Текст книги "Уроки танго (сборник)"

После той ночи Галя уже навсегда перебралась к Нечаеву в спальню, и у них потекла обычная семейная жизнь. Галя занималась домом, а Нечаев, приходя с работы, вместе с Тоней занимался своим садом. В той, прошлой жизни у него была любимая работа – единственное, что приносило ему счастье. Но счастье это было одинокое и беспокойное. Теперь работа превратилась в службу, но зато в его жизни появились Тоня, Галя и его сад. И счастье его стало спокойным и заполненным любимыми людьми и новым любимым делом – садом.

Они с Тоней засаживали свой небольшой участок земли таким образом, что разнообразные цветы – как многолетки, так и одногодоки – рассыпали свои цветовые палитры с ранней весны и чуть ли не до начала зимы.

Первыми зацветали всевозможных расцветок тюльпаны и гиацинты, сиреневые крокусы. В мае они заменялись нежными белыми и розовыми пионами, ярко-синими ирисами, буйными красками примул. Летом царствовали розы, георгины, которым на смену к осени расцветали не менее прекрасные астры, хризантемы, гладиолусы. Занимаясь садом, они не просто сажали цветы, но и проявляли при этом фантазию. Нечаев достал откуда-то побитый огромных размеров глиняный горшок, из которого как бы рассыпались по земле фиалки; Тоня прикатила старый ржавый велосипед, который они увили звездчатыми цветками вьющегося клематиса; даже проржавевшее корыто, которое Галя приготовилась выбросить, они покрыли причудливыми «собачками» душистого горошка; забор был увит плетистыми розами. Была у Нечаева еще одна мечта: по центру сада, прямо напротив противно скрипевшей двери, ведущей в дом, посадить яблоньку, на которую он уже давно начал копить деньги.

После гибели Антона и перевода Нечаева в другую лабораторию его общение с людьми ограничивалось только работой.

Все свободное время, если позволяла погода, они с Галей проводили в саду либо читая, либо просто любуясь цветами, слушая музыку из их старенького магнитофона. Нечаев называл их образ жизни идиллией, Галя – прозябанием.

– Не гневи Бога, Галча, – покачивал головой Нечаев. – Что же тогда говорить о Еве? У бедняжки в ее райском саду в отличие от тебя не было ни книг, ни песен Кобзона, ни меня – только одна пресная физиономия Адама. И я очень надеюсь, ты не станешь ее сравнивать с моей, – продолжал Нечаев, который, с тех пор как перестал постоянно думать о своих люминесцирующих красках, обнаружил у себя чувство юмора и пристрастие к сарказму.

– Ты уверен, что твоя физиономия симпатичнее, чем была у Адама? – парировала Галя, привыкшая к сарказму мужа и научившаяся с таким же сарказмом на него отвечать. Она уже даже отдаленно не напоминала ту женщину, которая жила в ожидании смерти и которая на предложение Нечаева с ним расписаться, отрешенно подумала: «Кольцо на палец, петлю на шею – какая разница…»

С самого начала их совместной жизни Нечаев старался не обременять Галю семейными делами, помогая ей во всем, и особенно с Тонечкой, заботу о которой продолжал брать на себя. Вскоре жизнь и женское начало взяли свое, и Галя не только занималась домашними делами, но и постепенно стала руководить семьей. Нечаев это руководство без возражений и даже с облегчением принял, а Галя стала получать удовольствие от роли хозяйки такого большого дома, который она уже считала своим. Она даже какое-то время подумывала завести еще одного ребенка, но эту мысль сразу и отбросила, посчитав ее предательством по отношению к Антону, воспоминания о котором перестали посещать ее каждый день, но когда приходили, вместо прежней боли приносили смутное ощущение былого счастья.

