Текст книги "Калифорнийский квартет (сборник)"

25

Курчавый Вагнер достал Морриса Московица. Они решили схлестнуться после уроков. Человек восемь-десять прослышали про это и собрались за гимнастическим залом посмотреть на драку. Вагнер диктовал условия:

– Бьемся до тех пор, пока кто-нибудь не отключится.

– Я не против, – спокойно ответил Моррис.

Он был худой, длинный и слегка придурковат. Никогда не болтал лишнего и никому не докучал.

Вагнер остановил взгляд на мне:

– После того, как закончу с ним, я возьмусь за тебя!

– За меня?

– Да, Чинаски, за тебя.

Я ухмыльнулся в ответ.

– Я буду иметь вас всех по очереди, пока вы не поймете, что это за хреновина – уважение!

Вагнер был слишком самоуверенный. Он постоянно вертелся на брусьях или кувыркался на мате, или же нарезал круги по площадке. Он вышагивал, как настоящий атлет, выпячивая свое жирное пузо. Ему нравилось стоять и бесконечно таращиться на какого-нибудь парня, словно удав. Не знаю, что его так грызло. Возможно, он думал, что мы дрючим всех наших девчонок как заведенные, и эта мысль не давала ему покоя. В общем, мы его опасались.

Противники встали в позу. Вагнер довольно прилично двигался. Он подпрыгивал, раскачивался, перебирал ногами, то наскакивая, то отступая. При этом он издавал тихий свистящий звук. Это впечатляло. С ходу он провел три прямых удара левой. Московиц просто стоял, опустив руки, и принимал тычки. Он и понятия не имел о всяких там боксерских штучках. Вагнер провел прямой правой и угодил Моррису в челюсть.

– О, бля, – процедил Моррис и наотмашь ударил правой.

Вагнер увернулся и контратаковал противника серией прямых ударов правой и левой по физиономии. У Морриса из носа пошла кровь.

– Во, бля! – встрепенулся Моррис и замахал руками.

Удары посыпались на голову Вагнера, как пушечные ядра.

Он пытался отвечать, но его поставленные удары не обладали такой мощью и яростью, как кувалды Московица.

– Ебать-колотить! Врежь ему, Моррис!

Московиц долбил, как молотобоец. Левой снизу он врезал атлету по брюху. Задыхаясь, Вагнер стал оседать и рухнул на колени. Бровь его была рассечена и кровоточила. Уронив голову на грудь, он был на грани обморока.

– Сдаюсь, – промычал Вагнер.

Мы оставили его за зданием, а сами пошли за нашим новым героем – Моррисом Московицем.

– Черт, Моррис, тебе надо идти в профи!

– Щас, мне только тринадцать.

Мы зашли за слесарную мастерскую и расположились у заднего выхода на ступеньках. Кто-то прикурил несколько сигарет, и мы пустили их по кругу.

– Чего этот мужик до нас докапывается? – спросил Моррис.

– Бля, Моррис, ты чего, не врубаешься? Он же ревнует. Думает, что мы перетоптали всех цыпочек в школе!

– Да я даже ни разу не целовался с девчонкой.

– Да не гони, Моррис!

– Я не гоню.

– Ты должен попробовать суходрочку, Моррис. Это кайф!

Тут мы увидели проходящего мимо Вагнера. Он утирал лицо носовым платком.

– Эй, тренер, – заорал один из наших, – как насчет реванша?

Он остановился, посмотрел на нас и приказал:

– А ну, выбросить сигареты!

– Да нет, тренер, нам нравится курить!

– Может, подойдешь и заставишь нас выбросить сигареты?

– Да, давай, тренер!

Вагнер стоял и пялился на нас.

– Я с вами еще не закончил! Так или иначе, я разберусь с каждым из вас!

– Как ты это сделаешь, тренер? Похоже, ты уже выдохся.

– Ага, как ты собираешься с нами разобраться?

Вагнер отвернулся и пошел к своему автомобилю. Мне было его немного жаль. Когда ученики так говнятся, он должен уметь отвечать.

