Текст книги "Калифорнийский квартет (сборник)"

54

Я снял комнату на Темпл-стрит в филиппинском районе – $3,50 в неделю, вверх по лестнице на третий этаж. Заплатил хозяйке – блондинке средних лет – за неделю вперед. Ванна и туалет – внизу в холле, но зато в комнате имелась раковина, в которую можно было ссать.

В первую же ночь, буквально в нескольких шагах от своего нового жилища, я обнаружил бар. Это мне понравилось. Нужно было всего-навсего забраться по лестнице, и ты – дома. Бар был полон маленькими смуглыми людишками, но они мне не мешали. Раньше я много слышал о филиппинцах – что они любят белых девок, особенно блондинок, что носят с собой стилеты, что все одного размера и поэтому собираются по семь человек, покупают один шикарный костюм со всеми причиндалами и одевают его по очереди на один вечер в неделю. Джордж Рафт[10]10
  Джордж Рафт (1895–1980) – актер, прославился исполнением ролей гангстеров; по слухам, и сам водил дружбу с воротилами преступного мира.


[Закрыть] сказал где-то, что филиппинцы – законодатели моды. Они первыми придумали стоять на углах улиц и крутить на пальце золотую цепочку, тонкую золотую цепочку длиной в семь-восемь дюймов – длина вращающейся цепочки на пальце мужчины указывала на длину его пениса.

Бармен был филиппинец.

– Первый раз? – спросил он меня.

– Я живу в верхнем этаже. Студент.

– Кредита нет.

Я выложил несколько монет.

– Дай мне «Истсайд».

Он вернулся с бутылкой пива.

– Где я могу снять девочку? – спросил я.

– Я ничего не знаю, – ответил бармен, забрал пару монет и отошел к кассе.

В ту первую ночь я просидел в баре до закрытия. Никто не мешал мне. Несколько блондинок и вправду ушли с филиппинцами. Мужчины пили мало. Они сидели маленькими группами, склонившись головами к центру стола, тихо разговаривали и время от времени смеялись, тоже очень скромно. Они мне нравились. Когда бар закрывался и я поднялся, чтобы уйти, бармен сказал мне: «Благодарю вас». В американских барах такого не услышишь, во всяком случае, меня не благодарили.

Мне нравилось мое новое положение. Все, что мне было нужно, – это деньги.

Я решил не бросать колледж. По крайней мере, было чем заняться в течение дня. Мой друг Беккер куда-то исчез, и в колледже не осталось никого, кто бы меня интересовал, разве что преподаватель антропологии, известный коммунист. Он не слишком докучал нам антропологией. Это был крупный мужчина, внешне привлекательный и непредсказуемый.

– Я расскажу вам, как надо готовить настоящий стейк, – расхаживал он перед классом. – Ставите сковороду на плиту и, пока она раскалится, выпиваете порцию виски. Затем покрываете дно сковороды тонким слоем соли, укладываете на него филе и поджариваете, но недолго. Переворачиваете, поджариваете другую сторону, потом выпиваете еще стопку и тут же закусываете стейком.

Однажды, когда я лежал на полянке в университетском городке, он проходил мимо, остановился и развалился рядом.

– Чинаски, а ведь ты не веришь в весь этот нацистский театр, который устраиваешь повсюду?

– Я и не спорю. А вы верите в свою галиматью?

– Конечно верю.

– Желаю семь футов под килем.

– Знаешь, Чинаски, ты всего лишь недожаренный шницель, – сказал коммунист, встал, стряхнул траву со штанин и ушел…

Я прожил в своей комнатке на Темпл-стрит всего пару дней, когда меня разыскал Джимми Хэтчер. Он пришел вечером и приволок с собой двух приятелей – рабочих с авиационного завода. Одного звали Делмор, другого – Быстроногий.

– А с чего это его так прозвали – Быстроногий?

– Дай ему денег, узнаешь.

– Пусть пососет… Как ты меня нашел?

– Твои предки наняли частного сыщика, и он выследил, где ты обитаешь.

