Текст книги "Французов ручей"

24

Приключение закончилось, а вместе с ним и все сегодняшние события – бурные, суматошные и радостные. Где-то позади, в канаве, валялась перевернутая карета, а рядом, у изгороди, мирно паслась лошадь без поводьев и уздечки. Голодный лекарь ушел домой пешком, окончательно потеряв надежду получить сегодня ужин, а трое стражников по-прежнему валялись на полу темницы, неподвижные, беспомощные, связанные по рукам и ногам.

Все это произошло вечером, но вечер уже кончился, время давно перевалило за полночь, наступила самая глухая, сама темная ночная пора. Месяц скрылся за горизонтом, на небе высыпали мириады колючих сверкающих звезд.

Дона стояла возле своей лошади и смотрела вниз, на озеро. Высокая гряда, отделяющая его от моря, сдерживала напор морских волн, и поверхность озера оставалась тихой и гладкой. Ветра не было; темное, бездонное небо казалось удивительно чистым и прозрачным. Время от времени тяжелая волна, вскипая, накатывала на каменистый берег, а затем отступала с тихим бормотанием. И, словно потревоженное этим плеском, озеро вдруг начинало дрожать и колыхаться, мелкие волны разбегались по зеркальной глади и затухали, теряясь в поникших камышах. Над водой пронесся короткий птичий крик: перепуганная куропатка торопилась спрятаться среди высоких стеблей, с таинственным шелестом смыкавшихся за ее спиной. И в ответ на этот шелест со всех сторон вдруг раздавалось шуршание, шепот, осторожные, крадущиеся шаги, как будто сотни крохотных бессловесных существ внезапно проснулись и вылезли из своих нор, спеша насладиться кратким мигом счастья, отпущенным им природой.

Вдали, скрытая лесом и гребнем холма, лежала деревушка Портлевен, где качались привязанные у пристани рыбачьи лодки. Уильям поднял голову, посмотрел на своего хозяина, а потом кинул взгляд через плечо на холмы.

– Мне пора идти, месье. Я хочу до рассвета спуститься в деревню и найти лодку. Я пригоню ее сюда, чтобы с восходом солнца мы успели выйти в море.

– Ты думаешь, тебе удастся найти лодку?

– Я не думаю, месье, я знаю. Лодка будет стоять у входа в залив. Я обо всем договорился в Гвике.

– Ах, Уильям, ты просто незаменим! – воскликнула Дона. – Что бы мы делали без тебя? Выходит, лорд Годолфин ошибся: не будет сегодня никакой казни – будет только лодка, которая с первыми лучами солнца отойдет от берега.

Француз взглянул на слугу, а слуга, в свою очередь, на Дону, стоявшую у кромки воды. Потом он повернулся и молча двинулся вдоль каменистой гряды к видневшимся вдали холмам. Прошло несколько минут, и его смешная фигурка в длинном черном сюртуке и огромной треуголке скрылась из глаз. Дона и француз остались одни. Лошади паслись на берегу, мирно похрустывая травой. Легкий ветерок пробежал по высоким кронам деревьев на другой стороне озера и стих.

Отыскав поблизости неглубокую ложбинку, выстланную чистым мелким песком, они принялись раскладывать костер. Вскоре у воды задымились поленья, затрещали сухие сучья, рванулись к небу веселые языки пламени.

Француз опустился на колени и стал подкладывать дрова в костер; огонь освещал его лицо, шею и руки.

– Ты так и не угостил меня цыпленком на вертеле, – сказала Дона.

– Да, – откликнулся он. – А поскольку у меня и сейчас нет с собой ни цыпленка, ни вертела, придется моему юнге довольствоваться куском поджаренного хлеба.

И он снова озабоченно склонился к костру. Пламя взметнулось ему навстречу; он тряхнул головой и вытер лоб рукавом. «Я никогда не забуду эту минуту, – думала Дона, – и это озеро, и этот костер, и черное небо, усеянное звездами, и море, плещущее о каменистую косу».

