Текст книги "Хитрец. Игра на Короля"

Глава 7
Три тысячи экю

Когда едва покинувший университетские стены, никому не известный следователь Кавиз Брийер получал задание расследовать простенькие преступления, он научился не доверять своей памяти и толстым кипам официальных бумаг. Вместо этого он приноровился укладывать криминальные детали и отношения подозреваемых в изящную, только ему понятную схему и для каждого нового дела заводил новую записную книжку.

Шли годы, схемы становились пестрее, расследуемые преступления – сложнее, и наконец детектив Брийер разыскал одного занимательного месье. Тот два или три года назад задолжал одельтерскому банку крупную сумму, а затем пропал без вести. После его поимки все столичные газеты трубили о том, как умен и ловок был преступник, как грамотно он путал следы и ухитрялся даже расставлять для полиции ловушки (впрочем, пресса любит приукрашать действительность) – и как умело обходил их молодой детектив. И пускай поимка эта и не была взятием группы убийц, колесивших по свету и учинивших десять процентов мирового криминала, случай с «найтеринским должником» принес Кавизу известность и вдобавок повышение на службе.

В новой, заведенной утром 2 ноября 889 года записной книжке Брийера схемами были изрисованы уже четыре листа. К схемам прилагались мелкие надписи, пестревшие словами «убийство», «возгорание» и «самовозгорание», и за каждым из них непременно следовал вопросительный знак. Ненавистные эти маленькие ехидные символы, точно издеваясь, выглядывали тут и там.

Месье Брийер отчетливо понимал, какие сомнения вызывает розыскная ценность обнаруженного. Чистота преступления (а детектив условился считать произошедшее убийством) удручала, и вряд ли найденное можно было считать полноценными уликами. Положение дел осложнялось присутствием в доме Шайессов магии, и память Кавиза – та самая, которой он не доверял, – на удивление четко хранила в себе слова одельтерского мага Чьерцема Васбегарда, сказанные детективу с глазу на глаз перед тем, как чародей собирался уйти из особняка.

«Это совсем не наша магия, – морщась, произнес Васбегард. – Я чувствую это. Она похожа… – мастер иллюзии брезгливо перебирал пальцами, – на гнилье».

Искривив лицо еще больше и показывая всем видом, как тяжело ему далось молчание, Васбегард продолжил: «В Одельтере не используют такое колдовство. Это пришло извне. Я не мог заявить об этом публично, но я доверяю это вам».

Должно быть, в прошлой жизни этот маг продал душу Падшим за такую сметливость, думал теперь Брийер. И возможно, чародей уже занимался подобными делами, – а потому знает, какие фразы могут и какие не могут быть сказаны публично.

Кавиз Брийер, как и многие его коллеги, честно признавался себе, что колдовские злодеяния были его слабым местом – главным образом из-за недостатка реальной практики. В Одельтере не существовало службы, которая специализировалась бы на магических преступлениях. Такие дела обычно шли в Жандармерию. Там их расследовали наравне с обычными правонарушениями, не особо вдаваясь в труднообъяснимые подробности; и следствие частенько выручал тот факт, что преступники-маги оставались людьми со свойственной им логикой.

«Странно, – задумался Брийер. – Раз мастер магии Васбегард не сдержал пренебрежения… то почему отмолчались Ядовитые чародеи? С чего вдруг взялась такая степенность?»

Но как только детектив покончил с этой мыслью, он почувствовал необоримую усталость. С самого утра Кавиз Брийер был на ногах и не отлучался даже не обед; утро, подкинувшее ему столь бесполезные поиски, скоропостижно перетекло в день, который закончился так неожиданно, будто солнце всходило над горизонтом всего на пару часов.

Все слуги и соседи четы Шайесс были тщательным образом допрошены – уже повторно. Детектив лично следил за каждой деталью, пытаясь уловить в показаниях мельчайшую нестыковку. Показания давали скупо и испуганно, женщины даже плакали, но ни один не противоречил другому: все свидетели видели одно и то же. Повторный обыск комнат особняка тоже не увенчался успехом. Из личных вещей, что могли быть отнесены к делу, нашлось лишь недописанное письмо княгини Джейлесши Шайесс. Но женщина только писала матери о том, как спокойно и счастливо проходит ее тягость.

