Текст книги "Дух любви"

Глава одиннадцатая

Верфь семьи Кумбе снова огласилась стуком молотков, док наполнился рабочими, и на берегу возле старой стены стояло судно без такелажа, которое своим простым остовом и лишенной мачт палубой очень напоминало корабль на первом этапе строительства.

Том Кумбе и его кузен Джеймс работали с гордым видом, расправив плечи; они вновь ходили по Плину с высоко поднятой головой, сознавая, что после долгих месяцев простоя и пустой траты навыков и умения на сколачивание обыкновенных лодок и ручных тележек наконец-то занимаются настоящим делом.

Кристофер как руководитель строительства, предоставив всю ручную работу кузенам и их рабочим, занимался заказом материалов и всего необходимого оборудования, переговорами с фирмами и составлением писем в разные части страны. Все эти занятия доставляли ему немало хлопот, но вместе с тем вызывали его живейший интерес. Дядя Филипп сказал, что ему нужна хорошая работа; что ж, он ее получит. Кумбе не жалели сил, выполняя его заказ.

В Плине, да и во всех западных графствах, существовал обычай долгосрочных обязательств. Люди доверяли друг другу и не утруждали себя посылкой ежеквартальных счетов; они просто ждали того момента, когда им потребуются деньги, зная, что необходимая сумма будет тут же перечислена. Кумбе из поколения в поколение следовали этому старому обычаю и еще не имели повода усомниться в его надежности. Они всегда знали, с кем ведут дела, и все отношения строились на устной договоренности, а не на письменных контрактах.

Зима подходила к концу, дни становились светлее.

Вскоре работы на верфи закончатся и корабль будет готов к выходу в море. Было уже видно, что это красивое, отлично сработанное судно, и кузены Кумбе имели все основания для гордости. На последней неделе марта Кристофер сильно простудился и слег в постель. Перед самой болезнью он послал в контору счет за постройку «Хесты», поскольку фирмы в Плимуте и в других городах, с которыми он был связан, стали присылать письма с просьбами рассчитаться с ними. Когда простуда окончательно подкосила его, заниматься этим Кристофер поручил Тому.

Через неделю, когда он уже мог спускаться по лестнице и сидеть перед камином в гостиной, к нему вошла встревоженная Берта и сказала, что в передней ждут Том и Джеймс, которым надо поговорить с ним по очень важному делу.

– Сейчас же их впусти, – сказал Кристофер с некоторым удивлением. – Надеюсь, не произошло ничего из ряда вон выходящего.

Едва мужчины переступили порог, как Кристофер по их лицам сразу понял, что привело их к нему нечто крайне срочное.

– Видя, как ты плох, я бы ни за что не стал тебя беспокоить, – начал Том, – если бы не произошла ужасная вещь. Вот, взгляни! Это письмо пришло сегодня утром.

Кристофер взял у него лист бумаги и прочел следующее:

Томасу Кумбе и сыновьям

Милостивые государи!

Относительно вашего счета за переоборудование барка «Хеста» мы полагаем, что вы значительно завысили и превзошли лимиты, установленные фирмой. Поскольку перед началом работ вы не определили их стоимость и, не проконсультировавшись с нами, действовали под свою ответственность, сим документом мы решительно отказываемся выплатить указанную вами сумму и настоятельно рекомендуем пересмотреть ее в плане уменьшения, в противном случае считаем наше соглашение недействительным.

Искренне ваши,

Хогг и Вильямс

Кристофер перевернул листок и невидящими глазами посмотрел на своих кузенов.

– Что это значит? – глупо спросил он. – Я ничего не понимаю.

– А значит это только одно, – медленно ответил Том, – мы разорены.

Он поднялся со стула и стал ходить взад-вперед по комнате. Джеймс молчал.

– Но послушайте! – закричал Кристофер диким голосом. – Здесь какая-то ошибка. Он не может отказаться платить, это невозможно, это бесчеловечно. Вы были в конторе?

