Текст книги "Американха"

Глава 13

Поначалу Ифемелу забывала, что она – другой человек. В квартире в Южной Филадельфии ей открыла женщина с усталым лицом и ввела ее в сильную вонь мочи. В гостиной было темно, затхло, и Ифемелу вообразила, что все здание месяцами или даже годами пропитывалось запахом копившейся мочи и сама она ежедневно работала в этом мочевом облаке. В глубине квартиры стонал мужчина – низко, зловеще: стоны человека, которому, кроме этих стонов, больше ничего не осталось, и Ифемелу они напугали.

– Это мой отец, – сказала женщина, глядя на нее проницательно и оценивающе. – Вы сильная?

Объявление в «Городской газете»[97]97
  «Philadelphia City Paper» (1981–2015) – независимый альтернативный городской еженедельник Филадельфии.


[Закрыть] подчеркивало, что понадобится сила. «Сильная сиделка. Платим наличными».

– На эту работу сил хватит, – сказала Ифемелу и поборола порыв выбраться из этой квартиры и бежать, бежать.

– Красивый акцент. Вы откуда?

– Из Нигерии.

– Из Нигерии. А там разве не война?

– Нет.

– Можно посмотреть ваши документы? – спросила женщина, а затем, глянув на водительское удостоверение, продолжила: – Как, простите, вы произносите свое имя?

– Ифемелу.

– Как?

Ифемелу чуть не подавилась.

– Нгози. «Н» – носовое.

– Ух ты. – Женщина с вечно утомленным видом, казалось, слишком устала, чтобы прояснять вопрос с двойным произношением.

– Сможете проживать?

– Проживать?

– Да. Жить здесь, с моим отцом. Есть свободная комната. Три ночи в неделю. По утрам его надо мыть. – Женщина примолкла. – Вы и впрямь худышка. Слушайте, у меня еще двое на собеседование, я с вами свяжусь.

– Ладно. Спасибо. – Ифемелу знала, что эту работу она не получит, и была благодарна.

Ифемелу повторила перед зеркалом, собираясь на следующее собеседование – в ресторане «Морской вид»:

– Я Нгози Оконкво.

– Можно звать вас Гоз? – спросил управляющий, после того как они пожали друг другу руки, и она согласилась, но, прежде чем сказать «да», помедлила – то была малейшая, кратчайшая пауза, но пауза, как ни крути. И Ифемелу задумалась, не потому ли не получила и ту работу.

Гиника позже сказала ей:

– Можно было сказать, что Нгози – твое племенное имя, а Ифемелу – лесное, а поверх еще и духовное добавила бы. Они про Африку в любое фуфло поверят.

Гиника рассмеялась – горловым уверенным смехом. Ифемелу тоже хохотнула, хотя не вполне поняла шутку. И ее внезапно заволокло неким туманом, млечной паутиной, из которой она пыталась выбраться. Началась ее осень полуслепоты, осень растерянностей, жизненного опыта, в каком она прозревала неясные слои ускользавших от нее смыслов.

* * *

Мир опутало тюлем: Ифемелу различала силуэты предметов, но недостаточно четко, никогда недостаточно. Она говорила Обинзе: есть всякое, что вроде бы должно быть понятно, как делать, но нет – мелочи, какие ей следовало бы залучить в свое пространство, а все никак. Он же напомнил ей, до чего быстро она приспосабливается, и говорил спокойно, всегда утешающе. Она пыталась устроиться официанткой, портье, барменшей, кассиршей, а затем ждала приглашений на работу, но их все не поступало, и за это она винила себя. Наверняка же делает что-то не так, но никак не понимала, что именно. Пришла осень, сырая, с серым небом. Деньги утекали с ее чахлого счета. Дешевейшие свитеры из «Росса» все еще поражали ценами, к этому прибавлялись расходы на автобусные и железнодорожные билеты, от продуктов у нее в счете тоже зияли бреши, хотя она стерегла на кассе – наблюдала за электронным табло и говорила, когда сумма добиралась до тридцати долларов: «Пожалуйста, хватит. Остальное я не возьму». И чуть ли не каждый день на кухонном столе возникало письмо, в конверте – чек за обучение и слова, отпечатанные прописными буквами: ПРИ НЕПОСТУПЛЕНИИ ПЛАТЕЖА ДО ДАТЫ, УКАЗАННОЙ ВНИЗУ ЭТОЙ СТРАНИЦЫ, ВАШИ ДАННЫЕ БУДУТ ЗАМОРОЖЕНЫ.

