Текст книги "Подари мне пламя. Чернильная Мышь"

Монтроз передвинулся так, что оказался стоящим на коленях между бедрами Маред.

– Посмотри на меня, – велел он. – Посмотри, девочка.

Она с трудом подняла тяжелые, словно налитые свинцом веки. Взглянула в совсем близкое сумасшедшее серебро глаз под слипшимися ресницами. Вдохнула изменившийся запах: никакого мыла и одеколона, только чистое разгоряченное тело. Подумала, что теперь неизвестно, от кого так пахнет: от нее или от Монтроза. А может, запахи смешались? Мысли текли звонкие и холодные, страх то наплывал волнами, то отодвигался куда-то вдаль.

– Положи мне руки на плечи, – мягко сказал Монтроз. – Давай… Можешь обнять за шею, если хочешь. Не бойся…

Несколько мгновений Маред смотрела на его шевелящиеся губы, потом, поняв, чего от нее хотят, с трудом разжала сведенные судорогой пальцы. Подняла не гнущиеся в локтях напряженные руки, забросила за шею лэрда и, почувствовав под пальцами твердую гладкую спину, такую напряженную, хищно выгнутую, странным образом немного успокоилась.

Монтроз ее желал. Так желал, как Маред, наверное, и представить себе не могла. Лежал сверху, опираясь на ладони, и животом она чувствовала его напряженную плоть. В глазах Корсара стояло расплавленное серебро, грозя вот-вот перелиться через край радужек. И он терпел. Ждал, терпел на грани собственной боли – Маред видела и бьющуюся жилку на виске, и побледневшие губы, – чтобы не сделать ей больно и не напугать. Смотрел жадно и восхищенно, потом, склонившись к самому уху, шепнул:

– Ты такая красивая, девочка моя. Красивая и храбрая. Иди ко мне. Давай… Только ты можешь решить, хочешь ли этого.

Поймал губами ухо Маред, медленно провел кончиком языка вниз, к мочке.

Задохнувшись от этого простого движения и слов, что были перед ним, Маред всхлипнула, глотнула воздуха, пропитанного запахами их тел, подалась вперед, еще сильнее раздвигая ноги. Уткнулась лицом куда-то между плечом и затылком прижавшегося к ней Монтроза и изо всех сил стиснула зубы, хорошо помня, что с Эмильеном поначалу всегда было больно. Ожидая этой боли и соглашаясь на нее.

Но боли не было. Краткий миг неудобства, мгновенно смытый новым, совершенно непонятным ощущением, рождающимся из того, что сейчас правило ее телом. Монтроз медленно, очень медленно надавил бедрами. Качнулся ближе. Маред ловила воздух ртом, не в силах застонать, стискивала пальцы на предплечьях лэрда, потом тихонько заскулила, чувствуя большое, твердое и горячее внутри себя. Это было… не больно! Никакого привычного жжения, и саднящей сухости, и…

– Все, девочка, – тоже задыхаясь, проговорил Монтроз, – все хорошо…

И, подтверждая, так же медленно, даже еще медленнее качнулся назад. Позволил Маред сделать два-три рваных вдоха, поцеловал в пересохший рот и опять двинулся навстречу. Прижавшись к ней всем телом, покрывал поцелуями ее шею, плечи, ключицы… Потом снова привстал, запустил руку ей в волосы, заставляя откинуть голову назад, и принялся целовать губы, закрытые глаза, щеки и скулы…

Тихо постанывая от того, что сама не смогла бы назвать, Маред плавилась под этими упоенными, сумасшедшими поцелуями, подчиняясь мучительно неторопливому ритму, бьющему внутрь нее. Вперед-назад, вперед-назад… Немного быстрее – и это могло бы оказаться больно, немного медленнее…

Маред сама не знала, что было бы тогда, но почему-то казалось, что вот сейчас все происходит именно так, как и должно, как всегда должно было быть.

Время растянулось до тягучей бесконечности, нарезанной кусками – по одному на движение Монтроза. И каждый толчок отдавался острым всплеском удовольствия, все разраставшегося и разраставшегося внутри. А потом там же родилась и прошла по телу тяжелая раскаленная волна, залила Маред от макушки до кончиков пальцев на руках и ногах, заставила вскрикнуть, толкаясь навстречу к бравшему ее мужчине раз-второй-третий, пока не схлынула почти мучительным отливом.