– Надеюсь, он распрощался с мыслью поиметь хоть одну целочку в этой школе, пока мы здесь, – высказался один парень.

– Я думаю, – откликнулся другой, – кто-то надрочил ему в ухо и у него крыша едет.

После этого мы расстались. Неплохой был денек.

26

Каждое утро моя мать уходила на службу. У отца не было работы, но он тоже уезжал из дома. Несмотря на то что большинство наших соседей были безработные, отцу не хотелось, чтобы они знали о его проблеме. И поэтому каждое утро он садился в свой автомобиль и отправлялся будто бы на работу, а вечером возвращался всегда в одно и то же время. Меня это устраивало, потому что я был предоставлен сам себе. Они запирали дом, но я знал, как войти. С помощью кусочка картона я откидывал крючок с двери-сетки. Дверь на веранде была заперта изнутри, и ключ торчал в замке. Я подсовывал под дверь газету, выталкивал ключ из замка, он падал на газету, и я вытягивал его наружу. Открыв замок, я заходил в дом. Когда нужно было уходить, я накидывал крючок на дверь-сетку, далее запирал веранду на ключ и, оставив его в замке, выходил через парадную дверь, на которой был замок с защелкой.

Мне нравилось оставаться одному. Как-то я играл в одну из моих игр. На камине стояли часы с секундной стрелкой. Я задерживал дыхание и следил по часам, сколько времени смогу продержаться. Каждый раз я бил собственный рекорд. Я переживал страшные муки, но всегда вырывал несколько секунд и очень гордился собой. В тот день мне удалось превысить предыдущий рекорд на целых пять секунд. Мне нужно было отдышаться, и я подошел к окну, занавешенному красной драпировкой. Между драпировкой оставалась щель, и я выглянул наружу. Черт возьми! Наше окно выходило прямо на веранду дома Андерсонов. На ступеньках сидела миссис Андерсон, и я мог видеть ее ноги под платьем. Ей было около двадцати трех – и ноги ее были восхитительны. У меня была очень выгодная позиция, ноги были видны почти до жопы. И тут я вспомнил об армейском бинокле моего отца. Он лежал на верхней полке стенного шкафа. Я сбегал за биноклем и, притаившись в драпировке, навел мощную оптику на ноги миссис Андерсон. В одно мгновение моя голова будто бы оказалась между ними! О, это были совсем иные ощущения, чем украдкой коситься на ноги мисс Гредис: не было необходимости ловчить и притворяться. Наконец-то можно было сосредоточиться. Я покрепче сдавил бинокль. Я был в эпицентре. Я пылал от возбуждения. Бог ты мой, что за икры, что за бедра! И всякий раз, когда миссис Андерсон шевелила ими, это было невыносимо.

Я опустился на колени и, одной рукой придерживая бинокль, выпустил наружу отвердевший член. Сплюнув на ладонь, я приступил… Вскоре мне почудилось, что мелькнул краешек ее трусиков. Я готов был кончить, но остановился. Не отрываясь от бинокля, чуть поостыл и затем приступил вновь. И снова я предупредил подступающий оргазм остановкой. Пауза… И вот я уже опять за работой. На этот раз я знал – остановка невозможна. Миссис Андерсон шевельнулась, ноги раздвинулись, и я скользнул к самому верху. Я почувствовал, будто вошел в нее. И тут же кончил. Я заляпал весь паркет перед окном белой и густой спермой. Пришлось подняться с колен, сходить в ванную за туалетной бумагой и вытереть пол. Затем я снес мокрый клочок бумаги в туалет и спустил в унитаз.

Почти каждый день миссис Андерсон появлялась на ступеньках своей веранды, и каждый раз я брал бинокль и удовлетворял себя.

Если мистер Андерсон когда-нибудь узнает об этом, думал я, он меня убьет…

Каждую среду вечером мои родители ходили в кино. Там проводились различные лотереи, и они хотели выиграть хоть сколько-нибудь денег. В один из таких вечеров, в среду, я сделал новое открытие. Семья Пироцци проживала в доме южнее нас. Наша подъездная дорожка проходила вдоль северной стороны их дома, где располагалось окно в гостиную. Его прикрывала лишь тонкая занавеска. Вдоль дорожки тянулась стена, которая заканчивалась аркой. Кругом были кусты. Если забраться в эти кусты между стеной и окном, то с улицы вас никто не смог бы увидеть, особенно вечером.

