Текст книги "Ошибка каскадера"

Как-то раз после очередной репетиции Андрей, выйдя из театра и проходя через театральный дворик, услышал быстрый стук каблучков за своей спиной, а вслед за стуком – звонкий голос Любы Архиповой, исполняющей роль Илоны Алгрен – его возлюбленной по пьесе.

– Земцов, подожди!

Андрей повернулся и остановился. Люба, замедлив шаг, подошла к нему. Она была очень хороша собой: стройная, с длинными ногами, тонкой талией и очаровательным личиком, на котором удлиненные ярко-голубые глаза смотрели на него призывно и вызывающе, а сквозь слегка приоткрытые полные чувственные губы сверкали ровные жемчужины зубов.

– Ты почему от меня убегаешь? – погрозила ему пальчиком Люба.

– Извини, просто задумался.

– Послушай, Земцов, если ты не торопишься, зайдем ко мне? Я тут недалеко живу. Угощу кофе с дивным пирогом, который испекла моя мама. Мы с тобой все-таки возлюбленных играем – надо наконец интимно поговорить, узнать друг друга поближе.

– С удовольствием. И кофе, и мамин пирог – все звучит очень заманчиво.

– А я? – кокетливо спросила Люба.

– Не задавай ненужных вопросов, – наклонившись к ней, прошептал ей на ухо Андрей.

Люба удовлетворенно кивнула и, взяв его под руку, плотно прижимаясь к нему бедром, повела под арку на улицу. Затем они вышли на Невский проспект и повернули в сторону площади Восстания. Андрей любил гулять по Невскому. Кроме архитектурных достоинств проспекта, его привлекали толпы народа, праздно по нему гуляющие, среди которых было множество туристов, в том числе и иностранных. И своей неторопливостью, и беспечными лицами, и яркой одеждой народ на Невском резко отличался от людской массы на всех остальных улицах города и в общественном транспорте. Люди там, почти как один, были с довольно хмурыми лицами и, также как на подбор, были одеты мрачно и однообразно, исключая, может быть, молодежь. Не доходя до площади, они повернули на Марата и, перейдя Стремянную, вошли в парадную пятиэтажного дома, темную и резко пахнущую мочой, впрочем, как и многие другие парадные Северной столицы.

– Извини, у меня срач, – сказала Люба, пропуская его в квартиру. – Я же не ждала такого гостя.

– Не извиняйся, нормально, – ответил Андрей.

– Вот и чудненько! Устраивайся, а я пойду переоденусь.

Андрей кивнул и сел в кресло. Что последует дальше, ему было ясно еще во дворе театра. Такие неожиданные приключения случались с ним довольно часто. Иногда по его инициативе, но для этого женщина должна была ему очень понравиться; гораздо чаще он просто не мог отказать женщине, узнавшей в нем Андрея Земцова – известного киноактера. Но, как бы там ни было, все отношения длились один, максимум пару дней, а затем с обоюдного согласия безболезненно заканчивались. В любом случае, все его похождения для Андрея ровно ничего не значили – он продолжал любить Тамару и знал, что это навсегда и ему никогда и никто больше не будет нужен. Изменяла ли Тамара ему, он не знал, но очень наделся, что нет. В любом случае, как ему ни была бы неприятна ее измена, он твердо знал, что она для нее тоже ничего бы не значила. Для Андрея было важно лишь одно: она его так же сильно любит, как и он ее. И навсегда. Минут через пять в комнату вошла Люба. На ней был надет шелковый халат, под которым угадывалась обнаженная высокая грудь. Она молча подошла к сидевшему на диване Андрею, своими ногами раздвинула его ноги и встала между ними. Андрей одним движением распустил узел ее халата и, обхватив руками ее обнаженную спину, прижался губами к податливой груди… Потом они пили чай с маминым пирогом, который действительно оказался очень вкусным.

– Все было здорово, – прощаясь в коридоре, сказал Андрей. – Но повторять мы не будем.