Всхлипнув, Маред обмякла в жестких, стиснувших ее руках, всем телом почувствовав, как дернулся, застонав сквозь зубы, Монтроз. Кажется, последние несколько раз он вбивался внутрь нее грубо, но это уже было не важно.

– Ох, девочка, – прошептал лэрд в изнеможении.

Сдвинувшись и освободив Маред, он дотянулся до тумбочки, нашарил что-то. Салфетку… Уже не в силах стесняться, Маред позволила провести мягкой тканью между своих мокрых бедер. И сразу на смену удовольствию навалилось такое отвращение к самой себе, что Маред едва не заплакала. Отодвинувшись от Монтроза, она попыталась встать с постели – но тело растекалось киселем, а ноги подкашивались, стоило подняться на колено.

– Далеко собралась? – снова на диво спокойным голосом поинтересовался лэрд.

– К себе, – огрызнулась Маред, изо всех сил сдерживая слезы. – Я бы предпочла побыть одна. Если не возражаете…

– Возражаю, – вздохнул Монтроз. – Что, решила предаться мукам совести? Никуда ты сейчас не пойдешь, девочка.

– А вам не все равно? – прошипела Маред, пытаясь вырваться из объятий, в которые ее сгребли с совершенной бесцеремонностью. – Или хотите еще?

– Только если попросишь, – хмыкнул Монтроз, подминая ее под себя и легко удерживая запястья. – Порыдать ты можешь и здесь, это даже как-то логичнее. Вдруг я устыжусь… Ну, ну… Все уже, девочка, все… Не так уж страшно…

Из Маред словно вытащили стержень, который держал ее все это время, как струна – марионетку. Обмякнув, она отвернулась от ненавистного лица, съежилась, не заметив даже, что ее отпустили и теперь просто обнимают. Гладят по спине и голове, целуют в висок и макушку. А осознав, молча отодвинулась как можно дальше, не пытаясь вскочить с постели: тело все еще было странно ленивым, расслабленным. Хмыкнув, Монтроз позволил ей это. Сам же спустя пару минут встал, вышел.

Маред легла на спину, уставившись в потолок, на котором дрожал отблеск лунного света, пробившегося через шторы. Вот и все, значит? Действительно, ничего страшного. Даже приятно. По правде говоря, ей никогда, ни разу не было так приятно с законным любимым мужем. С Эмильеном было чудесно целоваться, он так нежно гладил ее по волосам, но потом… Потом становился неуклюжим, торопливым, смешно пыхтящим, а когда она шевелилась под ним, то пугался, спрашивая, не очень ли ей больно. И, конечно, Маред говорила, что совсем не больно. И даже почти не лгала – все было терпимо…

Монтроз вошел почти бесшумно, сел рядом на кровать и сунул в руки Маред большой прохладный стакан.

– Пей, тебе сейчас это нужно, – сказал спокойно.

Маред только сейчас поняла, как же она и вправду хочет пить. Настолько, что даже изображать оскорбленную гордость и отказываться от воды – невыносимо. И глупо к тому же. Она поднесла стакан к губам. Вода с лимонным соком – божественно!

– Напилась? – так же спокойно поинтересовался Монтроз.

Маред кивнула. И уже потом, поставив стакан, когда лэрд укладывался на вполне пристойном расстоянии, благо размеры кровати это позволяли, тихо спросила:

– Вы сказали, что для первого раза хватит и самого первого раза, так?

– Так, – с интересом отозвался лэрд. – А что?

– Значит, тогда… с малиной… Это была игра? Вы и не собирались?

Несколько мгновений Монтроз молчал. Потом хмыкнул, как он умел, то ли удивленно, то ли до-вольно.

– Похоже, вы и вправду верно выбрали профессию, тье Уинни. Далеко пойдете. Если уж сейчас способны думать… Да, не собирался. Но если бы не те игры, сейчас вам было бы страшнее и хуже. Удовольствию тоже нужно учиться, понимаете?

– Да, – сказала Маред. – Понимаю. Если сразу сломать игрушку, ею не поиграешь, верно?

