Текст книги "Французов ручей"

17

День тянулся томительно долго. Стрелки на часах, казалось, замерли. Звон, каждые тридцать минут разносившийся по двору, звучал мрачно и угрюмо. Было душно, небо хмурилось с утра, предвещая грозу, которая так и не разразилась.

Гарри громко храпел на лужайке, прикрыв лицо платком. Рядом прикорнули собаки. Рокингем сидел с раскрытой книгой, но Дона видела, что он почти не переворачивает страниц. Стоило ей поднять голову, как она тут же натыкалась на его холодный, испытующий взгляд.

Он, конечно, ничего не знал наверняка, но благодаря своей поразительной, поистине женской интуиции сразу почувствовал происшедшую в ней перемену. Слишком многое казалось ему странным: и ее добровольное затворничество, и чересчур теплые отношения с лакеем, и весьма недружелюбный прием, оказанный ему и Гарри. Все это не могло объясняться одной лишь скукой – нет, причины были гораздо более серьезные и опасные. Его настораживало ее непривычное молчание и то, что она не шутила и не болтала, как прежде, а сидела, прикрыв глаза и теребя в руках цветок, погруженная в какие-то тайные думы. Он ловил каждое ее движение, каждый жест, и она это видела, но ничего не могла сделать. И с каждой минутой напряжение, возникшее между ними с самого их приезда, становилось все сильней и ощутимей. Он следил за ней, словно кот, подкарауливающий птичку, готовую вот-вот вспорхнуть из высокой травы.

Гарри, ни о чем не подозревая, мирно посапывал на лужайке.

Дона думала о корабле. Она представляла матросов, которые, скинув рубашки и закатав брюки, работают на мелководье, – пот струится по их спинам, «Ла Муэтт» лежит на боку, на корме зияет пробоина, обшивка потемнела от ила.

И он тоже работает вместе со всеми, нахмурив лоб и сжав губы. На лице его застыло серьезное, озабоченное выражение, которое она так любит, – он знает, что времени осталось мало, что мешкать нельзя, что сейчас, так же как тогда, в Фой-Хэвене, от их расторопности и решительности зависит их жизнь.

«Я должна во что бы то ни стало пробраться к ручью до темноты, – думала она, – и уговорить его выйти в море с первым отливом, даже если они не успели закончить ремонт. С каждой минутой опасность, нависшая над ними, становится все серьезней, каждый лишний час, проведенный в ручье, может оказаться для них роковым. С тех пор как рыбаки заметили корабль, прошли целые сутки. За это время Годолфин и его приятели наверняка успели предпринять какие-то шаги. Может быть, уже сейчас их люди бродят по берегу, рыщут в окрестных лесах, прячутся на холмах. А вечером все они: и Годолфин, и Юстик – соберутся в Нэвроне для последнего обсуждения, и кто знает, чем окончится эта встреча».

– О чем задумались, Дона? – услышала она голос Рокингема.

Кинув взгляд в его сторону, она увидела, что он отложил книгу и пристально смотрит на нее, прищурив глаза и склонив голову набок.

– Вы сильно изменились за время болезни, – сказал он. – В Лондоне вы и пяти минут не могли просидеть молча.

– Старею, должно быть, – небрежно ответила она, жуя травинку. – Как-никак через несколько недель мне исполняется тридцать.

– Странная все-таки на вас напала болезнь, – пропустив ее реплику мимо ушей, продолжал он. – Никогда не слышал, чтобы от простуды у людей появлялся загар, а глаза делались такими большими. Вы не пробовали обращаться к врачу?

– Я предпочитаю обходиться домашними средствами.

– Ах да, конечно, ведь за вами ухаживал безупречный Уильям. Кстати, что это у него за акцент? Он говорит почти как иностранец.

– Все корнуолльцы так говорят.

– Но он-то не корнуоллец; по крайней мере, конюх сегодня утром уверял меня, что он не из этих мест.

– Значит, из Девона… Меня никогда не интересовало, откуда он родом.

– А правда ли, что до вашего приезда дом почти целый год простоял пустой и неподражаемый Уильям хозяйничал здесь в полном одиночестве?

– Вот уж не думала, Рокингем, что вы станете собирать сплетни на конюшне.

– А почему бы и нет? Очень полезное занятие. Когда мне требуется узнать самые свежие новости, я иду именно в людскую. Во-первых, все, что говорят слуги, как правило, подтверждается, а во-вторых, в их изложении сплетни звучат гораздо забавней.