– Пошел, как только мы прочли это письмо, – ответил Том, – сразу пошел и потребовал встречи с ним. Долго он меня не задержал. Сказал, что мы собирались ограбить его фирму, что мы специально принялись за работу не как положено, не составив сметы и все такое, что он не приказывал делать то-то и то-то, что мы сами виноваты, что попали в такую передрягу. Платить он не намерен, а если мы собираемся бороться, то закон на его стороне. Это, Крис, только в общих словах.

– Вот мы и пришли сразу к тебе – посмотреть, что ты предложишь, – прервал свое молчание Джеймс.

Кристофер в ужасе и замешательстве переводил взгляд с одного на другого.

– Мы действовали так, как было всегда заведено у Кумбе, – сказал он, – мы верили людям, и люди верили нам. Раньше такого никогда не случалось. Спросите у любого в Плине, и они скажут то же самое. Хогг и Вильямс не могут так обойтись с нами… говорю вам, не могут, но…

– Брось, Крис! – воскликнул Джеймс. – Какой толк обращаться к людям? Теперь нам надо драться с Филиппом Кумбе и с законом. Не на жизнь, а на смерть, как говорит Том.

– Да, взгляни-ка на это, и вот на это, и вот еще на это, – с яростью в голосе проговорил Том, вынимая из кармана счета из Плина, Плимута, Лондона и из многих других мест. – Они приходят с каждой почтой, и сколько еще придет. Материалы и оборудование, заказанные на наше имя, за которые мы ждали уплаты от Хогга и Вильямса. Он платить не хочет, мы не можем. Это крах, говорю вам, это крах, конец для всех Кумбе. – Он уронил голову на грудь.

– Неправда, – пробормотал Кристофер, – неправда, должен быть выход, клянусь, что должен.

В комнате наступила тишина, все замолкли. Том вынул из кармана платок и высморкался. Джеймс, не сводя взгляда с огня, что-то тихо насвистывал сквозь зубы. Из кухни доносился звон тарелок: Берта накрывала стол к обеду. За окном пробежала Дженифер, зовя мать. Трое мужчин в гостиной словно окаменели. Но вот Кристофер нетвердо поднялся с кресла и протянул руки кузенам.

– Мы все в одинаковом положении, – сказал он, – мы будем бороться или погибнем вместе. Пусть закон на стороне дяди Филиппа, но на нашей стороне правда. Я не боюсь.

Джеймс пожал плечами и хрипло рассмеялся.

– Кому до сих пор удалось взять верх над Филиппом Кумбе? – спросил он. – По мне, так правда плохое оружие, хитрость и подлость – вот что в наше время приносит процветание. Он знает, что ему надо, говорю вам: он сразу наголову разобьет нас.

Три двоюродных брата, растерянные, беспомощные, молча смотрели друг на друга.

Глава двенадцатая

Следующие недели были полны тревог и душевных мук. По ночам Кристофер, лежа без сна рядом с женой, молил Бога, чтобы хоть слабый луч света пробился сквозь мрак, сгустившийся над ним и его двоюродными братьями и готовый целиком поглотить их.

Днем он работал с адвокатом, предоставляя все свидетельства того, что Кумбе действовали в строгом соответствии с договоренностью и что вина целиком лежит на фирме Хогга и Вильямса.

Прекрасно знакомый с судебной казуистикой, стряпчий сделал все возможное, чтобы на основании массы разрозненных фактов и материалов подготовить защиту, однако предупредил своих клиентов, что почти не надеется на успех, поскольку, как бы честно и добросовестно они ни выполнили свою работу, с юридической точки зрения их действия были незаконны.

Пятого апреля дело слушалось в суде Садмина. Братья отправились туда на взятом в плинском гараже автомобиле той же извилистой дорогой, которой более двадцати лет назад смотритель лечебницы для душевнобольных вез Джозефа в тряской двуколке. С затянутого штормовыми тучами неба непрерывно лил дождь, ветер временами набирал ураганную силу. Весь день мысли об отце не покидали сына. Тот же человек, что некогда обрек Джозефа на одиночество и безысходное отчаяние, теперь обрекал Кристофера на разорение.

