Текст книги "Калифорнийский квартет (сборник)"

48

– Значит, ты не смог продержаться на работе и неделю?

Мы ели тефтели со спагетти. Мои проблемы всегда обсуждались за ужином. Ужин – самое несчастливое время суток.

Я не ответил на поставленный отцом вопрос.

– Так что случилось? Почему они дали тебе под зад?

Я молчал.

– Генри, отвечай, когда с тобой отец разговаривает! – не выдержала мать.

– Да он просто не выдержал, вот и все!

– Посмотри на его лицо, – обратилась к отцу мать, – оно все в ушибах и ссадинах. Генри, твой начальник тебя не бил?

– Нет, мама…

– Ну почему ты не ешь, Генри? У тебя никогда не бывает аппетита.

– Он не может есть, – начал отец, – он не может работать, он ничего не может, и ни одна баба ему не даст!

– Незачем говорить о таких вещах за столом, папочка, – пожурила его мать.

– Так это правда! – воскликнул отец, накручивая спагетти на вилку.

Он соорудил огромный шар, запихнул его в рот и принялся жевать. Чавкая, он подцепил тефтельку, запустил ее следом и в завершение присовокупил кусок французской булки.

Я вспомнил Ивана из «Братьев Карамазовых». «Кто не хотел убить своего отца?» – вопрошал парень.

Отец старательно перемалывал это месиво пищи, и одна макаронина свисала с его губ. Наконец он заметил беглянку и с шумом всосал ее в общий котел.

Прожевав, отец засыпал в чашку кофе две чайные ложки сахара с горкой, размешал и сделал гигантский глоток, который тут же выплюнул мимо своей тарелки прямо на скатерть.

– Да это крутой кипяток!

– Аккуратней, папочка! Не нужно так спешить, дорогой, – сказала на это мать.

По настоянию родителей я стал околачиваться на бирже труда, но это было тупое и бесполезное занятие. Нужно было иметь знакомства, чтобы устроиться хотя бы помощником официанта. А так можно было рассчитывать только на судомоя, город кишел судомоями. И я просиживал вместе с этим скопищем невостребованной рабсилы полуденные часы в Першинг-сквере. Здесь же располагались евангелисты, у одних были барабаны, у других гитары, по кустам и уборным шастали гомики.

– У педиков всегда есть деньги, – рассказывал мне один бродяга, совсем юнец. – Я у одного прожил две недели. Пил, жрал все, что хотел, он даже купил мне кое-какие шмотки, но по ночам высасывал, сука, из меня все силы. Я скоро вставать с кровати не мог. Однажды ночью сбежал, пока он спал. Погано было. Один раз он попробовал меня поцеловать в губы, я так въебал ему, что он летел через всю комнату. «Еще раз сделаешь такое, убью!» – сказал я ему.

Еще было хорошее местечко – кафетерий Клифтона. Если денег не хватало, они брали сколько было. А если вовсе не было, то можно было поесть и даром. Многие бродяги приходили туда и хорошо питались. Держал это заведение какой-то богатый старик, очень неординарная личность. Но я не мог заставить себя прийти туда и нажраться до отвала на дармовщину. Я брал кофе, кусок яблочного пирога и давал им пятак. Иногда я разрешал себе съесть пару горячих сосисок. Там было тихо, прохладно и чисто. Приятно было посидеть возле декоративного водопада – возникала иллюзия, что жизнь прекрасна. Можно было пробыть там весь день, попивая чашку кофе за три цента, и никто не попросит вас удалиться, как бы скверно вы ни выглядели. Выставлялось только одно условие – бродяг просили не приносить и не распивать спиртное. Такое место было островком надежды для тех, у кого ее совсем не оставалось.

Между тем в Першинг-сквере люди днями напролет спорили на тему: есть Бог или Его нет. Большинство выдвигали довольно слабые аргументы, но время от времени сходились по-настоящему подкованные Верующий и Атеист, и на это стоило посмотреть и послушать.

