Текст книги "Единственная для бандита"

Глава 25. Лина

Я была уверена, что умираю. Почти умерла. Это было бы избавление от всех мук, как катарсис. Очищение от потока лжи, под которым я погребла себя и любимого. Я виновата. Обрекла на муки не только себя, но и его – тоже. И… нашего с ним малыша.

– Не смей сдыхать. Лина. Не смей. Я заберу у тебя младенца, – Леон уже не кричит, не сыплет матами, а хрипло и низко шепчет. Прямо мне в ухо. – Я заберу сына! И ты отдашь мне его живым, а потом… потом отправляйся хоть на бал к Сатане. Дыши, лживая сука…

Его слова – как сильнейший удар электрошокером. Они проникают в самое сердце, отравляя его смыслом сказанного. Но в то же время не дают мне провалиться в забытьё. Леон принуждает меня быть живой, чтобы родить.

– Должна же ты быть годной хоть на что-то, проклятая дырка!

Родить. Умереть. Забыться. Не видеть. Не слышать. Стать слепой и глухой.

Вот чего мне хочется.

Я желаю только увидеть своего сыночка и Катюшу перед самой смертью и только потом буду готова окончить свой путь.

Но как бы не так.

Создатель решил, что я должна поплатиться за грехи и отхлебнуть из чаши мучений сполна. Выпить её до дна.

Мои роды длились почти восемнадцать часов. Почти целые сутки агонии. Это нечеловеческая пытка, придуманная дьяволом, окончилась тем, что я услышала… крик младенца. Ангельский голосочек? О нет… Командный, дерзкий тон! Оглушающе звонкий, требовательный плач, в котором сразу же, с первого мига чувствовался характер Моретти!

Я увидела его – своего любимого мальчика на руках у акушерки. Я полюбила его ещё больше, хотя раньше казалось, что больше любить уже нельзя. Но я ошибалась. Сейчас моё истерзанное сердце вновь наполнилось любовью, как живительной влагой. Я вздохнула свободнее и даже мутная пелена слёз очистилась.

– Малыш родился крупным – пятьдесят три сантиметра ростом, вес – четыре килограмма, триста граммов… – диктует персонал.

– Нужно приложить младенца к груди матери, – голос акушерки полон заботы и гордости за проделанную работу.

Персонал ослабляет удерживающие ленты. Я протягиваю дрожащие руки в сторону сына, желая подержать его, прижать к груди. Мечтаю ощутить тепло его крохотного тельца и вдохнуть аромат сыночка. Мой Габриэль…

– Нет, – голос Леона режет сталью. – Это всего лишь суррогатная мать. У нас договор. Она не имеет никаких прав на моего сына и готова подписать все бумаги на отказ…

Это приговор. Это хуже выстрела.

Я просто умираю.

Кричу. Бьюсь в истерике, ударяя пяткой какого-то из врачей. На меня наваливаются двое медсестёр, вкалывают какой-то препарат, чтобы я стала спокойнее.

Я ору, выкрикиваю ругательства, мешая слова. Не понимаю сама, что кору. Наверное, проклинаю всех и себя – в первую очередь. Меня успокаивает не чудо, но лошадиная доза успокоительного, вколотого в вену.

* * *

Я прихожу в себя уже в палате, но лишь спустя сутки. Разглядывая светлые стены палаты, понимаю одно – я жива. Но лучше бы я умерла.

Леон не позволит мне притронуться к сыну.

Мне передали от него только послание. Оно было не написано от руки, но распечатано на принтере, как будто Леону было жаль тратить на меня даже капельку тепла и усердия.

«Тебя привезут в поместье после выписки. Но не думай, что ты задержишься в моём доме. Ты заплатишь свой долг… кровью…»

* * *

– Мы приехали.

Страх сковывает всё моё тело. Я не решаюсь двинуться с места, застыв, как ледяная статуя.

– Да-да, – шепчу я, разглядывая особняк Моретти.

Сейчас солнечный день, но он кажется мне сумрачным, тёмным вечером, а белоснежные облака, плывущие по небу, грозятся в любую минуту превратиться в серые, низкие тучи, способные породить убийственные молнии.

– Синьор ждёт! – раздаётся нетерпеливый голос водителя.

