Текст книги "Оркестр меньшинств"

Чигозие Обиома
Оркестр меньшинств

Chigozie Obioma

AN ORCHESTRA OF MINORITIES

Copyright © 2019 by Chigozie Obioma

Перевод с английского Григория Крылова

Художественное оформление Яны Паламарчук

В оформлении переплета и полусупера использована иллюстрация: © YummyBuum / Shutterstock.com

Используется по лицензии от Shutterstock.com

© Крылов Г., перевод на русский язык, 2021

© Оформление ООО «Издательство «Эксмо», 2021

* * *

Дж. К. посвящается.

Мы не забыли

Если добыча не излагает своей версии истории, то героями рассказов об охоте всегда будут хищники.

Пословица игбо

В целом мы можем представить себе чи человека как его иную идентичность в стране духов – его дух, пополняющий его земную сущность; поскольку ничто не выстоит в одиночку, всегда рядом должно стоять что-то другое.

Чинуа Ачебе, «Чи в космологии игбо»

Ува му асаа, ува му асато![1]1
  Некоторые слова на языке игбо оставлены в книге без перевода по желанию автора. Как правило, это различные заклинания и ритуальные выражения, которые даже в переводе ничего не скажут читателю.


[Закрыть] Это основной фактор в определении состояния истинной личности новорожденного. Хотя люди существуют на земле в материальной форме, они вмещают в себя чи и оньеува, потому что того требует всемирный закон, согласно которому если есть одна сущность, то рядом с ней должна стоять другая, таким образом выполняется требование дуализма всех вещей. Это же положение является базовым принципом, на котором покоится концепция реинкарнации народа игбо[2]2
  Игбо (или ибо, самоназвание – «лесные жители») – народ, проживающий в Юго-Восточной Нигерии.


[Закрыть]. Вы когда-нибудь задавали себе вопрос, почему у новорожденного ребенка иногда со временем развивается беспричинная ненависть к тому человеку, которого он увидел, едва раскрыв глаза? Часто это происходит оттого, что ребенок, возможно, идентифицировал эту личность как врага в одном из своих прошлых существований и, возможно, ребенок вернулся в мир в шестом, седьмом или даже восьмом цикле реинкарнации для сведения древнего счета. Кроме того, иногда нечто или событие может реинкарнироваться в течение жизни. Вот почему встречаются люди, которые, когда-то владея чем-то, но потом это потеряв, вдруг несколько лет спустя обнаруживают, что владеют чем-то похожим на утраченное.

Дибиа Нджоквуджи из Нкпа,

запись голоса

Первая
Первое заклинание

Обасидинелу —

Я стою перед тобой здесь в великолепном суде Бечукве в Элуигве, земле вечности, яркого света, где несмолкаемая песня флейты звучит в воздухе…

Как другие духи-хранители, я являлся на уву во многих циклах реинкарнаций, и при каждом возвращении я поселялся в новосотворенном теле…

Я явился в спешке, воспарил свободно, как копье, пролетел по неизмеримым путям вселенной, потому что мое послание важно, вопрос жизни и смерти…

Я стою здесь, зная, что чи должен свидетельствовать перед тобой, если его хозяин мертв и его душа поднялась в Бенмуо, в это граничное пространство, переполненное духами и бестелесными телами всех оттенков и размеров. Ведь ты только в таких случаях просишь, чтобы духи-хранители являлись в твое жилище, в этот величественный небесный суд, чтобы просить тебя о даровании душам наших хозяев безопасный проход в Аландиичие, обиталище наших предков…

Мы просим за них, потому что знаем: душа человека может вернуться в мир в форме оньеува, чтобы родиться заново, только в том случае, если она была принята в области наших предков…

Чукву, творец всего, я признаю, что совершил нечто из ряда вон выходящее, придя сюда, когда мой хозяин еще жив…

Но я здесь, так как старые отцы говорят, что мы приносим клинок, который достаточно остер для рубки дров в лесу. Если ситуация заслуживает неотложных мер, то ей нужно предоставить их…

Говорят, что пыль лежит на земле, а звезды лежат в небесах. Они не перемешиваются…