Я пролез туда. То, что я увидел, превзошло все мои ожидания. Миссис Пироцци, закинув ногу на ногу, сидела на кушетке и читала газету. На другом конце комнаты, в кресле, сидел мистер Пироцци и тоже изучал прессу. Миссис Пироцци была не так молода, как миссис Андерсон, но ноги у нее были отменные плюс туфли на высоком каблуке. Всякий раз, когда миссис Пироцци переворачивала страницу газеты, она меняла положение ног, и с каждым разом юбка ее задиралась все выше и выше, а я возбуждался все круче и круче.

Если бы мои родители, возвращаясь домой, поймали меня здесь – жизнь моя бы закончилась. Но игра стоила свеч.

Почти бездыханный стоял я за окном и пожирал глазами ноги миссис Пироцци. У парадной двери спал Джефф – огромный колли. В тот день я уже насладился ногами мисс Гредис на уроке английского, потом отдрочил, глядя через бинокль на ляжки миссис Андерсон, и вот теперь – десерт. Почему мистер Пироцци не смотрит на ноги миссис Пироцци? Он упорно продолжал читать свою газету. Было же очевидно, что миссис Пироцци пытается его раздразнить. Об этом свидетельствовала ее юбка, которая ползла все выше и выше. Вот миссис Пироцци снова перевернула страницу и произвела рокировку ног с такой скоростью, что подол юбки подлетел очень высоко, полностью обнажив на мгновение полные белые ляжки. Боже, они были как пахта! Невероятно! Прима!

Краешком глаза я отметил, как шевельнулись колени мистера Пироцци. Неожиданно он быстро поднялся и двинулся к парадной двери. Я кинулся наутек, продираясь сквозь кусты. Сзади послышался звук открываемой двери. Я добежал до нашего двора, пересек его и заскочил за гараж. На мгновение я остановился и прислушался. Затем перелез через ограду, увитую виноградником, миновал соседский двор, перемахнул через забор и снова оказался в проходе. Выбравшись на улицу, я потрусил в южном направлении, словно спортсмен на тренировке. Никакой погони за мной не было, но я продолжал бежать.

Если он узнал меня, если расскажет отцу, я – труп.

Но возможно, он просто выпустил своего пса просраться?

Я добежал до бульвара Вест-Адамс и присел на скамейку на остановке трамвая. Передохнув минут пять, я тронулся в обратный путь. Когда я добрался до дома, родители еще не вернулись. Я разделся, выключил свет и стал дожидаться утра…

Еще как-то в среду вечером мы с Плешивым шли через проходной двор между двумя многоквартирными домами. Мы направлялись в винный погребок. И вдруг Плешивый остановился возле одного окна. Штора была опущена, но не совсем. Плешивый нагнулся и заглянул внутрь. Не отрываясь, он подал мне знак подойти.

– Что там? – прошептал я.

– Смотри!

Мужчина и женщина лежали в постели. Они были голые. Лишь простыня отчасти прикрывала их. Мужчина пытался поцеловать женщину, но она его отпихивала.

– Перестань, Мэри! Иди ко мне.

– Нет.

– Но я хочу! Ну пожалуйста!

– Убери от меня свои вонючие лапы!

– Но, Мэри, я люблю тебя!

– Катись к черту вместе со своей долбаной любовью…

– Мэри, прошу тебя…

– Ты заткнешься сегодня?

Мужчина отвернулся к стенке, а женщина взяла с тумбочки журнал, подоткнула подушку под голову и погрузилась в чтение.

Мы пошли дальше.

– Блядь, – выругался Плешивый, – какой облом!

– Да, а я-то уже губу раскатал, – поддержал я приятеля.

Когда мы добрались до винного погреба, то обнаружили на его двери огромный навесной замок. Отставной хирург и бывший алкоголик постарался.

