Текст книги "Дух любви"

Глава седьмая

Впервые за сорок три года жизни Джозеф познал стыд и унижение.

Надо высадить мальчика в Плине, не говоря ни слова, отослать к матери, а самому навсегда развязаться с ними всеми и уплыть, чтобы никогда больше их не видеть и не слышать, остаться одному со своим кораблем и с духом Джанет.

Таковы были первые горькие мысли Джозефа. Через некоторое время он тихо спустился в каюту, где спал мальчик, и, глядя на залитое слезами бледное красивое личико, со смешанным чувством грусти и сострадания поклялся любовью к своему кораблю забыть слова сына и любить его как прежде. Мальчик неожиданно проснулся, и выражение, которое маленький Кристофер заметил в глазах отца, вызвало краску стыда на его щеках. Взгляд отца говорил о том, что он расстроен и опечален. Какое-то мгновение мальчику страстно хотелось выпрыгнуть из койки, обвить шею отца руками и попросить, чтобы тот помог побороть нелюбовь к морю. Но Кристофер подумал, что отец, нахмурясь, оттолкнет его и велит ему не вести себя как маленькому.

А Джозеф с высоты своего роста смотрел на Кристофера, сдерживая жгучее желание опуститься перед сыном на колени и просить верить ему, во всем на него положиться: ему казалось, что такое поведение отца может смутить и отпугнуть мальчика.

Так минута, которая могла бы связать отца и сына тесными, неразрывными узами, прошла напрасно, чтобы никогда не вернуться, ибо отныне Джозеф и Кристофер Кумбе пойдут порознь, между ними встанет стена, сокрушить которую не позволят гордость Джозефа и слабость его сына.

Корабль бросил якорь в Плине, а заветные слова так и не были сказаны.

Прошло четыре года, за которые Джозеф Кумбе провел на берегу в общей сложности всего несколько месяцев.

Гавань гудела от стука молотков корабелов и строителей, от шума погрузочных работ на пирсах. Сэмюэль и Герберт не покладая рук трудились на верфи; теперь к ним присоединились их взрослые сыновья: Томас, старший сын Сэмюэля, и Джеймс, первенец Герберта, один из его двенадцати детей, за которым со временем должны были последовать еще пятеро.

Второй сын Сэмюэля Дик, сильный, крупный молодой человек, служил вторым помощником у своего дяди Джозефа и уже успел проявить себя отличным моряком. Джозеф любил племянника, но очень хотел бы видеть на его месте своего собственного сына Кристофера.

В сентябре 1882 года, освободившись от своего груза в Лондоне, Джозеф Кумбе бросил якорь в Плинской гавани. Ему было приятно сознавать, что он несколько недель проведет дома, перед тем как снова выйти в море. Наблюдая, как его матросы наводят чистоту на палубе, он бросил взгляд за фальшборт и увидел, что к его кораблю приближается лодка, в которой сидят Кристофер и Герберт. Раньше такого не случалось, и он сразу понял: что-то неладно. Слава богу, с Кристофером все в порядке – такова была его первая мысль. Он заметил, что у Кристофера бледное, несчастное лицо, да и у Герберта был очень удрученный вид.

Через несколько секунд оба они стояли рядом с ним.

– Джо, дорогой, приготовься услышать горькую, печальную весть, – сказал Герберт с полными слез глазами. – Я действительно очень огорчен, что мне выпало принести ее тебе.

– Не тяни, выкладывай, что случилось, – угрюмо оборвал его Джозеф.

– Твоя дорогая жена Сьюзен вчера покинула нас, – мягко сказал Герберт. При этих словах Кристофер разразился слезами и отошел. – Ей сделалось плохо сразу после чая, и, хоть мальчики сразу же побежали за врачом и пришли ко мне и Сэмюэлю, около шести она скончалась. Ах, брат, какое ужасное возвращение домой!

Джозеф, не говоря ни слова, крепко пожал руку брата и, подойдя к Кристоферу, поцеловал его в голову. Затем он спустился в лодку, брат и сын последовали за ним.

Джозеф вглядывался в лицо жены, белое и теперь уже навеки безмолвное, и единственным чувством, которое он испытывал, была жгучая жалость оттого, что ее отняли у детей.