Что касается любви между ними, то они – каждый для себя – пришли к одинаковой мысли. Для Гали после Антона любая другая любовь была просто невозможна – вместо нее это будет лишь игра в любовь. Нечаев же, чувствуя отношение к нему Гали, перенес всю свою любовь на Тонечку. И вот вместо притворной любви их отношения переросли в настоящую, искреннюю дружбу и доверие друг к другу, что, по их мнению, было так же важно для жизни, – как и любовь, зато намного ее спокойнее. И вся их жизнь продолжала вращаться вокруг Тони.

5. Тоня Нечаева

Тоня, подрастая, все больше делалась похожей на мать: слегка полноватая, что скрывалось ее высоким ростом, с довольно заметной грудью, с такими же, как у матери, серо-голубыми глазами, слегка припухлым ртом и ямочками на обеих щеках. Но если Галино лицо привлекало к себе мягкостью и приветливостью, то Тонино, несмотря на ямочки, почти всегда выглядело серьезно, а иногда просто сурово.

Мальчишки, не обращая внимания на ее привлекательность, обходили Тоню стороной, считая, что она слишком высокомерна. Ее это нисколько не огорчало. Своих одноклассников она воспринимала как малолеток, и ей было с ними скучно. Исключение составлял Стаська Родионов, который жил с ней по соседству, на Малой Тверце, почти у самого леска, спускавшегося к реке. В детстве Тоня росла сорвиголовой, и со Стаськой у них были чисто пацанские отношения: лазили по деревьям, играли в казаков-разбойников, в пристенок. Когда они подросли, игры закончились, а чисто дружеские отношения остались. Стаська был по-девичьи красив: высокий, слегка сутулый и очень влюбчивый – в классе не было ни одной девчонки, в которую он рано или поздно не влюбился бы. Влюблялся абсолютно во всех, кроме Тони, к которой, несмотря на ее уже проявившуюся девичью красоту, до сих пор относился как к другу-пацану, делясь с ней всеми своими любовными переживаниями и прося советы. Тоня на такое отношение не обижалась, переживания выслушивала без насмешек, советы давала охотно и даже объясняла, как надо правильно целоваться, хотя сама ни разу в жизни не поцеловалась – она, как и когда-то ее мать, ждала своей первой любви. Любовь пришла, и даже намного раньше, чем у матери, и не такая легкая и радостная, со многими препятствиями и трудностями, зато конец не был таким трагичным, как у матери, хотя благополучным его тоже никак нельзя было назвать.

В десятом классе Тоня отчаянно влюбилась в Виктора Марковича, своего нового учителя географии. И не просто влюбилась, а была абсолютно уверена, что любовь эта – ее судьба. Чаще всего такая отчаянная любовь в таком юном возрасте, когда, начитавшись книг, только и живешь ее ожиданием, заканчивается быстро и без серьезных последствий. Но Тоня росла человеком серьезным, настойчивым и твердо для себя решившим, что желаемого – а уж тем более, если это любовь, – надо всегда добиваться. Любыми путями.

Виктор Маркович Новицкий пришел к ним в школу после окончания Московского педагогического института. Буквально за неделю до его первого появления в их классе Тоня должна была идти на день рождения к однокласснице. Но к вечеру у нее подскочила температура, раскраснелось и заболело горло, и родители предупредили, что из дома она выйдет только через их трупы. Пришлось остаться и, завернувшись в теплый плед, уютно устроившись на диване, смотреть по телику кино. Показывали старый фильм «Доживем до понедельника». Она его когда-то смотрела, помнила в общих чертах, что он про школу и, кажется, ей тогда понравился. Они с отцом вообще предпочитали старые советские фильмы, такие, как тот же «Доживем до понедельника», «Три тополя на Плющихе», «Осенний марафон»… Современные же фильмы были совсем тупые, а если и попадались талантливые, как фильмы Звягинцева, Сигарева, Лозницы, то они были настолько депрессивны, что после их просмотра требовалось несколько дней, чтобы прийти в себя. В «Доживем до понедельника» главную роль играл Вячеслав Тихонов, которого когда-то боготворила вся женская половина страны. Когда Тоня несколько лет назад в первый раз смотрела этот фильм, ее в основном волновала жизнь учеников в классе, их школьные проблемы, школьная любовь… Сейчас же все ее внимание было приковано к отношениям учителя истории в исполнении Тихонова и молоденькой учительницы английского языка, в недалеком прошлом его ученицы. В конце фильма Тоня даже расчувствовалась, и у нее на глазах выступили слезы, хотя сентиментальность была ей совсем не свойственна. И еще несколько дней она вспоминала этот фильм с каким-то непонятным волнением и тревогой, объяснить которые она себе не могла. И только когда через несколько дней директриса школы привела в их класс нового учителя географии, Тоня, совершенно не будучи суеверной, сразу решила, что она это предчувствовала и что это и было причиной ее тревожного состояния в последнее время.