Мы возвращались к этому окну снова и снова. Но история не развивалась. Всегда одно и то же.

– Мэри, прошло уже много времени. Мы живем вместе. В конце концов, мы женаты!

– Большое дело!

– Всего один раз, Мэри, и я от тебя отстану. Я долго-долго не буду к тебе приставать. Обещаю!

– Заткнись! Ты меня бесишь!

Мужчина сдавался.

И мы с Плешивым отчаливали.

– Вот говно, – говорил я.

– Куча говна, – говорил Плешивый.

– Зачем ему тогда хуй? – удивлялся я.

– Да уж лучше вовсе не иметь, – утверждал Плешивый.

Мы перестали ходить к этому окну.

27

Вагнер продолжал до нас доебываться. Однажды я стоял во дворе школы во время урока физкультуры, и он подошел ко мне.

– Что ты здесь делаешь, Чинаски?

– Ничего.

– Ничего?

Я проигнорировал.

– Почему ты не участвуешь ни в одной игре?

– Это дерьмо, а не игры. Детские забавы.

– Я зачисляю тебя в команду мусорщиков.

– За что? Что я такого сделал?

– Филонишь. Пятьдесят неудов.

Ученики отрабатывали свои неуды в команде мусорщиков. Если у вас было больше десяти неудов и вы их не отработали, то к экзаменам вас не допускали. Но я не волновался, допустят меня или нет. Это была их проблема. Я мог бы и остаться в школе, рос бы себе дальше, развивался физически и тогда бы точно поимел всех девчонок.

– Пятьдесят неудов? И это все? Как насчет сотни?

– Отлично, сотня. Она твоя, – сказал Вагнер и с важным видом отвалил.

У Питера Мангейлора было 500 неудов. Я был на втором месте и нагонял его…

Первая работа для мусорщиков появлялась во время тридцатиминутного обеденного перерыва. На следующий день я уже таскал мусорный бак вместе с Питером Мангейлором. Дело плевое. У нас были палки с острыми наконечниками. Мы насаживали на них бумажный хлам и сбрасывали его в бак. Девчонки следили за нами, когда мы проходили мимо. Они знали: мы хулиганы. Питер напускал на себя скучающий вид, я тоже изображал похуиста.

– Ты знаешь Лили Фишман? – спросил меня между делом Пит.

– Спрашиваешь.

– Она не целка.

– С чего ты взял?

– Она сама мне сказала.

– Кто ее натянул?

– Отец.

– Хммм… Ну, это его право.

– Лили прослышала, что у меня большой член.

– Об этом вся школа знает.

– Так вот, она хочет попробовать. Заявляет, что сможет выдержать.

– Да ты же раздраконишь ее в лохмотья.

– Конечно. Но она хочет.

Мы поставили мусорный бак и уставились на девчонок, которые сидели на скамейке. Пит направился к ним, а я остался у бака. Он подошел к одной из девчонок и зашептал что-то ей на ухо. Малолетка захихикала. Пит вернулся, мы подняли бак и пошли дальше.

– Все, – сообщил Пит, – сегодня в четыре часа я отдеру Лили во все щели.

– Да?

– Знаешь тот раздолбанный автомобиль за школой, с которого Папаша снял двигатель?

– Естественно.

– Пока они не увезли эту рухлядь, я использую его под свою спальню. Отымею Лили на заднем сиденье.

– Некоторые наши парни уже переебали кучу девок.

– У меня встает, стоит мне только подумать о бабах.

– У меня тоже, но я еще никого не пробовал.

– Правда, есть одна проблема, – посетовал Пит.

– Что, не можешь кончить?

– Нет, не в этом дело. Нужно, чтобы кто-нибудь постоял на шухере, понимаешь? Надо бы последить за горизонтом.

– Ну, я могу.

– Постоишь?

– Конечно. Но нам нужен еще один парень, чтобы мы могли отслеживать оба направления.

– Хорошо. У тебя есть кто-нибудь на примете?

– Плешивый.

– Плешивый? Да он говно.