– Вот именно, – прозвучало из темноты ласково-насмешливо. – Никакого интереса. Но вы были прекрасны, тье. Благодарю. И мирной вам ночи.

– Мирной ночи, – ровно откликнулась Маред, поворачиваясь на бок, лицом от Монтроза.

Последний раз прокатилась по телу волна противной крупной дрожи, отпустила туго натянутая внутри тетива. Разжав стиснутые на одеяле пальцы, Маред подгребла свой край, закуталась, невзирая на теплую ночь. Посмотрела в темноту спальни перед собой, вслушалась, сама не понимая, что хочет услышать. Корсар дышал тихо, беззвучно. Засыпая, Маред подумала, что была права, придя к нему сегодня. Теперь она знает, что может это выдержать. Все дороги на самом деле ведут только вперед.

Глава 14
Корсар убирает паруса

Дождавшись, пока девчонка уснет, Алекс осторожно поднялся, накинул халат и вышел из спальни. Прошел на террасу, выходящую в сад, и встал у перил. Ему снова смертельно хотелось курить. Эту привычку ранней юности он оставил больше десяти лет назад, уже давно пора бы забыть, но временами накатывало: до сухости во рту и почти физической жажды хотелось прижать губами сигаретный мундштук, вдохнуть горьковатый дым… Потому и отказался, кстати: показалось унизительным, что его самочувствие и настроение зависит от бумажной палочки, набитой табаком. А еще отсоветовал врач.

Уже пожилой енохианин, к которому он попал после очередной стычки за место в порту, долго постукивал молоточком и пальцами по спине и груди Алекса, а потом сказал, что детство в приюте никому не приносит крепкого здоровья, так что юноше стоит задуматься над тем, что он себе позволяет. Алекс усомнился: они с Мэтью могли день отработать в доках, на ночь отправиться в кабак, а наутро снова щеголять друг перед другом выносливостью на разгрузке. Врач вздохнул, повел его в больничный морг и показал два вскрытых трупа, предложив самому определить, кто из покойных много лет злоупотреблял крепкими напитками и табаком. В медицине Алекс был совершенно невежественен, но брезгливостью не страдал, в отличие от любопытства. А раздувшаяся потемневшая печень и пропитанные зловонной жижей легкие были очень хорошо заметны…

Выйдя из анатомического театра, пропахшего резкими химикатами и неистребимым сладковатым запахом гнилья, Алекс выкинул едва начатую пачку дорогих сигарилл из Нового Света – последнюю в жизни. А когда продержался месяц без крепкой выпивки, понял, что ему гораздо больше нравится иметь ясную голову – нешуточное преимущество для того, кто решил выбраться наверх… Но курить временами все равно хотелось.

От клумбы внизу тянуло сладковатым ароматом цветов, фонарь освещал орнамент, выложенный из разноцветной плитки. Днем это смотрелось нарядно, однако сейчас оттенки красок поменялись и клумба выглядела мрачно. Судя по небу, было далеко за полночь. Ничего, тье Уинни может выспаться в последний свободный день перед поступлением на работу, а ему не привыкать. Да он и не спит подолгу, пяти-шести часов обычно хватает с лихвой. Повезло с устройством организма. Ему вообще со многим повезло: с умом, памятью, характером, внешностью. Повезло, что попал в приют, ведь каждую зиму десятки маленьких оборвышей гибнут в трущобах Лундена прямо на улице. Потом повезло, что не умер от детской болезни, не был убит в драке, не попался нечисти в Темный Час… Выжил и не просто выбрался из низов, а добился почти невозможного: титула, состояния, положения в обществе и карьеры в любимом деле. Только вот дальше что? Хорошо умненькой упрямой девочке Маред: вся жизнь впереди, пусть она сейчас и кажется ей ужасной. Ничего, переживет и забудет. Люди хорошо умеют забывать то, что не хочется помнить. И никто не тянул тье Уинни к нему в постель силой, если уж на то пошло.