На исходе дня Кристофер узнал, что их дело проиграно. Хогг и Вильямс одержали победу. Чтобы расплатиться с долгами, Кумбе должны ликвидировать свое предприятие.

Кумбе разорены, Кумбе банкроты. Старая вывеска будет снята, верфь продана. Док, где было построено и спущено на воду столько прекрасных кораблей, придет в запустение. Одна из самых славных традиций Плина, предмет его гордости останется в прошлом.

В тот вечер возвращение Кристофера домой было печальным. Потрясенный постигшей его бедой и разорением своих кузенов, он вошел в дом, почти не замечая завываний ветра, который рвал на нем одежду, не обращая внимания на яростно бьющееся о скалы море.

Вышедшая ему навстречу Берта по одному взгляду на лицо мужа поняла, что случилось худшее.

Не снимая плаща, с которого струилась вода, Кристофер с потерянным видом прошел в гостиную и остановился перед пылающим камином.

Пришло время ужина, но он так и не пошевелился. После работы и вечерних занятий вернулся Гарольд. Он еще в городе услышал о решении суда, поэтому сразу подошел к отцу и положил руку ему на плечо.

– Ничего, отец, – ласково сказал он. – Мы справимся. Все на нашей стороне. Да и вообще, обойдется, будет не так плохо, как ты думаешь.

Кристофер поднял голову и посмотрел на сына. Попробовал улыбнуться, но безуспешно. Он не находил в себе сил отозваться на сочувствие, сердце его окаменело. Ему казалось, будто чувства навсегда покинули его, что пережитое потрясение парализовало его нервы, лишило ощущений, эмоций. Он был побежден, уничтожен.

Ужин прошел в молчании. Маленькая Дженифер догадалась, что в доме что-то неладно; когда она начала было громко рассказывать, как провела день, мать резко оборвала ее, а брат нахмурился. Она не привыкла, чтобы ее беспричинно бранили, поэтому вздрогнула, покраснела и опустила голову над тарелкой. Она чувствовала, что губы ее дрожат, сердце сильно колотится, а уголки рта, несмотря на все ее усилия помешать этому, опускаются вниз. На глазах у нее навернулись слезы. Она постаралась проглотить кусок молочного пудинга, но ей это не удалось. Она не понимала, почему все на нее сердятся. Вдруг она поперхнулась, и ее ложка упала на тарелку. Когда Кристофер увидел слезы дочери, в сердце у него что-то оборвалось; он встал из-за стола и вышел из комнаты. Надел дождевик, сапоги и ринулся в слепящую глаза бурю. Дженифер громко заплакала. Ничто не могло заставить его действовать; ни застывшие от горя лица братьев, ни сочувствие жены не смогли пробудить его от тупого оцепенения, пассивного отчаяния. Но слезы Дженифер привели его в чувство, более того, они зародили в его сердце холодную, твердую решимость, которая вела его из дома вниз по холму, по городским улицам к жилищу его дяди.

Филипп Кумбе должен умереть, и Кристофер убьет его своими руками. Он не откажется от этого решения, сердце его не смягчится. Бешеный ветер сотрясал здания, водные лавины бились о стенки причалов, а Кристофер все шел и шел по улицам Плина. В конце бульвара стоял мрачный дом, в верхнем окне которого горел свет.

Кристофера вовсе не тревожило, что за такой поступок его ждет виселица. Завтра он добровольно сдастся в руки властей.

Дядюшка Филипп должен умереть. Кристофер поднялся по ступеням лестницы погруженного в безмолвие дома, ухватился за железные перила и забарабанил кулаком в дверь. В ушах его ревел ветер, дождь слепил глаза. Убийством полнилось его сердце, убийство сверкало в его воспаленных глазах; любовь и сострадание умерли в его душе, перестали быть частью его естества. Убив дядюшку Филиппа, он уничтожит и себя самого. Он знал это, не сомневался в этом, но ему было все равно.