Он никогда по-настоящему не любил ее; она была для него лишь спасением от одиночества. И вот она покинула его в поисках собственного спасения, обрести которое ей суждено было не рядом с ним. Бедная Сьюзен, она подарила ему семнадцать лет любви и заботы, и вот все кончено. Она подарила ему Кристофера… Джозеф отвернулся. «Что же будет без нее с домом, с детьми? – размышлял он, спускаясь по лестнице. – Мальчики скоро смогут сами о себе позаботиться, но Кейт еще совсем ребенок».

Эту задачу счастливо разрешили его племянницы Мэри и Марта, теперь высокие, сильные двадцатишестилетние женщины; они предложили переехать к нему и вести его дом. Таким образом, этот вопрос перестал занимать его мысли.

Помимо грустного известия о смерти жены, Джозефа ждала еще одна новость. В первый же день по прибытии домой он отправился в брокерскую контору и застал своего брата Филиппа за столом в кабинете, который всегда занимал старший компаньон.

– Вот те на, Филипп! – воскликнул Джозеф. – Что ты тут делаешь, черт возьми?

– Просто сижу за своим собственным столом в своем собственном кабинете, – ответил Филипп. – Меня очень огорчило известие о смерти твоей жены. Уверен, что для тебя это большая утрата. Однако время великий лекарь, и, возможно… хм… – Он сделал вид, будто разбирает бумаги.

– Послушай, Филипп, я как-то не совсем понимаю, – сказал Джозеф, нахмурившись, – что с мистером Хоггом?

– Старик умер месяц назад, и я купил место компаньона. – Филипп откинулся на спинку стула и с холодным удовольствием смотрел на удивленное лицо брата. – Видишь ли, Джо, пока ты и братья тратили время на ухаживание и обзаведение семейством, я спокойно откладывал деньги, благо, кроме собственной персоны, содержать мне было некого, и вот теперь я, сорока двух лет от роду, компаньон в этом деле, умеренно богатый человек и в придачу сам себе хозяин. Сэмюэль и Герберт уже люди средних лет, а ты, полагаю, кое-что зарабатываешь на нашем семейном судне?

– Нечего усмехаться, Филипп, – спокойно сказал Джозеф, – у меня нет причин стыдиться своей работы, которую я нахожу лучшей на свете, работой, достойной мужчины, что тоже немаловажно. Можешь считать себя единственным джентльменом в семье, мне-то что. Бог в помощь, если это доставляет тебе удовольствие.

– Благодарю, – сказал Филипп с улыбкой превосходства. – Между прочим, полагаю, тебе известно, что остальные члены семьи продали мне свои доли во владении кораблем? Теперь он принадлежит только нам с тобой.

– Но это идет вразрез с изначальным соглашением! – крикнул Джозеф, ударяя кулаком по столу. – У всех нас были равные доли и равная прибыль.

– Возможно, и так, но остальные, видимо нуждаясь в деньгах – в Плине, знаешь ли, жестокая конкуренция, – с готовностью передали свои права мне. Ты возражаешь?

На этот вопрос у Джозефа не было ответа. Процедура была абсолютно законной, но он не доверял Филиппу.

– Нет, – резко сказал он.

– Кстати, как там твой старший сын? – словно невзначай осведомился Филипп. – Полагаю, он уже достаточно взрослый для моря?

Джозеф поднялся со стула и резким движением схватил шляпу. Ему очень хотелось дать брату пощечину за этот насмешливый тон и оскорбительные намеки.

– Мой сын будет готов тогда, когда я захочу, и не раньше, – сказал он и направился к двери.

– Впрочем, Джо, – Филипп решил не отказывать себе в удовольствии сделать прощальный выстрел, – думаю, что при таком большом семействе ты счастливый человек. Как бы то ни было, я рад, что в лучшие годы моей жизни я был одинок и пользовался полной свободой. Никаких обязательств, ну и прочее. Однако сейчас, занимая прочное положение, я могу позволить себе оглядеться и выбрать какую-нибудь красивую молодую особу, которая могла бы составить мне неплохую пару. Ведь человек я еще сравнительно молодой. Всего тебе доброго.