– Есть такое дело, но ему можно доверять.

– Ладно. Тогда до четырех.

– Мы подойдем.

В четыре часа мы встретились с Питом и Лили у остова автомобиля.

– Привет! – сказала Лили.

От одного ее вида набухали яйца. Пит курил и, как всегда, скучал.

– Привет, Лили, – поздоровался я.

– Здорово, Лили, детка, – выпендрился Плешивый.

На соседнем поле несколько ребят играли в футбол, но мы решили, что это кстати – будут отвлекать внимание. Лили нервно оглядывалась по сторонам и возбужденно дышала. Ее груди ходили ходуном.

– Ну, – сказал Пит, отбрасывая окурок, – давай познакомимся поближе, Лили.

Он открыл заднюю дверцу и отвесил поклон. Лили забралась внутрь, а за ней влез и Пит. Там он быстро скинул с себя ботинки, штаны и трусы. Лили взглянула на его кожаную мышцу.

– Ой, мама, – прошептала она. – Я не знаю…

– Давай, подруга, – подбадривал Пит, – один раз живем.

– Ну хорошо, я рассчитываю…

Пит выглянул в окно.

– Эй, парни, вы следите за горизонтом?

– Да, Пит, – откликнулся я, – мы на стреме.

– Все спокойно, Пит, – подтвердил Плешивый.

Пит задрал на Лили юбку. Чулки у нее были только до колен, дальше белая плоть и панталоны. Великолепно.

Пит схватил Лили, поцеловал, потом отпрянул и заявил:

– Ты настоящая шлюха!

– Пит, не ругайся!

– Я сказал – шлюха блядская! – разгорячился Пит и влепил Лили пощечину.

Она захныкала:

– Нет, Пит, не надо…

– Заткнись, мандавошка! – прикрикнул Питер и принялся стягивать с нее исподнее.

Мучился он долго. Панталоны плотно облегали здоровенную жопу. Пит рассвирепел и рванул с неистовой яростью, материя затрещала, и панталоны стронулись с места. Он стянул их прямо через туфли и бросил на пол салона. Наконец-то Пит добрался до пизды. Он начал поглаживать ее и при этом целовал Лили то в губы, то в шею или мусолил огромные сиськи. Пит игрался с пиздой и целовал Лили бесконечно долго, но, когда он отвалился на спинку сиденья, член его стоял лишь наполовину.

Лили осмотрела полуфабрикат.

– Ты что, гомик?

– Нет! Какой гомик, Лили? Просто я постоянно думаю, что эти козлы не смотрят за шухером, а подглядывают за нами. Мне не улыбается, чтобы нас здесь заловили.

– Горизонт чист, Пит, – поспешил заверить я. – Мы смотрим в оба.

– Точно, в оба! – поддакнул Плешивый.

– Я им не верю, – говнился Пит. – Они во все шары пялятся на твою пизденку!

– Да ты просто педик! Висит до колена, а не стоит! – отыгрывалась Лили.

– Нет, Лили, я боялся, что нас засекут!

– Ладно, я знаю, что надо делать, – сказала Лили.

Она взяла дряблый ствол Пита в ручку и прошлась языком от корневища до кроны. Пит встрепенулся. Затем язычок завертелся вокруг головки, и она стала быстро разбухать, превращаясь в монстра. И тут Лили заглотила его.

– Лили… Черт, – застонал Пит, – я люблю тебя… Лили, Лили, Лили… ох, о-ох, о-о-ох, о-о-о-ох…

– Генри! – завопил Плешивый. – СМОТРИ!

Я оглянулся. Прямо на нас через поле мчался Вагнер, а за ним две футбольные команды, которые вроде бы только что резались в футбол, плюс их болельщики. И пацаны, и девчонки!

– Пит! – заорал я. – Приближается Вагнер, а с ним штук пятьдесят учеников!

– Ну, бля! – взвыл Пит.

– Ой, бля! – пропищала Лили.