– Виктор Маркович Новицкий, ваш новый учитель географии, – представила нового учителя директриса и, предупредив класс, что это его первый урок и чтобы они даже не думали этим воспользоваться, директриса вышла из кабинета.

Учитель положил свой новенький портфель на стул, прислонился к краешку стола и, медленно оглядев класс, стал рассказывать о своем любимом предмете – географии: о том, что нельзя быть образованным человеком, не зная ее; о том, как у них будут проходить занятия…

Увидев нового учителя, Тоня почему-то сразу вспомнила учителя Мельникова из «Доживем до понедельника» в исполнении Тихонова, хотя внешне он мало был похож на Тихонова, и уже совершенно точно не настолько красив. Но Тоня смотрела на его тонкое лицо с добрыми глазами, спрятанными за большими роговыми очками, на его слегка ироничную и вместе с тем как бы виноватую улыбку, слушала его мягкий проникновенный голос, и ей казалось, что он даже прекраснее Тихонова. И еще ей вдруг показалось, что она может вот так смотреть на него и слушать его до бесконечности.

– А почему вы выбрали географию? Одни тетеньки преподают географию, – прервал поглотившие ее мысли мерзкий голос Борьки Кругницкого, классного клоуна. «Надо же, все как в „Доживем до понедельника“ – даже клоун свой есть», – подумала она, ненавидя Борьку.

– Тетеньки, говоришь, – улыбнулся учитель. – Вот тут позволь с тобой не согласиться. География – чисто мужская профессия. Все открыватели новых земель, все великие путешественники и мореплаватели были мужчинами. И это не вина женщин, просто время было такое. Сейчас мы открываем космос, и, по сути, астрономия – это та же география, только космическая, звездная география. И женщина сразу же полетела в космос. Что касается меня, то я вам признаюсь. Я не собирался становиться учителем. С самого раннего детства я мечтал стать путешественником, но профессии такой уже нет, и я решил стать моряком дальнего плавания. Но вот зрение подвело, – опять, но уже как бы виновато улыбнулся учитель.

Тут Виктор Маркович немного покривил душой. Зрение его подвело намного позже, уже в институте, а в мореходку он не попал по очень простой причине, о которой заранее знал, но не хотел в нее верить: в паспорте, в графе «национальность», в так называемом пятом пункте, у него стояло – «еврей», и попасть в мореходку с таким пятым пунктом можно было только по очень большому блату…

В эту ночь Тоня долго не могла заснуть, вспоминая сегодняшний урок и их нового учителя, образ которого у нее все время переплетался с образом учителя из «Доживем до понедельника». Она не могла дождаться следующего урока географии, который был аж через три дня, а потом следующего… Ночами, лежа в своей постели с широко открытыми глазами и в своей любимой позе: с закинутыми за голову руками – она вспоминала его урок, его голос, его лицо и с замиранием сердца думала: «Мне еще только семнадцать лет, а я уже знаю, что такое счастье…»

С этих пор все ее мысли были только об учителе. И еще о своей судьбе. Потому что то, что с ней произошло, она иначе как предопределением судьбы объяснить не могла. И то, что у нее вдруг тогда заболело горло, которое раньше никогда не болело, и ей пришлось остаться дома; и то, что по телику показывали именно «Доживем до понедельника», в котором молоденькая учительница английского языка (именно английского – Тониного любимого предмета) была влюблена в своего коллегу-учителя, еще будучи его ученицей; и то, с каким волнением Тоня смотрела фильм; и то, что волнение это несколько дней преследовало ее; и то, что их новый учитель был так похож на того учителя из фильма, – все это, естественно, было предопределено ее судьбой. И заключалась ее судьба в том, что она с первого взгляда должна была влюбиться в своего нового учителя. И она влюбилась.