Затем одельтерская полиция прочесала территорию особняка. Здесь, правда, она не нашла ничего, кроме подмерзших следов слуг, колеи от повозки с мусором и втоптанной в грязь брошюрки «Освобождения» с портретом «Императора Дуакрона» с размокшим и поплывшим лицом. Должно быть, принесенная ветром листовка пролежала в грязи уже несколько дней.

Главным обстоятельством, осложнявшим расследование, оставались закрытые в хозяйской спальне окна и двери. Причем закрытые изнутри – и одно это превращало версию с самовозгоранием во вполне жизнеспособный сценарий.

Кавиз Брийер вспомнил, как перед уходом из особняка он успел перекинуться с Ройемом Исангаром и Годварсом Буке еще парой фраз.

– Итак, все случилось во время приема, как раз после выступления Императора и как раз перед началом несостоявшейся конференции. По-моему, политические мотивы очевидны, – заключил Годварс Буке.

Советник Тайных дел огорошил его злобным взглядом.

– Что ж, будем рассматривать их как главную причину убийства, – пожал плечами Кавиз.

– Что еще нам известно? – наконец подал голос Ройем.

– У дома вроде бы видели незнакомую женщину. Видели экипаж, отъезжающий от главного входа в неурочное время. Темный, с темными дрожками, один из сотен таких же, а лошадьми якобы управлял немолодой седой человек – точно такой же, как и другие возницы.

– Ничего вразумительного. Но мы надеемся на вас, – нервно выговорил Исангар, отвернувшись от Буке и обращаясь к Брийеру.

Тайный советник умолчал о том, что отдельное расследование будет вести его собственное ведомство – и даже не по прихоти Императора, а по желанию самого Советника.

Но что бы ни говорил граф Исангар, вера в себя у месье Брийера пошатнулась. Он не понимал, как все это могло случиться, и поэтому выход для него был один: потолковать с лучшим специалистом по магическим преступлениям.

* * *

Лангерье Надаш, мирно сидевший у камина за учебником по экономической науке, был уже невероятно стар, – но разум его, однако, сохранил прежнюю живость. Поэтому месье Надаш с упоением проводил часы за расчетами и делал заметки на полях учебников. Иногда он даже адресовал их авторам письма – благодарственные или гневные, в зависимости от того, насколько полезными он нашел их труды. Иногда он получал ответы – благодарственные или гневные, в зависимости от того, насколько полезными экономисты находили его отзывы.

Когда-то он занимался расследованием преступлений, где в состав дела была примешана магия, и на этом поприще стал легендой. Но нечто – то ли старость, то ли неосторожность – заставило его бросить любимое занятие. Теперь же он проводил свое время дома и довольствовался наблюдением за тем, как жена его выращивает гортензии.

Говорили, Лангерье Надаш просто выгорел, и как детектив, и как человек, и что рассудок его давно уже был нетверд – ведь он целыми днями скрупулезно высчитывал экономические коэффициенты.

Так или иначе, на начало ноября 889 года эпохи Высокомерия Лангерье был маленьким и сухоньким старичком семидесяти двух лет. Время изменило его самым кощунственным образом: невысокий в молодости, за последние годы он потерял в росте добрых четыре дюйма, весь уменьшился и съежился. Ничего не осталось от развитых прежде мышц, а тонкие маленькие ручки и ножки делали его похожим на некрасивую деревянную игрушку.

Вечера стали его любимым временем суток: только тогда расстилалось совершенное и столь желанное спокойствие. И более всего Лангерье ценил возможность наполнить их одиночеством и важными, только его волнующими делами. Меньше всего Надаш любил, когда его от этих дел отвлекали.

Сегодня был один из тех несчастливых вечеров, когда это случилось. В кабинет к Надашу наведался дворецкий в своем омерзительном костюме-тройке, и выглядел он так, будто собирался совершенно испортить ему настроение.