Алекс глубоко вздохнул, понимая, почему душу не отпускает напряжение, хотя плоть, получив свое, млеет расслабленно и сладко. Маред – вот причина. Перепуганный взгляд огромных светлых глаз, тоскливый и безнадежно-упрямый, плотно сжатые губы, закаменевшее под руками Алекса тело. Даже со скидкой на первый раз девчонке было слишком паршиво. И можно сколько угодно говорить себе, что она сама на это согласилась, но если так будет и дальше…

Если это не изменится, Маред Уинни придется отпустить. Чувствовать себя насильником Алекс не желал, никакое полученное удовольствие не стоило ощущения внутренней грязи, что сейчас подкатывало к горлу. Потому и хотелось стереть его вкусом и запахом табака, приглушить память о чужой коже, такой нежной, солоноватой, горячей… Но Маред пришла к нему сама. Сама! Согласилась на предложенную цену и, если уж на то пошло, не продешевила, если посчитать все, что ей обещали. А нравственность и мораль? Они для тех, кто может позволить себе такую дорогую прихоть.

Злая усмешка потянула губы, Алекс повел плечами, стряхивая напряжение.

Не так уж все прошло и плохо. Он был достаточно осторожен и терпелив, девочка даже удовольствие получила. А что на самом деле не хотела, так это… Алекс снова зло усмехнулся, чувствуя, что самооправдания повторяются. Да какого боуги он вообще должен оправдываться даже перед собой?

Если Маред захочет – просто уйдет. Никто ее на цепи не держит. И если остается – это ее выбор. Сотни и тысячи женщин продаются ради куска хлеба, а у нее нет ни больных голодных детей, ни ножа у горла – только желание жить лучше. Вот пусть и терпит ради этого.

Облизнув пересохшие губы, он в последний раз вдохнул ночную свежесть, убрал ладони с неприятно нагревшихся под ними кованых перил. Вернулся в спальню. Глянул на разметавшуюся по кровати Маред. Присел рядом, потом лег, накинув на себя край одеяла. Вдохнул горячий пряный запах. Вот ведь наваждение…

Тяжелое жгучее желание, что терзало все эти дни, не то чтобы отступило, но затаилось, притихло на время. Сейчас растрепанную и уставшую девушку не хотелось немедленно затащить в постель и взять всеми возможными способами – и то уже хорошо. Зато теперь просто мучительно, до темноты в глазах тянуло обнять ее и ласкать, пока сама не прижмется доверчиво, предлагая и отдаваясь. Вот в чем была настоящая сложность. Хотелось не сжатых губ и отвращения в глазах, не купленной покорности, а настоящего взаимного желания. Чтобы сама попросила Алекса о том, что ей нравится, и сама же захотела сделать что-то для него. Взаимности хотелось!

«С другой стороны, зачем мне это? – холодно и трезво подумал Алекс. – На самом деле невелика сложность добиться подобного: девочка только начала познавать возможности своего тела, но даже сейчас видно, как много в ней чувственности, неосознаваемой и оттого еще более сильной. Ей обязательно придется по вкусу делить эту страсть с мужчиной, нужно только подождать и не требовать слишком многого и сразу. Но… дальше что?»

Вот приручит он Маред Уинни, поможет ее чувственности раскрыться, как бутону, которому пришел срок цвести, – и пресытится? Будет то же самое, что сейчас у него с Флорией: роскошные удовольствия тела, но не больше. И снова станет скучно, и снова он будет хотеть просто утолить вожделение, поиграть… а чего еще можно желать?

Маред тихонько вздохнула, переворачиваясь лицом к Алексу. Поерзала, подгребая к себе одеяло, обнимая его руками и ногами. А в спальне далеко не холодно, так что вряд ли девочка замерзла. Значит, это просто одиночество… Алекс осторожно придвинулся. Между ним и Маред по-прежнему было одеяло, в которое девушка завернулась, как в кокон, так что он просто обнял ее поверх плотной стеганой ткани, легонько погладил по волосам. Вгляделся в расслабленное лицо, с которого сейчас исчезли хмурость и уже привычная при виде Алекса опаска.