– И что же вам удалось выведать в людской Нэврона?

– Довольно любопытные вещи.

– Например?

– Например, то, что ее светлость обожает долгие прогулки по солнцепеку. И платья для таких прогулок выбирает самые старые и поношенные. А когда возвращается, платья почему-то оказываются заляпаны илом.

– Ну что ж, все верно.

– Кроме того, я узнал, что аппетит у ее светлости до крайности капризный. То она спит до полудня, а потом требует завтрак. То ничего не ест с обеда, а после десяти, когда слуги отправляются на боковую, просит верного Уильяма приготовить ей ужин.

– И это верно.

– Потом вдруг, ни с того ни с сего, будучи до этого совершенно здоровой, ее светлость заболевает, и никому, даже детям, не разрешено заходить к ней в спальню, поскольку болезнь ее объявлена заразной, и один незаменимый Уильям имеет право проникать за запертые двери, чтобы ухаживать за ней.

– И что же дальше, Рокингем?

– Почти ничего, если не считать вашего внезапного выздоровления, а также полного отсутствия интереса к мужу и его ближайшему другу, приехавшим, чтобы вас навестить.

Послышался протяжный вздох. Гарри откинул с лица платок и сел, зевая, потягиваясь и почесывая парик.

– Что касается последнего, Роки, то тут ты чертовски прав. Впрочем, Дона всегда была ледышкой. Уж я-то знаю – как-никак мы шесть лет живем вместе. Проклятые мухи, совсем одолели! Ну-ка, Герцогиня, прогони этих мерзавок. Никакого спасенья от них нет!

Он принялся махать платком. Собаки проснулись, зарычали и запрыгали вокруг него. Из-за угла террасы выбежали дети, которым разрешили поиграть полчаса перед сном, и начали носиться по лужайке.

После шести наконец хлынул ливень и прогнал всех в дом. Гарри, зевая и жалуясь на жару, уселся играть в пикет с Рокингемом. До ужина оставалось три с половиной часа, а «Ла Муэтт» все еще не покинула ручей.

Дона стояла у окна, барабаня пальцами по стеклу, и смотрела на крупные, частые капли, стекавшие вниз. В комнате было душно, пахло псиной и духами, которыми неумеренно надушился Гарри. Время от времени он разражался хохотом, приветствуя малейшую промашку, допущенную Рокингемом. Стрелки часов, до этого, казалось, не желавшие двигаться с места, вдруг припустили во весь дух, словно наверстывая упущенное. Не в силах сдержать обуревавшее ее волнение, Дона принялась шагать из угла в угол.

– Что с вами, Дона? – спросил Рокингем, отрываясь на минуту от карт. – Отчего вы так взволнованны? Может быть, загадочная болезнь снова дает о себе знать?

Она не ответила и опять подошла к окну.

– А мы вас валетом! – со смехом проговорил Гарри, шмякая на стол карту. – Ну что, Роки, плохи твои дела? Оставь мою жену в покое и следи лучше за игрой. Видишь, вот и еще один соверен перекочевал ко мне в карман. Дона, сядь, ради бога, собаки от твоих хождений совсем взбесились.

– В самом деле, Дона, – поддержал Рокингем, – садитесь и последите, чтобы Гарри не жульничал. Когда-то вы любили играть в пикет и шутя обыгрывали нас обоих.

Дона взглянула на приятелей: Гарри, шумный, оживленный, раскрасневшийся от выпитого вина, с головой ушел в игру и ни на что не обращал внимания; Рокингем хоть и поддразнивал его по старой привычке, но в то же время не спускал с нее алчного, испытующего взгляда. Она поняла, что они просидят еще по меньшей мере час – Гарри ни за что не встанет раньше, – и, зевнув, направилась к двери.

– Пойду прилягу перед ужином, – проговорила она. – Что-то голова разболелась. Наверное, перед грозой.

– Твой ход, Роки, – произнес Гарри, наклоняясь вперед. – Могу поспорить, что с червами у тебя не густо. Может быть, сделаешь прикуп? Думай, дружище, думай. Дона, будь добра, подлей мне еще вина, совсем в горле пересохло.

– Не забывай, что вечером нам предстоит серьезное дело, – с улыбкой предупредил его Рокингем.