Говорят, что тень образуется от человека, но человек не умирает оттого, что тень убежит от него…

Я пришел просить за него, так как за деяние его Ала, хранительница земли, должна требовать воздаяния…

Потому что Ала запрещает убивать беременную, будь она женщиной или зверем…

Земля принадлежит Але, великой матери человечества, величайшей из всех живых существ, уступающей только тебе, чей пол или вид не известны ни одному человеку или духу…

Я пришел, потому что боюсь, как бы она не подняла руку на моего хозяина, который известен в этом цикле жизни как Чинонсо Соломон Олиса…

Вот почему я поспешил сюда, чтобы свидетельствовать обо всем, что видел, и убедить тебя и великую богиню: если то, чего я боюсь, и вправду случилось, то пусть будет ясно, что он совершил это великое преступление ошибочно, от незнания…

Хотя я буду рассказывать о случившемся по большей части моими словами, слова эти будут правдивы, потому что мы с ним – одно. Его голос – мой голос. Говорить, что его слова отличаются от моих, означает толковать мои слова так, словно их произнес другой…

Ты – творец вселенной, патрон четырех дней – Эке, Орие, Афор и Нкво, из которых слагается неделя игбо[3]3
  В нынешнем календаре игбо 13 месяцев в году (афо), 7 недель в месяце (онва) и четыре рыночных дня в неделе (изу), плюс еще один лишний день в последний месяц года.


[Закрыть].

Старые отцы предписали называть тебя именами и почетными титулами, число которых не счесть: Чукву, Эгбуну, Осебурува, Эзеува, Эбубедике, Гаганаогву, Агунджиегбе, Обасидинелу, Агбатта-Алумалу, Иджанго-иджанго, Окааоме, Аквааквуру и много других…

Я стою здесь пред тобой, бесстрашный, как язык короля, чтобы изложить мои аргументы в пользу моего хозяина, зная: ты услышишь мой голос…

1. Женщина на мосту

Чукву, если некий дух-хранитель прислан в первый раз, чтобы поселиться в хозяине, который придет в мир в Умуахии, городе в земле великих отцов, то первое, что поражает его дух, это бескрайность земли. По мере того как дух-хранитель спускается с перевоплощающимся телом нового хозяина к земле, его поражает то, что открывается глазу. Вдруг словно убирается какой-то первобытный занавес, и ты оказываешься в бескрайних зарослях лиственных деревьев. Ты приближаешься к Умуахии, и тебя прельщает природа земли отцов: холмы, густой бесконечный лес Огбути-укву – ровесник первого человека, который охотился в нем. Ранним отцам было сказано, что здесь можно увидеть следы космического взрыва, в котором родился мир, и что с самого начала, когда мир разделялся на небеса, воду, лес и землю, лес Огбути стал страной, страной более обширной, чем любые сложенные о ней стихи. Листья деревьев рассказывают историю вселенной на свой, местный манер. Но даже величие бескрайнего леса меркнет рядом с множеством водоемов, самый большой из которых – река Имо и ее бесчисленные притоки.

Река течет по лесу путаной сетью, сравнимой разве что с сетью человеческих вен. Ее можно найти в одной из частей города, где она бьет струей, как кровь из глубокой раны, а потом исчезает. Пройдешь по той же дороге небольшое расстояние, и она появляется – словно из ниоткуда – за холмом или бездонной пропастью. А потом между бедер долин она течет снова. Даже если мы потеряли ее вначале, нужно только миновать Бенде в направлении Умуахии, пройти через деревни Нгва, и маленький безмолвный приток покажет свой соблазнительный лик. Эта река занимает заметное место в мифах народа, потому что вода первостепенна в его вселенной. Народ знает, что все реки имеют материнские свойства, а потому способны к рождению. Эта река породила город Имо. Через город, расположенный поблизости, протекает Нигер, река еще больших размеров, которая сама стала предметом легенд. Давным-давно Нигер вышел из берегов на своем неустанном пути и встретил другую реку, Бенуе, и эта встреча навсегда изменила историю народа и цивилизаций на обеих реках.