Пугала ее именно самоуверенность прописных букв, а не смысл слов. Она беспокоилась о возможных последствиях – смутная, но постоянная тревога. Она не думала, что ее ждет арест за неоплату учебы, но что происходит, если не платить за учебу в Америке? Обинзе сказал ей, что ничего не произойдет, предложил поговорить с казначеем о рассрочке – хоть какое-то действие с ее стороны. Она часто звонила Обинзе, покупала дешевые карточки в людной лавке при бензоколонке на Ланкастер-авеню и, стирая металлическую пыль, чтобы добраться до цифр, отпечатанных под ней, уже переполнялась предвкушением: она вновь услышит голос Обинзе. Он ее успокаивал. С ним можно было позволить себе чувствовать то, что чувствуешь, не требовалось вымучивать бодрость, как приходилось с родителями, – им она говорила, что все очень хорошо, есть все надежды выйти на работу официанткой, к учебе она приноравливается очень прекрасно.

Светлые пятна ее дней – разговоры с Дике. Его голосок, писклявый по телефону, согревал ее. Дике рассказывал, что происходит в его любимом телесериале, как он выбился на следующий уровень в «Гейм-Бое».

– Ты когда в гости приедешь, куз? – спрашивал он часто. – Лучше бы ты за мной смотрела. Мне не нравится ходить к мисс Браун. У нее в туалете воняет.

Ифемелу скучала по нему. Иногда рассказывала всякое, что он, без сомнения, не понимал, но Ифемелу выкладывала все равно. Рассказывала о своем преподавателе, который в обед усаживался на газоне с сэндвичем, – и он же предложил ей называть его по имени, Элом, он же носил шипастую кожаную куртку и водил мотоцикл. Как-то раз ей пришла первая порция почтового хлама, и Ифемелу доложила Дике:

– Представляешь? Мне письмо сегодня пришло. – Там нашлось предварительное одобрение на кредитную карту, ее имя написали правильно, с изящным наклоном, и Ифемелу воспрянула духом, словно сделалась менее незримой, чуть более присутствующей. Кто-то о ней знал.

Глава 14

А еще была Кристина Томас. Кристина Томас с этим ее линялым видом – застиранными белыми джинсами, блеклыми волосами, бледной кожей; Кристина Томас в приемной, улыбается; Кристина Томас в белесых рейтузах, из-за которых ноги – будто как у смерти. Стоял теплый день, Ифемелу прошла мимо студентов, валявшихся на газонах; под транспарантом ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ, ПЕРВОКУРСНИКИ клубились веселенькие воздушные шары.

– Добрый день. Мне зарегистрироваться здесь, правильно? – спросила Ифемелу у Кристины Томас, чье имя она тогда еще не знала.

– Да. Так. Вы. Иностранная. Студентка?

– Да.

– Вам. Сначала. Надо. Взять. Письмо. В. Иностранном. Отделе.

Ифемелу сострадательно полуулыбнулась, потому что Кристина Томас явно страдала какой-то болезнью: объясняя, как пройти в иностранный отдел, она говорила очень медленно, губы сжимались и выпячивались.

– Мне. Надо. Чтобы. Вы. Заполнили. Пару. Анкет. Вы. Понимаете. Как. Это. Заполнять?

И тут Ифемелу поняла, что Кристина Томас разговаривает вот так ради нее, из-за ее зарубежного акцента, и на миг почувствовала себя ребенком – несуразным и слюнявым.