– Против судьбы не попрешь, – объясняла она потом себе, а еще много позже самому Виктору.

Теперь Тонина жизнь ограничилась сорока пятью минутами по два раза в неделю – во вторник и пятницу, когда у них был урок географии. Все остальные дни были днями ожидания.

Галя давно заметила перемены, происходящие с дочерью, догадывалась, что связано это с сердечными делами, но спрашивать ее об этом не хотела – надеялась услышать от самой Тони. Однажды, когда Галя зашла к ней в комнату пожелать спокойной ночи, Тоня, ожидая ее, сразу спросила:

– Мама… Скажи… Я могу нравиться?

– Ты имеешь в виду мальчику?

– Мальчику, мужчине… Какая разница? Ты знаешь, что я имею в виду.

– Глупенькая! Ты когда последний раз в зеркало смотрелась?

– Только что. И ничего хорошего там не увидела.

– Прекрати. Тебе не в кого быть некрасивой. Твой отец был просто красавец, и на меня в твоем возрасте все парни засматривались.

– На меня на улице тоже всякие уроды оборачиваются. И что толку? Кому они нужны?

– Никак, ты влюбилась? – спросила Галя и присела к дочери на кровать в ожидании долгого разговора.

– Почему сразу – влюбилась?! – вскипела Тоня.

– Тихо, тихо. Не хочешь – не говори. Придет время, скажешь.

Прошло довольно много лет, прежде чем Тоня ей сказала, вернее, поставила перед фактом. А тогда, как бы ей ни хотелось хоть с кем-нибудь поделиться, она держала свою любовь при себе. Близких подруг у нее не было, и единственный человек, с кем она могла поделиться, был Стаська, но и ему она никак не решалась все рассказать. Так она и проходила со своей молчаливой любовью больше пяти лет.

* * *

Еще с самых первых дней своей влюбленности она решила, что если эта любовь ее судьба, то и жизнь свою она должна теперь проживать так, как жила героиня ее судьбоносного фильма: стать учительницей английского языка – хотя раньше она собиралась стать переводчицей, – вернуться преподавателем в свою школу и терпеливо добиваться Виктора (так она теперь про себя называла учителя). В том, что она своего добьется и Виктор будет ее, она нисколько не сомневалась. Она всегда добивалась всего, что ей хотелось.

Окончив школу, она поступила в московский пединститут на факультет иностранных языков. В Москву она уехала, так и не посвятив никого в свои сердечные дела и связанные с ними планы. Ее любовь принадлежала только ей, и она не собиралась выставлять ее напоказ.