«Ничего, девочка, тебе понравится. В конечном счете, ты получишь гораздо больше, чем потеряешь. Только бы мне понять, чего я хочу от тебя? Удовлетворения? Это само собой разумеется. Но чего еще? Что ты можешь дать мне такого, что стоит всех этих хлопот, потраченных денег, времени и внимания? Есть Анриетта, есть Флория. Совершенно разные, прекрасные и страстные женщины, с радостью отдающие все, что другим мужчинам и за целую жизнь не получить. И мне ведь даже выбирать между ними не нужно! Так что не гневите богиню любви, лэрд Монтроз, – хмыкнул про себя Алекс. – Керидвен не любит жадных, а вы не аравитянин, чтобы собирать гарем. Кстати, вот, надо бы написать Сармади. Но тому гарем положен по правилам его народа, а зачем вам, респектабельному великобриттскому юристу, подобные сложности?

Да просто хочется, – решил Алекс, еще крепче прижимая к себе податливое нежное тело. – После всего, что было в молодости, на охоту и спорт – развлечения аристократов – даже смотреть смешно, но и жить пресно – с души воротит. Все равно что питаться одной овсянкой, которую поклялся никогда больше не брать в рот после шестнадцати лет ежедневных завтраков в приюте. Чего бояться? Потери репутации? У меня нет ни жены, ни детей, и случись хоть завтра какой-то скандал – никому, кроме меня, от этого вреда не будет. Так почему не позволить себе удовольствие, если девочка сама согласна?»

Алекс невольно усмехнулся, вспомнив составление контракта и последнюю фразу Маред сегодня ночью. Умная девочка, целеустремленная, честолюбивая. И вполне может добиться успеха, если ей немного помочь. А успех стоит того, чтоб за него заплатить…

Уютно устроившаяся у него в объятиях Маред вдруг завозилась, напряглась. Дернулась, прошептала что-то, повторила громко и разборчиво:

– Эмильен! Там Эмильен… Помогите!

И застонала, горячечно мечась под одеялом, порываясь встать.

Алекс придержал ее за плечи, слегка откинул одеяло. Провел ладонью по влажному лбу. Похоже, девочке нельзя перегреваться. Эмильен? Муж, конечно же… Интересно, любила ли она его? И почему после года супружеской жизни боится постели, как старая дева?

Маред успокоилась, снова прильнув к нему уже без одеяла. Прижалась горячим влажным телом, и Алекс только вздохнул, старательно переключаясь на мысли о работе. Можно бы, конечно, и отодвинуться, но если у девочки кошмары, то чье-то присутствие рядом – лучшее лекарство. Это он помнил еще по приюту, где никто особо не заботился о душевном благополучии сирот и подкидышей, вот и приходилось тем, кто постарше, успокаивать мелюзгу, просто сидя рядом. Еще несколько минут он смотрел в светлую пустоту потолка, и только тогда наконец удалось и самому расслабиться, соскальзывая в теплую сонную истому.

Утром тье Уинни спала просто-таки самозабвенно, даже не шевельнувшись, когда Алекс выпутывался из ее объятий. Не проснулась и потом, когда он заглянул в спальню перед самым отъездом. Но больной не выглядела, напротив, улыбалась во сне, обняв подушку так, словно ее кто-то отнимал. Девчонка… Алекс улыбнулся, любуясь картиной. Ничего, не в последний раз – еще будет возможность разбудить ее вот такую, блаженно-сонную, вминая в постель всем телом, зацеловывая, прижимая изящные запястья так, чтоб не вырвалась… Нет, хватит! Иначе ехать будет… затруднительно.

Продолжая улыбаться, Алекс сбежал по лестнице, выдал указания Эвелин и почти запрыгнул в мобилер. Дурацкие ночные сомнения потерялись, смылись привычными утренними заботами и мыслями о делах. Ведя мобилер по пустынной дороге через предместья, он вспоминал, что назначено на сегодня. Да, бывают дни, расписанные по минутам, когда некогда вздохнуть и приходится еще подолгу оставаться после рабочих часов. Но сегодняшний, кажется, не из таких.

«Бархат» и Анриетта! Вот это срочно, этим нужно заняться прямо сегодня. Очередное совещание со старшими стряпчими – главами отделов конторы. Проверить список дел на месяц, устроить еще одну встречу с боровом из мэрии, что отвечает за аукцион с франками. Чинуша не говорит ни «да», ни «нет», ходит вокруг, словно рыба, что приглядывается к соблазнительной наживке. То ли хочет больше, то ли ждет предложение от конкурентов. А дело очень выгодное! Разработка крупного правового пакета для франков, международный уровень… «И неизвестно, кто из нас больше похож на рыбину возле крючка, – одернул себя Алекс. – Проверить все еще раз! И перепроверить! А чинуше – боуги под одеяло вместо участия в доле, лучше попросить о содействии Макмилланов, это гораздо надежнее».