– А теперь, – сказал он, когда ужин был закончен и от догорающих поленьев потянулся горьковатый дымок, – расскажи, что случилось в Нэвроне после моего ухода и почему ты убила этого человека.

Она вскинула голову: он по-прежнему аппетитно похрустывал хлебом, не глядя на нее.

– Откуда ты знаешь? – спросила она.

– Они решили, что это моих рук дело, – ответил он, – и стали меня допрашивать. И тогда я вспомнил о человеке, сопровождавшем тебя в Хэмптон-Корт, и об одном из гостей, который особенно злобно таращился на меня, снимая с пальцев перстни. И я понял, что этот человек не простит тебя и что он обязательно захочет отомстить.

Она обхватила руками колени и посмотрела на озеро.

– Помнишь, как мы ездили на рыбалку и я не смогла вытащить крючок из рыбьей губы, потому что боялась причинить рыбе боль? Той ночью все было иначе. Сначала я тоже боялась, но потом страх прошел. Вместо него возникла ярость. И тогда я сняла со стены щит и швырнула в него. И он умер.

– А почему ты почувствовала ярость? – спросил он.

Она задумалась, припоминая, потом ответила:

– Из-за Джеймса. Из-за того, что он проснулся и заплакал.

Он ни о чем больше не спрашивал. Она подняла голову и увидела, что он сидит, так же как и она, обхватив руками колени и глядя на озеро.

– Да-да, – сказал он, – я понял: Джеймс проснулся и заплакал. Ну что ж, Дона, вот ты и дала мне ответ. Правда, не в Коуврэке, а в Лоупуле, но зато именно такой, какой я ожидал.

Он подобрал с земли камешек и швырнул его в озеро. По воде побежали круги – сначала большие, потом все слабей и слабей, а потом и вовсе исчезли. Он откинулся на песок, протянул руку, и она легла рядом.

– Мне кажется, – сказал он, – леди Сент-Колам больше не захочет рыскать по дорогам – она сполна удовлетворила свою жажду приключений.

– Да, – ответила она, – леди Сент-Колам станет отныне степенной, добродушной матроной, ласковой с домашними и снисходительной со слугами. И в один прекрасный день, усадив на колени внуков, она расскажет им историю о пирате, вся жизнь которого была бегством.

– А юнга? – спросил он. – Что будет с моим юнгой?

– Юнга будет часто просыпаться по ночам, глотать слезы и кусать подушку. Но пройдет время, и он снова станет спать спокойно, и ему будут сниться прекрасные сны.

Озеро у их ног лежало темное и тихое, за спиной мерно плескалось море.

– Далеко отсюда, в Бретани, – сказал он, – есть дом, принадлежащий человеку по имени Жан-Бенуа Обери. Может быть, когда-нибудь хозяин вернется туда и украсит все стены, от пола до потолка, рисунками птиц и портретами своего юнги. Портреты эти будут очень красивы, но пройдет много лет, и они выцветут и поблекнут.

– А в какой части Бретани стоит дом Жана-Бенуа Обери? – спросила она.

– В Финистере, – ответил он, – что в переводе с французского означает «край земли».

И перед глазами ее встали суровые зубчатые скалы и неровный, изрезанный берег моря, в ушах зазвучал грохот волн, разбивающихся о камни, и пронзительные крики чаек. Она представила жаркое солнце, под лучами которого вянет и никнет трава на склонах, и легкий бриз, время от времени налетающий с запада и приносящий с собой туманы и дожди.