Когда у меня заводилось несколько монет, я шел в бар, который располагался под большим кинотеатром. Мне было восемнадцать, но меня обслуживали. Выглядел я неопределенно, иногда на двадцать пять, а порой и на тридцать. Бар держал китаец, он никогда ни с кем не разговаривал. Все, что от меня требовалось, это расплатиться за первое пиво, потом платил какой-нибудь озабоченный гомик. Чтобы не было противно, приходилось переключаться на виски. Я раскручивал его на виски, но, когда он подступал уж совсем близко, меня тошнило, я отталкивал его и уходил. Со временем пидоры меня раскусили, и местечко потеряло свою привлекательность.

Посещения библиотеки наводили на меня тоску. Я быстро пресытился чтением и вскоре просто хватал первый попавшийся под руку том, желательно потолще, и шел по залу, высматривая девиц. Всегда находились одна или две симпатичные, молодые. Я садился за три-четыре стула от нее и прикидывался, будто читаю, стараясь выглядеть настоящим интеллектуалом. Я надеялся, что какая-нибудь да клюнет на меня. Я знал, что безобразен, но думал, что если буду выглядеть достаточно интеллигентным, то и у меня появится шанс. Но, увы, это никогда не срабатывало. Девицы сосредоточенно строчили в блокнотах, потом вставали и уходили, тогда как я наблюдал за мерными и магическими движениями их тел под чистенькими платьями. Интересно, что бы Максим Горький предпринял в таких обстоятельствах?

Дома разыгрывался один и тот же сценарий. Вопросы не задавались, пока мы не усаживались за ужин.

– Ты нашел работу? – спрашивал отец, отведав первое блюдо.

– Нет.

– А пытался?

– Много раз. В некоторые места заходил по два-три раза.

– Не верю.

Но это было правдой. Как было правдой и то, что многие компании давали объявления в газеты, но свободных рабочих мест не имели. Так они поддерживали на плаву свои отделы кадров. А еще убивали время и надежды многих отчаявшихся людей.

– Ничего, ты найдешь работу завтра, Генри, – заканчивала разговор мать…

49

Гитлер разворачивал военные действия в Европе, создавая рабочие места для своих безработных. Я искал работу все лето, но так и не нашел. Джимми Хэтчер получил место на авиационном заводе. В тот день я был вместе с ним, и мы одной ручкой заполнили анкеты. Мы заполнили их идентично, кроме одной графы – место рождения. Я поставил – Германия, Джимми – Рединг, Пенсильвания.

– Джимми получил работу на авиационном заводе, – выговаривала мне мать, – а ведь он заканчивал ту же самую школу, что и ты, и лет ему столько же. Почему же тебе отказали?

– Зачем им человек, у которого на лице написано, что он не любит работать, – вмешался отец. – Все, на что он способен, это просиживать в спальне свою чугунную задницу и слушать симфонии по радио!

– Ну, мальчик любит музыку. Это уже что-то.

– Но что он может с этим «что-то» сделать? Это БЕСПОЛЕЗНО!

– Ну а что тут можно сделать? – не выдержал я.

– Ты должен пойти на радиостанцию и сказать, что обожаешь такого рода музыку и можешь работать радиоведущим.

– О боже, если бы было все так просто!

– А откуда ты знаешь? Ты что, пробовал?

– Да я знаю, что это невозможно.

Отец потянул в рот большой кусок свиной отбивной. Сальный край торчал между губ, пока он пытался прожевать мясо. Казалось, что у него три губы. Когда с отбивной было покончено, отец обратился к матери:

– Вот видишь, твой мальчик просто не хочет работать.

Мать посмотрела на меня и задала свой постоянный вопрос:

– Генри, ты почему не ешь?

В конце концов было решено, что я должен пойти в городской колледж. Тем более что обучение было бесплатным, а подержанные учебники можно было приобрести в букинистическом магазине. Отец стыдился, что я безработный, а моя учеба в колледже придавала бы ему респектабельности. Эли Ла Кросс (Плешивый) уже проучился там семестр, он-то меня и проконсультировал.

– На каком факультете меньше всего мозгоебки? – спросил я.

– На журналистике. Они там ничего не делают.

– Отлично. Буду журналистом.

Я пробежал расписание занятий.

– А что это за координационный день?

– Ой, это чушь несусветная. Можешь пропустить.

– Спасибо, что предупредил. Давай тогда заглянем в тот бар, что напротив колледжа и примем по паре пива.

– Вот это правильно!

– Надо думать.