Джозеф смеялся, выходя из помещения фирмы. Так вот почему все эти годы Филипп жил в таком уединении. Усердно скупая акции, он в недалеком будущем возьмет под свое начало бо́льшую часть судов в Плине. Впрочем, пусть он хоть повесится, Джозефу это было безразлично.

Следующие несколько недель Джозеф в основном провел на ферме Николаса Стивенса, где Лиззи всегда была рада его принять и накормить. Он любил счастливую, дружелюбную атмосферу этого места, радовался явной взаимной преданности Лиззи и ее славного мужа. У них был сын и две дочери. Джозеф очень привязался к мальчику. Для своих двенадцати лет Фред был сообразительным и восприимчивым подростком, он никогда не лез за словом в карман и своим вздернутым подбородком напоминал Джанет.

Томасу Кумбе было уже семьдесят семь лет; слабый, дрожащий старик, он лишь изредка мог с трудом доплестись до верфи, чтобы посмотреть, как идут дела.

Он подолгу сидел на скамье, попыхивая трубкой, изредка отпуская какое-нибудь замечание, которого никто не слышал, и следя глазами за своим внуком и тезкой Томасом, старшим сыном Сэмюэля, в котором ему нравилось снова видеть себя самого в молодости. Затем, чтобы отвести его домой, появлялась Мэри, располневшая женщина средних лет, чей нрав и выражение лица мало изменились за все это время; ее характер остался таким же нежным и самоотверженным. Когда Джозеф ступал на тропинку, ведущую к Дому под Плющом, его сердце всегда начинало биться быстрее. Он видел себя то мальчиком, играющим в саду перед домом и поглядывающим на окно кухни, откуда ему махала рукой отвлекшаяся от работы Джанет; то молодым человеком, который вернулся из плавания и знал, что она здесь и ждет его. Глядя на окно комнаты над крыльцом, он всякий раз вспоминал свое первое возвращение с «Фрэнсис Хоуп», когда Джанет появилась в окне, такая молодая со своими девичьими косами, и он забрался к ней по толстым стеблям плюща. Почти тридцать лет назад.

Однажды днем Мэри встретила его в дверях, ее лицо было тревожно.

– Отцу совсем плохо, – сказала она. – Он наверху, в кровати, выглядит очень слабым, и я не знаю, усталость это либо мне следует сходить за врачом. Поднимись и скажи, как по-твоему.

Джозеф поднялся наверх и увидел, что отец сидит в постели, обложенный подушками, его лицо побелело и осунулось, отсутствующий взгляд устремлен на открытое окно, тонкие пальцы нервно сжимают простыню. Вены на висках надулись, губы посинели.

– Это ты, Сэмми? – пробормотал старик.

Джозеф сразу понял, что его отец умирает.

– Приведи врача, – приглушенным голосом сказал он сестре.

Испуганная и расстроенная Мэри тут же вышла.

– Это Джо, отец, – нежно сказал он и, подойдя к кровати, взял отца за руку. – Что я могу для тебя сделать?

– Вернулся из плавания, мальчик? – Томас Кумбе внимательно всматривался в сына. – Без очков я тебя не вижу, но уверен, что ты в полном здравии и рад вернуться домой. Передай мой поклон капитану Коллинзу, это достойный человек.

– Правильно, отец. Может быть, ты немного поспишь, дорогой?

Томас капризно пошевелил головой на подушке.

– Мне надо на верфь, – сказал он. – Завтра там спускают новое судно, и дай бог, чтобы ребята справились с этим как положено. Сквайр рассердится, если что-то будет не так, а у твоих братьев нет моего опыта.

Сквайр умер двадцать лет назад, и теперь в доме Трелони жил его племянник.

Джозеф почувствовал, что из глаз его текут слезы, скатываясь по щекам на бороду.

День медленно угасал, небо подернулось пурпурными и золотыми узорами. Их отражения сверкали на гладкой поверхности гавани. С верфи доносился непрерывный стук молотков: обивали корпус нового корабля. Вскоре вернулась Мэри. Старый врач умер, а новый был совсем молодым человеком и чужаком в Плине. Он взял запястье Томаса и пощупал пульс.

– Я ничего не могу для него сделать, – мягко сказал он. – Боюсь, что пришло его время. Вы сами видите, жизни почти не осталось, и думаю, что через несколько часов он отойдет. Боли не будет. Он не хотел бы увидеть пастора?