Эгбуну, мое свидетельство сегодня вечером, история, ради которой я пришел в этот светлый суд, началась на реке Имо почти семь лет назад. Мой хозяин отправился тем утром в Энугу, чтобы пополнить свои запасы, что он делал нередко. Предыдущей ночью в Энугу прошел дождь, и повсюду была вода, она стекала с крыш зданий, стояла в выбоинах на дороге, висела на листьях деревьев, капала с паутинных кружев, капельки воды оставались на лицах и одежде людей. Хозяин мой в хорошем настроении прошел по рынку, закатав брюки по щиколотки, чтобы не замочить отвороты грязной водой, он переходил от палатки к палатке, от лавки к лавке. Рынок кишел людьми, как всегда, даже во времена великих отцов, когда рынок был центром всего. Здесь обменивались товарами, устраивали празднования, проводили переговоры между деревнями. На всей земле отцов святилище Алы, великой матери, часто располагалось близ рынка. В представлении отцов рынок был также тем человеческим собранием, которое привлекало самых беспутных духов – акалиоголи, амосу, пройдох и различных бродячих бестелесных существ. Потому что на земле дух без хозяина – ничто. Для того чтобы оказывать хоть какое-то влияние на события в этом мире, нужно обитать в физическом теле. И потому эти духи пребывают в постоянном поиске сосудов, в которых можно было бы поселиться, и неутомимы в своих поисках телесности. Их нужно избегать любой ценой. Я один раз видел, как такое существо в отчаянии поселилось в теле дохлой собаки. И оно какой-то алхимией сумело оживить эту падаль, заставить пройти несколько шагов, прежде чем бросить эту собаку снова дохлой и оставить ее лежать в траве. Зрелище было устрашающее. Вот почему чи не рекомендуется на рынках и в подобных местах покидать тело своего хозяина, если он спит или потерял сознание. Некоторые из этих бестелесных существ, в особенности злые духи, иногда даже пытаются вытеснить присутствующих чи или тех, кто вышел для консультаций во имя своих хозяев. Вот почему ты, Чукву, остерегаешь нас от таких путешествий, в особенности по ночам! Потому что, когда чужой дух входит в человека, изгнать его особенно трудно! Вот почему встречаются умственно больные, эпилептики с омерзительными страстями, убийцы собственных родителей и других! Во многих из них поселились чужие духи, а их чи становились бездомными, сведенными до положения существ, следующих повсюду за своими хозяевами, молящими или пытающимися вести переговоры – часто бесплодные – с захватчиком. Я видел это много раз.

Вернувшись в свой фургон, мой хозяин записал в свой объемистый журнал учета, что он купил восемь взрослых птиц – двух петухов и шесть курочек, – мешок с просом, полмешка корма для бройлеров и нейлоновую упаковку, полную жареных термитов. Он заплатил двойную от обычной цену за одного белого петушка с длинным конусным гребешком и роскошным оперением. Когда продавец подал ему петушка, в глазах моего хозяина стояли слезы. Несколько мгновений продавец и даже птица в его руках казались мерцающей иллюзией. Продавец смотрел на него, как казалось, с удивлением, возможно, недоумевая, почему вид этого петушка так тронул моего хозяина. Продавец не знал, что мой хозяин – человек порыва и страсти. И что он купил эту птицу по двойной цене, потому что она имела поразительное сходство с гусенком, который был у него в детстве и которого он любил много лет назад, – с птицей, которая изменила его жизнь.

Эбудебике, после покупки ценного петушка он, довольный, отправился назад в Умуахию. Хотя он и понял, что провел в Энугу больше времени, чем собирался, и не кормил остальных своих крылатых подопечных бо́льшую часть дня, это не обескуражило его. Его мало взволновала мысль о том, что они могут поднять мятеж, будут издавать сердитое кудахтанье и крики, как они часто делали от голода, возмущаясь так громко, что жаловались даже отдаленные соседи. В этот день, в отличие от большинства других, он при проезде каждого пропускного пункта щедро платил полицейским. Не возражал, не говорил, что у него нет денег, в отличие от других дней. Вместо этого он, подъезжая к пропускным пунктам, перед которыми они выставляли бревна, усаженные гвоздями, вынуждавшими машины останавливаться, высовывал в окно руку с пачкой денег.