– Гость ожидает вас в гостиной, – степенно доложил ему дворецкий, на вид чуть ли не вдвое старше самого Лангерье. – Представился Кавизом Брийером, детективом.

Отставной следователь, вопросительно-недовольно высунувший нос из своих бумаг, тут же изменился в лице: глаза его наполнились необычайной резкостью, а морщинистый рот превратился в презрительно изогнутую черту.

– Месье Надаш? – все так же надменно осведомился дворецкий.

– Пришел-таки, – проворчал наконец Лангерье, заерзав в своем кресле. – Ну что же! Не зря ведь он тратил время на дорогу! Передай-ка, чтобы подождал минутку, – его ждет радушный прием.

«А затем уволю дворецкого к черту», – мысленно добавил он.

Человек в омерзительном костюме, оставаясь до смерти невозмутимым, вальяжно поклонился и вышел.

Оставшись один, Лангерье тут же сорвался с кресла-качалки – бодро, будто его подхлестнули вожжами. Как оказалось, старичок еще сохранил в своих мышцах остатки былой подвижности. Не сбавляя прыти, он быстрыми, пружинистыми шагами подошел к стене, на которой висело охотничье ружье, и снял с полки коробку с патронами.

– О-ох! – послышался немолодой женский голос.

То супруга месье Надаша, вошедшая в комнату с новым подносом еды, дабы заменить еду старую, совсем остывшую и нетронутую, вскрикнула и чуть было не выронила поднос из рук.

– Кавиз Брийер пожаловал, – кратко, будто обращаясь к слуге, объяснил Лангерье, а затем отправил две увесистые блестящие гильзы в патронники двустволки. – Подумать только… подумать только!

Щелчок – и ствол заряженного ружья был закрыт. Восстановив прежнюю форму, оружие вновь засверкало любовно начищенными деталями. Это было простое, ничем не украшенное ружье неизвестного производства, но когда-то оно принадлежало отцу Лангерье, а за этим месье числилось около полусотни оленей и двух десятков волков. Уже много лет это оружие хранилось в собранном состоянии, и будь Лангерье на самом деле выжившим из ума старичком, он бы давно применил ружье для охоты.

Но отнюдь не на дичь.

– Не надо! – взмолилась его несчастная супруга. – Не искушайте судьбу! Успокойтесь!

Видя разгорающееся бешенство Лангерье, женщина забыла о главном: мольбы и причитания ее в этом доме уже много лет – с тех пор, когда она встала на защиту Брийера, – не имели никакого веса. Охая, Эдит Надаш дрожащими руками опустила поднос на стол; приборы предательски зазвенели, а из молочника пролилась пара капель молока.

Отставной следователь неспешно спустился со второго этажа в гостиную и, едва только заприметил молодого детектива, навел на него дуло.

Кавиз Брийер ожидал любого ухищрения, кроме этого, и потому остолбенел. Но уже через секунду руки его взмыли вверх, а взгляд наполнился сожалением.

Старания молодого детектива, однако, не произвели на Лангерье должного впечатления, а если сказать выразительнее, вообще не произвели никакого впечатления. Презрительно хмыкнув, он лишь точнее взял Брийера на прицел.

Но гость не спешил уходить, поэтому Лангерье пришлось мягко намекнуть:

– Прочь отсюда.

Кавиз молчал, продолжая стоять в смиренной позе. Он опустил глаза и на всякий случай медленно выложил одной рукой револьвер из своей кобуры на журнальный столик.

– О-ох! – снова воскликнула Эдит Надаш из-за спины супруга. Она бесполезно хлопала руками по платью и в этот момент напоминала бестолковую гусыню.

Лангерье Надаш угрожающе взирал на незваного гостя. Одно то, что этот шелудивый щенок до сих пор дышал, доставляло ему ужасные моральные неудобства.

– Кто-то из нас клялся-божился, что в жизни не переступит порог этого дома, – заговорил старик, цедя каждое слово, – и мне кажется, это был не я. Но скажи вот еще что: почему я вообще утруждаю себя разговором с тобой?