Мэри накинула на голову передник и тихо заплакала. Джозеф понял, что ей лучше было бы чем-нибудь заняться.

– Спустись на верфь и скажи Сэму и Герби, чтобы поскорее пришли, Филиппу тоже, если сумеешь найти его в конторе.

Когда она ушла, он снова уселся у постели Томаса. Время от времени старик что-то бормотал, но разобрать слова было невозможно. Оранжевый свет неба угас. По полу ползли серые тени. Неожиданно стук молотков на верфи умолк. Джозеф понял, что братьям уже сказали.

С наступлением тишины Томас заговорил ясным, твердым голосом.

– Они закончили работу на ночь, – сказал он. – Мальчики придут домой ужинать.

– Да, отец.

– Наверное, теперь до утра будет тихо, так ведь, Джо?

– Конечно так, дорогой.

Несколько минут в комнате царило молчание, затем Томас снова заговорил:

– Пожалуй, я не стану читать Библию, по крайней мере не сейчас. В глазах будто тьма какая, пожалуй, я немного отдохну. Может быть, Мэри почитает ее потом, когда мне станет получше.

– Как хочешь, отец.

В доме было очень тихо. Внизу, в гостиной, тикали старые настенные часы. Джозеф слышал их сквозь тонкие доски пола.

Осторожно, бесшумно в комнату вошли братья, за ними – Мэри. Филиппа найти не удалось, бежать за Лиззи было слишком далеко. По щекам Герберта ручьем текли слезы, но Сэмюэль опустился перед кроватью на колени и тихо прошептал:

– Тебе ничего не нужно, отец?

В сгустившихся сумерках Томас нащупал его голову:

– Это ты, Сэмми? Я рад, что ты пришел. Если будешь много работать, любая пила будет тебе нипочем, сынок, но ты всегда и во всем должен следовать моим советам, смотри же.

Его голос задрожал, и он постарался приподняться на подушках.

– Как только совсем стемнеет, за ужином у нас теперь всегда будет свет. Я помню то время, когда сумерки в Плине были так прекрасны и я, приличный молодой парень, приглашал вашу мать к развалинам Замка…

Он в изнеможении откинулся на спину и закрыл глаза. Дыхание сделалось медленным и хриплым. Трое мужчин стояли в ожидании перед кроватью своего отца, Мэри застыла у окна. Он долго молчал, и в комнате совсем стемнело. Никто и не подумал зажечь свечу.

Затем он снова заговорил, голос его звучал безмерно устало и доносился издалека.

– Джени, – сказал он, – Джени, ты где?

Низко склонившись над кроватью, Джозеф смотрел в его глаза. Они широко раскрылись, и их взгляд остановился на глазах сына.

– Я думаю, ты не покинешь меня, девочка. Мы будем жить чисто и достойно, пока мы вместе, ты и я. Ты знаешь, Джени, я так сильно тебя люблю, что иногда дрожу, как смущенный юнец. – Он вытянул обе руки и закрыл ими глаза Джозефа, затем тихо вздохнул и погрузился в сон.

Томаса Кумбе похоронили рядом с его женой Джанет на Лэнокском кладбище возле тернового куста и старого вяза. Сегодня их надгробные камни высятся над волнуемой ветром травой и длинные стебли плюща обвивают их имена. Ниже высечены полустершиеся слова:

Наконец-то сладкий покой.

Ранней весной здесь дружно тянутся к солнцу первые примулы и осыпается цвет деревьев заброшенного фруктового сада, растущего у дороги.

Глава восьмая

Альберт Кумбе ушел в море на одном корабле со своим отцом-шкипером и кузеном Диком. Чарльз служил в армии и находился в лагерях где-то в Центральных графствах. Только Кристофер остался дома и не ушел в море, сославшись на здоровье. Он работал на верфи со своими дядьями и тремя кузенами и считал, что даром тратит время. Кристофер никак не мог отогнать от себя демона беспокойства, который целиком подчинил его своей воле. Сама мысль стать моряком вызывала у него отвращение, ведь он так и не забыл свое первое и единственное плавание восемь лет назад. В глазах отца он читал разочарование. Всякий раз, когда Джозеф возвращался из плавания, сын с внутренним содроганием ждал вопроса, который так и не был задан: «На этот раз ты пойдешь со мной?» Тогда пристыженный, страдающий от унижения, но в душе бунтующий, Кристофер показал бы отцу, что хоть он и плохой моряк, зато отличный работник. Однако он не любил свою работу, в глубине души мечтал уехать из Плина и искать счастья вдали от дома, но не имел ни малейшего представления о том, как это сделать.