После координационного дня был день выбора учебных дисциплин. Я прибыл в колледж на трамваях с пересадкой: «W» до Вермонта, а там на «V» до Монро. Народ носился по университетскому городку с брошюрами и бумагами. Я понятия не имел, что мне делать, куда все бегут. Я разнервничался.

– Извините… – обратился я к девушке, но она лишь мельком глянула на меня и улизнула.

Тогда я схватил пробегавшего парня за пояс и остановил его.

– Ты что делаешь? Совсем уже…

– Заткнись. Я хочу узнать, куда это все несутся? Мне-то что делать?

– Так вам же вчера все объяснили! Для чего тогда координационный день?

– Ох, черт…

Я отпустил его. Парень исчез, оставив меня в полном неведении. Я-то представлял себе, что приду в колледж, скажу, что хочу изучать журналистику, и мне выдадут расписание занятий. Но ничего подобного. И я снова почувствовал себя первоклассником, который ничего не знает и с ужасом смотрит на коварных старшеклассников. Я сел на скамейку и стал разглядывать снующих взад и вперед людишек. «А что, если прикинуться? – пришла мне в голову забавная мысль. – Буду говорить родителям, что занятия в колледже идут полным ходом, а сам целыми днями буду валяться на газоне».

Но тут я узнал в пробегающем мимо студенте Плешивого. Я вскочил и схватил его сзади за воротник.

– Эй, эй, Хэнк! Ты чего делаешь?

– Сейчас увидишь, придурок!

– Да что случилось? В чем дело?

– Как мне теперь получить это ебучее расписание? Что делать?

– Я думал, ты знаешь.

– Откуда? Что я, родился с этим знанием?

Я потащил его к скамейке, удерживая за ворот рубашки.

– Давай выкладывай все по порядку, коротко и ясно. Что нужно сделать и как. Справишься – будешь пока жить!

И Плешивый все разъяснил. У меня был персональный координационный день. Напоследок, все еще держа его за воротник, я заявил:

– Сейчас я отпускаю тебя. Но наступит день, когда ты заплатишь мне за всю эту мозгоебку. Не знаю когда, но это обязательно случится.

Я отпустил его, и он смешался с потоком студентов. Получалось, что мне уже не имело смысла спешить и беспокоиться. Все равно теперь на мою долю оставались наихудшие классы, наипротивнейшие учителя и неудобнейшие часы. Я не спеша брел по университетскому городку и подписывал класс за классом. Выходило, что я был самый незаинтересованный студент во всем колледже. Меня посетило чувство превосходства.

Но ненадолго, до моего первого урока английского, назначенного на 7 утра. На часах было 7.30, я был с бодуна, стоял у двери класса и прислушивался. Родители выдали мне деньги на учебники, а я их пропил. Ночью улизнул через окно своей комнаты и просидел до закрытия в ближайшем баре. От выпитого пива меня трясло. Я еще не проспался. Решившись, я открыл дверь и вошел. Мистер Гамильтон, наш преподаватель английского, стоял перед классом и пел. Громко работал граммофон, и класс пел вместе с мистером Гамильтоном песню Гилберта и Салливана[8]8
  Дуэт английского драматурга Уильяма Швенка Гилберта (1836–1911) и композитора Артура Сеймура Салливана (1842–1900), авторов множества популярных оперетт.


[Закрыть]:

 
Теперь я правитель Королевской флотилии…
И все послания вывожу круглым почерком…
Теперь я правитель Королевской флотилии…
Держитесь за свои конторки
и никогда не выходите в море…
Все могут быть правителями
Королевской флотилии…
 

Я прошел в конец классной комнаты и отыскал свободное место. Гамильтон выключил граммофон. В черно-белом крапчатом костюме с ярко-оранжевой манишкой на груди он смахивал на Эдди Нельсона[9]9
  Эдди Аккерман Нельсон (1901–1967) – американский оперный баритон и популярный киноактер.


[Закрыть]. Повернувшись к классу лицом, он взглянул на свои часы и обратился ко мне:

– Надо понимать, вы мистер Чинаски?

Я отвесил поклон.

– Вы опоздали на тридцать минут.

– Да.

– Позволили бы вы себе такое опоздание, скажем, на свадьбу или похороны?

– Нет.

– Почему же нет, поясните, будьте любезны?