– Я говорю по-английски, – сказала она.

– Да уж наверное, – сказала Кристина Томас. – Я просто не знаю, хорошо ли.

Ифемелу сжалась. В этот напряженный неподвижный миг она встретилась взглядами с Кристиной Томас, после чего взяла анкеты – и сжалась. Сжалась, как жухлый лист. Она говорила по-английски всю жизнь, вела дискуссионный клуб в средней школе и всегда считала американскую гнусавость признаком неразвитости – не с чего было ей хохлиться и сжиматься, но увы. И в последующие недели, пока нисходила осенняя прохлада, Ифемелу принялась тренировать американский акцент.

* * *

Учеба в Америке проста, задания присылали по электронной почте, в аудиториях кондиционеры, преподаватели разрешали переписывать контрольные. Но Ифемелу было неуютно с тем, что профессура именовала «участием», она не понимала, почему это должно входить в итоговую оценку: «участие» означало студенческий треп, время на занятиях, потраченное на очевидные слова, слова порожние, а иногда и бессмысленные. Американцев с самого первого класса, похоже, натаскивали всегда что-нибудь говорить на уроке, неважно что. И Ифемелу сидела, косноязычная, в окружении студентов, легко вписывавшихся в университетские стулья, осененных знанием – но не изучаемого предмета, а того, как вести себя в классе. Никогда тут не говорили «я не знаю». Говорили «не уверен» – никаких сведений, зато намек на возможность некоего знания. Они ковыляли, американцы эти, ходили без всякого ритма. Избегали объяснять впрямую: не говорили: «Спросите у кого-нибудь наверху» – говорили: «Может, вам стоит спросить у кого-нибудь наверху». Если спотыкаешься и падаешь, или подавился чем-нибудь, или еще какая-нибудь незадача свалилась, они не говорили: «Какая жалость». Они говорили: «У вас все в порядке?» – когда очевидно же, что нет. А если сказать им: «Какая жалость», когда они поперхнутся, или споткнутся, или окажутся в переделке, они отвечают: «Ой, вы тут ни при чем». А еще они злоупотребляли словом «воодушевлен»: профессор воодушевлен из-за новой книги, студент воодушевлен занятием, политик по телевизору воодушевлен каким-нибудь законом – чересчур его, этого воодушевления. Кое-какие обороты Ифемелу слышала ежедневно, и они поражали ее, резали слух, и она размышляла, как бы их восприняла мама Обинзе. «Не надо было таких делов». «Тут трое вещей». «Наелся яблоков». «Две сутки». «Приляжь».

– Эти американцы не владеют английским-о, – сказала она Обинзе.

В первый же учебный день она сходила в местную поликлинику и чуточку дольше нужного таращилась на стоявшую в углу корзину с бесплатными презервативами. После осмотра регистраторша сказала ей:

– Вы в полной боевой!

Ифемелу ничего не поняла и задумалась, что это значит – «в полной боевой», но погодя решила, что, должно быть, это означает, что она сделала все, что требовалось.

Каждое утро она просыпалась в тревоге из-за денег. Если купить все необходимые учебники, ей не хватит на съем, и потому она одалживала учебники на занятиях и лихорадочно конспектировала, но ее конспекты, когда она обращалась к ним потом, иногда ее путали. Новая студенческая подруга по имени Саманта, тощая женщина, избегавшая солнечного света, частенько приговаривая «я легко обгораю», бывало, давала Ифемелу учебники на дом.

– Возьми до завтра, конспектируй, если надо, – говорила она. – Я знаю, как все бывает лихо, я потому и ушла из колледжа в свое время – работать.