Гаганаогву, мой хозяин долгое время гнал по сельским дорогам, проходившим через деревни, между курганов и могильных холмов древних отцов, по дорогам, примыкающим к богатым фермам и зарослям кустарников, а небо тем временем медленно темнело. Насекомые бросались на лобовое стекло и взрывались на нем, как миниатюрные фрукты, пока все стекло не покрылось омерзительной жижей из насекомых. Ему пришлось дважды останавливаться и протирать стекло тряпкой, но стоило ему тронуться с места, как насекомые с новой силой принимались в раже бросаться на стекло. Когда он добрался до въезда в Умуахию, день состарился и буквы на закрепленном на ржавой мачте знаке с надписью ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В АБИЮ, ШТАТ ГОСПОДА БОГА были едва видимы. Желудок у него впал – потому что он целый день не ел. Он остановился недалеко от моста через реку Амату – приток великой реки Имо, – пристроился за фурой, закрытой сзади брезентом.

Заглушив двигатель, он услышал топот ног по полу фургона. Он спустился на землю, перешагнул через сточную канаву, опоясывавшую город, подошел к площади на другой стороне сточной канавы, где уличные торговцы сидели на табуретах под небольшими тканевыми навесами, их столики освещались фонариками и свечами.

На землю опустилась восточная темнота, и, когда он вернулся в фургон с гроздью бананов, папайей и полиэтиленовым пакетом, полным мандаринов, дорогу сзади и спереди накрыло одеяло из мрака. Он включил фары и поехал назад на хайвей, его новая птичья стая кудахтала в грузовой части фургона. Он ел банан, когда подъезжал к мосту через реку Амату. Всего неделю назад он слышал, что в этот самый плодородный из дождливых сезонов река разлилась и в ней утонула женщина с ребенком. Он обычно не очень доверял всяким слухам о несчастьях, они гуляли по городу, как утяжеленные монеты, всегда падающие одной стороной, но эта история осталась в его голове по какой-то причине, которую не мог понять даже я, его чи. Он еще не доехал до середины моста, погруженный в размышления об этой матери с ребенком, когда увидел припаркованную у перил машину с распахнутой дверью. Поначалу он видел только машину, ее темное нутро и точечку света, отраженную от окна со стороны водителя. Но когда он стал переводить взгляд, то увидел нечто ужасное: женщину, собирающуюся спрыгнуть с моста.

Агуджиегбе, как же это загадочно: мой хозяин несколько дней думал об утонувшей женщине и вдруг оказался перед другой женщиной, которая забралась на перила и уже наклонилась, собираясь броситься вниз.

И как только он увидел ее, что-то в нем шевельнулось. Он остановил фургон, выпрыгнул из него, побежал вперед в темноту с криком:

– Нет, нет, не делайте этого! Пожалуйста! Не делайте. Бико, еме на![4]4
  Пожалуйста, не делайте этого! (игбо)


[Закрыть]

Ему сразу же показалось, что такое неожиданное вмешательство испугало женщину. Она быстро повернулась, тело ее качнулось, и она, явно охваченная ужасом, упала спиной на мост. Он бросился вперед, чтобы помочь ей подняться.

– Нет, мамочка, пожалуйста, не надо! – сказал он, наклоняясь над ней.

– Оставьте меня! – крикнула женщина при его приближении. – Оставьте меня. Уходите.

Эгбуну, отвергнутый таким образом, он сделал несколько быстрых шагов назад, подняв руки на тот странный манер, каким дети старых отцов демонстрируют согласие или поражение, и сказал:

– Я все, я все.

Он повернулся к ней спиной, но не мог заставить себя уйти. Он боялся того, что она может совершить, если он уйдет, так как сам – человек многих скорбей – знал: отчаяние есть болезнь души, которая может уничтожить уже и без того побитую жизнь. Поэтому он повернулся к ней снова, он опустил руки, выставив их чуть вперед, как две палки:

– Не надо, мамочка. Нет на свете несчастья, ради которого стоило бы умирать таким способом. Нет такого, мамочка.