Отцу тем временем оставалось терпеливо ждать. Джозефу было пятьдесят, и ему пока не наскучили ни море, ни его корабль. Он был по-прежнему полон сил и энергии, его голова и борода почти не поседели. Он не знал, что такое болезни. Единственное, что его иногда беспокоило, так это зрение. Временами его правый глаз, воспаляясь, наливался кровью, при этом зрачок сильно увеличивался в размерах. Джозеф ума не мог приложить, в чем тут причина. Иногда глаз начинал видеть нечетко, словно его затягивала пленка, которая частично скрывала очертания предметов; затем все прояснялось и колющая боль, сопровождавшая эти приступы, проходила.

Джозеф никому об этом не говорил; признаться себе самому в том, что тут может быть нечто серьезное, он отказывался с таким же упрямством, с каким Джанет отказывалась признать, что ее сердце слабеет. Все это вздор, главное, что «Джанет Кумбе» сохраняет высокую репутацию самой быстроходной шхуны Плина и что его сын Кристофер скоро станет мужчиной.

Перед Троицей 1885 года Джозеф вернулся в Плин после исключительно долгого плавания. Он дважды ходил в Сент-Джонс на Ньюфаундленде за рыбой, которую надлежало доставить в средиземноморские порты, затем получил выгодный фрахт на три рейса из Сен-Мишеля к берегам Мерси. Стоял конец июня, и Джозеф предвкушал, как проведет дома несколько счастливых, радостных недель, прежде чем снова отправится в море. Как только корабль бросил якорь, Кристофер на веслах поспешил к «Джанет Кумбе».

Джозеф с удовольствием осмотрелся. По гавани в разных направлениях скользили лодки, в маленькой бухте под развалинами Замка купались дети. Прекрасная, по-настоящему летняя погода. Он дал себе обещание как-нибудь порыбачить в заливе, может быть вместе с Кристофером.

– Ну, Крис, сын, – сказал он, – хорошо на некоторое время вернуться домой, а, Элби? Вы, береговой люд, не цените дом, как ценим его мы, бедные моряки.

Кристофер покраснел и закусил губу. Джозеф это сразу заметил и мысленно выругал себя за бестактность. Бедный парень, в конце концов, только здоровье помешало ему выйти в море.

– Что нового, сын?

– С сестрой все в порядке. Брат Чарли пишет, что в лагерях ему живется неплохо. Тетушки здоровы и с нетерпением ждут тебя дома. На верфи у нас уйма работы. Кузен Том, Джеймс и я заняты с утра до вечера, поэтому, отец, боюсь, что не смогу проводить с тобой столько времени, сколько хотел бы.

– Ничего, Крис, я рад, что ты при деле и что твои дядья тобой довольны.

– Говорят, что дядя Филипп наконец-то за кем-то ухаживает, но кто его избранница, я не знаю.

– Филипп ухаживает? – Джозеф закинул голову и расхохотался. – Да он с ума сошел. Ручаюсь, что он не знает, с какой стороны и подойти к женщине. Если он кого-то и завел, то только благодаря своему богатству, а не своей прекрасной персоне.

Молодой человек рассмеялся, и Джозеф, которого немало забавляла мысль, что его младший брат влюблен, отправился в контору.

Филипп принял его с обычной высокомерной улыбкой и указал рукой на стул. Джозеф сразу, без околичностей, приступил к делу.

– Значит, ты наконец собираешься признать над собой власть юбки, так ведь, Филипп?

Филипп побагровел.

– Понятия не имею, о чем ты, – медленно проговорил он.