Саманта была постарше, дружить с ней – облегчение, не то что с этими восемнадцатилетками с отвешенными челюстями, с какими Ифемелу в основном приходилось общаться на курсе. И все же дольше одного дня Ифемелу учебники никогда не задерживала, а нередко отказывалась уносить их домой. Побираться – вот что ее ранило. Иногда после занятий она сидела на скамейке в университетском дворике и смотрела, как студенты шагают мимо громадной серой статуи посередине; у всех у них, казалось, жизнь складывается так, как им хотелось, они могут добыть работу, если нужно, и над каждым на фонарных столбах безмятежно трепещут флажки.

* * *

Она жаждала понять об Америке все, быстро натянуть на себя новую шкуру всезнайки: болеть за какую-нибудь команду в Суперкубке, понимать, что такое «Твинки»[98]98
  «Twinkies» (с 1930) – американское пирожное, придуманное и изначально производимое пекарней Hostess Brands; ныне изготавливается в Канаде.


[Закрыть] и «выключение» в спорте, измерить Америку в унциях и квадратных футах, заказывать «маффин», не задумываясь, что на самом деле это кекс, и говорить «мы вдарили по рукам» и не чувствовать себя при этом глупо.

Обинзе предлагал ей читать американские книги – романы, историю, биографии. В первом электронном письме, которое ей отправил (в Нсукке только-только открылось интернет-кафе), он составил список книг. «В следующий раз – пожар». Она стояла у библиотечного шкафа и листала первую главу, изготовившись к скуке, но постепенно перешла на диван, уселась и читала, пока не проскочила три четверти книги, после чего остановилась и забрала все до единой книги Джеймза Болдуина[99]99
  Джеймз Артур Болдуин (1924–1987) – романист, публицист, драматург, активный борец за права человека; «The Fire Next Time» (1963) – публицистический сборник Болдуина.


[Закрыть], какие нашлись на полке. Свободное время проводила в библиотеке, так чудесно освещенной; ряды компьютеров, просторные, чистые, воздушные пространства для чтения, гостеприимная яркость всего – будто грешный декаданс. Ифемелу, как ни крути, привыкла читать книги, в которых не хватало страниц: те выпали, пройдя через множество рук. И вот она среди сонмов книг с не перебитыми хребтами. Она писала Обинзе о прочитанных книгах – прилежные подробные письма, что открыли им новую грань близости: Ифемелу наконец начала понимать власть, какую книги имели над Обинзе. Его тоска по Ибадану из-за «Ибадана» когда-то изумляла ее: как можно страдать по неизвестным тебе местам из-за нескольких слов? Но в те недели, когда она открывала книги одну за другой, многие ряды их, с их кожаным запахом и обещанием неведомых удовольствий, когда садилась, подогнув под себя ноги, в кресло на нижнем этаже или же за столом наверху, под флуоресцентным светом, отражавшимся от книжных страниц, – поняла наконец. Она прочла книги по списку Обинзе, но сверх того выдергивала книгу за книгой, без всякого порядка, читала по одной главе, а затем решала, какие будет шустро читать прямо в библиотеке, а какие возьмет на дом. Она читала, и мифологии Америки начали наполняться смыслом, прояснился и племенной строй Америки – раса, идеология, религия. И это новое знание утешило Ифемелу.

* * *

– Ты заметила, что сама сказала «воодушевлена»? – проговорил Обинзе задорно. – Ты сказала, что воодушевлена интерактивным занятием.

– Правда?

Новые слова сыпались у нее изо рта. Столпы тумана рассеивались. Дома, в Нигерии, она стирала нательное белье каждый вечер и вешала его в неприметном уголке в ванной. Теперь же сваливала белье в корзину и швыряла в стиральную машину по пятницам, и вот это нагромождение грязного белья стало казаться ей нормальным. Подпитанная прочитанными книгами, она подавала голос на занятиях и с восторгом осознавала, что может не соглашаться с преподавателем, но получать за это не нагоняй за неуважение, а ободряющий кивок.

– Мы на занятиях смотрим кино, – сказала она Обинзе. – Они тут говорят о фильмах так, будто они не менее важны, чем книги. Ну и мы смотрим кино и пишем отзывы, и почти всем ставят «А». Представляешь? Несерьезные они, американцы эти-о.