– Блядь, они знают, как вытравить радость из человеческой жизни.

– А может быть, они беспокоились?

– Если бы они беспокоились, то послали бы денег.

– Они боятся, что ты их пропьешь.

– И правильно делают…

Все зашли ко мне и расселись, кто на кровать, кто на пол. С собой у них была четверть виски и несколько бумажных стаканчиков. Джимми налил всем.

– Классное у тебя здесь место.

– Еще бы. Если высунуться в окно, видно здание муниципалитета.

Быстроногий сидел на ковре. Вдруг он вытянул из кармана колоду карт и посмотрел на меня:

– Ты играешь?

– Каждый день. У тебя крапленые?

– Ты че, охуел?

– Не выражайся, а не то твой скальп будет сушиться у меня на антресолях.

– Да честно, эти карты – чистые!

– Я играю только в покер и очко. Какой потолок?

– Два бакса.

– Сдаем по очереди, – сказал я, бросил на кон четверть доллара, взял колоду и сдал на обычный покер.

Я не любил эти сумасбродные карты, слишком много в них зависело от слепой удачи. Пока я сдавал, Джимми разлил по второй.

– На что ты живешь, Хэнк?

– Пишу курсовики для тупиц.

– Потрясающе.

– Есть немного.

– Эй, парни, – закричал Джим, – я же говорил вам, что он был у нас гений!

– Угу, – промычал Делмор.

Он сидел справа от меня и светил свои карты.

– Четвертак, – заявил он.

Мы все пополнили банк.

– Три карты, – потребовал Делмор.

– Одну, – попросил Джим.

– Три, – сказал Быстроногий.

– На своих, – объявил я.

Когда все поменяли карты, я объявил:

– Поднимаю до потолка.

Делмор и Джимми сбросили карты. Быстроногий посмотрел на меня и спросил:

– А что еще, кроме муниципалитета, ты видишь, когда высовываешь голову в окно?

– Ты играй, – сказал я в ответ. – Я не намерен беседовать о пейзажах.

– Ладно, сбрасываю.

Я сгреб банк и стал собирать сброшенные карты, мои так и лежали не раскрытыми.

– Сколько у тебя было? – спросил Быстроногий.

– Плати и узнаешь или простись навеки, – сказал я, смахнул свои карты со стола и смешал с остальными.

Тасуя колоду, я чувствовал себя, как великий Гейбл перед Божьей карой во время землетрясения в Сан-Франциско.

Колода перешла в другие руки, но удача оставалась со мной. Выяснилось, что на авиационном заводе был день зарплаты. Нельзя приходить к бедному человеку с картами и большой суммой денег. Бедняк рискует лишь потерять свою малость, но, если повезет, может и выиграть все, что вы принесли с собой. Деньги и бедняков следует всегда держать как можно дальше друг от друга.

Я чувствовал, что это моя ночь. Первым проигрался Делмор, выпил и ушел.

– Эй, парни, – сказал я оставшимся, – у меня есть идея. Карты – много возни. Давайте метать монеты: ставка – десять баксов; орел – решка, кто окажется не в паре – выиграл.

– О’кей, – сказал Джимми.

– О’кей, – поддержал Быстроногий.

Виски закончился. Мы переключились на бормотуху.

– Значит, так, – командовал я, – монеты подбрасываем высоко! Ловим и держим в кулаке. Когда я скажу: «кон» – сверяем результат.

Мы высоко подбросили монетки и поймали их.

– Кон! – объявил я.

Сверили, я был не в паре. Черт! Двадцать баксов, как с куста.

Десятки перекочевали в мой карман.

– Метаем! – продолжил я.

– Кон!

И снова моя взяла.

– Метаем!

– Кон!

Повезло Быстроногому.

Но следующий был опять я.

Затем выиграл Джимми.

– Стоп! – сказал я. – Мне надо поссать!

Я отошел к раковине и отлил. Вина в бутылке уже не оставалось, и я открыл дверцу стенного шкафа.