– Брось, приятель, уж меня-то ты не проведешь. Позволь взглянуть на твою даму. Я сразу тебе скажу, стоит она постели или нет. – Джозеф едва не задохнулся от удовольствия, увидев, как вздрогнул брат при его последних словах. Это напомнило ему те давние дни, когда он задевал чувства Филиппа, вызванные какой-нибудь книгой. – Ну-ну, старина, я вовсе не хотел тебя обидеть. Уверен, что с превеликой радостью увижу, как ты обзавелся семьей и стал похож на человека, да и твоя жена будет счастливой женщиной. А теперь к делу.

Джозеф и думать бы забыл об этом деле, он уже выкинул его из головы. Но Филипп неправильно истолковал его шутку. Его переполняла ненависть к самоуверенному, высокомерному старшему брату, который всегда имел любую женщину, какую бы ни пожелал.

Он завидовал его росту, его сохранившейся, несмотря на годы, привлекательности и отдал бы половину своего состояния, лишь бы увидеть в Джозефе хоть какие-нибудь признаки возраста. Когда с корабельными счетами было покончено и Джозеф собрался уходить, Филипп, как злобная баба, не устоял перед искушением пустить отравленную стрелу.

– Да, Джо, это правда, возможно, я скоро стану семейным человеком. И меня ждет длинная череда счастливых лет рядом с молодой женой. Мне повезло, и я могу дать женщине все, чего она пожелает: большой дом, слуг. Почему бы и тебе снова не жениться на какой-нибудь достойной, работящей душе твоего возраста? Ведь тебе, брат, пятьдесят, не так ли? Не за горами время, когда тебе придется оставить море и уступить место человеку помоложе. Всего доброго. Кланяйся от меня своей семье.

«Грязный червяк, – подумал Джозеф, – черт возьми, если дойдет до драки, посмотрел бы я, кто из нас моложе. Да в нем мужского ни на четверть румба, только и может, что сыпать словами да строить из себя».

Тем не менее Джозеф не мог забыть последнюю фразу брата. Он поднялся к развалинам Замка и задумался. Да, черт подери, в чем-то мерзавец прав. Ему пятьдесят, пожилой человек, а он никак этого не поймет.

У него взрослые или почти взрослые сыновья, а он все еще чувствует себя таким же молодым, как они. Филипп дурак. Мужчине столько лет, на сколько он себя чувствует, а Джозеф чувствовал себя лет на тридцать, а иногда и моложе. Он лег на траву и раскурил трубку. Жаль, что Кэтрин еще ребенок и ходит в школу, с ней не очень-то поговоришь. Впрочем, она забавное маленькое существо. Две ее тетки исполнены лучших намерений, но рука у них тяжеловата. Завтра надо заглянуть к Лиззи и посмотреть, как там ее славный парень.

С места, где он лежал, была видна «Джанет Кумбе», стоявшая на якоре возле буя. Как же она красива: изящный изгиб, удлиненные линии. Корабль Джанет… Он вздохнул и закрыл глаза, томимый страстным желанием увидеть ее рядом с собой.

Пробил колокол Лэнокской церкви; Джозеф подумал, что надо бы показаться дома и навестить братьев на верфи. Он выбил трубку, потянулся и встал на ноги. Интересно, куда запропастился Кристофер?

Вдруг его внимание привлек слабый крик.

Он посмотрел в ту сторону, откуда раздался звук, и увидел, что у подножия скалы на ступеньке в начале тропки кто-то сидит, сжавшись в комочек. Он тут же зашагал к этому месту и увидел девушку с корзинкой примул. Она плакала, сжимая ладонями ногу.

– Что с вами, дорогая? – осведомился Джозеф, опускаясь на колени и ощупывая лодыжку девушки.

Девушка перестала рыдать и посмотрела на него из-под полей шляпки. Он увидел пару больших испуганных газельих глаз и завитки золотисто-рыжих волос над ушами.

– Я повредила ногу, прыгая через ступеньку, – робко ответила девушка, – и, когда попробовала идти, мне стало ужасно больно.

– Ах, – проговорил Джозеф, не сводя взгляда с золотистого локона, вьющегося по ее щеке. – Это плохо. Позвольте мне ее ощупать и посмотреть, нет ли там растяжения.

Он провел рукой по ноге и колену, девушка не проявила никаких признаков боли.

– Кажется, растяжения нет, просто вывих, – сказал он. Ему очень хотелось, чтобы девушка снова взглянула на него.