Женщина медленно, с трудом поднялась на ноги: сначала встав на колени, потом выпрямившись, все это время она не сводила с него глаза, повторяя:

– Оставьте меня. Оставьте меня.

Он увидел теперь ее лицо в резком свете фар своего фургона. На ее лице застыла гримаса страха. Глаза ее, казалось, слегка опухли, вероятно, после долгих часов слез. Он сразу же понял, что перед ним глубоко раненная женщина, потому что любой человек, на чью долю достались страдания или который видел чужие страдания, может с расстояния заметить его знаки на лице другого. Женщина стояла, дрожа в свете фар, а он спрашивал себя, кого она могла потерять. Может быть, кого-то из родителей? Мужа? Ребенка?

– Я сейчас оставлю вас, – сказал он, снова поднимая руку. – Я оставлю вас в покое. Клянусь богом, сотворившим меня.

Он повернулся к своему фургону, но скорбь, которую он видел в ней, была так велика, что даже краткое шарканье его ног, уходящих от нее, казалось вопиющим актом жестокости. Он остановился, почувствовав мгновенную тяжесть в желудке и громкую тревогу сердца. Он снова повернулся к ней.

– Только, мамочка, – сказал он, – не прыгайте туда, ладно?

Он поспешил к фургону, отпер заднюю дверь, открыл одну из клеток и, глядя в окно и шепча про себя «не прыгай, не прыгай», взял за крылья двух кур – по одной в руке – и поспешил к ней.

Женщина стояла на том же месте, где он ее оставил, смотрела в сторону его фургона, пребывая, казалось, в ступоре. Хотя дух-хранитель не предвидит будущего, а потому не может точно знать, что сделает его хозяин – только ты, Чукву, и великие божества владеют духом предвидения и могут наделять этим даром некоторых дибиа[5]5
  Лекарь, шаман (игбо).


[Закрыть], – я предчувствовал, что он собирается сделать. Но, поскольку ты остерегаешь нас, духов-хранителей, чтобы мы не вмешивались в каждое дело хозяев, чтобы человек мог действовать по собственной воле, я не пытался остановить ее. Вместо этого я просто осенил его мыслью, что он – любитель птиц, человек, чью жизнь преобразили его отношения с крылатыми существами. Я в это мгновение осенил его разум трогательным видением гусенка, который когда-то принадлежал ему. Но это не произвело на него никакого впечатления, потому что в такие мгновения, когда эмоции переполняют человека, он превращается в Эгбенчи, упрямого ястреба, который не слушает и даже не понимает, что ему говорят. Он идет туда, куда хочет, и делает то, что решил сделать.

– Нет ничего такого, ради чего стоило бы бросаться в реку и умирать. Ничего. – Он поднял птиц над головой. – Вот что случится, если кто-то упадет туда. Человек умрет, и никто больше его не увидит.

Он бросился к перилам, держа в руках квохтающих высокими голосами птиц, которые возбужденно рвались на свободу.

– Даже эти птицы не увидят, – добавил он и швырнул их с моста в темноту.

Несколько мгновений он смотрел на птиц, борющихся с восходящим потоком, они бешено молотили крыльями на ветру, отчаянно сражаясь за жизнь, но потерпели поражение. На его ладонь упало перо, но он стряхнул его с такой поспешностью, что руке на миг стало больно. Потом услышал булькающий звук падения птиц в воду, а за ним тщетные звуки хлопков и всплесков. Женщина, казалось, тоже прислушивается к этим звукам, и он в этом прислушивании почувствовал неразрывную связь с ней, словно они оба стали единственными свидетелями какого-то непонятного, тайного преступления. Он стоял, пока не услышал тяжелый вздох женщины, посмотрел на нее, потом на воду, скрытую от его глаз темнотой, потом снова на нее.

– Видите, – сказал он, показывая на реку, над которой завывал ветер, словно кашель, застрявший в сухой глотке ночи. – Вот что случается, если кто-то падает туда.

Первая машина, появившаяся на мосту после него, двигалась с опасливой скоростью. Она остановилась в нескольких шагах от них, погудела, водитель сказал что-то неразборчиво, но он услышал язык Белого Человека, который понял я, его чи: «Я надеюсь, вы не бандиты!» После чего машина тронулась с места и уехала, набирая скорость.