– Потому что мне не обойтись без вашего совета.

– Ах, совета! Знаешь, что я тебе посоветую?

Месье Надаш прицелился и выстрелил в вазу, стоявшую на столике близ Кавиза. Злополучная посудина эта, слишком вычурная и слишком старая, никогда ему не нравилась, и старик с удовлетворением смотрел, как осколки ее беспорядочно разлетелись по фарогнейскому ковру.

В домах напротив залаяли собаки, взволнованные соседи стали выглядывать из окон. Молодой детектив подскочил и попятился.

– Проваливай, – добавил старик, перезаряжая двустволку.

– Успокойтесь, Лангерье! Успокойтесь! – причитала супруга Надаш, совершенно забывшись.

– Послушайте! – взмолился Кавиз Брийер, опасаясь пошевелиться слишком резко. – Прошу вас! Мне некого больше просить о помощи!

Лангерье издал звук, отдаленно похожий на надменное «кхе».

– Я не знаю, как могу заслужить прощение, – продолжил Брийер, и с каждой новой фразой речь его сбивалась все сильнее и все сильнее ему не хватало дыхания. – Я испробовал много способов и добился лишь вашего презрения – и мне об этом хорошо известно. Да, я виноват, без позволения взяв в жены вашу дочь. Она умерла, потому что я не уберег ее от болезни. Все это ясно для меня как день. Но я попытаюсь объяснить вам, почему вы должны мне помочь…

Бестолковая гусыня суетилась за спиной мужа и теперь раздражала Надаша едва ли не больше, чем сам Брийер. Старик раздраженно шикнул на нее, и та, охая и причитая, скрылась в недрах второго этажа.

– На мою долю выпало решить задачу, которая мне не под силу, – вновь раздался молодой громкий тенор. – Я – неплохой следователь, но стоит в деле появиться магу, и я становлюсь беззащитен, как ребенок! А на кону нынче честь государства…

Настроение Кавиза Брийера не располагало к витиеватым оборотам и расшаркиванию. Даже сейчас, в критический момент, фразы его были просты: он не подбирал слова и не чеканил заготовленную речь. Однако он вынужден был говорить – и говорил много.

И Лангерье Надаш слушал его доводы – правда, большей частью для того, чтобы подольше подержать оружие в руках. Это и послужило погибелью его принципов. Выстрели старик второй раз, Брийер откланялся бы и скрылся в темноте и история эта никогда не получила бы развития. Но Лангерье крепко держал ружье в руках и слушал доводы бывшего зятя.

– Мне лишь нужен ваш совет, – подытожил Кавиз, аккуратно смахнув капельку пота со лба. – Ведь я ничего не знаю о чужеземной магии.

Рука месье Надаша дрогнула.

Хотя старик и продолжал выглядеть так, будто размышлял, какой предмет интерьера ему уничтожить следующим, на душе у него было неспокойно: теперь он сам додумывал причины, почему должен уступить Брийеру. Как бы сильно ни распесочило их прошлое, настоящие магические преступления совершаются крайне редко, а уж с чужеземной магией – и подавно…

В пространстве между гостиной залой и лестницей на второй этаж установилась вяжущая тишина. Даже тяжелые шаги Эдит, вернувшейся с лекарствами и пузырьком нюхательной соли, были неслышны. Но именно женщина оказалась той, кто нарушил безмолвие.

– Примите его, Лангерье, – глухо обронила она.

И впервые за много лет старик прислушался к словам жены. Он опустил ружье, и окружающие облегченно выдохнули: Кавиз Брийер, пожилая дама и осторожно выглядывавший со второго этажа дворецкий. Выдохнул будто бы даже фарогнейский ковер.

– Я поговорю с тобой, – согласился наконец отставной следователь, – но потом ты уберешься и составишь мне удовольствие не видеть тебя до конца моей жизни.