Плешивый и я дали деру. Мы выскочили за ворота и, пробежав для верности еще с полквартала вдоль школьной ограды, остановились. У Пита и Лили шансов не было. Мы видели сквозь ограду, как к «спальне Пита» подскочил Вагнер и рьяно рванул дверцу на себя в надежде на шикарное зрелище. Потом автомобиль окружили подоспевшие ученики, и нам уже ничего не было видно…

После этого случая мы больше никогда не видели ни Пита, ни Лили. Черт его знает, что с ними сталось. Плешивый и я получили по 1000 неудов на брата. Это дало мне возможность перехватить лидерство у Мангейлора со счетом 1100:500. Нечего было и думать, что мне удастся отработать все неуды. Я останусь в школе Джастин на всю жизнь. И естественно, мои родители были проинформированы.

– Вперед, – скомандовал отец, и я шагнул в ванную.

Закрыв за нами дверь, он снял с крючка ремень.

– Спускай штаны и трусы.

Я и глазом не моргнул. Тогда он сам расстегнул ремень на моих штанах, пуговицы на ширинке и одним рывком сдернул штаны на пол. Затем стянул и трусы. Ремень припечатался к моей жопе. Опять тот же самый резкий звук и та же боль.

– Ты что, решил мать свою в гроб загнать?! – прокричал отец и снова ударил.

И снова хлопок и боль. Но слезы не шли. Глаза мои были непривычно сухи. Я обдумывал, как мне убить своего отца. Через пару лет я бы смог просто забить его насмерть, но я хотел отделаться от него уже сейчас. Он – чужак. Просто взял и усыновил меня. Еще удар. Я по-прежнему чувствовал боль, но страх ушел. Ремень терзал мои ягодицы, но ванная комната не исчезала. Я все видел отчетливо. Наверное, отец почувствовал эти изменения во мне, потому что стал хлестать все сильнее и сильнее. Но чем больше он усердствовал, тем меньше это меня беспокоило. Он был жалок и беспомощен в своей ярости. Что-то произошло, и ситуация изменилась в корне. Он остановился, повесил ремень на крючок и, тяжело дыша, пошел к двери. Я обернулся.

– Эй, – окликнул я его, – можешь ударить еще пару раз, если от этого тебе станет легче.

– Не смей говорить со мной в таком тоне! – сказал отец.

Я смотрел на него в упор. Я видел складки дряблой плоти под подбородком и вокруг шеи, морщины и щербины по всему лицу. Розовая пудра уже не могла скрыть подступающей старости. Майка топорщилась на его свисающем животе. В глазах больше не было свирепости. Отец не выдержал моего взгляда и потупился. Да, что-то произошло. И все вещи, окружающие нас, знали об этом: и полотенца, и душевая занавеска, и зеркало, и ванна, и унитаз. Отец повернулся и вышел. Знал и он. Больше Генри-старший меня не порол.

28

Учеба в школе Джастин пролетела довольно быстро. Где-то в конце восьмого или начале девятого класса у меня воспалились сальные железы. У многих парней моего возраста появлялись прыщи, но не столько и не такие, как у меня. Это было чудовищно. Самый тяжелый случай в городе. Прыщи и фурункулы кучно усыпали мое лицо, спину и частично грудь. А случилось это как раз в тот момент, когда меня стали принимать за крутого парня и я даже претендовал на лидерство. Да я был вроде как и крутой, но не совсем. Я всегда отстранялся от всех и наблюдал за людьми со стороны. Что-то вроде театра – они были на сцене, а я одинокий зритель. Вот и с девчонками то же самое: у меня и так всегда было с ними не слава богу, а при гнойной роже они становились и вовсе вне досягаемости. А как они были прекрасны – их платьица, их волосы, их глаза, их движения и позы. Я думаю, будь у меня возможность просто гулять с одной из них по улице, болтать о всякой всячине, я бы тогда чувствовал себя намного лучше.