На семинаре по истории – для отличников – профессор Мур, крошечная, застенчивая женщина с видом эмоционально голодающего человека, у которого нет друзей, показала несколько сцен из «Корней»[100]100
  «Roots» (1977) – американский мини-сериал по мотивам одноименной книги Алекса Хейли, транслировался на канале ABC; получил 36 номинаций «Эмми», «Золотой глобус» и премию Пибоди.


[Закрыть], яркие картинки на доске в затемненном классе. Когда она выключила проектор, на стене еще миг, прежде чем погаснуть, провисел призрачный белый лоскут. Впервые Ифемелу посмотрела «Корни» на видео с Обинзе и его мамой, сидя на диванах у них в гостиной в Нсукке. Когда Кунту Кинтея[101]101
  Кунта Кинтей (ок. 1750 – ок. 1822) – преимущественно вымышленный персонаж романа «Корни», гамбийский раб-мандинка, ставший одной из икон культуры африканской диаспоры.


[Закрыть] пороли, чтобы он принял имя, данное ему в рабстве, мама Обинзе резко встала – до того резко, что чуть не споткнулась о кожаный пуф, – и выскочила из комнаты, но Ифемелу успела заметить, что глаза у мамы покраснели. Ифемелу поразило, что мама Обинзе, полностью облаченная в самодостаточность, в решительную замкнутость, способна расплакаться от фильма. И вот теперь, когда подняли жалюзи и аудиторию вновь затопило светом, Ифемелу вспомнила тот субботний вечер – и то, как она, глядя на маму Обинзе, жалела, что не может расплакаться.

– Давайте поговорим о представлении истории в кино, – предложила профессор Мур.

С задних рядов раздался уверенный женский голос с неамериканским акцентом:

– Почему запикали слово «негритос»?

По классу ветерком прошелестел всеобщий вздох.

– Ну, это запись с телевизора, и я среди прочего хотела обсудить с вами, как мы представляем историю в массовой культуре, а слово на «н» – безусловно, важная часть этого разговора, – сказала профессор Мур.

– Я не улавливаю смысла, – продолжил уверенный голос.

Ифемелу обернулась. У девушки были естественные волосы, подстриженные коротко, «под мальчика», миловидное лицо с широким лбом, сухопарое, оно напомнило Ифемелу восточных африканцев, вечно выигрывавших по телевизору забеги на длинные дистанции.

– Ну то есть слово «негритос», оно существует. Люди его употребляют. Это часть Америки. Оно причинило людям много боли, и, на мой взгляд, это оскорбительно – запикивать его.

– Так, – произнесла профессор Мур, озираясь, словно призывая помощь.

Помощь пришла в виде сиплого голоса из середки класса.

– Да из-за боли, которое это слово причинило, его и не следует употреблять! – «Не следует» едко пронизало воздух: говорившая – девушка-афроамериканка в бамбуковых сережках-кольцах.

– Дело в том, что всякий раз, произнося его, мы раним афроамериканцев, – добавил бледный косматый юноша из первого ряда.

Ифемелу подняла руку – в голове засел Фолкнеров «Свет в августе», который она только что прочла.

– Я не считаю, что это всегда болезненно. Думаю, все зависит от намерения – и от того, кто говорит.

Девушка рядом с ней, лицо покраснело, выкрикнула:

– Нет! Слово одинаково, от кого бы ни исходило.

– Чепуха. – Вновь уверенный голос. Голос бесстрашный. – Моя мама лупит меня палкой или чужой человек – не одно и то же.

Ифемелу глянула на профессора Мур – проверить, как та отнеслась к слову «чепуха». Профессор Мур, кажется, не заметила: ее черты смерзлись от ужаса в насмешливую улыбку.

– Я согласна: не то же самое, когда это слово употребляют афроамериканцы, но не считаю, что его стоит использовать в кино, поскольку тогда люди, которым его употреблять не следует, станут, а это заденет чувства других людей, – произнесла светлокожая афроамериканка, последняя из четверых черных в классе, в свитере болезненного оттенка фуксии.