– Ну, если бы это были мои похороны, я бы просто обязан был находиться на месте. Если же это была моя свадьба, то можно считать ее моими похоронами.

Я стал скор на язык.

– Милостивый государь, – отозвался мистер Гамильтон, – мы слушали песню Гилберта и Салливана в порядке изучения правильности произношения. Встаньте, пожалуйста.

Я поднялся.

– Будьте добры, спойте: держитесь за свои конторки и никогда не выходите в море… Все могут быть правителями Королевской флотилии…

Я смутился.

– Ну же, не стесняйтесь!

Я быстро повторил текст и сел.

– Мистер Чинаски, я едва мог расслышать вас. Не могли бы вы спеть с бо́льшим энтузиазмом?

Я снова поднялся, наполнил легкие воздухом под завязку и заорал:

– ЕСЛИ ХОЧИТЕ СТАТЬ ПРАВИТИЛЕМ КАРАЛЕВСКОЙ ФЛАТИЛИИ, ДЕРЖИТЕСЬ ЗА СВАИ КАНТОРКИ И НИ ХАДИТЕ В МОРЕ!

У меня получилось задом наперед.

– Садитесь, пожалуйста, мистер Чинаски, – сказал мистер Гамильтон.

Я сел. Во всем этом был повинен Плешивый.

50

Занятия физкультурой у всех факультетов проходили в одно и то же время. Шкафчик Плешивого находился в одном ряду с моим. Я появился в раздевалке раньше всех. Дело в том, что у нас с Плешивым была одинаковая проблема – шерстяные брюки. Мы ненавидели шерсть, потому что она терзала наши ноги, но родители просто обожали наряжать нас в шерстяные брюки. Я нашел решение проблемы и по секрету поделился с Плешивым. Все, что от нас требовалось, это поддевать под брюки пижаму.

Я открыл свой шкафчик, быстро снял брюки и пижаму, которую потом затолкал в глубь верхнего отдела. Затем, когда в раздевалке стали появляться и другие ребята, я спокойно начал переодеваться в спортивную форму.

Из-за этих пижам мы с Плешивым попадали в курьезные истории. Но то, что произошло с Плешивым, достойно особого внимания.

Однажды вечером он гулял со своей подружкой, и они зашли потанцевать. В перерыве между танцами подружка спросила:

– Что это у тебя?

– Где?

– Вон что-то торчит из-под брючины.

– Что?

– Боже! Ты что, надеваешь под брюки пижаму?!

– Я? Ах, это… Да я, должно быть, позабыл снять…

– Я ухожу!

На этом их отношения оборвались.

В раздевалке было уже полно народу, когда появился Плешивый и открыл свой шкаф.

– Как дела, чувак? – спросил я его.

– О, Хэнк, привет…

– Сегодня в семь утра у меня был английский. Достойное начало дня. Только оно должно называться музыкальная аттестация.

– Ах да – Гамильтон. Я слыхал про него. Хи-хи-хи…

Ему было смешно. Я подошел к смехачу.

Плешивый уже расстегнул брюки, и я одним рывком спустил их до колен, обнажив белую в зеленую полоску пижаму. Он попытался натянуть брюки, но не хватило силенок.

– ЭЙ, РЕБЯТА, СМОТРИТЕ! БЛЯХА-МУХА, СРЕДИ НАС ПАРЕНЬ В ПИЖАМЕ!

Плешивый отчаянно боролся. Его лицо сделалось пунцовым. Вокруг нас стали собираться студенты. И я сделал еще хуже, я спустил с него пижаму.

– А ЗАГЛЯНИТЕ СЮДА! КРОМЕ ТОГО ЧТО ЭТОТ ПРИДУРОК ЛЫСЫЙ, У НЕГО ЕЩЕ И ЧЛЕН РАЗМЕРОМ С ПРЫЩ! ЧТО ЖЕ ОН БУДЕТ ДЕЛАТЬ, КОГДА БАБА РАЗДВИНЕТ ПЕРЕД НИМ НОГИ?

Переодевавшийся по соседству крупный парень сказал:

– Чинаски, а ты вправду козел!

– Да, – подтвердили двое других парней.

– Точно, дерьмо! – присоединились еще голоса.

Плешивый натянул брюки. Я позволил ему. Потому что он разревелся.