Молодой человек кивнул. Старик Надаш уже догадывался, что требование его не будет исполнено и наполовину, однако был готов простить надувательство в обмен на возможность вновь прикоснуться к неизведанным чарам.

* * *

Если бы Кадван Берм аккуратно вырезал календарь из газеты, которую купил в провинции Эон, положил его к себе в бумажник и по приезде в Этидо стал отмечать проведенные там дни, то 3 ноября 889 года ему впору было бы зачеркнуть шестую цифру. Но газета была выкинута еще до отправления, и Кадван даже не помнил, где именно.

Берм, как посоветовала ему Арлетт Гесе, добрался в Старую столицу на перекладных. Украденную почтовую лошадь, которая, как и все движимое имущество государства, была определенным образом заклеймена, он оставил в Обители. Кадван припрятал и свой пистолет: если бы он и не попался с ним городской полиции, местные дельцы могли запросто отобрать у него столь ценную вещь.

Почтенный город устроил Берму весьма нерадушное приветствие: в Старой столице Кадван оказался одинок, беззащитен, болен и лишен почти всего нажитого имущества. Каждый проведенный в Этидо день стоил денег, а Старая столица была дорогим местом. Из-за морозов и холодной комнаты Берму пришлось купить теплое пальто, но и здесь он опоздал: простуда уже схватила его за горло.

Тело горело, пальцы леденели, нос был катастрофически заложен, и от всего этого вероломно болела голова. Кадван почти бездвижно пролежал четыре дня, но, когда хозяин постоялого двора зашел к нему, чтобы взять плату за будущую перевозку его тела, парень своевольно поднялся на ноги. Платить за ритуальные услуги парень отказался.

Вместо этого он вышел на улицу и отправился в городскую филармонию – и пересиливал недомогание каждый дюйм своего пути. Который, кстати сказать, был бесполезен: здесь и знать не знали о месье Алентансе или его труппе. Берм тяжело вздохнул; теперь следовало держать курс на гостиницу.

Он немного побродил по городу, успев даже с размахом отобедать в кабачке, и несколько раз спрашивал у случайных прохожих, где в Этидо порядочному гражданину лучше всего остановиться на пару дней, – и таким образом через несколько часов он уже стоял у парадного входа «Лю Солидитэ». Гостиница оказалась добротным середнячковым заведением с уютными зелеными обоями, бесчисленными цветами в горшках и заискивающим уважением со стороны персонала.

Человек за стойкой, выслушав вопрос Берма, ответил, что никакой месье Алентанс не имел чести остановиться в «Лю Солидитэ». «Но вы могли бы снять комнату и дождаться приезда своего знакомого здесь», – поправив слезающие с носа очки, предприимчиво добавил он.

Берм был бы и рад принять предложение, но только остановиться в этой, как и в любой хорошей, гостинице он не мог: для этого ему нужен был паспорт гражданина Империи Одельтер. Поэтому, с невыносимой скорбью думая о том, что скоро ему надо будет вернуться в постоялый двор, он покинул теплый и уютный холл.

Следующие два дня Кадван не мог напасть даже на след Хитреца – так он стал называть его, не догадываясь, что просто повторяет за Арлетт. Берм понимал, что, не расспрашивая о месье Алентансе направо и налево, теряет много времени, – но это могло бы поставить самого Хитреца в затруднительное положение; а как отвечают на обиды представители криминальных кругов (а тут был замешан криминал, не иначе), молодой человек догадывался. Отец Ивье не назвал людей, которые способны были помочь в поисках торговца документами. В то же время их могло попросту не быть.

Но что самое главное – Берм оставался наивен.

Когда он вышел на улицу 3 ноября 889 года, пронизывающий ветер тут же заставил его втянуть голову в плечи и ускорить шаг. Кадван пребывал в Старой столице уже несколько дней, но в самый неблагополучный район ее еще не заглядывал – и всеми силами оттягивал это событие. Но, быть может, теперь этот момент настал? «Такие люди, как Хитрец, мелькают или в дорогих кабинетах, или в странных заведениях. Там и буду искать», – думал Кадван, пересекая одну за другой почти одинаковые улицы Этидо.