– Помню, помню. Мы идем ловить этого подлого лягушатника. Что такое, дорогая? Почему ты на меня так странно смотришь?

Он повернулся к жене – парик его съехал набок, голубые глаза затуманились, лицо побагровело.

– Я подумала, что лет через десять ты станешь удивительно похож на Годолфина, – ответила она.

– Ну и что в этом плохого, черт побери? Джордж Годолфин отличный малый, мы с ним сто лет знакомы. Что там опять, Роки? Что ты суешь мне под нос? Ах, туз!.. Дьявольщина! И не стыдно тебе грабить лучшего друга, старый ты плут?

Дона тихонько выскользнула из комнаты. Поднявшись в спальню, она закрыла дверь и дернула за толстый шнурок, свисающий над камином. Через минуту в дверь постучали, и в комнату заглянула молоденькая горничная.

– Пришли ко мне Уильяма, – попросила ее Дона.

– Простите, миледи, – присев, проговорила девушка, – Уильяма нет в доме. Он ушел часов в пять и до сих пор не вернулся.

– А куда он пошел?

– Не знаю, миледи.

– Хорошо, можешь идти.

Служанка вышла. Дона бросилась на кровать и закинула руки за голову. Наверное, Уильям отправился к ручью. Его тоже беспокоит судьба корабля, и он решил посмотреть, как продвигается ремонт, а заодно предупредить капитана о готовящейся в Нэвроне вечеринке. Но почему он так задерживается? Служанка сказала, что он ушел около пяти, а сейчас уже семь…

Она закрыла глаза. В тишине спальни отчетливо слышался стук ее сердца. Вот так же стучало оно несколько дней назад, когда она стояла на палубе «Ла Муэтт» и смотрела на темный берег Лэнтикской бухты. Она вспомнила холодок, пробежавший по ее спине в ту минуту, и бесшабашное веселье, охватившее ее после того, как она спустилась в каюту, перекусила и выбросила из головы обуревавшие ее страхи. Теперь все было иначе. Теперь она осталась одна, рядом с ней не было руки, на которую она могла опереться, и глаз, в которые она могла заглянуть. Помощи ждать было неоткуда. Скоро приедут гости, и она должна их принять.

Дождь за окном постепенно стих, в саду запели птицы. Уильям по-прежнему не возвращался. Она встала, подошла к двери и прислушалась. Из гостиной доносился негромкий гул голосов. Через некоторое время послышался хохот Гарри и короткий смешок Рокингема. Затем все стихло, – наверное, они возобновили игру. В тишине отчетливо раздавались окрики Гарри, бранившего собаку, которая не переставая почесывалась. Дона поняла, что не может больше ждать. Она накинула плащ, осторожно, на цыпочках спустилась по лестнице в прихожую и через черный ход выбралась в сад.

Трава была мокрая после дождя и поблескивала серебристыми росинками. В воздухе пахло сыростью, словно осенью во время тумана.

С деревьев капало; извилистая тропинка, ведущая к ручью, раскисла и покрылась лужами. Солнце не торопилось выходить из-за туч, и лес стоял темный и мрачный. Густая свежая зелень непроницаемым пологом сомкнулась над ее головой. Дойдя до того места, где тропинка круто обрывалась, убегая вниз, она собралась уже по привычке свернуть налево, к ручью, как вдруг ее внимание привлек негромкий звук, похожий на хруст сучка. Она остановилась под деревом, придерживая рукой раскидистую нижнюю ветку. Через несколько секунд впереди послышался шорох раздвигаемого папоротника. Дона затаила дыхание. Шорох стих. Она осторожно выглянула из-за ветки: в двадцати ярдах от нее, прислонившись спиной к дереву, стоял человек с мушкетом в руке.

Его лицо, отчетливо вырисовывающееся под треуголкой и повернутое к ней в профиль, было ей незнакомо, но напряженная, выжидательная поза и взгляд, устремленный в сторону ручья, объясняли многое.

С дерева упала тяжелая капля. Человек снял шляпу и, повернувшись к Доне спиной, стал вытирать лоб платком. Воспользовавшись этим, она выбралась из своего укрытия и по той же тропинке, которая привела ее сюда, побежала обратно к дому. Руки ее похолодели, она плотней закуталась в плащ. Так вот почему Уильяма нет до сих пор! Его схватили и держат под стражей, или он прячется в лесу, так же как и она. Наверняка этот часовой здесь не один, где-нибудь поблизости притаились и другие. К тому же он не из местных, – скорей всего, это слуга Юстика, Годолфина или Рэшли.