«Спасения нет, – думал он, – мы обречены, обречены оба, Филипп Кумбе и я, но я буду нести наказание на том свете за то, что накажу его на этом. Его ничто не спасет».

Кристофер мгновение помедлил, чтобы одним оглушительным ударом вызвать дядю из его комнаты наверху. Пока он собирался с силами, до его слуха вдруг донесся сильный грохот, затем еще и еще. Три артиллерийских залпа сотрясли эту ночь ада и хаоса. На крыльях рыдающего ветра в воздух взмыли три ракеты…

То был сигнал бедствия.

Потребовалось меньше пяти минут, чтобы все члены спасательной команды собрались на причале; некоторые, не успев полностью одеться, на ходу застегивали пуговицы дождевиков, возились со шнурками зюйдвесток. Последним прибыл Кристофер Кумбе; после бешеного бега вниз по склону холма он пошатывался и едва мог перевести дух. Он занял свое место в шеренге, спрыгнул в поджидавшую лодку и вместе с остальными стал грести к спасательной шлюпке, стоявшей на якоре ярдах в пятидесяти от причала. Вскоре чехлы были сорваны, якоря подняты, люди заняли свои места.

За мысом взбесившееся море стремит к неотвратимой гибели какой-то корабль с живыми людьми на борту, людьми, которых необходимо спасти. Лишь эта мысль занимала всех членов спасательной команды, единственная, неотступная мысль. Кристофер налегал на весло, пот заливал ему глаза, запястья едва не выворачивались из суставов. Жажда убийства уже не испепеляла его душу. Восторг исполнил все его существо. Ради этого момента он и появился на свет, момента, который поднимает его из глубин скорби к высотам величия. Через бурлящее море, ко входу в гавань, за отмель, за скалы, туда, к беспомощному кораблю, – его призыв не должен остаться без ответа.

Он не испытывал страха перед разбушевавшимся морем. То был миг его торжества, тем более полного и пьянящего, что никогда в жизни не чувствовал он себя таким сильным и бесстрашным, как сейчас. Прожитые им сорок шесть лет не шли ни в какое сравнение с этой минутой. Сигнал спасателей пришел к нему как призыв, обращенный к глубинам его существа, как требование восстать, явиться свету и выполнить свое предназначение. Ему казалось, будто в него вселилось мужество его отца Джозефа, что неким великим и неисповедимым промыслом они сейчас вместе и сражаются рука об руку. Кто-то позвал его сквозь ночную тьму, кто-то крикнул, что его время пришло.

Все было забыто, кроме этого обретения себя и отца – Джозефа. Во тьме появились смутные очертания истерзанного бурей корабля; Кристофер слышал крики и призывы людей, треск мачты, заглушающий рев моря.

Затем из тумана вырвалась шхуна, одинокая, брошенная, похожая на летящую к скалам огромную, скорбную чайку со сломанными крыльями. Кристофер поднял глаза и увидел сотрясающееся под напором волн и ветра судно и устремленную к нему белую резную фигуру с прижатыми к груди руками и гордым лицом, обращенным к берегу. Ее глаза смотрели прямо на него. На правом борту низвергающегося в морскую пучину корабля он прочел выведенную белыми буквами надпись: «Джанет Кумбе».

Подхваченная очередной волной, спасательная шлюпка подошла к шхуне. Шкипер стоял на палубе. Он рупором поднес ладони ко рту, и его раскатистый голос прорезал яростные завывания ветра и моря:

– Мы еще можем ее спасти! Мы сможем ее спасти, если подоспеют катера и возьмут ее на буксир.

– Нет… нет, – прокричали со спасательной шлюпки, – прыгайте, прыгайте все, иначе вы погибнете! Бросайте корабль!

Команда шхуны, как испуганное овечье стадо, гурьбой бросилась в готовую к спуску лодку, но шкипер покачал головой. Тогда Кристофер поднялся со своего места и ухватился за конец каната, брошенного его кузеном.

– Еще есть время! – крикнул он. – Посмотрите туда!