– А Чинаски тоже одевает пижаму! – завопил он, оглядывая собравшихся. – Он сам научил меня! Посмотрите в его шкафчике, посмотрите!

С этими воплями он подскочил к моему шкафчику, распахнул дверцу и выбросил всю одежду. Пижамы среди нее не было.

– Он ее спрятал! Я знаю, он где-то ее спрятал!

Я поднял с пола одежду, повесил ее в шкаф и пошел на перекличку. Встав во второй ряд, сделал несколько низких приседаний. Рядом со мной встал другой здоровяк. Я слышал его имя – Шолом Стодольски.

– Чинаски, – сказал он мне, – ты козел.

– Не заводи меня, мужик. Я чересчур нервный.

– А если я хочу тебя завести?

– Смотри, не пожалей потом, толстяк.

– Знаешь местечко между корпусом биологии и теннисными кортами?

– Ну, видел.

– Встретимся там после физкультуры.

– Обязательно…

В назначенном месте я не появился. Сразу после физкультуры рванул на трамвае в Першинг-сквер, задвинув оставшиеся занятия. Я уселся на скамейку и стал ждать. Прошло довольно много времени. Наконец нашлись Истинный Верующий и Прожженный Атеист и затеяли спор. Оппоненты оказались слабоваты. Я пытался выступить как Агностик. Но моя агностика не спасла спор. Я покинул парк и спустился по 7-й на Бродвей. Это был центр города. Делать там тоже было нечего. Люди толпились у перекрестка, поджидая, когда сменится сигнал светофора и они смогут перейти на другую сторону улицы. Вскоре я почувствовал зуд в ногах. Моя пижама осталась в верхнем отделении шкафа. Денек выдался на редкость вшивый от начала до конца. Я вскочил в трамвай «W» на ходу, уселся на заднее сиденье и покатил домой.

51

Только одного студента я встретил в городском колледже, который мне понравился. Это был Роберт Беккер. Он хотел стать писателем.

– Я изучу все, что касается писательства. Знаешь, это как разобрать досконально, до последнего винтика, автомобиль, а потом заново его собрать.

– Звучит сурово, – сморщился я.

– Я справлюсь.

Беккер был где-то на дюйм пониже меня, но зато коренастей, крепче сложен, с мощными плечами и сильными ручищами.

– В детстве я сильно болел, – рассказывал он мне. – Вообще не мог двигаться. Целый год я валялся в кровати и мял в руках теннисные мячи. Только благодаря настырности я поднялся.

Беккер работал ночным посыльным. Ночью зарабатывал себе на жизнь, днем учился в колледже.

– Как ты нашел работу?

– По знакомству.

– Могу поспорить, что я тебя уделаю.

– Возможно, а возможно – и нет. Меня только писательство увлекает.

Мы сидели в беседке с видом на один из университетских газонов. Двое парней пристально разглядывали меня. Потом один заговорил.

– Эй, – обратился он ко мне, – можно спросить тебя кое о чем?

– Попробуй.

– Я помню тебя по начальной школе. Тогда ты был слабаком. А сейчас смотрю, ты крутой мужик. Что с тобой случилось?

– Не знаю.

– Стал циником?

– Возможно.

– И ты счастлив?

– Да.

– Тогда ты не циник, потому что циники не могут быть счастливыми!

Парни исполнили между собой водевильное рукопожатие с реверансом и, гогоча, убежали.

– Они тебя обидели, – сказал Беккер.

– Нет, слишком сильно старались, чтобы обидеть.

– А если серьезно, ты циник?

– Я неудачник. Был бы циником, чувствовал бы себя лучше.

Мы покинули беседку. Занятия кончились, и Беккер решил оставить книги в своем шкафу. Мы пошли в раздевалку, там он протянул мне пять-шесть отпечатанных листков.

– Прочитай. Это мой рассказ.

Мы перешли к моему шкафчику, и я передал Беккеру бумажный пакет.

– Врежь…

В пакете была бутылка портвейна.

Беккер отхлебнул и передал мне.

– Ты что, всегда держишь в шкафу пузырь?

– По возможности.

– Послушай, сегодня у меня свободная ночь. Не хочешь познакомиться с моими друзьями?

– Я не нахожу в людях ничего хорошего.