Он заметно нервничает. Видимо, Леон разозлён и находится в глубоком аффекте ярости. Водитель просто выполняет свою работу и не хочет навлекать на себя злость хозяина. Это понятно. В случившемся есть только одна виновница – я.

– Вы возьмёте мои вещи? – спрашиваю, выбираясь из салона автомобиля с осторожностью.

– Такого приказа не было! – звучит жёсткий ответ водителя.

Я на секунду прикрываю глаза, пошатываясь от усталости. Привычно опускаю ладонь на живот, но пальцы хватают пустоту. Я удивляюсь тому, что живота у меня уже нет. Но внутри меня что-то надсадно ноет и есть кровяные выделения. Я слаба и не могу долго находиться на ногах. Врачи сказали, что это из-за стресса. Они рекомендовали мне полежать в больнице ещё немного, под наблюдением. Но Леон приказал выждать положенные три дня и доставить меня к нему в таком виде, в каком есть.

Я едва передвигаю ослабевшими ногами, а колени дрожат мелко и часто. Я ползу, как улитка. Схватившись за дверную ручку, с трудом повисаю на ней, переводя дыхание.

Моё тело бьёт сильным ознобом. Температура тела повышена. Начало прибывать молоко. Моя и без того большая грудь стала просто гигантской. Она раздулась как шар. Даже притронуться больно. Лифчик вмиг промокает от капель молока, приходится вставлять в него специальные прокладки для кормящих мам.

Это так больно…

Моя грудь полна молока для сыночка, но мне не разрешено прикладывать его к груди. Мои руки пусты и не знакомы с теплом тела своего сыночка.

О, я самая несчастная мать, которая ни секунды не держала любимого малыша, не вздохнула сладкого младенческого запаха.

Я пустышка. Я никто. Толку, что грудь разрывается от притока молока – его некуда девать.

Поток слёз внезапно накрывает меня. Я не могу открыть дверь, так и стою, опустив лицо. Всё плывёт перед глазами. Слышатся чьи-то размеренные шаги. Постукивания тростью.

Я встрепенулась всем телом, узнав походку Алонзо Моретти. Сам откроет мне дверь? Почему такая честь?!

Дверь резко распахивается. Я зажмуриваюсь. Зная крутой нрав деда Алонзо, внутренне я боюсь, что он размахнётся тростью и со всей силы треснет меня по голове. Но проходит секунда. Другая. Третья.

Ничего.

– Ты так и будешь стоять, уронив лицо? Или войдёшь? – хрипло каркает дед.

Он не дожидается, пока я войду, разворачивается ко мне спиной.

– Леон в кабинете. Габриэль вместе с ним. Кормилица… – оборачивается через плечо. – Тоже там. Тебя ждёт разговор с моим внуком, дитя. Очень серьёзный разговор. Очень тяжёлый.

– Как он? Как он, синьор? – рыдаю вслед удаляющемуся старику. – Как мой мальчик?

– Он красив и голосит сутки напролёт. Узнаю в нём Леона, – скупо говорит Алонзо, чуть замедляя шаг. – Это всё, что тебе позволено знать. Скоро… Тебя не станет.

Молния прибивает меня к тому месту, где я стою. Бьёт прямиком в темечко и раскалывает надвое. Я падаю, как подкошенная, на колени, протягивая руки. То ли к небесам и Богу, то ли к старику, который в последнее время тепло ко мне относился.

– Простите… Умоляю. Синьор! Я не хотела… У меня не было выбора! На кону стояла жизнь сестры! – рыдаю.

Я произношу в голос всё то, что не успела сказать Леону. Он не позволил, закрыл рот, лишив возможности оправдаться.

Жестокий зверь показал себя во всей красе мафиозного взгляда на жизнь: ты с нами или против нас. Третьего не дано. Или будь предана до гробовой доски, или сдохни, как шваль.

Мне… предстоит второе.

– Встань! – гремит откуда-то сверху. – Встань!

Костлявая сильная рука хватает меня за плечо, едва не выворачивая его до состояния травмы. Старик помогает подняться и тащит меня куда-то. В свои покои – понимаю я, оказавшись в просторной комнате. Здесь много чёрного и золотого, настоящая берлога престарелого мафиози, показывающая чётко, кто такой этот старик на самом деле.