– У меня тут еще один пузырь припрятан, – обрадовал я игроков.

Вытащив из карманов выигранные купюры, я бросил их в шкаф, подхватил бутылку, вскрыл и наполнил стаканы.

– Блядь, – удивился Быстроногий, глядя в свой бумажник, – я почти пустой.

– Я тоже, – отозвался Джимми.

– Интересно, у кого все деньги? – спросил я.

По части выпить они были слабаки. Виски с вином действовали на них смертельно. Обоих штормило.

Быстроногий завалился на комод и уронил пепельницу. Она раскололась пополам.

– Подними, – сказал я Быстроногому.

– Нужно больно в говне ковыряться, – отмахнулся он.

– Я сказал, подними!

– Я не буду поднимать твое дерьмо.

Джимми встал и поднял осколки.

– Убирайтесь отсюда, – велел я.

– Когда захочу, тогда и уйду, – заявил Быстроногий.

– Ладно, но, если ты еще раз откроешь свой рот и скажешь хоть одно слово, твоя морда станет похожей на жопу бегемота.

– Все, Быстроногий, пошли, – вмешался Джимми.

Я открыл дверь, и они, пошатываясь, вышли в коридор. Я проводил их до лестницы. На площадке мы остановились.

– Хэнк, – сказал Джимми, – увидимся как-нибудь. Не сердись.

– Все нормально, Джим…

– Послушай-ка, ты… – открыл свою пасть Быстроногий.

Я заткнул его прямым с правой в зубы. Он рухнул и покатился вниз по ступенькам. Быстроногий был примерно моего роста – шесть и одна восьмая фута. Шуму он наделал на весь квартал. В вестибюле хозяйка беседовала с двумя филиппинцами, они лишь посмотрели на скатившегося сверху парня и продолжили разговор. Тот лежал лицом вниз и не шевелился.

– Ты убил его! – заорал Джимми и бросился вниз.

Он подскочил к приятелю и перевернул его. Нос и рот у Быстроногого были в крови. Джимми посмотрел на меня и сказал:

– Ты не прав, Хэнк…

– Да, и что ты сделаешь?

– Я думаю, – ответил Джимми, – мы скоро навестим тебя снова и…

– Подожди-ка минутку, – прервал его я, вернулся в комнату и плеснул себе вина.

Мне не нравились бумажные стаканчики Джимми, я по привычке пользовался своей банкой из-под студня с грязной этикеткой. Прихватив банку, я вернулся на лестницу.

Быстроногий уже очнулся. Джимми помог ему подняться на ноги и теперь поддерживал, забросив одну его руку себе на шею.

– Ну, что вы хотите мне сказать? – спросил я сверху.

– Ты безобразный человек, Хэнк. Тебя надо проучить, – сказал Джимми.

– Ты хочешь сказать, что я некрасивый?

– Я говорю, что ты поступаешь безобразно…

– Слушай, забирай своего друга и вали отсюда, пока я не спустился и не добил его!

Быстроногий поднял окровавленную голову. На нем была разноцветная гавайская рубашка, только теперь на ней преобладал красный цвет. Он посмотрел на меня и заговорил, очень тихо, но я расслышал.

– Тебе конец, – прошептал он.

– Да, – подтвердил Джимми, – мы тебя достанем.

– ВЫ ЭТО СЕРЬЕЗНО, КОЗЛЫ? – заорал я. – ТОГДА Я К ВАШИМ УСЛУГАМ! В ЛЮБОЕ ВРЕМЯ МОЖЕТЕ НАЙТИ МЕНЯ В КОМНАТЕ НОМЕР ПЯТЬ! Я БУДУ ЖДАТЬ! ПЯТАЯ КОМНАТА, ЗАПОМНИЛИ? И ДВЕРЬ БУДЕТ ОТКРЫТА!

Я поднял банку, полную вина, осушил ее и швырнул в неприятеля. Бросок получился сильный, но неточный. Банка ударилась о стену, отрикошетила и покатилась по вестибюлю, прямо между хозяйкой и ее филиппинскими приятелями.