«Вот и все, – думала она, – теперь мне остается только вернуться домой, переодеться в парадное платье, надеть серьги, ожерелье, браслеты и спуститься в столовую, чтобы, усевшись во главе стола, улыбаться Годолфину, расположившемуся справа, и Рэшли, расположившемуся слева, стараясь не думать о том, что их люди уже прочесывают лес».

Она бежала по тропинке; с деревьев падали тяжелые дождевые капли; дрозды в чаще примолкли; наступил загадочный, тихий вечер.

Выбравшись на опушку леса, незаметно переходящую в лужайку, она взглянула на дом: балконная дверь была распахнута, на террасе стоял Рокингем и смотрел на небо. У его ног вились спаниели. Дона поспешно отпрянула назад. Одна из собак, учуяв в мокрой траве ее следы, выскочила на лужайку и, помахивая хвостом, побежала к лесу. Рокингем проследил за ней взглядом, потом поднял голову и посмотрел на одно из окон второго этажа, помедлил минуту-другую и осторожно двинулся следом за собакой, не спуская глаз с предательской цепочки следов, тянущихся по траве и исчезающих среди деревьев.

Дона кинулась обратно в лес, слыша, как Рокингем за ее спиной тихо окликает собаку: «Герцогиня… Герцогиня…» Слева в папоротнике зашуршали собачьи лапы. Дона углубилась в чащу, намереваясь выбраться на аллею и окольным путем попасть во внутренний двор. Собаку она больше не слышала: очевидно, та побежала по ее первому следу к ручью.

Никем не замеченная, она добрела до дома, открыла парадную дверь и вошла в столовую. Свечи, к счастью, еще не зажигали, в комнате царил полумрак. В дальнем углу у сервировочного стола стояла служанка, раскладывая тарелки к ужину. Ей помогал лакей, приехавший с Гарри из Лондона. Уильяма по-прежнему нигде не было видно.

Дождавшись, пока слуги скроются на кухне, Дона тихо поднялась по лестнице и подошла к своей спальне.

– Кто там? – послышалось из-за соседней двери.

Она, не отвечая, проскользнула в комнату и едва успела скинуть плащ и, юркнув в кровать, накрыть ноги одеялом, как в коридоре раздались тяжелые шаги и Гарри, без камзола, в рубашке и брюках и, по своему обыкновению, забыв постучать, ворвался следом за ней.

– Куда, черт возьми, подевался твой негодный Уильям? – проревел он. – Томас просто с ног сбился. Он не знает, где ключ от погреба, а вино уже на исходе.

Дона полежала немного с закрытыми глазами, затем повернулась на бок и зевнула, притворяясь, что он ее разбудил.

– Откуда мне знать, где может быть Уильям? – проговорила она. – Наверное, болтает со слугами на конюшне. Пусть поищут получше.

– Уже искали, – досадливо ответил Гарри, – но он как сквозь землю провалился. Скоро приедет Годолфин с компанией, а в доме ни капли вина. Ей-богу, Дона, это переходит всякие границы. Я не намерен больше это терпеть. Если он сейчас же не появится, я его уволю.

– Подожди еще немного, – устало проговорила Дона. – Он обязательно придет.

– Поразительная распущенность! – буркнул Гарри. – Вот что значит отсутствие крепкой хозяйской руки. Ты его просто избаловала, Дона, он делает все, что хочет.

– Напротив, он делает только то, чего хочу я.

– Нет-нет, можешь меня не переубеждать. Роки совершенно прав. Этот малый слишком много себе позволяет. Роки в таких вещах разбирается.

Он остановился посреди комнаты и сердито уставился на нее. Лицо его побагровело, голубые глаза злобно прищурились. Дона хорошо знала это его состояние: после нескольких бокалов вина он всегда приходил в раж и начинал буянить.

– Как твои успехи в пикете? – проговорила она, стараясь его отвлечь.

– Какие там успехи! – проворчал он. – Неужели ты думаешь, что я за десять минут могу обыграть Роки? Разумеется, мне снова пришлось раскошелиться. Я проиграл ему тридцать соверенов. Не такая уж маленькая сумма, между прочим. Кстати, Дона, тебе не кажется, что я должен нанести тебе визит после долгой разлуки?