– Умойся, – Алонзо толкает меня в сторону ванной комнаты. – Приведи себя в порядок. Есть разговор.

Не понимаю, что он от меня хочет. Но исполняю приказ сурового старика, немного успокаиваясь. Зеркало в золотом обрамлении показывает мне, как жутко я сейчас выгляжу. Мертвец, пролежавший в гробу полгода, и тот выглядит в тысячу раз красивее меня. Пальцы дрожат. Я едва зачёрпываю воду, брызгая ледяными каплями в лицо.

Тщательно вытираюсь насухо и выхожу в комнату, выворачивая пальцы в сильнейшей панике, до сильного хруста. Синьор Алонзо подталкивает меня в сторону глубокого кресла, а на столе возле него дымится чашка горячего шоколада.

– Пей, – приказывает Алонзо. – И ещё раз расскажи мне всё. Спокойно. Подробно.

Старик пыхтит трубкой, отравляя воздух. Но глоток горячего шоколада возрождает меня по капле. Немного всхлипывая, рассказываю всё, как было. Без утайки. Наконец-то камень с души оказался снят. Я чувствую себя опустошённой, но очистившейся хотя бы от грязи лжи.

– Да, – скупо выдаёт старик.

– Что?

– Я сравнил то, что ты сказала, с тем, что узнали люди Леона. Пока расхождений нет. Это была проверка! – заявляет старик. – Была бы ты лгуньей, попыталась играть на моих чувствах к правнуку, ныла бы о любви к Леону или начала юлить. Ничего из этого ты не сделала. Я склонен… – Алонзо делает жуткую, грозовую паузу, от которой приподнимаются волоски на коже. – Я склонен верить тебе и не верить тому, кто за всем этим стоит. Подозрительно. Такие планы и… пшик. Ничего? Нет… Что-то здесь не так! – задумчиво постукивает трубкой по столу. – Но с этим я разберусь позднее. Сейчас – ты. Леон тебя видеть не желает. Твоё предательство – это отравленный кинжал. Ты проткнула им сердце моего внука. Дважды.

После слов Алонзо снова повисает тишина. Всё, что я могла сказать в своё оправдание, я уже сказала. Больше не осталось ничего. Я могла бы признаться в любви к Леону тысячу раз, но в мире мужчин судят не по словам, а по поступкам. Все мои поступки – один ужаснее другого.

– Ты должна была признаться раньше. Тогда был бы крохотный шанс. Сейчас я его не вижу.

Слова Алонзо прибивают меня к полу, я ниже опускаю голову, как побитая собака.

– Леон в ярости. Думаю, он бы убил тебя, – старик немного жуёт губами, раздумывая. – Убил бы, если бы не любил.

Что?!

Я с удивлением смотрю на старика.

– Он изменился рядом с тобой, – нехотя признает синьор Алонзо. – Стал другим. Не таким дёрганым, более сильным и цельным. Но сейчас твоё предательство отравило его любовь. От любви до ненависти один шаг, знаешь же? Тебе нужно уехать, Алина. Пока этот шаг не пройдён безвозвратно. Твоё присутствие здесь нежеланно и губительно для вас обоих.

– Мой сын… – рыдаю, заламывая руки.

Старик качает головой.

– Леон не даст его тебе. Не мечтай… – старик внезапно поворачивает голову в сторону, будто услышав что-то.

– Я бы хотела полюбоваться издалека на малыша. Хотя бы на спящего. Хотя бы…

– Нет!

Алонзо поднимается и подходит к окну.

– Прислуга собирает твои вещи. Всё, что тебе дарил и покупал Леон.

– Я не могу уехать, ни попытавшись поговорить с ним. Не могу!

Но старик крепко хватает меня за плечо и выталкивает из кабинета.

– Тебе нужно, – выделяет он это слово. – Нужно уехать…

– Я хочу…

– Послушай! – шипит дед. – Сейчас грядёт буря. Лучше переждать её вдалеке. Леон горяч, но может и остыть… – с внезапной теплотой говорит Алонзо. – Сейчас прошло слишком мало времени. Он не может судить здраво. Только злится. Сейчас он как вулкан! Но остынет непременно. Нужно время, Алина. У тебя его нет! Пошевеливайся…

Похоже, водитель привёз меня из больницы только для того, чтобы меня вышвырнули из этого дома, собрав все дорогие презенты Леона и нагрузив показной роскошью багажник автомобиля. До самого верха.