– Ну, люди разные бывают.

– Да? И где это? У тебя?

– Нет. Сейчас я тебе черкну. – И он написал мне адрес на клочке бумаги.

– Слышь, Беккер, а чем эти люди занимаются?

– Пьют.

Я положил клочок в карман.

Вечером после ужина я прочитал рассказ Беккера. Он был хорош, и во мне зашевелилась ревность. Речь там шла о том, как он ночью на своем велосипеде доставлял телеграмму одной красивой женщине. Описание было живым и чистым, с оттенком мягкой благопристойности. Чувствовалось влияние Томаса Вулфа, но Беккер так не стенал и не наигрывал, как это делал Вулф. Эмоции присутствовали, но они не были выписаны неоновыми буквищами. Да, Беккер умел писать, и получше меня.

Родители купили мне печатную машинку, и я настучал несколько рассказов, но они получились слишком горькими и очень небрежными. Нет, нельзя сказать, что они уж совсем были плохи, но все же складывалось впечатление, будто мои истории какие-то скудные, в них не было собственных живительных сил. Моя писанина была мрачнее Беккеровой и на порядок чуднее, но это не срабатывало. Ну, пара-тройка из написанных историй все же действовала на меня, да и то получалось так, что они лишь заводили в какие-то дебри вместо того, чтобы быть в них проводником. Беккер, несомненно, писал лучше. Может быть, мне заняться рисованием?

Я дождался, пока родители уснут. Отец всегда громко храпел. Услыхав сотрясение воздуха, открыл окно и спустился в кусты. По ним выбрался в соседний переулок и растворился в темноте улицы. По Лонгвуд я дошел до 21-й, свернул направо и по Вествью дошел до конечной остановки трамвая «W». Опустив жетон в кассу, я упал на заднее сиденье и там закурил сигарету. Если друзья Беккера окажутся под стать его рассказу, ночь обещала быть просто замечательной.

К тому времени, когда я нашел означенное место на Бикон-стрит, Беккер был уже там. Его друзья расположились на кухне. Беккер проводил меня к ним и представил. Были: Гарри, Лана, Проглот, Вонючка, Выпь, Эллис, Собачья Пасть и наконец Потрошитель. Они все сидели вокруг большого кухонного стола. Среди собравшихся только Беккер и Гарри имели работу. Лана, единственная присутствующая женщина, была женой Гарри, а Проглот их сын. Он тоже сидел вместе со всеми на высоком детском стульчике. Когда нас знакомили, Лана посмотрела мне прямо в глаза и улыбнулась. Все они были молоды, стройны и дымили самокрутками.

– Беккер рассказывал нам о тебе, – поведал Гарри. – Говорил, что ты писатель.

– У меня есть печатная машинка.

– А ты про нас чего-нибудь напечатаешь?

– Сначала хотелось бы выпить.

– Отлично. Мы как раз устраиваем конкурс на лучшего алкаша, – оживился Вонючка. – У тебя есть какие-нибудь деньги?

– Два доллара…

– Значит, сегодня ставка – два доллара. Выкладывайте! – скомандовал Гарри.

Набралось восемнадцать долларов. Кучка выглядела очень соблазнительно. Тут же появились бутылка и стаканчики.

– Беккер говорил, ты крепкий парень. Это правда?

– Ага.

– Сейчас посмотрим.

Свет на кухне был очень ярким, а виски крепким – темно-коричневый напиток. Гарри наполнил наши стаканчики. Красота. Мой рот, моя глотка изнывали от нетерпения. «О, Джонни! О, Джонни, как ты умеешь любить!» – пел женский голос по радио.

– До дна! – выкрикнул Гарри.

Быть такого не могло, чтобы я проиграл. Я пил бы днями напролет, но мне всегда не хватало денег.

У Проглота тоже был свой крохотный стаканчик. И он пил вместе с нами. Все считали, что это очень забавно, но я не видел ничего смешного в том, что малыш пьет крепкий виски. Но разве я мог возражать.

Гарри разлил по второму кругу.

– Ты прочитал мой рассказ, Хэнк? – спросил Беккер.

– Ага.

– Ну и как тебе?

– Хорошо. Ты уже созрел. Все, что тебе нужно, – удача.

– До дна! – скомандовал Гарри.