Москву Тоня полюбила с первого же дня – да и как ее можно было не полюбить после их Епишево – и, если бы не Виктор, она все бы сделала, чтобы остаться в Москве навсегда. Но она знала, что Москва – не ее судьба, что она вернется домой, выйдет замуж за Виктора и начнет свою семейную жизнь, так и не узнав всей прелести жизни юной и беззаботной. Поэтому она решила хотя бы эти пять лет прожить москвичкой, получить от Москвы, да и вообще от жизни и своей свободы максимальное удовольствие. На своем курсе она была самой заметной и самой красивой девушкой – ушла даже ее школьная высокомерность, – и у нее сразу оказалось куча поклонников. Ей было приятно чувствовать такое внимание, и она для себя решила, что ее любовь к Виктору никакого отношения к ее теперешней жизни не имеет. Что все эти мальчики – это просто времяпрепровождение, возможность хоть ненадолго забыть о своей любви и получать от жизни радости, в которых она всегда себе отказывала. Она охотно принимала ухаживания мальчиков, с волнением уединялась с ними в темных комнатах общежития, с последующими головокружительными поцелуями и невероятно приятным, невероятно возбуждающим ощущением на своем разгоряченном, ослабевшем от желания теле очень нежных и вместе с тем очень настойчивых сильных мужских рук. Но как только она начинала чувствовать, что уже теряет над собой контроль, мужские руки отбрасывались, перевозбужденное мужское тело отталкивалось, иногда прямо на пол, и ничего не понимающий, даже не успевший взбеситься неудачный любовник выставлялся за дверь. Та к было всегда. Будучи по натуре очень чувственной, она сама не знала, чему ей сложнее сопротивляться: своему неукротимому желанию или тому, кто у нее это желание вызывал. В институте среди ребят она получила прозвище Дева Мария, и даже заключались пари, кто первый лишит ее невинности. В ее комнате в общежитии кто-то повесил нарисованный от руки плакат: «Какое, милые, у нас тысячелетье на дворе?» Плакат она сразу сорвала, но в глазах стояли слезы, что бывало с ней очень редко – плакать она себе вообще никогда не позволяла, считая это слабостью. Тем более сейчас, когда у нее была цель – приехать к Виктору нетронутой. Она почему-то решила, что тогда ему перед ней не устоять.

Стас тоже учился в Москве, и они частенько проводили вместе время в городе, вместе же ездили на каникулы домой. В каждый свой приезд она обязательно заходила в школу, куда для прикрытия тащила с собой Стаську. Они бродили по коридорам, заглядывали в классы, в учительскую, где она, поговорив с несколькими учителями, обязательно подходила к Виктору и долго рассказывала о себе, о том, как она скучает по его урокам, и о своем желании обязательно вернуться в школу преподавать английский. Виктор это ее желание поддерживал и, как ей казалось, даже с радостью.

Каждый раз, приезжая домой, она порывалась раскрыться Виктору. Она уже давно ясно представила себе, как она это сделает. Это будет обязательно в четверг, когда у него последний класс в три часа дня и ее родители в это время еще будут на работе. Она пригласит его к себе посмотреть их сад – в городе об этом саде знали, хотя видели его единицы (до сих пор все, что касалось нечаевского дома, молниеносно распространялось по всему городу, будто других проблем у города не было). И там в саду, который посадила она сама, в такой романтической обстановке она ему признается в своей давней и до конца ее жизни любви к нему. Она была уверена, что придумала все прекрасно, но совсем не была уверена, что признание нужно делать сейчас. До сих пор она во всем следовала своему судьбоносному фильму, а по фильму любовная история начиналась, когда героиня уже окончила институт и работала в школе. Тоня боялась, что, нарушив порядок фильма, она разрушит саму судьбу, этим фильмом ей уготовленную. И в каждый свой приезд после долгих колебаний она все же откладывала свое признание.

После окончания первого курса Тоня поехала домой на летние каникулы. Приехав, она узнала, что Виктор женился. Ее первым желанием было покончить с собой. Желание было недолгим, как недолгими были и ужас, впервые в жизни сковавший ее, и совсем не знакомая ей паника от непонимания, что делать дальше. Все эти мысли проскочили быстро, и, заставив себя успокоиться, она сразу пришла к решению, что женитьба Виктора никак не должно повлиять на ее судьбу, предназначенную ей фильмом. Судьба не может быть копией. Просто ее судьба поставила перед ней препятствие, как бы испытывая, насколько сильна ее любовь. И она это испытание пройдет, чего бы это ей ни стоило. Почувствовав себя преданной Виктором (каким образом он ее предал – в такие подробности она не вдавалась), она решила, что ей это развязывает руки и поэтому ни о какой порядочности с ее стороны не может быть и речи, и, вернувшись в школу уже учительницей, она с чистой совестью может отбить Виктора у его жены. В том, что она его отобьет, сомнений у нее не было.