– Конечно нет. Только деловые отношения, – целуя его на прощание, ответила Люба и, словно как факт, добавила: – Ты свою жену любишь.

– Да, – ответил Андрей, выходя на лестничную площадку.

Со следующей репетиции их отношения навсегда вернулись к прежним – партнеры по сцене.

* * *

Осенью 2000 года состоялась премьера. Был аншлаг, всегда сопровождающий премьеры. Андрей сделал контрамарки Тамаре, Авику и своей бывшей соседке Кире Викторовне Баратаевой; Авик по просьбе Тамары сделал через отца контрамарки директору ее школы с женой, как она объяснила Авику, «чтобы сгладить хамство Андрея». Приехал из Москвы и Жженов.

Андрей волновался нисколько не больше, чем перед премьерой своих фильмов. Только за несколько секунд перед своим первым выходом на сцену он почувствовал, что у него пересохло во рту и быстрее застучало сердце. Но стоило ему выйти на сцену, как сразу все прекратилось. Пьеса была в четырех действиях, и каждый раз, когда открывался занавес, в зале наступала мертвая тишина. Когда занавес закрылся в последний раз, зал разразился громкими аплодисментами. Выходя на поклоны, Андрей пытался разыскать в темном зале Тамару и Авика, но не смог.

На следующий день все петербургские газеты вышли с рецензиями на спектакль. Все они были одобрительными, кроме одной, в которой автор сравнивал новый спектакль, и особенно игру Андрея, со спектаклем 1965 года, где главную роль играл Жженов. Рецензия была, конечно, не в пользу самого спектакля, и особенно отрицательно в ней писалось об игре Земцова. Эпштейн успокоил Андрея, что одних восторженных рецензий никогда не бывает, он это должен знать по своим фильмам, но, кроме этого, здесь еще личная неприязнь к нему, Эпштейну: «Этот засранец – махровый антисемит». Но главными были для него слова совсем одряхлевшего Жженова: «Молодец, мальчуган! Ты превзошел все мои ожидания».

Игра на театральной сцене доставляла Андрею несравненно большее удовольствие, чем игра на съемочной площадке. Снимаясь в кино, плоды своего труда он видел лишь после выхода фильма на экраны, о чем ему и говорил Эпштейн. В театре же, когда он выходил на сцену, зритель в зале затаив дыхание следил за ним, реагируя на каждую его реплику, на каждый его жест, на каждое его перемещение по сцене. Спустя недолгое время он стал сам глубоко чувствовать переживание зрителя в зале от происходящего на сцене: печаль, радость, горе, счастье… Он передавал им свои эмоции и сам заряжался эмоциями, исходящими от них. Об этом ему тоже говорил Эпштейн. Андрей полюбил театр, и, если бы ему пришлось выбирать между актерской работой в театре и в кино, он однозначно выбрал бы театр. Но сейчас, думая о работе в кино, он все больше и больше видел себя не перед камерой, выполняющим указания режиссера, а за камерой, в режиссерском кресле с его именем, и уже он сам дает указания всем находящимся на съемочной площадке. Придя к окончательному решению связать свою судьбу с кино, он сообщил Эпштейу, что после окончания сезона он уйдет из театра и осенью будет поступать на режиссерские курсы.

Буквально за несколько недель до закрытия сезона, в мае 2001 года, умерла Елизавета Леонидовна Кузнецова, теща Андрея. Ушла она во сне, так же тихо, незаметно и никого не обременяя, как и жила. Похоронили ее рядом с мужем. Тамара на похоронах матери навзрыд рыдала в отличие от похорон отца, на которых она была совершенно спокойна и многим даже показалась равнодушной. Андрей же ее поведение принял как должное: он знал, что, несмотря на всю любовь отца к ней, сама она была к нему довольно прохладна. Почему она так к нему относилась, Андрей не понимал, как и, впрочем, многое в ней. На следующий месяц ушла и Кира Викторовна Баратаева. В отличие от похорон тещи, на которых было довольно много народа, у Киры Викторовны было всего несколько человек, включая Андрея. Тамара на похороны не пошла, хотя знала, что он относился к Баратаевой как к матери.