– Вы видите, – повторил он.

Эти слова сорвались с его губ, и он вдруг успокоился, как это часто происходит в моменты, когда человек, совершивший что-то из ряда вон выходящее, отступает в себя. Он теперь думал только о том, как покинуть это место, и эта мысль обуяла его с неодолимой настоятельностью. И я, его чи, осенил его мыслью, что он сделал достаточно и теперь ему лучше всего уйти. И тогда он поспешил к своему фургону и завел его под бунтующие голоса в грузовом отсеке. В боковом зеркале мелькнуло видение женщины на мосту, словно вызванный в поле света дух, но мой хозяин не остановился и не оглянулся.

2. Одиночество

Агуджиегбе, старые отцы, говорят: чтобы добраться до вершины холма, нужно начать с подножия. Они правы. Я стал понимать, что жизнь человека – это гонка от одного конца до другого. Та жизнь, которая началась позже, является следствием той, которая началась раньше. Вот почему люди задают вопрос «почему?», когда случается что-то, вызывающее у них недоумение. В большинстве случаев если заглянуть поглубже, то можно раскрыть даже самые глубинные тайны и мотивы их сердец. Таким образом, Чукву, чтобы вступиться за моего хозяина, я должен предложить искать корни всего в суровых годах, предшествующих тому вечеру на мосту.

Его отец умер только девятью месяцами ранее, и его переживания были мучительными, как никогда прежде. Может быть, он чувствовал бы себя немного иначе, не будь он один, как он был не один во время смерти матери, или потери гусенка, или ухода из дома его сестры. Но когда умер его отец, он остался совсем один. Его сестра Нкиру бежала с мужчиной старше ее, а когда узнала, что отец умер вскоре после ее бегства, ее замучила совесть и она отдалилась от брата еще больше. Те дни, что наступили потом, были темны и не обещали облегчения. Агву[6]6
  Леопард (игбо).


[Закрыть] боли не отпускал его день и ночь и превратил его в пустой дом, по которому, как мыши, пробегали мучительные воспоминания о семье. По утрам он обычно просыпался, чувствуя запахи еды, которую готовила мать. А иногда днем случались очень правдоподобные явления сестры, словно она только ненадолго скрылась за занавеской. А по ночам он с такой четкостью видел отца, что иногда пребывал в полной уверенности: вот он здесь, рядом, его отец. Он кричал в темноту: «Папа! Папа!», быстро поворачиваясь на месте. Но в ответ он слышал только тишину, тишину такую всеподавляющую, что она часто возвращала ему уверенность в реальности.

Он шел по миру словно по канату, и голова у него кружилась. Он смотрел на мир под таким углом зрения, с которого ничего не было видно. Ничто не давало ему утешения, даже музыка Оливера де Кока на его большом кассетнике, который он часто включал по вечерам или когда работал во дворе. Его скорбь не щадила даже птиц. Он стал относиться к ним с меньшим вниманием, кормил в основном раз в день, а иногда и вообще забывал о кормежке. Их бунтовское протестное кудахтанье часто выводило его из состояния заторможенности, вынуждая его насыпать им корм. Он стал не так внимательно, как прежде, оберегать их, и его птицы не раз становились жертвой ястребов и других хищников.

Как он ел в те дни? Он просто кормился с маленькой фермы – участка земли, который тянулся от фасада его дома до места, где начиналась дорога, тут у него росли помидоры, окра[7]7
  Окра, или бамия, или гомбо – абельмош съедобный, однолетнее травянистое растение с плодами, похожими на стручки зеленого перца.


[Закрыть] и перец. Он перестал ухаживать за кукурузой, которую выращивал его отец, и она завяла и умерла, и он позволял скопищу насекомых способствовать ее дальнейшему гниению, пока они не переходили на другие посевы. Когда то, что осталось от фермы, перестало удовлетворять его потребности, он начал покупать еду на рынке около большой развязки, обходясь минимумом слов. А со временем он словно онемел, мог целыми днями не произносить ни слова, даже со своими подопечными курами, к которым раньше часто обращался как к товарищам. Он покупал лук и молоко в продуктовых лавках поблизости, а иногда ел в заведении по другую сторону улицы – ресторане «Мадам Комфорт». Там он тоже почти не говорил, только с напряженным эмоциональным трепетом оглядывал людей вокруг, словно за их внешним миролюбием скрывались духи-раскольники, пришедшие в его мир через заднюю дверь.