– Я тайком отошлю тебя в одно из своих имений и буду держать в курсе всего!

Я не верю своим ушам. Смотрю на морщинистое лицо Алонзо с хрупкой надеждой.

– У меня есть шанс? – спрашиваю, цепляясь за руки Алонзо.

– Поторапливайся. Пока Леон не спустился. Ну же… – толкает меня в машину, не слушая мою торопливую речь и просьбы.

– Я уже спустился.

Мёртвый, холодный голос Леона прорезает воздух. Мне мгновенно становится нечем дышать. Я словно лежу на дне океана, и толща воды давит на грудь – ни вздохнуть, ни пошевелить и кончиками пальцев.

– О каком шансе ты говоришь, Алонзо? – хрипло спрашивает Леон. – Она проебала их все, до единого. Есть только один шанс – смыть пятно этого позора. Кровью!

Я с ужасом и одновременно с восторгом смотрю на лицо Леона. Он похудел, на впалых щеках сейчас гораздо больше щетины, чем раньше. Волосы в небольшом беспорядке, рубаха сильно расстёгнута, а рукава закатаны. Я до сих пор люблю его невозможно сильно. Возможно, сейчас, даже больше, чем раньше.

Я вижу, что ему больно. Он прячет боль за гневом, но я чувствую мучительный огонь, пожирающий его тело и разум. Леон горит в костре ненависти ко мне.

Но… хуже всего, что в его правой руке зажат пистолет. Леон медленно поднимает руку и наводит пистолет на меня.

– Последнее слово, Лина.

– Одумайся, идиот! – пытается вразумить Алонзо внука.

– Ещё одно слово, дед, я пущу пулю тебе в лоб, а потом пристрелю эту лживую потаскуху.

– Она мать твоего ребёнка.

– Да! Да! – страшным голосом кричит Леон. – Я уже вглядываюсь в лицо сына с беспокойством. Вдруг гниль этой русской шлюхи пустила корни в моём ангелочке, а? Что, если эта сука испортила всё… Всё, к чему прикасалась?!

– Леон…

– Говори, мразь! Последнее слово! – голос Леона гремит, как фанфары прямиком из ада.

Дуло пистолета застывает в воздухе напротив моего лица. С такого расстояния не промахнётся даже трехлётка.

– Последнее слово, – хрипит, как утопающий.

– Я люблю тебя!

– Сука! Ты ЛЖЁШЬ!

Леон нажимает на курок.

* * *

Выстрел прозвучал, как громовой раскат. Я едва не оглохла от этого звука и подумала, что мертва.

– Вон. Из. Моего. Дома.

Леон опускает руку, но его трясёт крупной дрожью. Глаза бешено вращаются, налившись кровью.

– Никаких потайных имений, Алонзо. Слышишь? Или я подожгу его вместе с этой курвой, которую ты хотел припрятать. Я сожгу. Всё.

– Прости! Леон! Прости! Я не хотела… Тогда я не знала, что ты, такой…

– Какой, бля? Какой? – его голос снова лупит по ушам криком убийственно мощных децибел.

– Другой. Ты не зверь. Ты другой! Не кровожадный монстр! Ты ласковый и нежный. Заботливый. Я только тогда это поняла, когда ты спас меня. Постоянно спасал, ставя на кон не только свою жизнь, но и свою репутацию… – говорю торопливо, глотая слова вместе со жгучими слезами. – Я могу быть здесь. Хотя бы кем-то? Прислугой? Кормилицей? Леон, прошу… Я хочу увидеть сына.

– Моего сына. Ты. Не увидишь. Никогда, – режет словами, как будто ржавым ножом распиливает сердце надвое.

– Прошу, позволь мне всё исправить! Я хочу быть с тобой! Хочу этого ребёнка! Прошу-у-у, – падаю перед ним на колени, захлёбываюсь в слезах, будто в яде.

– Ты никто. Ты ничего не значишь для меня. Вали в Россию. С барахлом. Захлёбывайся в бабках, которые я перегнал на твой счёт. Твоя рабочая пизда нехило пополнила банковские счета. Это твой максимум. Всё. Тебя больше не существует для меня.