Режиссерские курсы стоили денег, и немалых: больше ста тысяч рублей. Деньги у него были, но Андрей держал их на черный день. Думая, что у Тамары должны были остаться деньги после смерти матери, он попросил у нее. Тамара с сожалением ответила, что после мамы почти ничего не осталось. Это была неправда: деньги остались приличные, но расставаться с ними ей не хотелось – Авик зарабатывал гроши, а у своего отца он больше брать не хотел. Им же с Тамарой всегда требовались деньги, когда они оставались на несколько дней вдвоем: рестораны, кино, гостиница, в конце концов, причем совсем не дешевая, как они уже давно привыкли. Авику всегда было неловко, когда Тамара расплачивалась за ресторан или за гостиницу, но она это делала всегда с такой легкостью и непринужденностью, что стыд его сразу же испарялся. Иногда была возможность остаться у кого-нибудь из друзей, когда те уезжали по делам, но друзья об их отношениях знать были не должны. Так спокойнее, уже давно решила Тамара, и поэтому никогда их квартирами они не пользовались, хотя Тамаре всегда оставляли ключи, чтобы полить цветы. Цветы она поливала, но одна, без Авика. Береженого Б-г бережет, считала она. Когда Тамара сказала Авику, что Андрей уезжает в середине лета в Москву, где будет два года учиться на режиссерских курсах, Авик заорал словно футболист, только что забивший гол; затем, подхватив Тамару, попытался с тем же криком покружиться с ней по комнате, но, сделав один кружок, быстро устал и, опустив Тамару на диван, сам сел рядом. «Какой же он слабенький, совсем ребенок. Андрей бы крутил меня и крутил», – подумала Тамара.

– Представляешь, – не мог успокоиться Авик, – а отец через неделю уезжает с театром на гастроли аж на целых два месяца! И ты сразу переезжаешь ко мне, а потом, когда уедет Андрюшка, я – к тебе! Даже не верится! Представляешь! Обалдеть! Как муж и жена…

– У тебя крыша поехала, милый, – засмеялась Тамара.

– От этого поедет.

– Ну а теперь спустись на землю. Как я сейчас могу переехать к тебе на два месяца? Что я Андрюше скажу?

– Ерунда! Что-нибудь найдешь. Ты всегда находишь, – продолжая радостно улыбаться, махнул он рукой. Но неожиданно улыбка сошла у него с лица, большие глаза еще больше расширились, губы же, наоборот, сжались в узкую полоску, и он, неожиданно побледнев, замолчал.

– Что случилось, Авик? – испугалась Тамара.

– Я сейчас подумал… Ты ведь меня любишь? Да? – наконец заговорил Авик.

– Фу, дурак, напугал! Конечно, люблю.

– Тогда роди мне ребенка. Но чтобы он точно был мой. Когда Андрей уедет в Москву… Чтобы я был уверен на сто процентов – он от меня. Сейчас для нас с тобой самое удобное время… Завести ребенка. Моего ребенка. Понятно?! – чуть ли не с угрозой сказал Авик.

– Как не понять, – с издевкой ответила Тамара. – Только как я этого ребенка объясню Андрею – не совсем.

– Очень просто. Когда почувствуешь, что забеременела, сразу поедешь навестить его в Москве. А потом, через положенное время, скажешь, что у вас будет ребенок. Не будет же он отсчитывать, сколько там недель.

– Нет, Андрюша не будет. А вот ты бы стал.

– Да! Стал бы! – сорвался Авик. – Я вот такой сейчас! Из-за тебя такой, между прочим. Потому что люблю тебя по-сумасшедшему. А Андрей, конечно, спокоен. Чего ему с ума сходить? Ты ему принадлежишь. Полностью. А мне – когда у тебя есть на меня время. А главное – у него есть с тобой ребенок. А у меня… У меня, кроме любви с тобой, ничего нет.