Было еще кое-что, что беспрерывно доставляло мне проблемы. Большинство учителей не доверяли мне, многие откровенно не любили, особенно учительницы. Я никогда не перечил им, но они утверждали, что я это делаю «всем своим видом», тем, как я, сгорбившись, сижу за партой; своей «интонацией» и «глумливой усмешкой». Но я не делал этого сознательно. Меня часто выставляли за дверь во время урока или отправляли в кабинет директора. Директор всегда поступал со мной так: в его кабинете была кабина с телефоном, и он закрывал меня в ней. Много часов провел я в этой кабине. Единственное, что можно было найти в ней, – это «Женский домашний журнал». Тонко просчитанная пытка. Так или иначе, я вынужден был читать его. Я штудировал номер за номером в надежде узнать что-нибудь о женщинах.

Ко времени выпуска из школы у меня накопилось 5000 неудов, но это не имело никакого значения. От меня хотели избавиться. Я стоял со всеми вместе перед входом в актовый зал, куда нас вызывали по одному. На каждом из нас были надеты маленький дешевый колпачок и мантия. Эта торжественная амуниция из года в год передавалась от одного выпуска к другому. Разряженные выпускники по очереди выходили на сцену, и мы слышали, как объявляют их имена. Вся эта мудистика называлась – выпускной вечер. Оркестр играл гимн школы Джастин:

 
О, школа Джастин!
О, школа Джастин!
Тебе будем верны всегда.
В наших сердцах песня звучит
И рвется в голубые небеса…
 

Мы стояли один за другим в ожидании своей очереди промаршировать по сцене. В зале сидели родители и друзья родителей.

– Я сейчас блевану на всю эту лажу, – сообщил один парень.

Другой сказал:

– Торжественные проводы из одной помойки в другую, еще больше засранную.

Девчонки относились к церемонии очень серьезно. Поэтому я никогда им по-настоящему не доверял. Казалось, они были частью чего-то правильного. Будто у них и у школы был один и тот же гимн.

– Эта мура меня заебала, – высказался еще один парень из общего ряда. – Я уже курить хочу…

– Держи, – откликнулся другой и протянул сигарету.

Мы пустили ее по кругу между пятью или четырьмя выпускниками. Я затянулся, выпустил дым через нос и тут увидел приближающегося Курчавого Вагнера.

– Шухер! – среагировал я. – Дуболом идет.

Вагнер подошел прямо ко мне. На нем был все тот же серый тренировочный костюм. В нем я увидел его впервые, в нем же встречал все последующие годы, и вот теперь он стоял передо мной в своей неизменной одежде, возможно, в последний раз.

– Послушай, – начал Вагнер, – если ты думаешь, что, уходя из школы, ты уходишь и от меня, то ошибаешься. Я буду преследовать тебя всю оставшуюся жизнь. Я найду тебя на краю света и грохну!

Я лишь глянул на него без лишних комментариев, и он отвалил. Это маленькое выпускное напутствие Вагнера еще больше приподняло меня в глазах моих одноклассников. Они думали, что, должно быть, я подкинул Вагнеру настоящую подлянку, раз он так рассержен. Но они ошибались. Просто Вагнер был наивным придурком.

Все ближе и ближе были мы к входу в зал. И теперь уже могли не только слышать имена вызываемых выпускников и аплодисменты, но и видеть зрителей.

Наконец настала моя очередь.

– Генри Чинаски, – объявил директор в микрофон.

И я вышел на сцену. Аплодисментов не последовало. Затем нашлась какая-то добрая душа в зале и хлопнула пару раз в ладоши.

Для нас на сцене были установлены скамейки. Мы садились на них и ждали, когда вызовут всех остальных. Потом директор сказал речь о неограниченных возможностях, которые мы все имеем в Америке, и церемония закончилась. Оркестр снова затянул гимн школы Джастин, выпускники и их родители, близкие и друзья повскакивали со своих мест и смешались в общей толпе. Я осмотрелся. Моих родителей не было. Чтобы убедиться, я прошелся по залу и еще раз все осмотрел. Нет.

И это было мне на руку. По-настоящему крутой парень в таких вещах не нуждался. Я снял с себя колпак и мантию и отдал эти древности швейцару, который складывал их для будущих выпускников.

Я вышел на улицу самый первый. Но куда я мог пойти с одиннадцатью центами в кармане? И я снова пошел туда, где жил.