Со второй проблем не было, мы все опрокинули свои порции, включая и Лану.

Гарри посмотрел на меня:

– Не пора попугать унитаз, Хэнк?

– Нет.

– Ладно, если сам не доползешь, у нас есть Собачья Пасть.

Собачья Пасть был больше меня раза в два. Уж так паскудно устроен мир. Куда бы вы ни посмотрели, всегда найдется кто-нибудь, кто готов вцепиться вам в глотку. Посмотрев на громилу, я спросил его:

– Как дела, приятель? – И подмигнул.

– Иди ты в жопу, дятел, – ответил он. – Сиди и пей.

Гарри наполнил всем под завязку. Он обошел только Проглота. Я это оценил.

Итак, с очередным раундом все справились достойно. Но тут Лана заявила, что выбывает из игры.

– Кто-то же должен убрать за вами это дерьмо. Гарри рано утром идти на работу, – мотивировала она свою отставку.

Стаканы были уже наполнены для следующего раунда, когда дверь с грохотом распахнулась и в комнату влетел молодец лет двадцати двух.

– Блядь, Гарри, спрячь меня! – выпалил он. – Я только что грабанул бензозаправку!

– Моя машина в гараже, – не задумываясь, ответил Гарри. – Ляг на пол в салоне и замри!

Мы выпили и снова налили. Рядом с восемнадцатью долларами в центре стола появилась новая бутылка. Мы все еще были в строю, кроме Ланы. «Похоже, потребуется немало виски, чтобы закончить пари», – подумал я и справился у Гарри:

– А нам хватит выпивки?

– Покажи ему, Лана…

Лана открыла дверцы верхнего шкафа, и я увидел целую батарею бутылок виски, все одной марки. Похоже, они захватили целый грузовик; наверное, так оно и было. Члены банды были все передо мной: Гарри, Лана, Вонючка, Выпь, Эллис, Собачья Пасть и Потрошитель, возможно, и Беккер был с ними и, конечно же, тот молодец, что сейчас лежит в машине Гарри на полу в салоне. Я возгордился тем, что пью с такой активной прослойкой населения Лос-Анджелеса. Этот Беккер не только владел пером, но и знал настоящих людей. И тогда я решил, что свой первый роман посвящу Роберту Беккеру. Мой роман будет лучше, чем «О времени и о реке».

Гарри все наливал, а мы все выпивали. Кухня наполнилась голубым дымом от выкуренных сигарет.

Следующим выбыл Эллис. У него была слишком волосатая грудь, но, похоже, на яйцах волос совсем не водилось.

За ним Собачья Пасть. Великан неожиданно вскочил и бросился в сортир блевать. От его рева понесло и Гарри. Он склонился над раковиной.

Оставались я, Беккер, Вонючка и Потрошитель.

Беккер отключился первым. Сложил руки на стол, уронил на них голову – и был таков.

– Ночь еще совсем юная, – сказал я. – Обычно я пью, пока не покажется солнце.

– Ага, – отозвался Потрошитель, – и какаешь в ночной горшок.

– Точно, какашками с твою голову.

Потрошитель вырос над столом.

– Ты сука! Я тебе сейчас очко порву!

Он хотел съездить мне по уху прямо через стол, но промахнулся и опрокинул бутылку. Лана взяла тряпку, а Гарри полез за новой бутылкой.

– Сядь, Потрох, или потеряешь свою ставку, – сказал Гарри, наполняя наши стаканчики.

Мы опрокинули налитое. Потрошитель снова поднялся, отошел к задней двери, открыл ее и посмотрел в ночь.

– Эй, Потрох, ты куда там вылупился? – спросил его Вонючка.

– Смотрю, есть ли полная луна.

– Ну и как, есть?

Вместо ответа мы услышали, как он вывалился из двери, скатился по ступенькам в кусты и затих. Мы решили его не тревожить. Теперь нас осталось двое: я и Вонючка.

– Никто еще не мог перепить Вонючку, – предупредил Гарри.

Лана уложила Проглота и вернулась на кухню.

– Черт, по всему дому трупы валяются, – сообщила она.

– Наливай, – сказал я Гарри.