И вот, кстати, если дело выгорит, разработку пакета можно сделать конкурсной. Давно у него в конторе не было охоты на крупную дичь, все рутина. И пусть новички-практиканты непременно поучаствуют! Алекс даже прищурился от удовольствия, вспомнив азарт, мелькнувший в глазах Маред при предложении самой составить контракт. Всего лишь контракт. А здесь – настоящее дело, крупное, какого в другой конторе ты не увидишь еще очень долго, если увидишь вообще, потому что таким никто не делится. Никто, кроме меня. Покажи себя, девочка. А я уж постараюсь, чтобы ты распробовала победу на вкус. Тебе бы уверенности в себе, чтоб глаза горели чаще, – и будешь неотразима…

Контора встретила обычной утренней деловитостью. На лестнице Алекс раскланялся с парой молодых инженеров из технического отдела, уже традиционно запаздывающих к началу рабочего дня. Ничего, эти компенсируют, так же традиционно оставаясь после работы. В коридоре учтиво восхитился новым обликом Лэрис Колвер: еще вчера блондинка, сегодня тье главный бухгалтер щеголяла огненно-алой гривой. Уже у себя мимоходом заметил Кэролайн, что нужно поменять цветы в комнате отдыха напротив его кабинета: у пальм обвисли листья, и это выглядит недопустимо уныло. И снова по ассоциации вспомнился Сармади.

Поэтому первым делом, опустившись в кресло и придвинув его к столу, пока еще идеально чистому, только тонкая стопка бумаг приготовлена с вечера на уголке, Алекс выдвинул ящик и достал последнее письмо от друга, пришедшее пару недель назад. Большой конверт с почтовой печатью халифата, пара листов бумаги, испещренных витиеватыми буквами… Сармади хоть и владел свободно тремя западными языками, кое в чем оставался человеком безнадежно восточным, и его почерк мог служить образцом для какой-нибудь росписи в аравийском стиле.

«…Да пребудет благословение Творца миров над тобой и твоими делами, друг мой Александр. Ты упрекаешь меня в лени, что мешает мне отложить дела и снова посетить тебя в славном Лундене, прекраснейшем из городов Запада. Ну так да будет известно тебе, что это не лень, а разумная приверженность традициям и поддержание мироустройства в должном порядке. Ибо я знаю лучше кого-либо, что ты снова погрузился в дела и заботы, словно червь в середину граната, да так, что и хвоста не видно. И потакать тебе в твоем нежелании отложить то, что нескончаемо, ради того, что радует душу, не намерен. Александр, душа моя, приехать к тебе я могу, и сердце мое полно мыслями о встрече, но предпочитаю восстановить равновесие, ибо ты давно уже обещаешь почтить мой дом ответным приездом. Сколько еще отговорок ты придумаешь, о ленивейший из друзей, раб чужих дел и стремлений? Или не знаешь, как вся моя семья с нетерпением ждет тебя? Творец миров дал время работать и время отдыхать, и времени этого достаточно, так что не гневи его пренебрежением к отдыху…»

Алекс невольно улыбнулся, вчитываясь в строки письма и словно видя перед собой Сармади с его радушной улыбкой, хитроватым прищуром маслянисто-черных глаз и бесконечной жизнерадостностью. Пожалуй, ему и впрямь должно быть стыдно. Друг пишет не реже раза в месяц, делясь новостями о своей жизни, будто с родным. Да он и говорил много раз, что Алекс ему брат. И, пожалуй, это близко к правде настолько, насколько возможно родство столь разных людей.