– Но это же все равно что отрицание. Если его употребляли вот так, следует так же представлять его и теперь. Оно же не исчезнет, если его прятать. – Вновь уверенный голос.

– Ну, кабы вы нас не продавали, мы бы сейчас об этом вообще не разговаривали, – сказала сиплая афроамериканка вполголоса, но ее тем не менее услышали.

Класс заволокло безмолвием. И еще раз этот голос.

– Простите, но даже если б ни единого африканца не продали другие африканцы, трансатлантическая работорговля все равно происходила бы. Это европейское предпринимательство. Это европейцы набирали рабочую силу для своих плантаций.

Профессор Мур встряла тихонечко:

– Хорошо, давайте поговорим о том, как историей жертвуют ради развлечения.

После занятия Ифемелу и уверенный голос направились друг к другу.

– Привет. Я Вамбуи. Из Кении. А ты из Нигерии, да? – Она производила устрашающее впечатление: человек, занятый исправлением в этом мире всех и вся.

– Да. Зовут Ифемелу.

Они пожали друг другу руки. В ближайшие недели у них завяжется крепкая дружба. Вамбуи была президентом Ассоциации африканских студентов.

– Ты про ААС не слышала? Приходи на ближайшее собрание в четверг, – сказала она.

Собрания проводили в подвале Уортон-холла, в комнате без окон, с резким светом; бумажные тарелки, коробки с пиццей и бутылки с газировкой громоздились на металлическом столе, складные стулья расставлены рыхлым полукругом. Нигерийцы, угандцы, кенийцы, ганцы, южноафриканцы, танзанийцы, зимбабвийцы, один конголезец и один гвинеец болтали и подначивали друг дружку, разнообразные акценты – путаница утешительных звуков. Они пародировали американцев: «Так хорошо по-английски говоришь», «Насколько все плохо у вас в стране со СПИДом?», «Как это печально, что людям в Африке приходится жить на доллар в день или меньше». Они же насмехались и над Африкой, обменивались байками о бессмыслице, тупости – и имели право: эта насмешка – от тоски, от мучительного желания увидеть, как родные места вновь оздоровятся. Здесь Ифемелу ощутила внутри мягкое, зыбкое обновление. Здесь ей не нужно было объясняться.

* * *

Вамбуи сообщила всем, что Ифемелу ищет работу. Дороти, девочка-угандка с длинными косами, работала официанткой в Центральном городе, она сказала, что у нее в ресторане есть вакансии. Но сперва Мвомбеки, танзаниец, учившийся сразу по двум специальностям – инженерия и политология, просмотрел резюме Ифемелу и предложил выкинуть три года учебы в университете в Нигерии: американским нанимателям не нравится, когда работники низшего звена слишком образованны. Мвомбеки напомнил ей Обинзе – непринужденностью, спокойной силой. На собраниях он всех веселил.

– Начальное образование я получил благодаря социализму Ньерере, – говаривал Мвомбеки. – Иначе сидел бы сейчас в Даре[102]102
  Джулиус Камбараге Ньерере (1922–1999) – африканский политик периода деколонизации, первый президент Танзании (1964–1985). Дар – Дар-эс-Салам, крупнейший город Танзании, административный и деловой центр страны.