– Слава богу. – Она улыбнулась. – Я живу здесь недалеко и, может быть, смогу дойти до дома.

– Ни в коем случае, – холодно сказал Джозеф, затем взял девушку на руки, словно она была маленьким ребенком.

Девушка покраснела, и Джозеф это заметил. Заметил он и длинные золотистые ресницы, которые коснулись ее щек, когда она опустила глаза. Он крепче прижал ее к себе, и ее голова легла на его плечо.

– Скажите, как вас зовут, если, конечно, не сочтете меня грубияном.

– Энни Табб, капитан Кумбе.

– Откуда вам известно, кто я такой? – спросил он с любопытством.

– Боже мой, вас в Плине все знают. – Она улыбнулась.

– Вы дочь Рубена Табба?

– Да, конечно, его вторая дочь. Нас восемь детей в семье.

С Рубеном Таббом Джозеф учился в школе, и это его ребенок. Он вспомнил далекое прошлое. О, дьявольщина, Филипп был прав, он пожилой человек. Ровесник отца этого ребенка.

– Если я возьму на себя смелость спросить, сколько вам лет?

– Только что исполнилось девятнадцать, капитан Кумбе, но люди говорят, что выгляжу я моложе, и это очень досадно.

Джозеф бросил взгляд на ее надутые губы и рассмеялся.

– Вам хочется быть старой, – сказал он, дразня ее, – и ковылять по городу с шалью на плечах и кружевным чепцом на голове?

– Вы смеетесь надо мной, капитан Кумбе. – Девушка отвернулась и нахмурилась. – Я хочу, чтобы меня принимали за молодую женщину, а не за глупого ребенка.

– Это довольно легко, – с хитрым видом прошептал Джозеф, наблюдая за ее лицом. Она снова покраснела и закусила губу. – Где вы живете?

– Вон там, сразу за углом, третий дом с кремовыми занавесками. Ах! Отпустите меня, мне бы не хотелось, чтобы нас увидели, к тому же я уверена, что могу идти сама… теперь.

– Почему не позволить мне пронести вас немного дальше… до калитки?

– Нет. Ах нет.

Джозеф опустил ее на ноги.

– Вы чувствуете себя достаточно сильной?

– Да, капитан Кумбе, честное слово. Это не стоит того шума, который я подняла в поле.

Она протянула ему руку.

– Я вижу, у вас целая охапка прекрасных примул, – сказал Джозеф, ища предлог задержать ее.

– Да, это мои любимые цветы.

– А вам не хочется набрать их побольше?

– О, конечно. Наверное, завтра я схожу к скалам и наберу еще одну корзинку.

Джозеф взял в руку несколько цветков и внимательно их осмотрел.

– Ба! Эти почти завяли. На скалах вы найдете далеко не лучшие примулы. Самые красивые растут внизу, в Полмирской долине, но одной вам туда не добраться: слишком много колючей куманики, ну и всего такого.

– Какая жалость! – Она вздохнула, и золотистый локон на ее щеке скользнул немного ниже.

– Послушайте, – беззаботным тоном сказал он, – вам не следует портить свою одежду, отправляясь туда в одиночку. А упускать такие примулы негоже. Если вы не прочь прогуляться, я пойду с вами и позабочусь, чтобы вы не исцарапали свои прелестные ручки.

– Ах, капитан Кумбе! Я не думаю… – начала девушка, с наигранной скромностью опуская глаза и склоняя голову. «Неужели?» – подумала она, и сердце ее взволнованно забилось; этот высокий красивый моряк с теплыми глазами буквально кружил ей голову.

Глядя на нее краешком глаза, Джозеф изобразил глубокий вздох:

– Ну что ж, ничего не поделаешь. Раз цветы некому собирать, им придется завянуть. Всего доброго, мисс Энни.

Он поворачивался, чтобы уйти, когда она окликнула его:

– Подождите, подождите минутку, капитан Кумбе! Если завтра вечером будет хорошая погода, то я, возможно, пройдусь туда с корзинкой.

Она тяжело дышала, щеки ее пылали. Джозеф посмотрел на ее ноги, затем его взгляд заскользил вверх и остановился на ее глазах.

– Мне почему-то кажется, что дождя завтра не будет, а отдохнуть в тени долины чертовски приятно, – тихо произнес он и, не оглядываясь, зашагал по дороге, пока она не потеряла его из виду.