Он показал рукой на вход в гавань, где из-за мыса, то проваливаясь в разверстую морем пропасть, то взлетая на гребень гигантской волны, приближались огни двух буксиров.

– Они успеют, говорю вам, они успеют! – кричал Кристофер. – Вернитесь на борт, хоть кто-нибудь, чтобы помочь закрепить трос, когда они подойдут.

Но несчастная, испуганная команда сгрудилась в лодке; люди были слишком измучены, слишком промокли, чтобы сделать хоть одно движение; спасатели же не знали, на что решиться, и в смятении переводили взгляды с буксиров на пенящиеся скалы и обратно. Вовремя помощь не подоспеет.

– Оставайтесь на своем месте, Кумбе, – приказал старшина спасательной шлюпки. – Поднявшись на борт корабля, вы рискуете жизнью. Его уже ничто не спасет.

Еще одна огромная волна подняла корабль к поджидающим его скалам.

Кристофер улыбнулся, крепко ухватился за конец каната и, поднявшись на борт шхуны, встал рядом со своим кузеном Диком, шкипером.

Шлюпка отошла от обреченного корабля, и спасатели налегли на весла, чтобы быть наготове, когда он разобьется о скалы. «Джанет Кумбе» покинули все, кроме двух кузенов, которые молча ждали, застыв на месте. Буксиры подходили все ближе, а тем временем неумолимые волны стремительно несли корабль к гибели. Кристофер знал, что они не одни, знал, что Джозеф рядом и делится с ним своей отвагой, знал, что Джанет рядом и вселяет в него спокойствие и самообладание. Ему еще никогда не угрожала настоящая опасность, и вот она перед ним. На него в упор смотрели огромные скалы, оглушительный грохот бурунов звучал в его ушах как сладостная в своем безумии песнь. Этот движущийся в тумане предмет – буксир, этот летящий, режущий руки канат – брошенный ему перлинь. Что-то крича друг другу, то и дело оступаясь на заливаемой водой палубе, Кристофер и Дик работали во тьме почти на ощупь, инстинктивно.

Палуба сотряслась под их ногами, раздался оглушительный треск… корабль ударился о первый выступ скалы, но трос выдержал. Гигантская волна обрушилась на корабль, но трос выдержал. Дюйм за дюймом маленький буксир вел по бушующему морю «Джанет Кумбе»; пенящаяся вода заливала ее трюм через рваную пробоину в днище.

Еще одна волна сбила Кристофера с ног и лицом вниз бросила его на разбитую мачту. Измученный долгой борьбой, выбившийся из сил Дик не отрывался от руля.

«Крис, помоги-ка, – позвал он, – осталось совсем немного, парень, худшее уже позади».

Но его кузен не пошевелился.

Открыв глаза, Кристофер увидел черное небо над головой и ощутил на лице капли тихого дождя.

Он лежал на старых булыжниках набережной, и ему казалось, что к нему прикованы взгляды множества людей, которые о чем-то разговаривают. Он попробовал пошевелиться, но у него сразу пошла горлом кровь, и он едва не задохнулся. Тогда-то он и вспомнил, что сражался, вспомнил тот безумный и восхитительный миг, когда держал в руках трос на палубе «Джанет Кумбе».

Кто-то вытер кровь с его губ.

– Мы спасли ее? – спросил он.

В его ухе раздался голос:

– Да, вы ее спасли, но ей больше не плавать. В днище пробоина, от киля ничего не осталось. С «Джанет Кумбе» покончено, хоть вы и сняли ее со скал.

– Я рад, – сказал Кристофер, – рад, что она спасена.

Голоса собравшихся вокруг него людей стали замирать, и он уже не мог различить их лица. Небо усеяли странные танцующие огни. Он чувствовал усталость, сильную усталость. Люди подняли ему голову и понесли его на руках. Но все они ускользали от него, он протянул к ним руки, но их уже не было.

– Передайте отцу, что я не испугался, – сказал Кристофер. – Передайте отцу, что теперь я никогда не буду бояться моря, ведь я наконец его победил.