[Закрыть], вырезал уродливых жирафов для туристов. – Когда к ААС присоединились двое новеньких, из Ганы и из Нигерии, Мвомбеки обратился к ним с вводной речью, как он это назвал: – Пожалуйста, не ходите в «К-Март» и не покупайте там двадцать пар джинсов только потому, что они стоят по пять долларов. Джинсы никуда не денутся. Они будут в «К-Марте» и завтра, еще дешевле. Вы в Америке, горячей еды на обед тут не ждите. Эту африканскую привычку необходимо забыть. Оказываясь в гостях у американца при деньгах, приготовьтесь к экскурсии по дому. Выбросьте из головы, что дома ваш отец устроил бы истерику, попробуй кто-нибудь приблизиться к его спальне. Мы все знаем, что дальше гостиной – никаких экскурсий, ну туалет еще, если совсем уж необходимо. Но вас я прошу улыбаться и идти за хозяином-американцем на осмотр дома – и не забывайте приговаривать, как вам все тут нравится. И не надо поражаться, до чего в американских парочках люди привольно друг друга трогают. В очереди в столовой девушка может гладить молодого человека по руке, молодой человек может обнять девушку за плечи, а еще они потирают друг другу плечи и всяко мур-мур-мур, но вы уж, пожалуйста, подобное за ними не повторяйте.

Все смеялись. Вамбуи выкрикнула что-то на суахили.

– Очень скоро вы начнете осваивать американский акцент, поскольку зачем вам, чтобы люди из всяких служб поддержки переспрашивали по телефону «что? что?». Начнете восхищаться африканцами с безукоризненным американским выговором, как у нашего брата Кофи. Родители Кофи приехали из Ганы, когда ему было два года, но вы на его произношение не ведитесь. Окажетесь у них дома – увидите: они до сих пор ежедневно едят кенкей[103]103
  Одно из основных традиционных блюд в странах Западной Африки (Ганы, Кот-д’Ивуара, Бенина), а также Гайаны и Ямайки; готовится из дробленой кукурузы или кукурузной муки, тесто подходит несколько суток, после чего медленно томится, обернутое в пальмовые или кукурузные листья или в фольгу.


[Закрыть]. Когда Кофи поставили «С» на занятиях, отец его шлепнул. У них в доме никаких вам американских глупостей. Он каждый год ездит в Гану. Таких, как Кофи, мы зовем американо-африканцами, а не афроамериканцами; афроамериканцами мы называем наших братьев и сестер, чьи предки были рабами.

– Не «С», а «В» с минусом, – парировал Кофи.

– Старайтесь подружиться с нашими афроамериканскими братьями и сестрами – в духе подлинного панафриканизма. Но блюдите и связь с собратьями-африканцами, это поможет вам владеть полной картиной. Всегда посещайте собрания ААС, но, если очень надо, можете попробовать и Союз черных студентов. Заметьте, что в целом афроамериканцы состоят в Союзе черных студентов, а африканцы посещают Ассоциацию африканских студентов. Точки пересечения есть, но их немного. Африканцам, посещающим СЧС, не хватает уверенности в себе, они торопятся сказать: «Я родом из Кении», пусть даже Кения из них прет, не успеют они и рта открыть. Афроамериканцы, посещающие наши собрания, сочиняют стихи про Маму Африку и считают любую африканку царицей нубийской. Если афроамериканец называет вас мандинго[104]104
  Группа народностей, живущих в Западной Африке – на юге Гамбии, севере и северо-востоке Гвинейской Республики, западе Мали, в Кот-д’Ивуаре, Сенегале и Гвинее-Бисау – и говорящих на языке мандинка.


[Закрыть] или гузочёсом, он оскорбляет вас как африканца. Кое-кто станет донимать вас дурацкими вопросами об Африке, но с прочими связь установится. Вы обнаружите к тому же, что проще дружить с другими иностранцами – с корейцами, индийцами, бразильцами, с кем угодно, чем с американцами, хоть белыми, хоть черными. Многие иностранцы постигли боль получения американской визы, и это славное начало для дружбы.

Смеху прибавилось, Мвомбеки и сам хохотал громко, будто впервые слышит собственные шутки.

Позже, после собрания, Ифемелу подумала о Дике – куда он подастся в колледже, в ААС или в СЧС, и кем его сочтут – американо-африканцем или афроамериканцем. Ему предстоит выбирать, кем быть, – или же скорее за него выберут, кто он есть.