Джозеф скатал кусок жевательного табака и сунул за щеку. А Филипп сказал, что ему пятьдесят. Проклятый дурак! Да он чувствует себя на двадцать пять, на двадцать, моложе, чем когда-либо в жизни. Он закинул голову и рассмеялся. Как хорошо вернуться в Плин!

 
Куда ты, куда ты, красотка, спешишь,
Куда ты, моя дорогая? —
 

просвистел он и помахал рукой старику, склонившемуся над садовой калиткой. Он был молод, молод…

Наутро Джозеф проснулся со странным чувством в сердце. Он вскочил с кровати и сам поразился нетерпению, с которым откинул штору, чтобы взглянуть на голубое небо над головой и определить направление ветра. Но тут же вспомнил Энни Табб и обозвал себя болваном, хотя, надо признать, не без удовольствия.

Джозеф пел, одеваясь у открытого окна. Его вдруг обуяли любовь к Плину и радость жизни. Впереди ждала длинная череда дней, и хоть Кристофер, скорее всего, будет занят, он чувствовал, что часы его не будут пусты и одиноки. К завтраку он спустился в самом веселом расположении духа, оживленно болтал с двумя племянницами, которые были так похожи одна на другую, что он их с трудом различал, проводил дочь Кэтрин до школы, наказал ей быть хорошей девочкой и прилежно учиться, затем прогулялся до верфи – поболтать с братьями Сэмюэлем и Гербертом.

В четыре часа, словно боясь, что ноги не смогут нести его достаточно быстро, Джозеф вышел из Плина и зашагал через поле, хотя и знал, что будет на месте за час до назначенного времени.

Когда смолк пятый удар колокола Лэнокской церкви, он выбил трубку, поправил воротник и посмотрел на тропинку, ведущую к ограде, к которой он прислонился. Его руки горели, ноги были холодны как лед. Проклятие, ее нет, маленькой кокетки! В двадцать минут шестого он увидел, что через поле идет женщина с корзинкой на руке. Он вынул из кармана газету и сделал вид, что читает.

Когда Энни подошла к нему, он притворился, будто не видит ее.

– Капитан Кумбе! – робко позвала она.

Джозеф наигранно вздрогнул и опустил газету.

– Господи помилуй, – сказал он, – вы все-таки объявились. Должен признаться, я вас не ждал.

Энни надулась и отдернула руку:

– Если вам не по душе мое общество, я не стану вас беспокоить. – Она чувствовала себя оскорбленной и собиралась уйти, но Джозеф забрал у нее корзинку, не говоря ни слова, поднял ее над низкой оградой и, покрасневшую, негодующую, поставил с другой стороны.

– У вас грубые манеры, капитан Кумбе, так что позвольте мне… – начала она.

– Мы, моряки, все таковы, – с трудом сдерживая смех, возразил он и направился в сторону долины. Энни шла рядом.

Теперь мир мог катиться ко всем чертям, Джозефу это было совершенно безразлично.

Как ни странно, но, притом что трудились двое, корзинка наполнялась очень медленно, а отдыхали они довольно часто. Потом Энни заметила несколько высоких диких ирисов, которые росли на противоположной стороне ручья, и крикнула, что она их хочет и должна получить. Джозеф, промочив сапоги, перебрался туда и начал срывать цветы, но минуту спустя вернулся с довольно глупым видом и сказал, что девушке надо пойти с ним, поскольку ему самому не по силам выбрать именно те ирисы, которые ей понравились.

– Нет, я не могу, там грязно, а я вовсе не хочу пачкать свое лучшее платье.

– Лучшее, вот как? – сказал он. – Ну что ж, я очень польщен, ведь немногие женщины стали бы рисковать в долине своими юбками лишь потому, что какой-то моряк попросил их составить ему компанию.

Энни заявила, что надела это платье вовсе не ради него, но Джозеф был слишком самоуверен, чтобы обращать внимание на ее слова, и спросил, присоединится она к нему на той стороне ручья или нет.

– Нет, я не стану мочить ноги. – Энни тряхнула головой, и он, разбрызгивая воду, в два прыжка оказался рядом с ней, подхватил ее на руки и понес через ручей.