Но судьба опять приготовила ей испытание. Когда на третьем курсе она приехала домой на зимние каникулы, одна из ее бывших одноклассниц рассказала, что у жены Виктора, которой только недавно исполнилось тридцать лет, рассеянный склероз, да еще в тяжелой форме. Для Тони это было крушением всего: она сразу для себя решила, что никакая любовь, никакая вера в свою судьбу не сможет заставить ее увести мужа от тяжело больной женщины. Со временем вслед за этой благородной и сокрушающей ее мыслью вкралась другая, совсем не благородная, даже гаденькая: а что если, не дай Бог, конечно, она долго не проживет? При такой-то тяжелой болезни? Ей сразу стало стыдно. Пришла эта мысль к ней подсознательно, но все же пришла. И Тоня, чтобы хоть как-то оправдать себя, поклялась, что пока жена Виктора жива, она не сделает ни одного шага на сближение с ним.

Через два года, протянувшихся вечностью, она получила диплом преподавателя английского языка средней школы. Как и во всем остальном, Тоня, положившись на свою судьбу, не сомневалась, что при распределении из епишевского РОНО придет запрос на преподавателя английского языка, и именно в ее школу. Когда время распределений наконец наступило, она все же занервничала. Но судьба есть судьба, и запрос из епишевской школы пришел.

В свой первый школьный день она волновалась так, что у нее тряслись руки, когда она пыталась накрасить губы. Пришла она в школу к самому открытию, в надежде, что будет первая. Войдя в темную учительскую, она зажгла свет и увидела лежащую на диване мужскую фигуру. Мужчина сразу вскочил и испуганно на нее уставился. Тоня, не узнавая мужчины, поздоровалась. Он ответил хриплым голосом, тоже явно не узнавая Тоню. Когда она пригляделась к мужчине получше, ее лицо залилось краской и у нее перехватило дыхание. Перед ней стоял Виктор. Постаревший, оплывший, небритый, костюм жеваный, рубашка потертая, неглаженная. На лице стыдливая улыбка. А глаза пустые, мертвые.

Свой первый урок она провела как в тумане. Ученики это, конечно, сразу почувствовали, обнаглели и, полностью игнорируя ее присутствие, вели себя так, словно они на перемене, а не на уроке английского языка. Когда прозвенел звонок и ученики с радостными криками разбежались, она еще долго сидела в пустом классе, приходя в себя от стыда за проведенный урок. Ей было совершенно ясно, что еще один такой урок – и она уже никогда не совладает ни с одним классом. Сейчас ей было совершенно необходимо отбросить все мысли о Викторе и сосредоточиться на следующем уроке. О Викторе она будет думать вечером. Чтобы избежать вопросов, в учительскую она забежала перед самым звонком. Следующий урок она провела так, как потом проводила все свои уроки: с легкостью, даже, когда это позволяло, с юмором, при полном внимании и участии учеников. После этого урока ученики в ней уже души не чаяли, она стала одной из их любимых преподавательниц и получила ласковое прозвище Тонь-Тонь (от Антонины Антоновны). А в тот первый день, после уроков, Тоня дождалась, когда все учителя разошлись и в учительской осталась только старая преподавательница химии, у которой Тоня еще сама училась и которая всегда задерживалась в учительской, потому что была совершенно одинока и школа была ее единственной жизнью. Тоня подсела к ней и стала невинно расспрашивать про школьные дела и, как бы между прочим, спросила, что случилось с Виктором Марковичем, почему он так ужасно выглядит. Старая химичка, волнуясь и жалея несчастного мальчика (она считала себя такой старой, что почти всех учителей называла мальчиками или девочками), рассказала Тоне трагедию, произошедшую с ним, вернее, с его женой.

– Бедную девочку настолько сломила ее болезнь, что она в ее-то годы превратилась в полную развалину – не может сама ни встать, ни сесть, ни поесть. Ничего не соображает, сидит целый день в своем инвалидном кресле и смотрит в одну точку или спит. Скажи, деточка, почему такая несправедливость: почему такая молоденькая, которой рожать и рожать, превратилась в овощ, а я, никому не нужная, одинокая старуха, живу и даже работаю?