Вскоре, Осебурува, как это часто случается, скорбь настолько овладела им, что он стал противиться любой помощи. Даже Элочукву, единственный друг, оставшийся у него после школы, не мог его утешить. Он и от Элочукву стал скрываться, а один раз, когда Элочукву приехал на его компаунд[8]8
  Огороженный земельный участок.


[Закрыть], постучал в дверь и прокричал его имя, проверяя, дома ли тот, мой хозяин сделал вид, что его нет. Элочукву, видимо подозревая, что его друг дома, позвонил моему хозяину по телефону. Мой хозяин не отвечал на звонок, и Элочукву, наверно решив, что его и в самом деле нет дома, уехал. Он отвечал отказом на все приглашения своего дядюшки, единственного остававшегося в живых брата отца, приехать к нему и обосноваться в Абе. А когда старик продолжал настаивать, он выключил телефон и не включал два месяца, пока как-то утром не проснулся под звук машины дядюшки, въезжающей на его компаунд.

Дядюшка приехал очень сердитым, но, когда увидел, насколько сломлен племянник, каким стал худым, каким обессиленным, его это тронуло. Старик расплакался в его присутствии. Когда мой хозяин понял, что его вид вызвал слезы у этого человека, с которым он не встречался много лет, что-то в нем изменилось. Он обнаружил, что в его жизни образовалась дыра. И тем вечером, когда его дядюшка храпел, растянувшись на одном из диванов в гостиной, ему стало ясно, что дыра образовалась после смерти его матери. Так оно и было, Гаганаогву. Я, его чи, был там, когда он увидел, как его мать вывозят из больницы мертвой, вскоре после того как она родила его сестру. Это случилось двадцать два года назад, в год, который Белый Человек называет 1991-й. Моему хозяину тогда было всего девять, и он по малолетству не мог принять то, что дала ему вселенная. Мир, который он знал до этого дня, вдруг сморщился, и его уже невозможно было разгладить. Отцовская преданность, поездки в Лагос, посещения зоопарка в Ибадане и парка аттракционов Порт-Харкорте, даже игры с видеоприставками – ничто не помогало. Что бы ни делал отец, рана в душе мальчика не заживала.

К концу того года, приблизительно в то время, когда космический паук Элуигве начинает ткать густую сеть вокруг луны в тринадцатый раз, отец, все отчаяннее пытавшийся вернуть сына к нормальному существованию, отвез его в деревню. Он вспомнил, что мой хозяин когда-то прельщался историями о том, как он, его отец, маленьким мальчиком охотился на диких гусей в лесу Огбути во время войны. И вот он взял моего хозяина поохотиться на гусей, о чем я тебе расскажу в свое время, Чукву. Именно там мальчик и поймал гусенка, птицу, которая изменила его жизнь.

Дядюшка, увидев состояние, в котором находился мой хозяин, остался с ним на четыре дня вместо одного, как собирался поначалу. Старик прибрался в доме, покормил птицу, свозил его в Энугу, чтобы купить корма и припасы. В эти дни дядя Бонни, несмотря на свое заикание, наполнил голову моего хозяина словами. Больше всего он говорил о пагубности одиночества и необходимости иметь в доме женщину. И его слова были истинны, потому что я прожил среди людей достаточно долго и знал, что одиночество – это бешеная собака, которая непрерывно лает долгими ночами скорби. Я видел это много раз.

– Нонсо, е-если т-ты вск-к-коре не з-з-заведешь себе ж-ж-жену, – сказал дядя Бонни в утро отъезда, – т-твоей т-тете и м-м-мне п-придется взять т-тебя к нам. – Дядюшка покачал головой: – П-потому что т-так ж-жить нельзя.