Книга четвертая
Дженифер Кумбе
1912–1930

 
Прости меня, любовь начальных дней!
Я ускользаю из былых пределов
С волной иных надежд, иных страстей,
Тебя забыв, но зла тебе не сделав.
 

Эмили Бронте

 
Есть связь – прочнее связи нет! —
Двух душ между собой.
И есть глаза, чей яркий свет
Так долго был со мной.
Благословляющим теплом
Он исцеляет дух
От бесполезных слез о том,
Чей взор уже потух.
 

Эмили Бронте

Глава первая

Дженифер Кумбе было шесть лет, когда умер ее отец Кристофер. Ужас, в который повергла девочку эта смерть, преследовал ее все детские годы, и даже когда она подросла, а отец уже давно лежал в могиле, воспоминание об этом событии постоянно мучило ее, пробуждая безотчетный страх перед будущим. Где-то в темных, потаенных глубинах сознания память ее навсегда сохранила ту ночь, в которую он ушел от нее с тем, чтобы никогда не вернуться.

Словно беспроглядная тьма поглотила радостный свет ее короткого дня. До сих пор жизнь была непрерывной сменой времен года, окончанием зимы и приходом лета, чередой месяцев, дней, когда она могла часами гулять в саду и когда приходилось оставаться в доме и играть в игрушки, потому что небо пасмурно и дует сильный ветер. По утрам она просыпалась с песней на устах и радостным ожиданием в сердце, протягивала руку за игрушечным медвежонком и бросала взгляд на большую кровать, на которой лежали папа и мама. Ей были видны только папины светлые волосы: он спал лежа на животе и спрятав лицо в руки.

Когда мама, умывшись и одевшись, спускалась вниз, наступало время Дженифер. Она выбиралась из своей кроватки и, забравшись на большую двуспальную кровать, проползала вдоль папиной ноги, отчего он беспокойно шевелился во сне. Потом забиралась под простыню и сворачивалась рядом с ним калачиком, наслаждаясь странным теплом его тела.

Папа открывал один глаз, улыбался и плотно прижимал ее к себе.

«Привет, Дженни!» – говорил он.

За завтраком она сидела рядом с ним, и он всегда добавлял ей сливок в кашу, которая становилась похожа на остров, окруженный белым озером. Затем он уходил на работу, и она бежала за ним до конца садовой дорожки, изо всех сил стараясь поспеть своими короткими ножками за его широкими шагами. Раскачиваясь на скрипучей калитке, она провожала его взглядом, пока он не скрывался у подножия холма, и ждала, когда он обернется, чтобы на прощание помахать ей рукой.

Летом он водил ее на скалы у Замка, и она, заглядывая через его плечо, видела раскинувшееся внизу море, всегда похожее на продолжение неба, море, чье бормотание будило ее по утрам и чей шепот был последним звуком, который она слышала перед тем, как заснуть.

Весь день она слышала его шум, всегда, летом и зимой, все те же вздохи волн, разбивающихся о скалы под Замком. Когда начинались дожди, ложились туманы и шум ветра, будивший глухое эхо, сливался с яростным рокотом моря, чтобы посмеяться над промокшими чайками, Дженифер не чувствовала страха. Она не могла представить себе мир без моря, оно было ей близким и родным, тем, чего нельзя изменить, по ночам оно являлось ей во сне, но не грозное и тревожное, а вселяющее покой и уверенность. Море было частью ее жизни, которую также нельзя у нее отнять, как нельзя отнять у нее папу.

По ночам, когда последнее печенье было съедено, последняя свеча догорала, она ложилась на свою узкую кроватку и какое-то время прислушивалась к приглушенному голосу отца в комнате первого этажа. Вскоре, видимо что-то услышав сквозь тонкие доски потолка, он повышал голос и спрашивал: «Дженни, ты спишь?»

То был последний сигнал, что все в порядке. Она поворачивалась на бок, беспричинно вздыхала и засыпала, зная, что он никогда ее не покинет, что утром она проснется, чтобы увидеть светловолосую взъерошенную голову, зарывшуюся в подушку большой кровати рядом с ее матерью.