Леон скрещивает руки. Одна поверх другой. Правая рука с пистолетом лежит поверх левой.

– У тебя есть минута, чтобы сесть в эту тачку, Полякова Алина. Если не уедешь, – ухмыляется, как маньяк. – Тебя никто не будет искать здесь. Я лично выброшу твоё тело пираньям.

– Леон… Я…

Снова гремит выстрел. Пуля выбивает искры из брусчатки около моих ног.

– Десять секунд уже прошли.

Я медлю, как блаженная идиотка или самоубийца. Боже, я так не хочу верить, что это конец. Только не так… Пожалуйста!

– Ещё десять минут остались позади.

Я смотрю в лицо Леона. Сейчас оно ничего не выражает и напоминает алебастровую маску – так сильно он побелел, а глаза – глаза как озёра кипящей смолы. Без малейшего огонька.

– Поторопись…

Меня заталкивают в автомобиль силой. Кажется, старается не только водитель, но и сам Алонзо старается изо всех сил не допустить убийство.

Но Леон… он близок к тому, чтобы убить. Хладнокровно. У него не дрогнет рука. Я едва не выпрыгиваю обратно из салона, чтобы он оборвал мои мучения этим проклятым выстрелом.

Но машина стартует с места. Я выкручиваю шею назад. Смотрит он вслед. Или нет?

Леон разряжает всю обойму в воздух и, отбросив пистолет, вихрем проносится в двери дома.

В следующее же мгновение машина резко выезжает из двора, и ворота захлопываются. Они отрезают меня от любимого и сына.

Между нами всё кончено. Навсегда.

Я больше никогда не увижу ни Леона, ни нашего с ним малыша.

Глава 26. Лина

Я чувствую себя разбитой, растоптанной, оторванной от реальности. Жизнь летит мимо меня. Я не живу. Нет. Больше не живу, а существую, как вещь, к которой больше нет ни сердца, ни души. Я просто парю в потоке суетящихся людей, которые задевают меня плечами и толкают локтями на выходе из терминала.

Нет никаких чувств. Внутри убийственная пустота.

Леон выбросил меня из жизни, вычеркнул, словно мусор. Хотел убить. Хотел взять расплату кровью. Слёзы капают по щекам, заливая лёгкую ткань белоснежного платья. С собой у меня всего лишь сумочка с кое-какими деньгами и документами и это платье, которое однажды Леон подарил мне во время прогулки по центру Неаполя. Леон нагрузил меня дорогим барахлом. Словно девушку, возвращающуюся из шоппинг-тура ОАЭ. Но я не стала брать ничего. Ничего, кроме сумочки с документами.

Прежде, чем сесть в самолёт, я позвонила Руслану. Катя ждёт меня.

Руслан сказал, что память частично восстанавливается. Сестричка стремительно идёт на поправку. Она ещё не знает, что я… лишилась малыша. Моретти забрал моего сына. У меня нет и капли шанса, что я смогу изменить его чудовищное решение. Документ подписан. Я добровольно подписала отказ от материнства. Леон вырвал моё сердце из груди, растоптал его грязными ботинками. Я даже не успела подержать на руках Габриэля.

Он забрал его. Забрал…

Моя жизнь превратилась в ад.

Я сама виновата не меньше. Нужно было раньше рассказать. Но я боялась. Очень боялась гнева бандита. Думала, ложь забудется. Но тайное рано или поздно всегда становится явным.

Теперь я ничего не могу сделать. Сил нет. Бороться за своё счастье. Меня вышвырнули из страны как какую-то шавку беспризорную. Амбалы Моретти затолкали меня в самолёт, лично проследили, чтобы я убралась прочь из страны.

Я дома. В России. Давно не виделись, родная земля!

Здесь пусто. Безрадостно. Одиноко.

Не так ярко и солнечно, как в Италии.

Сегодня в России пасмурно. Небо затянуто тяжёлыми свинцовыми тучами. Где-то вдали слышатся нарастающие раскаты грома.

Упиваясь горем, я выхожу из терминала, направляюсь к остановке. Лишь один человек заставляет меня всё ещё дышать и держаться на плаву. Катя. Лишь ради неё я живу, пытаюсь как-то хвататься за тонущую надежду.