– Ну что вы, Елена Михайловна. Вы всей школе нужны. А она что, в больнице лежит?

– Да нет, конечно. Ты же знаешь, какой у нас Виктор Маркович. Вот во время перемен и бегает домой – благо живет прямо напротив – покормить ее, в уборную отвести. Но что совсем ужасно, деточка, он начал пить. В школу, конечно, всегда приходит трезвый, но у него такой вид… Говорят, он вечерами пьет. Ужас! За что ему такое?! – чуть ли не со слезами на глазах закончила старая учительница.

Тоня заснула только под утро. Мысли ее метались от Виктора к его жене, к себе самой, где они дольше всего и задерживались. «Училкой стала, столько лет ждала, с собой покончить собиралась, через какие муки проходила, сохраняя свою девственность для Виктора… И вот приехала наконец завоевывать… и на тебе! Нарочно не придумаешь… Обрюзгший пьяница с тяжело больной женой?! И это ее судьба?! И, главное, сама надумала… Нет! Такую судьбу я не заслужила». Ей бы очень хотелось разреветься, но ни реветь, ни даже просто поплакать она не умела. И вместо слез ее охватила безумная злоба. Все эти годы она берегла себя для Виктора, отказывала всем добивавшимся ее парням, а главное – постоянно боролась с собой, со своим собственным нестерпимым желанием, со своей чувственностью. И ради чего?! А за злобой к ней пришло стремление отомстить. Неважно, кому: Виктору, себе, всему миру… И эта злоба и жажда мести вдруг выплеснулись у нее в какое-то дикое, совершенно необузданное желание – физическое желание мужчины… мужика. Хватит – столько терпела. Но как удовлетворить это свое желание, она не знала – не бросаться же на первого встречного мужчину. И тут подвернулся Стас. Он заскочил к ней, когда родителей не было дома и, увидев его, она подумала: а почему бы и нет? Они, правда, всю жизнь дружат… Ну и что? Она его даже целоваться учила. Он красивый и наверняка опытный – вокруг него всегда крутились девчонки. И, как в тумане, пришло решение: будь что будет. Не ждать же очередной любви. Она пригласила Стаса подняться к ней в комнату, что не делала с тех пор, как они были детьми. От одной только мысли, что она сейчас собирается сделать, у нее участилось дыхание и ослабели ноги. В комнате она села на постель и похлопала ладошкой рядом с собой:

– Садись. Чего стоишь?

Стас отодвинул от письменного стола стул, собираясь сесть, но Тоня его остановила.

– Да нет же, Стаська. Садись сюда, – она опять похлопала ладонью по кровати. Стас удивленно посмотрел на нее и сел на кровать, но в отдалении от нее. Тоня придвинулась к нему вплотную и взяла его за руку.

– Стас… Знаешь… Скажи честно… Ты меня когда-нибудь хотел?… Как женщину? – тяжело дыша, с трудом выдавила она из себя.

– Ты что, Тонька?! – Стас побледнел от испуга и вырвал руку.

– Да чего ты так испугался, дурачок… Спокойно. – Она опять взяла его за руку. – Ты понимаешь, Стаська… Я не знаю, как это сказать… Но со мной что-то происходит… Прямо какое-то сумасшествие. Ты такой сейчас красивый, и я вдруг почувствовала, что я тебя хочу. Та к сильно хочу. Прямо сейчас… Вот смотри, – она расстегнула свою кофточку, обнажила грудь и с силой прижала к ней его руку. – Чувствуешь, как сердце бьется?

Потом она притянула его к себе, нашла его губы и откинулась на кровать, увлекая его за собой.

Когда все закончилось – быстро, почти сразу, как и началось, – Тоня отвернулась к стенке и не знала, плакать ей или смеяться. «Вот это и есть то, что так ждала? То, от чего сердце замирало при одной лишь мысли, ночной фантазии. Вот от этого?» Потом она повернулась к Стасу. Он лежал на животе, уткнувшись в подушку.