Парень знал, что бедняцкие кварталы часто соседствуют с богадельнями и домами для умалишенных. Последние, как он уже успел заметить, часто строились в одельтерских городах на самом отшибе, в юго-западном направлении. Та сторона считалась если не проклятой, то приносящей несчастья, потому что именно туда много сотен лет назад пролегала последняя дорога одного из Всеведущих – последнего из живших, кажется, и на этой дороге этот мудрец и был убит. Вдобавок это направление смотрело на столицу недружественной Империи Цесс.

Но Кадван не мог догадаться, что город Этидо совершенно особым образом делился рекой Сорель на две неравные части. Воды ее, по несчастью, протекали с юго-запада на северо-восток. Из-за природного замысла трущобы нищего квартала сместились далеко на юго-восток и силой городских властей занимали всего три-четыре улицы.

Парень быстро двигался вперед, обгоняя чинно следующих горожан, одетых настолько тепло, что он, замерзший, исходил по отношению к ним неподдельной ненавистью. Он шел по одинаковым улочкам, пока не стемнело. Уютный свет, пробивающийся из-за прикрытых тяжелыми шторами окон, дополняло бледно-фиолетовое освещение магических фонарей. Все это слишком не походило на нищий квартал, и Кадван, оторвавшийся от своих мыслей, понял, что двигается в неверном направлении.

«И чего я добиваюсь, глупец! Ищу человека по одним только догадкам», – угрюмо хлюпал носом Берм. Перед ним мелькали разные люди: счастливые и несчастные, богатые и не очень; они размеренно шли по своим делам или же торопились, опаздывая на важные вечерние мероприятия. Вместо объявлений о выступлении оркестра или группы музыкантов то тут, то там пестрели плакаты, предупреждающие, что «с приближением холодов гражданам Этидо следует соблюдать осторожность на скользких тротуарах». Кадван слышал, как некие дамочки читали напечатанное вслух.

«Даже объявления у них для граждан, – мрачно усмехнулся парень, – а другие пускай попадают под экипажи и ломают себе шеи».

Но Берм, пройдя войну, научился ценить жизнь, как никто другой, а на неудачи привык отвечать злостью. «Черт возьми, – бранился он про себя, – мне нужен этот клятый торговец документами! Мне непременно нужен Фойеренгер Алентанс, черт его дери!» От этого месье, пусть даже он сам о том и не ведал, зависела теперь жизнь Кадвана в Одельтере – какая ирония!

Вновь забывшись и свернув не в ту сторону, парень вдруг оказался на набережной. Здесь он заметил полицейских, и внутри у него все перевернулось, как то происходило каждый раз, стоило ему увидеть их. Но Берм совладал с собою: с невозмутимым лицом он свернул в первый попавшийся переулок и несколько минут двигался перпендикулярно набережной – пока не обнаружил, что приближается к темному тупику.

Однако развернуться и сменить направление ему не удалось.

Потому что в этот момент ему ударили по голове чем-то тяжелым – не так сильно, чтобы он потерял сознание, но достаточно для того, чтобы на несколько секунд стать совсем беспомощным, – а затем с силой толкнули к стене. Парень ударился лицом о кирпичную кладку. Вторая встряска будто оживила его: Кадван пришел в себя и попытался, отделившись от стенки, всем телом навалиться на грабителя. Но тот лишь сильнее скрутил ему руки, приставил к шее нож и прочертил острием по коже. Хорошо заточенный металл оставил на ней тонкую красную линию. Парень, которому все это решительно не понравилось, попытался ударить налетчика локтем, но тот ловко увернулся.

– Бумажник в правом нагрудном кармане, – сказал наконец Кадван и, страшно скривив рот, выплюнул на землю затекшую из носа кровь, теплую и мерзкую.

– Сдались мне твои деньги, – ответил скрипучим голосом человек с ножом. – Скажи-ка мне, друг, какая птичка напела тебе про торговца документами?