Джимми медленно повернул Быстроногого и повлек к выходу. Это было нудное и мучительное путешествие. До меня доносился полуплач-полустон Быстроногого:

– Я его убью… Убью…

Наконец Джимми открыл дверь, и они вышли.

Белокурая хозяйка и два филиппинца все еще были в вестибюле и разглядывали меня. Я стоял босой, небритый, нестриженый и непричесанный. Расческу я брал в руки один раз в день – утром – и больше уже не заботился о своей прическе. Все учителя физкультуры вечно донимали меня из-за моей осанки:

– Расправь плечи! Что ты уставился в землю? Что там интересного?

Я никогда не заботился о внешнем виде. Моя некогда белая футболка была заляпана вином, кровью, блевотиной, пестрела обугленными дырами от сигарет и сигар. К тому же она была мне мала, выставляя на обозрение живот до пупка. А брюки были узкие и не доставали до щиколоток. Троица разглядывала меня, а я их.

– Эй, ребята, поднимайтесь ко мне, выпьем по чуть-чуть! Двое маленьких человечков усмехнулись в ответ. Хозяйка, похожая на увядшую Кэрол Ломбард[11]11
  Кэрол Ломбард (1908–1942) – киноактриса, с 1939 г. жена Кларка Гейбла.


[Закрыть], выглядела бесстрастной. Все называли ее мисс Канзас. Могла ли она полюбить меня? Мисс Канзас носила розовые туфли на высоком каблуке и черное в блестках платье, которое излучало целый рой крохотных искорок. Искорки метались по всему вестибюлю, шастали по моим босым ногам. Величественные груди мисс Канзас простые смертные не достойны были даже видеть – они предназначались для королей, диктаторов, правителей и филиппинцев.

– У кого-нибудь есть закурить? – спросил я сверху. – У меня кончились сигареты.

Темнокожий малый, стоящий по одну сторону с божественной мисс Канзас, сделал легкое движение рукой в сторону кармана на своем пиджаке, и в пространстве вестибюля возникла яркая пачка «Кэмел». Так же искусно он перехватил ее в другую руку. Неуловимый щелчок пальцем по дну пачки выбил из нее сигаретку – стройную, желанную, единственную и доступную.

– О, черт! Ну, спасибо!

Я устремился вниз по лестнице и промахнулся мимо ступеньки, но, ухватившись за перила, мне удалось устоять. Сосредоточившись, я осторожно спустился в вестибюль. Неужели я уже напился? Подойдя к маленькому парню, держащему пачку, я слегка поклонился, вытянул сигарету, подбросил ее, подхватил другой рукой и сунул в рот. Филиппинец остался безучастен, усмешка слетела с его лица, еще когда я спускался по лестнице. Прикрывая ладонью пламя спички, он дал мне прикурить.

Я затянулся, выпустил дым и спросил:

– Послушайте, давайте все вместе подымемся ко мне и пропустим по паре стаканчиков?

– Нет, – сказал парень, который угостил меня сигаретой.

– Почему нет? Поймаем по моему приемнику Бетховена или Баха! Я же учусь, вы знаете. Я студент…

– Нет, – повторил другой коротышка.

Я крепко затянулся и глянул на Кэрол Ломбард – мисс Канзас и снова обратился к двум друзьям:

– Она ваша. Я не хочу ее. Просто посидим, выпьем вина в старой доброй комнате номер пять.

Ответа не последовало. Я продолжал стоять, слегка покачиваясь на каблуках, видно, внутри меня виски и вино вступили в противоборство. Сигарета свободно свисала с моих губ, пока я выпускал дым тоненькой струйкой.

Я помнил о стилетах. За недолгое время моего проживания в филиппинском районе я уже дважды видел Закон Стилета в действии. Однажды ночью я выглянул из окна на звук сирены – прямо под моим окном, на тротуаре Темпл-стрит, под темным уличным фонарем в лунном свете лежало тело. Другая ночь – другое тело. Ночи Его Величества Стилета. Первый был белый, второй – филиппинец. Кровь из-под обоих тел – живая, теплая – стекала по тротуару в сточную канаву, а утром я видел бессмысленные темные пятна… много крови может выйти из одного человека.