– Там, на побережье, – сказал он, – есть голая, неприступная скала, далеко вдающаяся в океан. В наших краях ее зовут Пуэн-дю-Ра – Скала Течений. Западный ветер днем и ночью гуляет по ее склонам, не давая подняться из земли ни кустику, ни травинке. Невдалеке от этого места встречаются в океане воды двух течений и, слившись, обрушиваются на берег. Волны, бурля и пенясь, неустанно бьют о подножие скалы, высокие брызги взлетают до самого неба…

С озера потянуло прохладой; звезды затуманились и померкли; все погрузилось в глубокую тишину: заснули птицы и звери, замер, словно завороженный, камыш, и только море по-прежнему мерно накатывало на берег.

– Скажи, ты действительно думаешь, что «Ла Муэтт» приплывет за тобой утром? – спросила она.

– Да, – ответил он.

– И ты снова поднимешься на борт и встанешь к штурвалу и будешь отдавать команды, чувствуя, как палуба дрожит и кренится под ногами?

– Да.

– А Уильям? – спросила она. – Что будет делать Уильям? Лежать в каюте и мучиться от морской болезни, с тоской вспоминая Нэврон?

– Нет, – ответил он. – Уильям будет стоять у перил и глядеть вперед, ощущая, как на губах оседает морская соль, а свежий ветерок ерошит волосы. А к вечеру, если погода не переменится, он вдохнет наконец теплый запах земли и травы, запах Бретани, запах дома.

Она откинулась на спину, так же как он, подложила руки под голову и посмотрела на небо. В вышине уже разгоралось слабое, обманчивое сияние; ветерок подул сильней.

– Хотел бы я знать, – медленно проговорил он, – почему все в мире устроено так глупо? Почему люди разучились жить просто? Почему забыли, что такое любовь, что такое счастье? А ведь когда-то у каждого человека было в жизни такое озеро.

– Может быть, это случилось потому, – сказала она, – что, найдя свое озеро, человек захотел поселиться возле него навсегда. И он привел к озеру жену, и та попросила его построить дом из камыша, а потом из дерева и из камня. А потом пришли другие люди и тоже построили себе дома. И не стало больше ни озера, ни холмов, а только маленькие каменные домики, одинаковые, как соты.

– Зато у нас, – сказал он, – у нас есть это озеро, и эти холмы, и эта ночь – короткая летняя ночь, от которой осталось всего лишь три часа.

И вот три часа истекли, и наступило утро, такое чистое и такое холодное, какого они не видели еще никогда. Небо над их головой лучилось пронзительным светом, озеро лежало у ног, будто серебряное зеркало. Они поднялись и направились к нему. Вода была студеной, словно напоенной северными ледниками, но он вошел в нее и поплыл. В лесу проснулись птицы и начали негромко перекликаться среди ветвей. Искупавшись, он оделся и, шагнув на каменистую гряду, двинулся к морю, где кипел и бурлил пенный прибой. В сотне ярдов от берега покачивалась на якоре маленькая рыбачья лодка. В ней сидел Пьер Блан. Заметив их, он поднял весла и поплыл к берегу.

И пока они стояли и ждали его у воды, на горизонте неожиданно показался крошечный белый парус. Он рос, приближался, становился все больше и больше. Дона видела остальные паруса – тугие, наполненные ветром – и необычные наклонные мачты, алые на фоне голубого неба.

«Ла Муэтт» вернулась за своим капитаном. Он вошел в рыбацкую лодку и сел возле Пьера Блана. На единственной мачте затрепетал парус, и Дона подумала, что это и есть завершение истории, начавшейся в тот день, когда она стояла на высоком мысу и смотрела на море. Корабль легко парил над водой, словно символ бегства, символ освобождения. В зыбком утреннем свете он казался странным и нереальным, как будто приплыл из другого времени, из другого мира и с первыми солнечными лучами растает без следа.

Яркий, пестрый, похожий на детскую игрушку, он медленно скользил вперед по светлой воде. Робкая волна набежала на берег и отхлынула с тихим вздохом, и Дона поежилась, чувствуя, как мокрая галька холодит босые ступни. И тогда из-за моря, словно огромный огненный шар, встало ослепительное багровое солнце.