Из письма вставали образы, нарисованные то шутливыми, то гордыми, но неизменно теплыми словами Сармади. «Маленький Мансур уже начинает ходить, а Зарина увлеклась шитьем и придумывает такие наряды – вся родня только ахает. Ничего бы удивительного, женщине положено владеть иглой с детства, но откуда такой дар в шесть лет? Дильнара, мать Мансура, недавно ездила в гости и теперь затеялась разводить сад, как у троюродной тетки… Тесть, старый бедуин, болеет, но еще держится так, что молодые позавидуют, и собирается в последний раз выиграть гонки на верблюдах, а этот „последний раз“ у него уже лет десять подряд и, даст Творец миров, еще десять лет продлится…»

Алекс вспомнил, как три года назад все-таки отложил дела и выбрался к Сармади. Огромный дом, наполненный смехом и детскими голосами… Может быть, потому он и не собрался к другу снова? Зависть – плохое чувство. И особенно глупое от того, кто сам выбрал другую судьбу.

«Ради нашей дружбы, Александр, приезжай хоть ненадолго. Зарина недавно спрашивала про тебя, помнит, как ты ее катал на плечах…»

Еще пару минут Алекс читал, что натворил на свой день имянаречения тринадцатилетний Аббас, и как похорошела беременная Фатима, вторая жена Сармади, и снова про Зарину и Мансура… И когда наконец дочитал, то снова до отвращения захотел выйти под унылые пальмы в коридоре и выкурить сигару там, чтобы в кабинете потом и запаха соблазна не было. Ладно, но сейчас-то с чего? Глупости все это. Он сам давным-давно решил, что не заведет семью. Жениться можно только на женщине, без которой не представляешь себе жизни, а где найти такую? Жениться – впустить кого-то не только в дом, но и в себя самого так глубоко, что вмиг окажешься совершенно беззащитным. Слабым. Думающим о других больше, чем о себе. И какая женщина будет терпеть его наклонности в постели? Из приличных – ни одна, а те, что сами подобны ему, не годятся быть респектабельной хозяйкой дома и матерью его ребенка…

В раздражении Алекс бросил письмо на стол. Посидел немного, глядя в окно, за которым не плескалось теплое море и не шелестели настоящие, упругие и веселые листья пальм. Что ж, у него здесь город не хуже. А сожаления… Не о том сейчас надо думать. Вот были бы у него жена и ребенок – пришлось бы сходить с ума от заботы об их безопасности. Потому что ни делается – все к лучшему в этом лучшем из миров, как говорит Сармади.

Он торопливо написал ответ, пообещав приехать непременно в следующем году. Передал привет всему многочисленному семейству, старательно выжал короткий рассказ, как хорошо все у него. И напоследок попросил Сармади перевести на счета Королевского банка Великобриттии примерно половину того, что лежало на счете его конторы в Шарин-Шахре – запас для особенно крупных сделок. Просто на всякий случай…

В десять началось совещание с главами отделов. Кэролайн принесла поднос с чаем и кофе, перед Лэрис поставила высокий бокал с чем-то светло-зеленым. Ну, Лэрис вечно сидит на диете и пьет какие-то эльфийские снадобья, которые, следует признать, идут ей на пользу… Алекс дождался, пока все рассядутся вокруг длинного стола, сделают пару глотков, перебрасываясь короткими репликами, сам отхлебнул чаю с лимоном. Поставил чашку, обвел взглядом собравшихся.

– Итак, уважаемые коллеги, у кого-нибудь есть вопросы, требующие срочного решения? Нет? Тогда перейдем к делу. К сожалению, у меня для вас неприятное известие…

– Что, биржа рухнула? – оживился Эйландер из судебного отдела. – Или Великий Взлет снова начался?

– Такое известие я бы назвал не неприятным, а интересным, – усмехнулся Алекс. – Увы…

Он снова глотнул сладкого душистого чая и оставил чашку в пальцах, глядя поверх нее на семерых человек, собравшихся в его кабинете. Четверо старших стряпчих, начальник технического отдела, главный бухгалтер и Хендерсон, отвечающий за кадры. Все давным-давно знакомые, проверенные множеством дел и обстоятельств. Всем он доверял так, как можно и нужно доверять своим людям. И не хотелось даже думать, что кто-то из них может работать на Мэтью. Но и исключать подобное было глупо. Вот потому ключ-камень с данными на этих семерых и еще несколько человек у Сида Данше. А Бреслин, начальник отдела безопасности, подойдет позже, с ним разговор будет не для лишних ушей.