– Ладно, друзья-товарищи, – сказал я, – не больно-то и надо. Я выпью один… – повернулся и стал подниматься по лестнице.

– Мистер Чинаски, – послышался голос мисс Канзас.

Я обернулся и посмотрел на хозяйку, прикрываемую с флангов моими маленькими друзьями.

– Ложитесь спать. Если вы снова будете нарушать общественный порядок, я позвоню в полицию.

Я отвернулся и продолжил свое восхождение.

Нигде нет подлинной жизни, ни в этом местечке, ни в этом городе, во всем этом тоскливом существовании…

Дверь в мою комнату была открыта. Я вошел. В бутылке вина оставалось на треть.

Может быть, в шкафу есть еще бутылочка?

Я заглянул в шкаф. Бутылки не было, но повсюду валялись смятые купюры. Среди грязной пары дырявых носков затесалась двадцатка; на воротнике мятой рубашки висела десятка, еще две покоились на старой куртке. Весь пол был усыпан деньгами.

Я собрал выигрыш, положил в карман своих узких брюк, вышел из комнаты, запер дверь и направился в бар.

55

Через пару дней заявился Беккер. Адрес могли дать мои родители, или он вычислил его в службе занятости колледжа, где в разделе «неквалифицированная работа» рядом со своими координатами я написал: «Сделаю что угодно, честными и иными путями». Никто не откликнулся.

Беккер сел на стул, и я налил ему вина. Он был в форме морского пехотинца.

– Я вижу, тебя тоже обработали, – сказал я.

– Я потерял работу на Вестерн-Юнион. Больше ничего не оставалось.

– Так ты не патриот? – удивился я.

– Да какого черта.

– Почему морская пехота?

– Я наслышан про их лагеря для новобранцев. Хочу попробовать, выдержу или нет.

– Выдержишь.

– Посмотрим. Говорят, там собираются настоящие психи. Они почти каждую ночь выясняют отношения. Их никто не останавливает, и они бьются чуть ли не насмерть.

– Мне это нравится.

– Присоединяйся.

– Не получится. Ломает рано вставать и все делать по распорядку.

– А как ты собираешься жить?

– Не знаю. Когда деньги закончатся, пойду к бродягам.

– Есть же еще чудаки.

– Они повсюду.

Я налил Беккеру еще вина.

– Правда, есть одна проблема, – поделился он, – не будет времени, чтобы писать.

– Ты все еще хочешь стать писателем?

– Конечно. А ты?

– Хотел бы, но это невозможно.

– Хочешь сказать, ты для этого не слишком хорош?

– Нет, они для этого слишком плохи.

– Кто они, кого ты имеешь в виду?

– Ты читаешь журналы? А эти сборники – «Лучшие американские рассказы года»? Выходит целый ворох всего.

– Да, я читал…

– А «Ньюйоркер» читал? А «Харперс»? А «Атлантик»?

– Ну да…

– Сейчас тысяча девятьсот сороковой год, а они публикуют вещи девятнадцатого века – тяжелые, вымученные, напыщенные. Читаешь, и башка начинает трещать или засыпаешь.

– И это несправедливо?

– Это профанация, обман и крысиная возня.

– Похоже на вопли отвергнутого.

– Я знаю, что не пройду. Зачем попусту тратиться на конверты и марки? Я лучше вина выпью.

– А я пробьюсь, – заявил Беккер. – Однажды ты увидишь мои книги на библиотечных полках.

– Давай не будем говорить о писательстве.

– Я читал твои вещи, – продолжал Беккер. – Ты слишком ожесточен и всех ненавидишь.

– Эй, хватит об этом.

– Вот возьми Томаса Вулфа…

– Да к черту этого Вулфа! Он похож на старуху, которая целый день трындит по телефону!

– Хорошо! Назови ты.

