить все от этой жизни. Возможно, он станет хорошим писателем. Энтузиазм распирал его. Похоже, он на самом деле любил многие вещи: орлиный полет, океан, полную луну, Бальзака, мосты, спектакли, Пулитцеровскую премию, фортепиано и эту проклятущую Библию.

В баре было радио. Звучала популярная песня. Неожиданно песня прервалась. Диктор объявил: «Мы получили экстренное сообщение. Японцы нанесли бомбовый удар по бухте Пирл-Харбор. Повторяю: японцы только что нанесли бомбовый удар по бухте Пирл-Харбор. Всему военному персоналу приказано срочно возвратиться на свои базы!»

Мы посмотрели друг на друга, едва в состоянии оценить только что услышанное.

– Ну, – сказал Беккер тихо, – вот и все.

– Допивай пиво, – сказал я ему.

Беккер ударил по стойке.

– Господи, а что, если какой-нибудь сукин сын направит автомат на меня и нажмет спусковой крючок?

– Все может быть.

– Хэнк…

– Что?

– Поехали прокатимся на автобусе со мной до базы?

– Нет, я не могу.

Толстомясый бармен лет сорока пяти с мутными глазами подошел к нам. Он посмотрел на Беккера.

– Ну что, морпех, пришла пора возвращаться на базу, да?

Это меня задело.

– Эй, ты, жиртрест, дай человеку спокойно допить свое пиво, понятно?

– Конечно, конечно… Хочешь на дорожку еще, моряк? Как насчет стаканчика хорошего виски?

– Нет, – отказался Беккер, – не надо, спасибо.

– Бери, бери, – сказал я Беккеру. – Он рассчитывает, что ты умрешь, защищая его бар.

– Ладно, – согласился Беккер, – я выпью.

Бармен посмотрел на своего защитника.

– У вас скверный друг…

– Дай ему виски, – прервал я его.

Посетители яростно обсуждали случившееся в Пирл-Харборе. До этого они не проронили ни слова, но теперь оживились. Племя было в опасности.

Беккер взял свой двойной виски и выпил его залпом.

– Я никогда не говорил тебе, – неожиданно признался Беккер. – Я – сирота.

– Черт!

– Ну, так ты проводишь меня до автовокзала?

– Конечно.

Мы встали и направились к двери.

Бармен нервно потирал руки о смятый фартук.

– Удачи тебе, морпех! – закричал он.

Беккер вышел. Я остановился у двери и глянул на бармена:

– Первая мировая, да?

– Да-а, – сказал он счастливо.

Я нагнал Беккера. Мы почти бегом прискакали к автовокзалу. Начали прибывать и другие военнослужащие в форме. Все были возбуждены. Мимо пробежал моряк.

– Я ПЕРЕБЬЮ ВСЕХ ЭТИХ ЯПОШЕК! – вопил он.

Беккер стоял в очереди за билетом. Я поджидал его в стороне. Один из военнослужащих был с подругой. Девушка говорила что-то, плакала, висла на нем и целовала. У бедного Беккера был только я. Ожидание было долгим. Ко мне подошел моряк, который собирался стереть япошек с лица земли.

– Эй, парень, а ты что – не собираешься помогать нам? Что ты там встал? Почему не подходишь и не записываешься?

От него несло виски. Большой нос был усеян веснушками.

– Ты прозеваешь свой автобус, – сказал я ему.

Он направился к месту отправления автобуса и загорланил:

– Ебал я этих сраных япошек!

Наконец Беккер получил билет. Я проводил его до автобуса. Он встал в очередь на посадку.

– Ну что, напутствие? – спросил он.

– Нет.

Очередь двигалась медленно. Девушка все плакала и что-то торопливо говорила своему солдатику.

Беккер был у дверей. Я ткнул его в плечо.

– Ты лучший из всех, кого я знал.

– Спасибо, Хэнк…