Гарри наполнил стакан Вонючки, потом мой. Я знал, что спокойно управлюсь с этой порцией. Пить – единственное, что я мог и умел делать, причем с легкостью. Я схватил свой стакан и залпом его опрокинул. Вонючка вытаращился на меня.

– Я сейчас вернусь, – выдавил он. – Мне надо отлить.

Мы сидели и ждали.

– Он хороший парень, – сказал я Гарри. – Почему вы зовете его Вонючкой? Откуда взялось такое прозвище?

– Не знаю, – сказал Гарри. – Кто-то просто ляпнул, и пошло-поехало.

– А этот парень в твоей машине?

– Он не появится до утра.

Мы сидели и ждали.

– Пойдем-ка посмотрим, – предложил Гарри.

Мы открыли дверь в ванную комнату – Вонючки не было. Мы вошли и увидели его. Экс-чемпион завалился в ванну, лишь ботинки торчали над краем. Вонючка отключился. Мы вернулись на кухню.

– Деньги твои, – сказал Гарри.

– Давай я заплачу за часть выпитого, – предложил я.

– Забудь.

– Ты серьезно?

– Абсолютно.

Я собрал выигрыш и положил в карман. На столе оставалась невыпитая стопка Вонючки.

– Жаль, добро пропадает, – сказал я.

– Ты что, хочешь еще выпить? – спросила Лана.

– А почему нет? На посошок. – И я прикончил остатки одним глотком. – Ладно, ребята, еще увидимся. Здорово посидели.

– Спокойной ночи, Хэнк…

Я вышел через заднюю дверь, перешагнул через тело Потрошителя и выбрался в проулок. Через несколько шагов я наткнулся на зеленый «шеви-седан». Я хотел его обойти, но меня качнуло и повело. Чтобы удержаться на ногах, я схватился за ручку задней дверцы. Дверь оказалась не запертой и распахнулась. Я грохнулся на тротуар и сильно ободрал левый локоть. Луна была полной. Все выпитое разом ударило мне в голову. Я чувствовал, что не могу подняться. Но раз меня считали крутым парнем, я должен был это сделать. Приподнявшись, я ухватился за открытую дверцу, затем дотянулся до внутренней ручки и влез на заднее сиденье. Но тут меня начало рвать. Это были настоящие потоки, я заблевал весь салон. Опорожнившись и немного передохнув, я смог выбраться из «шеви». Меня почти не качало. Я достал носовой платок, смахнул блевотину со штанов и ботинок. Закрыв дверцу машины, я побрел дальше. Мне предстояло отыскать остановку трамвая «W».

Я отыскал ее, дождался трамвая, доехал до Вествью-стрит, спустился на 21-ю, повернул на юг и добрался до Лонгвуд-авеню, 2122. Свернув в соседний проулок, я отыскал нужный куст, пробрался к открытому окну, влез в свою комнату, разделся и рухнул на кровать. Должно быть, я употребил больше кварты виски. Отец продолжал храпеть, но теперь это звучало еще громче и отвратительней, чем когда я уходил. И все же я уснул.

Как обычно, на урок мистера Гамильтона по английскому языку я опоздал. На часах было 7.30 утра. Я стоял у двери и слушал. В классе звучали Гилберт и Салливан, и снова о сборах в море и Королевской флотилии. Гамильтон не мог без них жить. В средней школе учитель литературы признавал только По, одного По, и никого, кроме Эдгара Аллана По.

Я открыл дверь и вошел. Гамильтон убрал с пластинки звукосниматель и объявил классу:

– Когда мистер Чинаски появляется, значит, на часах семь тридцать. Мистер Чинаски всегда вовремя. Одна беда – время неверное.

Затем он выдержал паузу, обводя взглядом лица своих студентов, и очень величественно продолжил:

– Мистер Чинаски, появляетесь ли вы в семь тридцать или не появляетесь вовсе, роли не играет. За первый семестр по английскому языку и литературе вы получаете Ди.

– Ди? – сверкнул я своей знаменитой усмешкой. – А почему не Эф?

– Потому что Эф иногда приравнивают к фекалиям, а я не думаю, что вы такое уж эф…

Класс взорвался от хохота и разразился аплодисментами, они свистели и топали ногами. Я развернулся и вышел из класса, прикрыв за собой дверь. Класс продолжал бесноваться, пока я шел по коридору к выходу.