– Джеймс Тербер[12]12
  Джеймс Тербер (1894–1961) – юморист, карикатурист; с 1927 г. и до конца жизни публиковался в «Ньюйоркере».


[Закрыть].

– О, все эти завихрения верхушки среднего класса…

– Он знает, что все мы сумасшедшие…

– Томас Вулф реально смотрит на вещи…

– Знаешь, только законченные мудаки говорят о литературе…

– Ты считаешь, что я законченный мудак?

– Похоже… – Я снова наполнил наши стаканы вином. – Ты дурак, что напялил на себя эту форму.

– Сначала ты называешь меня мудаком, теперь дураком, я думал – мы друзья.

– Да, мы друзья. Просто я не считаю, что, отправляясь на войну, ты идешь защищать себя.

– А я сколько тебя вижу, ты всегда пьешь. Это ты так себя защищаешь?

– На сегодня это лучший способ, который я знаю. Без выпивки я бы давно перерезал себе глотку.

– Чушь собачья.

– Если срабатывает, значит, не чушь. У проповедников из Першинг-сквера есть Бог. А у меня кровь Бога моего!

Я поднял свой стакан и осушил.

– Да ты просто прячешься от действительности, – сказал на это Беккер.

– А что в этом плохого?

– Ты никогда не станешь писателем, если будешь отстраняться от действительности.

– О чем ты говоришь! Как раз этим и занимаются настоящие писатели!

Беккер встал.

– Знаешь, когда разговариваешь со мной, не повышай голоса.

– А ты что, хочешь, чтобы у меня повышался хуй?

– А разве он у тебя есть?

Я ответил неожиданным ударом правой и попал ему по уху. Стакан вылетел из его рук в одну сторону, а сам он полетел в другую. Беккер был здоровый мужик, намного сильнее меня. Он ухватился за край стола и повернулся ко мне, но мой прямой правый снова настиг его, теперь уже по лицу. Беккер отлетел к окну, которое было открыто, я побоялся бить его, потому что он мог вывалиться на улицу.

Беккер выправился и встряхнул головой.

– Перекур, – сказал я. – Давай выпьем. Насилие вызывает во мне тошноту.

– Ладно, – согласился Беккер, отошел от окна и подобрал свой стакан.

Я свинтил крышку с новой бутылки вина: у дешевого пойла не бывает пробок. Беккер подставил свой стакан. Я наполнил ему и себе. Мы выпили.

– Неприятная ситуация, – сказал я.

– Отнюдь, – отозвался Беккер, поставил стакан и сунул мне правой в живот.

Я сложился пополам и наткнулся мордой на его колено. Из носа побежала кровь, я рухнул на колени.

– Налей мне выпить, приятель, – попросил я, – и будем считать, что инцидент исчерпан.

– Встань, – сказал Беккер. – Это была только первая глава.

Я поднялся и двинулся на Беккера. Он ударил, но я успел поставить блок и тут же выстрелил прямым коротким с правой прямо ему в нос. Беккер отступил. Теперь у нас у обоих были окровавленные носы.

Я бросился в атаку. Мы слепо обменивались ударами. Несколько раз я крепко зацепил его, несколько раз он меня. Наконец ему удалось согнуть меня ударом в живот, но я снизу провел апперкот. Это был прекрасный удар, настоящая удача. Беккер попятился и упал на комод, ударившись затылком о зеркало. Зеркало – вдребезги. Беккер был оглушен, я схватил его за грудки и съездил по уху. Он упал на половик и встал на четвереньки. Я отошел и налил себе вина.

– Беккер, я уже второй раз за неделю устраиваю здесь побоище. Ты появился не вовремя, – сказал я и выпил.

Он встал на ноги, осмотрелся и снова пошел на меня.