Она ждёт меня. Дома.

Катя… она теперь инвалид. Пока она не может ходить, однако есть шанс, что всё изменится. Опять нужны деньги на лечение. Я могу взять деньги на лечение сестры из тех, что заплатил мне Леон. Но ощущение, как будто я продала ему сына…

Господи, почему ты так жесток к нам?

Бедная моя девочка. Я чувствую себя виноватой…

Как будто это из-за меня её искалечили.

Падла! Ненавижу. Презираю того, кто так жестоко обошёлся с бедной девушкой, испоганив ей жизнь.

Не проходит и часа, как я оказываюсь дома. Глядя на ненавистные стены подъезда, хочется рыдать до беспамятства.

Я вернулась в прежнюю угнетающую рутину.

Всё, что произошло со мной в течении года, кажется дьявольским сном.

Серость. Уныние. Беднота.

Добро пожаловать обратно в болото, Лина. Денег достаточно. Но это пока! Цены на лечение – астрономические. К тому же Кате предстоит долгий курс восстановления, различных дорогостоящих, сложных процедур. Смогу ли я сама следить за Катей?! Я же не знаю всех тонкостей ухода за такими больными. Придётся нанять опытную сиделку…

Да начнётся марафон на выживание!

На руках у меня больной ребёнок. Грудь адски сильно ноет, а вина насквозь разъедает лёгкие.

Я справлюсь. Я должна выкарабкаться. Как обычно.

Что-нибудь придумаю.

Боже, нет. Как же тяжело…

Вдох. Выдох. Вдох. Выдох.

Вставляю ключ в замочную скважину, захожу внутрь квартиры.

Здесь светло. Вкусно пахнет. Ностальгия вырывается из памяти. На душе становится чуть теплей. Как в старые времена, когда Катя ждала меня домой с работы и готовила вкусняшки.

– Катя, Катенька, – всхлипываю, снимая обувь.

– Лина! Я здесь! – отзывается тоненьким голоском со стороны кухни.

Я бросаю всё и бегу на кухню. Как только переступаю порог, застываю.

Ужасная картина. До сумасшествия. Она лишает меня радости как по щелчку пальцев. Радость к жизни из меня жестоко выбивает. Будто ножами всё тело режут и кромсают. Я вижу сестру. Своими глазами. Не по видео связи. Живую. Реальную. Но…

Прикованную к инвалидному креслу.

Я дёргаюсь вперёд, падаю перед сестрой на колени, обнимаю её жадно и крепко. У нас у обоих сдают эмоции. Слёзы льются по щекам бесконечными океанами.

– Моя любимая! Я дома. Я с тобой! Поверить не могу. Я снова тебя вижу. Чувствую тебя. Слышу твой голос. Какое же счастье. Ты в порядке.

Целую её в обе щеки, лихорадочно рассматриваю личико. Сильно побледневшее, худенькое. До аварии Катя была намного полней.

– Не совсем в порядке, – безнадёжно вздыхает она, кивая на свои ноги, накрытые пледом. – Это как клеймо. Как приговор. Злой, беспощадной судьбы.

– Ерунда. Мы справимся, – поддерживаю её, как могу, но сама сомневаюсь в своих словах. Потому что не знаю, где взять денег на предстоящее дорогостоящее лечение. Никто больше не поможет.

Серёжа. Леон.

Никому мы больше не нужны.

Никто не оценил мою жертву. Во имя так называемой любви.

– Как ты? Как себя чувствуешь? Я думала ты в больнице. Собралась ехать сразу из аэропорта туда, но Андрей Семёнович позвонил. Сказал, тебя выписали.

– Да. Меня Руслан привёз в квартиру. Он уехал, – шмыгает носом, – сказал, что Моретти дал отбой. Работа закончена. Почему? Ничего не понимаю.

Я вижу во взгляде сестры абсолютную тоску. Ох, этот взгляд. Как же он сильно мне знаком! Кажется, кто-то влюбился в Руслана.

Нас ожидает очень непростой разговор.

– Давай чаю выпьем, хорошо?

– Давай, – малышка кивает, но не спешит выпускать меня из объятий.