– Стас. Послушай. У тебя это раньше с кем-нибудь было? – спросила она, облокотившись на руку и глядя на него сверху.

– Нет, – буркнул он, повернувшись на спину.

– Как это нет? А все эти твои девчонки? Они ж за тобой табуном бегали.

– Ну и что? Это же они бегали.

– А ты? Ты мне всегда рассказывал, как сам все время в кого-то влюблялся.

– Да ни в кого я не влюблялся. Я тебя люблю, Тонька. Ты даже не представляешь, как люблю.

– Чего?! Стаська, ты рехнулся?! Когда это ты успел в меня влюбиться? Когда мы в казаков-разбойников играли? – расхохоталась Тоня.

– Да! И когда по деревьям лазили… Не смейся, Тонь. Я тебя всегда любил. Только вот понял это на выпускном вечере. Ты была такая красивая… А потом мы танцевали. Помнишь? Ты ко мне тогда прижалась, положила голову на плечо…

– Мне было очень хорошо и грустно, поэтому и прижалась, – перебила его Тоня.

– Какая разница – почему… Ты прижалась, и я вдруг почувствовал тебя… Как женщину… Почувствовал твое тело, твой запах… И все стало по-другому… Все вдруг поменялось… И я понял, что люблю тебя. Всегда любил и всегда буду любить. Только тебя… И теперь… – Стас повернулся к ней. – Тонька! Давай теперь поженимся.

– Теперь? Это потому что переспали?

– Ну да. Ты же сама сказала, что хочешь меня. Ты бы не стала, если бы не любила…

Тоня расхохоталась, но, глядя на его по-детски жалобное и такое красивое лицо, перестала смеяться и, погладив его по щеке, подумала: «А почему бы и нет?»

– Знаешь, Стасик. Давай, не будем торопиться. Мне надо привыкнуть. Посмотрим, как у нас пойдет дальше. Хорошо?

– Хорошо.

Но дальше у них никак не пошло. Потому что опять вмешалась судьба.

Буквально через неделю у их исторички был день рождения. Тонины родители уехали на два дня в Москву за покупками, и Тоня предложила отмечать день рождения у нее. Историчка и все остальные с радостью согласились. Был и Виктор. Он пришел гладко выбритый, в свежей рубашке, отглаженном костюме и сразу стал похож на того Виктора, который впервые вошел в их класс. Он промолчал весь вечер и лишь периодически бегал домой – посмотреть, как жена. В последний раз он пошел уложить ее спать. Когда он вернулся, Тоня осталась одна – все уже разошлись. Он извинился и сразу собрался уходить, но Тоня задержала его, предложив выпить еще вина, так сказать, по последней. Как у них все началось, она помнила смутно. Помнила только, что включила магнитофон и предложила потанцевать, потом помнила, как сама поцеловала его, как он сначала отшатнулся, а потом крепко прижал к себе и впился в нее губами, а потом они оказались в ее комнате, в постели. Зато она буквально по минуткам помнила, как он ее любил – сначала жадно, словно изголодавшись, и она не могла сдержать себя, свой надрывный стон, переходящий в исступленный крик, а потом он ласкал ее тело так неторопливо, так нежно, что ей казалось, что сейчас она умрет от никогда ранее не испытанного блаженства.

Утром она проснулась первая и долго лежала, глядя на его даже во сне грустное лицо и думала, что вот и пришло ее счастье. Проснувшись, он огляделся вокруг, потом посмотрел на Тоню и резко приподнялся в кровати, до горла натянув на себя одеяло.

– Антонина Антоновна… – начал он.

– Тоня, дурачок, – улыбнулась Тоня.

– Антонина Антоновна, – опять продолжил он: – Я не знаю, как это произошло. В любом случае прошу вас, простите меня. Я вчера выпил лишнего – со мной это бывает в последнее время. Я понимаю, это не оправдание. Но поверьте: мне очень жаль… и очень стыдно.