– Беккер, послушай…

Он отвлек меня легким ударом правой и неожиданно резко припечатал левой по зубам. Битва продолжалась. Не заботясь об обороне, мы просто молотили друг друга. Удары, удары, удары… Беккер швырнул меня на стул, и тот развалился подо мной. Но я успел подняться и встретить Беккера серией ударов, он споткнулся, и я крепко зацепил его правой. Будущий морской пехотинец попятился и врезался в стену, комната задрожала. Отскочив от стены, как мячик, он оказался прямо передо мной, и я заполучил сильный удар в лоб – перед глазами поплыли круги: зеленые, желтые, красные… Беккер не мешкал и молотил меня по ребрам и морде. Я собрался и ударил, но промахнулся.

«Ебаный в рот, – думал я, – неужели никто не слышит этот грохот? Почему никто не остановит нас? Почему не вызывают полицию?»

Беккер снова атаковал. Я пропустил мощнейший боковой в голову, и мне хватило…

Когда я очнулся, в комнате было темно. Я лежал под кроватью весь заблеванный, только голова торчала наружу. Должно быть, я сам забрался сюда от страха. Я выбрался из своего убежища и осмотрелся.

Разбитое зеркало, поломанный стул, опрокинутый стол, мокрый от вина и блевотины половик. Я подошел к столу, перевернул его и поставил, но он упал – подломились две ножки. Я закрепил их, как мог, и попытался поставить снова, но, постояв несколько секунд, стол рухнул. Я отступился. В углу обнаружилась бутылка, в ней оставалось немного вина. Я выпил и еще раз пошарил по комнате, нашел сигареты, но выпивки не было. Я накинул цепочку на двери, закурил, подошел к окну и выглянул на улицу. Стояла прекрасная тихая ночь.

И тут в дверь постучали.

– Мистер Чинаски? – послышался голос мисс Канзас.

Она была не одна. Я уловил шепот за дверью. Хозяйка пришла со своими маленькими темнокожими друзьями.

– Мистер Чинаски?

– Да?

– Мне нужно войти в вашу комнату.

– Зачем?

– Я хочу поменять простыни.

– Я болен. Я не могу вас впустить.

– Всего на несколько минут. Я просто сменю постель.

– Нет, я сейчас не могу. Приходите утром.

Они пошептались, и я услышал удаляющиеся по коридору шаги. Я сел на кровать. Мне требовалось выпить, срочно. Была субботняя ночь, и весь город развлекался по барам.

Может, все же удастся проскочить?

Я подошел к двери и, не снимая цепочки, приоткрыл. Возле лестницы я увидел филиппинца, одного из приятелей мисс Канзас. Он стоял на коленях, в руке у него был молоток. Увидев меня, филиппинец улыбнулся и вогнал в пол гвоздь. Хитрец хотел уверить меня, что приколачивает половик на лестнице. Я закрыл дверь.

Жажда возрастала, необходимо было ее утолить. Я заходил по комнате. Почему все в этом мире имеют возможность выпить, но только не я? Сколько мне еще торчать в этой уебищной комнате? Я снова приоткрыл дверь. Та же самая картина. Филиппинец посмотрел на меня, улыбнулся и забил гвоздь. Я захлопнул дверь, взял чемодан и принялся упаковывать вещи.

У меня все еще оставались деньги с выигрыша, но их бы не хватило, чтобы расплатиться за учиненный в комнате погром. Да я и не хотел отдуваться в одиночку. В этом была не только моя вина. Они могли бы остановить драку. И зеркало разбил Беккер…

Вещи были упакованы. Я взял чемодан в одну руку, печатную машинку в другую. Готов. Постояв некоторое время перед дверью, я откинул цепочку, резко отворил дверь и ринулся к лестнице.

– Эй! Ты куда? – изумился коротышка, все еще стоявший на коленях.

Я хотел пробежать мимо, но он поднял на меня свой молоток. Тогда я со всего маху ударил его печатной машинкой по голове. Раздался страшный грохот. Я скатился по лестнице в вестибюль и выскочил на улицу.

Возможно, я убил этого парня.

Я побежал по Темпл-стрит и увидел такси. Машина была свободной. Я запрыгнул на заднее сиденье.

– Банкер-Хилл, – прохрипел я. – Быстро!