Слова дядюшки были настолько сильны, что после его отъезда мой хозяин начал задумываться о новых вещах. Он вдруг – словно из хранившихся в тайных местах яиц его исцеления вылупились птенцы – обнаружил, что в нем проснулось желание, которого он давно не знал: желание женского тепла. Эта жажда отвлекла его от мыслей о его утратах. Он начал чаще выходить, прогуливаться близ Федерального женского колледжа. Поначалу он с беспокойным любопытством лишь смотрел на девушек из придорожных столовых. Он обращал внимание на их косички, их груди, их фигуры. Когда у него проснулся интерес, он попытался познакомиться с одной, но она отвергла его. Мой хозяин, которого обстоятельства превратили в человека, неуверенного в себе, решил, что во второй раз он не будет пробовать. Я послал ему мысль, что с первой попытки трудно завоевать женщину, но он не обратил внимания на мой голос. Через несколько дней после того, как его отвергли, он отправился в бордель.

Чукву, женщина, в чью кровать ему дозволили войти, была в два раза старше его. Она носила распущенные волосы, как это делали великие матери. Лицо она раскрашивала каким-то порошком, отчего оно становилось привлекательным для мужчин. Овалом лица она напоминала Улому Незеанья, женщину, которая двести сорок шесть лет назад обручилась с одним моим прежним хозяином (Аринзе Ихеме), но исчезла перед церемонией подношения вина, ее похитили охотники за рабами аро[9]9
  Этническая группа, входящая в состав народа игбо.


[Закрыть].

На его глазах женщина разделась, и он увидел ее роскошное тело, ее полные груди. Но когда она попросила его оседлать ее, он не смог это сделать. Это, Эгбуну, был чрезвычайный жизненный опыт, подобного которому я не видел никогда прежде. Потому что вдруг сильнейшая эрекция, которая длилась у него два дня, исчезла в тот самый момент, когда могла получить удовлетворение. Он вдруг остро ощутил себя новичком, неискушенным в искусстве секса. За этим последовал ряд образов – его мать в больничной кровати, гусенок, опасно расположившийся на заборе, отец в жесткой хватке трупного окоченения. Он задрожал, медленно сполз с кровати и попросил отпустить его.

– Что? Хочешь вот так пустить деньги на ветер? – сказала женщина.

Он сказал, да. Встал и потянулся к своей одежде.

– Я нет понимай, посмотри, твой петушок еще мала-мала стоять.

– Бико, ка’м лаа[10]10
  Пожалуйста, отпусти меня (игбо).


[Закрыть], – сказал он.

– Твоя английский нет говорить? Пиджин тогда говорить, мой игбо понимать нет, – сказала женщина.

– Хорошо, я говорю, что хочу уйти.

– Твой вдруг хотеть перестать. Мой такой раньше нет видать. Но мой не хотеть ты деньга потерял за так.

Женщина встала с кровати и включила свет. Он отошел назад при виде всего великолепия ее женственности.

– Бояться нет, бояться нет, расслабь.

Он стоял не двигаясь. Его руки словно приготовились к защите, когда женщина взяла его одежду и вернула на стул. Она опустилась на колени, взяла его член одной рукой, другой сжала его ягодицы. Он поежился и задрожал от охватившего его ощущения. Женщина рассмеялась.

– Твой сколько лет?

– Тридцать, мммм, тридцать.

– Мой правда просить, твой сколько лет?

Она сжала кончик его пениса. Он открыл рот, собираясь заговорить, но она сомкнула губы на его члене и заглотила его до половины. Мой хозяин с лихорадочной торопливостью пробормотал слова двадцать четыре. Он попытался вырваться, но женщина обхватила его за талию другой рукой и не отпустила. Она принялась с истовым усердием, причмокивая, обсасывать его член, а он вскрикивал, скрежетал зубами, произносил бессмысленные слова. Он видел радужный свет, приправленный темнотой, и ощущал холод внутри. Возбуждение продолжало нарастать, и вот он испустил крик: «Мой сейчас кончать, сейчас кончать!» Женщина отвернулась, и струя семени прошла рядом с ее лицом. Он упал на стул, боясь потерять сознание.