– Разве ты не будешь участвовать в охоте на пирата?

– Буду, конечно, но я надеюсь, что к полуночи мы уже управимся. Если этот проходимец действительно прячется на реке, как предполагает Годолфин, у него нет ни малейших шансов. Весь лес от дома до мыса охраняется часовыми, и еще несколько человек на всякий случай дежурят у берега. Нет, на этот раз негодяю от нас не скрыться.

– А какая роль отведена тебе?

– О, я намерен наблюдать за событиями со стороны. Зато, когда все будет кончено, мы обязательно устроим пирушку и повеселимся от души. Но ты не ответила мне.

– По-моему, обсуждать это еще рано. Думаю, что к полуночи тебе будет совершенно безразлично, куда завалиться спать: в мою постель или под стол.

– Это потому, что ты всегда так чертовски холодна со мной, Дона. Ну зачем, скажи на милость, тебе понадобилось удирать в Нэврон, оставив меня умирать со скуки в Лондоне, а когда я примчался за тобой, отговариваться какой-то дурацкой болезнью?

– Гарри, ради бога, оставь меня в покое, я хочу спать.

– Спать! Ну конечно, знакомая песня! Сколько я тебя помню, ты всегда хочешь спать, стоит мне заглянуть в твою спальню.

И, громко хлопнув дверью, он выбежал в коридор. Там он остановился и, перевесившись через перила, проорал слугам, работавшим внизу:

– Ну что, не появлялся еще этот бездельник Уильям?

Дона встала и выглянула в окно. По лужайке к дому шел Рокингем, следом за ним трусила Герцогиня.

Она начала одеваться – медленно и тщательно. Накрутила локоны на палец и аккуратно уложила их по бокам, вдела в уши рубиновые серьги, украсила шею ожерельем из рубинов. Она понимала, что дама, которая через несколько минут выйдет к гостям – изящная, очаровательная, в атласном кремовом платье, с пышной прической, с сияющими в ушах и на шее драгоценностями, – ничем не должна напоминать грязного, промокшего до нитки юнгу, пять дней назад стоявшего под окном Филипа Рэшли. Она посмотрела на себя в зеркало, затем перевела взгляд на портрет. Боже мой, как сильно она изменилась за эти несколько недель, проведенных в Нэвроне: лицо округлилось, угрюмые складки в углах рта исчезли, в глазах, как верно подметил Рокингем, появилось новое выражение. Лицо, шею и руки покрывал густой загар, который невозможно было скрыть никакой пудрой. Ну кто поверит, глядя на нее, что она недавно оправилась от тяжелой болезни и что кожа ее потемнела не от солнца, а от лихорадки? Разве что Гарри с его наивной доверчивостью, но уж никак не Рокингем.

На конюшне зазвонил колокол – во двор въехала карета с первыми гостями. Затем послышался цокот копыт, снова ударил колокол, а еще через несколько минут снизу, из столовой, донеслись мужские голоса, оглушительный хохот Гарри и тявканье собак. За окном сгустились сумерки, сад погрузился в темноту, деревья словно оцепенели. Доне представился часовой, притаившийся в лесу и напряженно вглядывающийся в ручей. Наверное, сейчас к нему уже присоединились другие. Они стоят, прижавшись к деревьям, и ждут, когда в Нэвроне закончится ужин, Юстик кинет взгляд на Годолфина, Годолфин – на Гарри, Гарри – на Рокингема, они понимающе улыбнутся друг другу, отодвинут стулья, встанут из-за стола и, положив руки на рукоятки шпаг, двинутся к лесу. «О, если бы все это происходило не сейчас, а сто лет назад, – думала Дона, – я бы знала, что делать. Я подмешала бы им в питье сонное зелье, я продала бы душу дьяволу и наслала на них проклятие… Но сейчас другое время, и я должна спуститься вниз, сесть за стол со своими врагами и, радушно улыбаясь, потчевать их вином».

Она открыла дверь – голоса в столовой сделались слышней. Она различала напыщенный бас Годолфина, хриплое, раздраженное покашливание Филипа Рэшли, мягкие, вкрадчивые интонации Рокингема. Прежде чем спуститься в столовую, она прошла по коридору и заглянула в детскую, поцеловала спящих малышей, раздернула шторы на окнах, впуская в комнату прохладный ветерок, и, снова подойдя к лестнице, собралась уже сойти вниз, как вдруг услышала за спиной осторожные, неуверенные шаги, словно кто-то брел на ощупь в темноте.