Кадвану необходимо было откашляться, но он предпочел не делать лишних движений и не издавать лишних звуков. При этом он пытался вспомнить, где и когда в Этидо мог произнести неосторожную фразу о Хитреце.

– Долго ждать не буду, – налетчик еще сильнее надавил ножом на шею, и в ту же секунду Кадван почувствовал, что ему вот-вот сломают руку.

Не желая заработать перелом в этом месяце, он собрался с силами и снова попытался толкнуть налетчика. Правда, у парня, слегка оглушенного ударом в затылок, движения получались не такими быстрыми, как он задумывал, и попытка провалилась.

– А ты не слишком умен, – изрек налетчик. – Хочешь, чтобы я еще раз ударил тебя по голове? Тогда у тебя совсем не останется мозгов. А без них жить ой как плохо. Повторяю: кто сказал тебе, что Фойеренгер Алентанс продает паспорта?

Берм, которого теперь не отпускала острая головная боль, решил-таки покориться судьбе и простонал:

– Преподобный отец Ивье и его жена.

– А ты у нас, часом, не писателем-сказочником подрабатываешь? – спросил незнакомец угрожающим тоном.

– Отец Ивье, настоятель святилища близ леса Гранфоре, и его жена, Арлетт, – повторил Кадван. – Я отдавал им карточный долг и проговорился, что мне нужен одельтерский паспорт. Преподобный велел найти этого музыканта и сказать, что я от человека, которому он обязан жизнью.

– Надо же, – вновь проскрипело над ухом Берма.

– Я еще спросил, – нервно сглотнув, продолжил Кадван, – не обман ли это, а мадам Гесе ответила, что никогда не сможет одурачить его, ведь Фойерен Алентанс – хитрец.

– Ну вот теперь я узнаю жену Костолома! – рассмеялся налет чик, и Кадван почувствовал, как холодное лезвие наконец отстало от его шеи. Отпустив Берма, неизвестный отстранился на пару шагов. – Ты не очень умен, но на редкость везуч. Хитрец сам нашел тебя. Пойдем выпьем: думаю, нам есть о чем потолковать.

Придерживая ноющий затылок рукой, Кадван осторожно развернулся к незнакомцу. Первое, что он увидел, были сверкающие, будто в них расплавили ртуть, глаза. Второе – правая рука, которая схлопнула складной нож и отправила его под полу потрепанного пальто. На руке этой, поверх черной кожаной перчатки, блеснуло платиновое кольцо с большим темным камнем.

* * *

Император Одельтера Ресильен де Брольи потянул позолоченную ручку и, открыв верхний ящик письменного стола, обнаружил в нем весьма скромное содержание. То были две новые, прежде ни разу не открытые коробки: в той, что побольше, лежали сигары «Шаруту», в другой – спички. Сноровисто подхваченные монаршими пальцами, обе оказались на столешнице; металл звонко ударился о деревянную поверхность – первый раз – когда целая коробка соприкоснулась со столом, и второй раз – когда откинулась крышка.

– При всем моем почтении, Ваше Величество, – полным сочувствия голосом произнес наблюдавший за императором Советник Тайных дел, – с Вашим здоровьем не стоит увлекаться курением.

Ройем хотел добавить «дешевого табака», но понял, что Ресильен внимательно его слушает – даже слишком внимательно. Поэтому граф Исангар передумал. Запнувшись на секунду, он продолжил фразу хоть и не зело уместно, но, по крайней мере, не оскорбительно для Его Величества:

– Только враги сейчас бросились бы наперебой предлагать вам огоньку.

– Огоньку, говоришь? – взвился, вмиг забыв о сигарах, Ресильен. – Мне уже не то что предложили огоньку, мне его всучили самым беспардонным образом!

Советник Тайных дел предпочел потупить глаза.

– Можешь не разыгрывать святошу, мы здесь не за этим, – сказал Государь, разочарованно захлопывая коробку с сигарами и отправляя ее обратно в ящик. – Так чья же работа – все эти сгоревшие жертвы? Кто хочет опозорить нас перед Ассоциацией и сорвать переговоры?