* * *

Ифемелу считала, что собеседование в ресторане, где работала Дороти, прошло гладко. Вакансия администратора в зале: Ифемелу облачилась в нарядную блузку, улыбалась радушно, руки жала крепко. Управляющая – хохотушка, переполненная с виду неуправляемым счастьем, – сказала ей:

– Великолепно! Чудесно поговорили! Я с вами вскоре свяжусь! – И потому, когда в тот вечер зазвонил телефон, Ифемелу схватила трубку, надеясь, что это приглашение на работу.

– Ифем, кеду? – сказала тетя Уджу.

Тетя Уджу звонила, чтобы спросить, нашла ли Ифемелу работу, слишком часто.

– Тетя, я тебе первой позвоню, когда найду, – сказала Ифемелу в последнем разговоре, вчера, и вот тетя Уджу звонит опять.

– Нормально, – сказала Ифемелу и уже собралась добавить: «Пока ничего не нашла», как тетя Уджу продолжила:

– С Дике случилось нехорошее.

– Что? – переспросила Ифемелу.

– Мисс Браун сказала мне, что видела его в чулане с девочкой. Девочка – третьеклассница. Судя по всему, они друг другу причинные места показывали.

Возникла пауза.

– И все? – уточнила Ифемелу.

– В каком смысле – «и все»? Ему еще семи лет нету! Это еще что такое? Я ради этого в Америку ехала, что ли?

– Мы, кстати, читали об этом на занятиях недавно. Нормально это. Детям с раннего возраста любопытно всякое такое, но они толком ничего не понимают.

– Нормально, ква? Вовсе это не нормально.

– Тетя, мы все в детстве были любопытные.

– Но не в семь же лет! Туфиаква![105]105
  Боже сохрани (игбо).


[Закрыть] Где он такого понабрался? Это все детсад, куда он ходит. Как Альма ушла и он начал у мисс Браун, он изменился. Ох уж эти дети без воспитания, он от них всякую дрянь цепляет. Я решила переехать в Массачусетс в конце этого семестра.

– А, а!

– Закончу ординатуру там, Дике пойдет в школу получше – и к нянькам получше. Бартоломью переезжает из Бостона в маленький город, Уоррингтон, свое дело затеет, для нас обоих новое начало. Там младшая школа очень хорошая. И местному врачу напарник нужен, у него практика расширяется. Я с ним поговорила, он заинтересован в моем приезде, когда я тут все закончу.

– Ты уезжаешь из Нью-Йорка в Массачусетс жить в деревне? Разве можно вот так ординатуру бросать?

– Конечно. У меня подруга есть, Ольга, она из России. Тоже уезжает, но ей придется год по второму разу пройти, по новой программе. Хочет в дерматологию, а большинство наших пациентов черные, и она сказала, что кожные болезни выглядят на черной коже иначе, она уверена, что не будет вести практику в черных районах, и потому хочет переехать туда, где пациенты белые. Я ее не виню. Что верно, то верно: моя программа – выше уровнем, но иногда возможность устроиться лучше в городах помельче. Кроме того, я не хочу, чтобы Бартоломью решил, будто у меня несерьезные намерения. Я не молодею. Хочу уже попробовать.

– Ты и впрямь за него замуж собралась.

Тетя Уджу отозвалась с деланым отчаянием:

– Ифем, мне казалось, мы уже эту стадию миновали. Когда я перееду, сходим в суд и поженимся, чтобы он мог выступать законным родителем Дике.

Ифемелу услышала «пип-пип» входящего звонка.

– Тетя, я тебе перезвоню, – сказала она и переключилась на другую линию, не дожидаясь ответа тети Уджу. Звонила управляющая из ресторана.

– Увы, Нгози, – сказала она, – мы решили нанять более квалифицированного человека. Удачи!

Ифемелу положила телефон и подумала о маме – как часто она винила дьявола. «Дьявол – лжец. Дьявол желает строить нам препоны». Ифемелу уставилась на телефонный аппарат, перевела взгляд на счета на столе, и грудь ей сдавило – туго, удушливо.