Я помогаю Кате подвинуться ближе к столу. Наша квартирка очень маленькая. В отличии от хором Моретти. Не развернуться. Да ещё и на этой ужасной тележке с большими колёсами.

Леон. Надо забыть. Отпустить. Стереть навсегда образ черноглазого, безжалостного бандита.

Все кончено. Время не отмотать назад. Так хорошо, как было раньше, вместе с ним, под его опекой и защитой… больше не будет никогда.

Больно. Чёрт. Как жутко больно видеть сестру на инвалидном кресле. Это сон. Идиотская игра воображения. Хочется до крови в глотке орать, отрицая происходящее.

Мы садимся за стол. Молчим несколько секунд, опустив глаза. Мне тоже много чего нужно рассказать Катюше. Я даже не знаю, с чего начать. Только правду. Больше никакой лжи. Я должна говорить только правду. Пора рассказать, что со мной произошло и куда я вляпалась. Но самое сложное в разговоре будет объяснить то, как Моретти отнял у меня ребёнка и едва меня не убил за ложь.

– Что с тобой случилось? – нервно сглатываю панику. – Вспомнила? Хоть что-нибудь? Найти надо мразь. Наказать! Нелюдь. Убийца! Неужели нет никакой зацепки?!

Катя тяжело вздыхает. Руки сестры дрожат на коленях, когда она пальцами впивается в край пледа.

– Я не помню, что со мной произошло. Я шла домой, переходила дорогу. Помню лишь яркий свет фар… И силуэт машины. Потом сильный удар. Жуткая боль. И всё. Темнота. А ты? Лина, где мой племяшка? Почему ты одна приехала? Как же Леон…

– Я… Я…

Будто потеряла язык.

Мне больно, так же, как и ей сейчас. Не хочу возвращаться в прошлое. Не хочу вспоминать то, что не верну больше никогда. И при этом чувствовать себя слабой, беспомощной пылью.

Неожиданно, в прихожей раздаётся стук. Кто-то колотит кулаком в дверь.

– Дорогая, постой, в дверь, кажется, стучат. Пойду открою.

– Да. Стучат, – кивает Катя, а я иду на шум.

Задумавшись, даже забываю посмотреть в глазок. Наверное, соседка пришла нас проведать. Мы ведь созванивались недавно, а она за квартирой присматривала.

Клацаю замком. Открываю дверь. Поднимаю глаза, остолбенев на месте.

Нет. Ох, нет!

Только не сейчас.

– Малыш… Я увидел тебя случайно на остановке. Ты вернулась, да?

Я в панике отшатываюсь назад, когда вижу взволнованное лицо бывшего. Серёжа. Неожиданно.

– Что тебе надо? – с протяжным охом вздыхаю, шокированная появлением столь незваного гостя. – Тебе нельзя здесь быть! Ты ведь прячешься. Они до сих пор тебя ищут?

Мои душе трепещущие вопросы остаются без внимания. Я не должна пускать Сергея на порог квартиры. В памяти всплывают все его гадкие слова, вся грязь, которой он щедро полил меня с ног до головы. Как он меня называл? Даже вспоминать противно…

Тогда почему он здесь сейчас?

– Я конченый придурок, Лина. Умоляю, прости. Я тогда чуть с ума не сошёл от ревности. Наговорил всякого… Едва не сгорел от стыда. Прости. Просто прости…

Сергей быстро поддаётся вперёд, также быстро заключает меня в объятия, но я делаю шаг назад и упираюсь спиной в стену. Серёжа всё-таки меня касается. Я утыкаюсь лбом в его плечо и всхлипываю, не в силах бороться с собой.

Мне нужна поддержка. Сейчас. Как никогда прежде. Иначе моё сердце не выдержит. Лопнет. Нервы сгорят в огне боли.

Может, он извиниться пришёл?

Но даже сейчас, когда Сережа так ласково шепчет мне на ухо слова поддержки, я не чувствую к нему ни-че-го. Ужасные ощущения. Хочется его оттолкнуть. Может, даже пощёчину влепить. Мне хочется быть одной. С сестрой. Хватит уже мужчин в моей чёртовой жизни.

– Ты не соврала, да? – томно шепчет на ухо, сжимая в медвежьих тисках, так жадно, что дышать становится нечем. – Ты и правда была суррогатной мамой для Моретти. Родила, отдала ребёнка? Верно?