Прежде чем озвучить догадки, Исангар откашлялся.

– Главными подозреваемыми остаются террористические организации: либо оплаченные Империей Цесс, либо независимые. Все они нацелены на подрыв власти государя и установление власти Парламента, – как это сделали в Астериа. Возможно, мы столкнулись с диверсией со стороны Тари Ашш, но рассматривать ли этот вариант всерьез? Ядовитые слабы и малочисленны, они слишком почитают честь, чтобы убивать своих же людей для устрашения противника. Случившееся могло бы оказаться выступлением магов-отступников за их право на убийство… но уж слишком оно не ко времени. И, по моим сведениям, отступники не набрали такую силу, чтобы действовать открыто. Однако в игру против нас – я не могу сказать точно, против Империи, императора или против островов Тари Ашш – могла вступить некая другая чертовщина с магией неизвестного нам толка.

– Да, присутствие сильного колдовства меняет все, – согласился император. – Но что до подпольщиков? У нас есть люди в их партиях? Они могут доложить, набирают ли в ряды террористов магов?

– Лишь около трех человек, Ваше Величество, – помедлив, ответил Ройем. – Партийные стали умнее и изворотливее, и нам очень трудно ввести кого-то в их ряды.

– Тогда поймайте мне главарей!

– Вы уверены, Ваше Величество? Сейчас повстанческие настроения очень сильны. Поймаем одних – придут другие, более непримиримые. Те, о которых мы не будем знать.

Следующие пару секунд безмолвие было единственным, что слышалось в императорском кабинете.

– Мои распоряжения таковы, – отрезал наконец император. – Отныне мы ведем два дела: официальное и тайное. Делайте что хотите, но завершите официальное следствие через неделю. Найдите виновных, решите проблемы с уликами, устройте казнь. Будем молиться, чтобы рецидивы не повторились.

– Они и не повторятся, Ваше Величество. По меньшей мере, в ближайшее время, – задумчиво произнес Исангар. – Кто бы он ни был, он хотел запугать нас и заставить двигаться. Сейчас он, вероятнее всего, залег на дно. Чтобы, пока мы будем разбираться с убийствами, собрать силы для более крупного выступления. Ему уж точно не нужен кровавый след, который с вероятностью в единицу выдаст его с потрохами.

На этот раз государю понравились выводы Тайного советника. Благодарно кивнув Исангару в ответ, Ресильен продолжил:

– Тайное расследование поручаю вести твоему ведомству. Во времени вас не ограничиваю, но найдите и устраните истинную причину всех этих возгораний, самосожжений, самовозгораний и прочего наваждения!

– Слушаюсь, Ваше Величество! Вы составили план, достойный мудрого императора, и я уверен, что впереди у Вас достойное правление.

* * *

В тот вечер в одной из полутемных питейных, затерявшись среди других посетителей, беседовали два непримечательных человека. Правда, беседовали они совершенно особым образом: при помощи телепатии. Обладал ею в тот день только Хитрец, но он мог и читать посторонние мысли, и безмолвно обратиться к собеседнику, – поэтому его умений оказалось достаточно.

«Три тысячи экю, – без зазрения совести изрек Фойеренгер Алентанс, едва только он выслушал рассказ Берма. – Но паспорт будет, как настоящий. При появлении нового образца документ преспокойно заменят в муниципалитете».

«Это же целое состояние! – запротестовал Кадван, припомнив слова отца Ивье. – У меня сейчас нет таких денег. Даже если я буду снова картежничать, я не выиграю тысячу без подозрений!»

По дороге в трактир Кадван успел спросить, не прочитал ли Фойерен его мысли на набережной, и месье Алентанс в ответ утвердительно кивнул. По правде говоря, виной всему были не врожденные умения Хитреца, а чары, на короткий срок наделявшие его телепатическими способностями. Колдовство, надо заметить, осталось на нем с позавчерашнего дня. А гневные суждения Берма звучали среди других людских мыслей столь громко и отчаянно, что Фойерен услышал его через две улицы.