Наконец пришел день, когда папа поехал в Садмин. Он отправился туда рано утром вместе с ее дядюшками в большом автомобиле. Дженифер была очень взволнована, ведь раньше такого не случалось, но папа забыл помахать ей рукой.

Вернулся он в сумерках и, когда она выбежала в переднюю, чтобы его поцеловать, ласково отстранил ее и вошел в гостиную. За ужином никто не разговаривал. Когда Дженифер стало от этого совсем невмоготу, а мама ее отчитала, она расплакалась и, глядя поверх краешка кружки с молоком, увидела лицо папы, белое и страшное.

Он поднялся и вышел из комнаты. Пытаясь выбраться из-за стола, Дженифер крикнула, чтобы папа вернулся, но он ее не услышал.

Потом мама отнесла ее наверх, молча раздела и, забыв сложить одежду, так плотно укрыла девочку одеялом, что та не могла пошевелиться. Дженифер тихо плакала, засунув в рот большой палец, и соленые слезы текли по ее щекам.

Неожиданно раздался звук, который она запомнила на всю жизнь, звук трех ракет, выпущенных в ночь.

Когда эхо этого звука наконец замерло, Дженифер выпростала руки из-под одеяла и громко крикнула: «Папочка, не уходи, не уходи от меня!»

В белой ночной рубашке она выбежала в коридор, заплаканная, испуганная, не ведавшая раньше, что такое страх. Дом звенел от голосов. И вот к ней подбегает мама и хватает на руки. Ее одевают, ей с трудом удается натянуть гетры, наконец ее толстое пальто застегнуто на все пуговицы, а тяжелая шаль повязана так, что закрывает рот.

Гарольд, который все это время вертел в руках фонарь, передает его маме и берет Дженифер на руки. Затем они бегут вниз, к причалу, вместе с множеством других людей, все что-то кричат, о чем-то спрашивают, и их голоса уносит ветер. Дженифер дергает мать за юбку: «Где папа… где папа?» – но ей никто не отвечает. Теперь они бегут вверх по холму, к высоким скалам, туда, где в тумане двигаются какие-то люди. Ветер дует ей в лицо, дождь колет глаза.

Вот они мчатся вниз, к подножию холма, с этого момента время исчезает и тонет в череде ужасных видений: гостиная их дома, мокрый, грязный от бесчисленных следов пол – вот все, что сохранилось в глубинах детской памяти. Мама со странным, скошенным на одну сторону лицом протягивает руку к Гарольду, а она, Дженифер, выглядывая из-за двери, смотрит мимо них, на какой-то предмет под одеялом на жестком, набитом конским волосом диване…

«Джанет Кумбе» лежала у входа в Полмирскую заводь. Был отлив, и она жалобно склонилась на левый борт, наполовину зарывшись в покрытое густой жижей и илом ложе. Ее днище было снесено острыми скалами при входе в гавань, а из правого борта била вода ржавого цвета, похожая на вытекающую из живого существа кровь.

Она уже не была частицей ветра и моря, не могла ответить на их призыв и заскользить по воде, свободная, торжествующая. Не устремляться ей больше навстречу опасности и риску, навстречу красоте и белым небесам. Звонкие песни ветров станут для нее далекими воспоминаниями. В прошлом остались слепящая пена и ласковые брызги, в прошлом скрип снастей, хлопанье парусов, песни и смех матросов.

Теперь ее мачты безжизненно поникли, паруса обвисли, как тряпье на покосившемся заборе, и вот она уже не краса и гордость Плина, а никчемная развалина, поверженная и забытая. Издав скорбный клич над ее палубой, чайка расправила крылья и взмыла вверх к высоким холмам и солнцу.

С носа корабля в сторону Плина пристально глядела деревянная фигура Джанет. Она видела Дженифер, свою кровь и плоть, Дженифер, которая впервые в жизни познала одиночество.