Не совсем так.

Говорить катастрофически сложно.

– Я не хочу говорить об этом, – вырываюсь из тисков Серёжи, торопливо бегу на кухню. Боюсь так долго оставлять Катю одну.

Он тормозит.

– А Катя? Где она?

– Здесь. Проходи. Она недавно вернулась из больницы.

– Как она? – он всё ещё топчется в прихожей, пока иду к плите и ставлю чайник на газ.

– Она ничего не помнит. У неё амнезия. Она ведь в коме была.

– Что? И не помнит, кто её сбил? – уточняет Серёжа.

– Если бы… Мы бы уже нашли эту мразь давно и на кол посадили. Я сама лично бы его или её на куски порезала.

Задумавшись, ничего не подозревая, я озвучиваю ответы на автомате.

– Вот ублюдки! Но главное, что мы вместе, Лина…

Вместе? Мы давно расстались! Не хочу больше никаких отношений.

Мысленно я подбираю фразы, чтобы поставить Сергея об этом в известность.

– Алин, нам надо поговорить. Я бы хотел извиниться. Дуростей таких тебе наговорил, тогда по телефону. Приревновал. Сильно. Пойми. Только недавно понял, что ты не виновата, оказывается. Кажется, ублюдки мне мозги отбили в фарш, поэтому я вёл себя как болван. Они пытали меня. Ломали. В чудовище превратили… Вот я и вспылили. Мразь я конченая. Давай поговорим, пожалуйста, – плачется он с порога. – Чаю нальёшь?

– Проходи.

Сначала выслушаю его унижения, а после пошлю на все четыре стороны. Довольно!

Да, представляю, как его там ломали. Как характер подорвали, как нервную систему изувечили. Но на меня не действуют эти оправдания. Я хочу одиночества. Хочу, чтобы нас с сестрой, наконец, оставили в покое.

Серёжа заходит на кухню, я вижу его силуэт боковым зрением, но, тем временем, продолжаю заваривать чай.

– Кать, это Серёжа, ты ведь его помнишь? – поворачиваюсь к сестре, а она голову поднимает и смотрит на Сергея.

Катя бледнеет за секунду. Её худенькое, измученное личико искажается чистейшим ужасом. Она смотрит на Сергея, как будто сейчас завопит, как будто черта из ада увидела. Сергей на неё смотрит, тотчас же меняется в лице до неузнаваемости.

Я ничего не понимаю! Что происходит? Что не так?!

– Лина! Ли-на! – сестра тычет в сторону Сергея пальцем. – Это о-он! Это в-ведь он! Я вспомнила! Я поняла! Прямо сейчас вдруг вспомнила! Его лицо увидела…

– Что такое, Катюша, что?

У сестры начинается приступ. Я падаю перед ней на колени, хватаю за холодные ладошки, сильно их сжимаю. Пальцы Кати трясутся, она сама вся трясётся и подскакивает на месте.

– Боже, успокойся! Что случилось? Сергей, звони в скорую! У Кати приступ!

Я бросаюсь к раковине и обратно к сестре. Умываю личико Кати холодной водой.

– Вот так, вот так. Сейчас полегчает. Дыши. Глубже. Давай!

Она дышит. Немного расслабляется. Смотрит на меня, и я в её глазах будто вижу кино из прошлого.

– В т-тот вечер… Это был он, Сергей. Он был с женщиной. В машине. Они ц-целовались. Это было после т-того, когда я подслушала твой разговор с похитителями. Я ничего тебе не сказала! Но я поняла, что Сергея похитили! А он… обманывал тебя. Никто его не похищал. Никто. Он развлекался с женщиной!

Пауза. Меня швыряет в ледяную прорубь. Я лечу в неё, опускаясь на самое дно.

– Н-нет…

– Это он меня сбил, Лина. Он! – Катя плачет, тыча пальцем в стоявшего за моей спиной Сергея.

Я слышу быстрые шаги и какой-то звон.

Оборачиваюсь.

Бах!

Боль. Огненная, мощная. До искр из глаз и гудящего шума в ушах.

Звон осколков. Катя кричит. Я падаю в темноту.

И больше ничего не слышу, не помню, не чувствую.