– Кто там? – вполголоса окликнула она.

Никто не отозвался. Она замерла, охваченная внезапным испугом. Снизу по-прежнему доносились громкие голоса гостей. Прошло несколько секунд, затем сбоку опять зашаркали шаги, послышался чей-то тихий шепот и слабый вздох.

Она принесла из детской свечу и, высоко подняв ее над головой, стала всматриваться в темноту, откуда долетали странные звуки. Свеча озарила длинный коридор и полусогнутую фигуру, привалившуюся к стене. Дона узнала Уильяма. Лицо его было белым как мел, одна рука бессильно повисла вдоль туловища. Дона подбежала к нему и опустилась рядом на колени. Он с трудом поднял руку и отстранил ее.

– Осторожно, миледи, – проговорил он, и губы его сжались от боли, – вы испачкаете платье. Я весь в крови.

– Уильям! – воскликнула она. – Что с тобой? Ты ранен?

Он покачал головой, сжимая правое плечо.

– Ничего страшного, миледи, – проговорил он. – Так, небольшая царапина… Жаль только, что это случилось именно сейчас.

И тут же закрыл глаза, ослабев от боли. Дона поняла, что он лжет.

– Как это произошло? – спросила она.

– Я возвращался через лес, миледи, – ответил он, – и наткнулся на дозорного. Он набросился на меня, я стал вырываться, и он ранил меня шпагой.

– Идем ко мне в комнату, я промою и перевяжу твою рану, – прошептала она.

Он уже не протестовал и молча позволил ей довести себя до спальни. Она заперла дверь на засов и уложила его на свою кровать. Затем принесла воду и полотенце и, как могла, промыла и перевязала его плечо. Когда все было кончено, он открыл глаза и чуть слышно произнес:

– Вы слишком добры ко мне, миледи.

– Тише, тише, – сказала она, – не разговаривай. Тебе сейчас нужно отдыхать.

Лицо его было по-прежнему смертельно бледным, и Дона вдруг почувствовала тревогу: она не знала, насколько серьезна его рана и что еще полагается делать в таких случаях. Он, очевидно, догадался о ее волнении, потому что поднял голову и проговорил:

– Не беспокойтесь, миледи, все будет в порядке. Самое главное – я выполнил ваше поручение. Я был на «Ла Муэтт» и виделся с капитаном.

– Ты передал ему? – воскликнула она. – Ты передал, что Юстик, Годолфин и остальные собираются сегодня у нас?

– Да, миледи, я все ему передал, но он только улыбнулся в ответ своей непонятной улыбкой и произнес: «Скажи своей хозяйке, что „Ла Муэтт“ сумеет постоять за себя, хотя на борту по-прежнему не хватает юнги».

Едва он договорил, как в коридоре послышались шаги и в дверь постучали.

– Да? – откликнулась Дона.

Голос молоденькой служанки произнес:

– Сэр Гарри просил передать, ваша светлость, что гости уже собрались.

– Пусть начинают без меня, – ответила Дона. – Я буду через минуту. – Потом наклонилась к Уильяму и шепнула: – А корабль? Что с кораблем? Они успеют вывести его в море?

Но взгляд его внезапно затуманился, глаза закрылись, и он потерял сознание.

Накрыв его одеялом, она подошла к умывальнику и, едва ли понимая, что делает, смыла кровь с рук. Затем взглянула на себя в зеркало и, увидев, что щеки ее тоже побледнели, как и у него, дрожащими пальцами нанесла на скулы румяна. Оставив его лежать в беспамятстве на кровати, она вышла из комнаты и двинулась в столовую. Как только она появилась в дверях, стулья дружно задвигались по каменному полу – гости встали, приветствуя хозяйку. Ослепительно улыбаясь, она гордо прошествовала на свое место, не различая ничего вокруг: ни блеска свечей, ни длинного стола, уставленного всевозможной снедью, ни Годолфина в фиолетовом камзоле, ни Рэшли в пегом парике, ни Юстика, опирающегося на шпагу, ни остальных гостей, склоняющихся при ее приближении, – мысли ее были далеко, она думала о человеке, который стоял сейчас на палубе корабля и, глядя на начавшийся отлив, посылал ей последний, прощальный привет.