– Некоторое время назад, – разомкнул он губы в полной тишине, только еле слышно шелестел ветрогон, – мне сделали предложение. То самое, от которого трудно отказаться. Мне предложили продать контору.

У кого-то в глазах вежливый интерес, у кого-то удивление, недоумение… У кого-то уже пляшут искры, кто-то наклонился чуть ближе, едва ли это замечая. Все верно, именно так и должно быть. Но кто? Кто же? Мэтью не начал бы войну, не заручившись союзниками в стане врага, он всегда предпочитал этот путь. А может, предатель уровнем пониже и менее заметен?

– Я, разумеется, отказался, но предложение повторили снова и снова. А потом дали понять, что мое мнение мало кого интересует. В отличие от моей собственности.

Алекс жестко усмехнулся, опять обведя глазами семерых: молчащих, слушающих, лихорадочно думающих.

– Такое бывало и раньше, как вы помните. Но в этот раз все серьезнее, потому что против нас не случайный игрок, а Корриган.

Вот так. Имя прозвучало – и пути назад нет. Во взглядах недоумение сменяется удивлением, уже по-настоящему.

– Мэтью? – переспросил Вербеке из экспертного. – «Виадук»?

– Мэтью, – ровно подтвердил Алекс, откидываясь на спинку кресла и снова отпивая чаю. – Мэтью Корриган и «Виадук». Сами понимаете, что это означает…

Они понимали. Только молодой технарь Леннерс настороженно переводил взгляд с одного на другого, но и ему, конечно, был знаком один из основных партнеров конторы. Откинулся назад, на спинку стула, Винсент Эйландер, скрестив руки на груди. Старик Эбенезер, напротив, слегка подался вперед, ерзая в кресле. Кормак Даффи из контрактно-корпоративного сплел пальцы на колене, замер, выпрямившись. Лэрис, не глядя, взяла бокал с зеленой эльфийской полезностью, осушила одним махом и недоуменно воззрилась на него, словно впервые увидела.

– Кэролайн! – позвала в закрытую дверь и, дождавшись, пока секретарша осторожно сунет носик в щель, велела: – Сделай кофе, детка! Покрепче, и пять ложек сахара.

А потом, обернувшись, укоризненно провозгласила:

– Алекс, разве можно говорить подобное с утра?! Я же на диете! Была…

– Вы и так прекрасны, драгоценная моя, – улыбнулся Алекс, оценив, как заметно разрядилась обстановка благодаря умнице Лэрис.

– Ну, Мэтью, мразь, – протянул с некоторым даже восхищением Хендерсон. – Ах, какая мразь…

Ему, одному из троих, кто начинал с Алексом в «Корсаре» с первого дня, было прекрасно понятно, что это значит. Десятки завязанных на оба предприятия контрактов, деловые и личные связи, общие интересы… Когда к делам примешивается личная вражда, добра не жди. Но когда предают не просто партнеры, а бывшие друзья, это…

– Катастрофа… – растерянно закончил вслух мысль Алекса Леннерт Симмонс. – Они же наши…

– Были наши, – мягко сказал Алекс. – Были, Ленни. И потому мой первый вопрос к тебе. Что можно сделать, чтобы обеспечить техническую безопасность конторы? Вредительство, воровство информации… я не знаю, на что они могут пойти. Какова вероятность, что у них может получиться, и как это предотвратить?

Перед ответом Леннерт подумал, не торопясь уверять, что все хорошо и таковым пребудет. Это в нем Алекс и ценил: молодой техник патологически не умел врать и преклоняться перед начальством. А еще он был гением. Только гений смог бы в семнадцать лет обойти прошлую систему безопасности «Корсара», купленную у одного из лучших королевских инженеров. Попался Ленни Симмонс на глупой случайности, и Алекс лично ходатайствовал перед Генеральным прокурором, выпросив парня на поруки и взяв на работу. Симмонс все понял и оценил правильно: очень хорошие деньги и возможность хоть сутками возиться с любимым делом за чужой счет – это стоит кусочка свободы. И все эти пять лет Алекс был им доволен несказанно. Но теперь от Симмонса зависит очень многое…