– Ты считаешь – это мало?

– Мало! Ты меня любишь не меньше, чем Андрюшку, а может, и больше! Тогда почему у тебя с ним есть ребенок, а со мной нет?

– А почему ты так твердо решил, что Наташенька не твой ребенок?

– Ты же прекрасно знаешь, что она его ребенок.

– Нет, не знаю.

– Перестань, она вся в него. Короче, дай мне слово, что, пока мы с тобой здесь вдвоем, ты не будешь предохраняться?

– Даю, если тебе так легче, – пообещала Тамара и улыбнулась.

– А с ним будешь, – твердо заявил Авик.

– Ты уже диктуешь, как мне спать с моим мужем?

– Потому что я тебя люблю и обожаю! И нашего будущего ребенка тоже обожаю! – восторженно вскричал Авик и опять попытался покружить Тамару по комнате. И опять это у него получилось смешно.

«Ребенок, настоящий ребенок, – улыбаясь про себя, думала Тамара. – Все же хорошо, что у меня есть Андрей, на которого в нужную минуту всегда можно опереться. Он сильный, умный, пользуется славой и все для меня сделает. Авик тоже пытается для меня все сделать, но только у него ничего не получается. Он даже работу юриста не смог нормальную найти. Работает в какой-то занюханной юридической конторке. С его-то связями. Нет, в трудную минуту он не помощник. Но я люблю его. И мне с ним хорошо и радостно, как на постоянном карнавале. А с Андреем мне хорошо и надежно, как за каменной стеной. Какая я все же счастливая».

За два года учебы в Москве Тамара приезжала к Андрею каждые две недели. Авик бесился, но Тамара находила разные причины, чтобы его успокоить. С беременностью пока ничего не получалось – ни от Авика, ни от Андрея. Авик постоянно доставал ее своими вопросами; настаивал на визите к врачу; даже однажды намекнул насчет какой-то ворожеи, которая якобы помогла одной папиной знакомой. Тамара в ответ расхохоталась и сказала, что только через ее труп. И вдруг, когда Андрей заканчивал свой первый год занятий, она неожиданно забеременела. Правда, от кого – она опять не знала.

5. Первый фильм

В возрасте тридцати двух лет Андрей, окончив режиссерские курсы, получил диплом режиссера и буквально через месяц стал отцом еще одной дочери. Дочь назвали Лизой – в честь Тамариной мамы. Лизонька, как и в свое время их первенец Наташа, из сморщенного комочка стала превращаться в очаровательную малютку. Правда, Наташа, подрастая, из того очаровательного существа к шести годам превратилась в довольно неуклюжую, с невзрачным лицом девочку, более похожую на Андрея, чем на Тамару. Андрей успокаивал жену: «Перерастет. Все перерастают». Но Тамаре это было безразлично – она полностью отдала себя Лизоньке, которая взяла все от нее, хотя Авика она сумела убедить в обратном: Лизонька – копия он, только волосы светлые – в нее. Андрей же прикипел к своей старшей дочери, а Наташа в свою очередь всем сердцем привязалась к отцу. Все свое свободное время он проводил с ней: ходил на детские утренники в театр; водил ее в цирк, который они оба обожали; как минимум раз в неделю они вдвоем ходили в кино; сводил он ее и на «Ленфильм» и показал, как делаются фильмы; даже одежду для нее они покупали вдвоем. Для Тамары сначала это было облегчением, но вскоре она стала себя обвинять в материнском равнодушии, в предпочтении одного ребенка другому и потихоньку стала пытаться отвоевать Наташу. Но, как бы Тамара ни старалась, девочка все равно предпочитала отца. Тамара переживала, Андрей же был настолько занят работой и Наташей, что переживания жены проходили мимо него.

После окончания курсов Андрей поработал вторым режиссером, снял несколько реклам; чтобы побольше подзаработать, снялся в нескольких фильмах, правда, в ролях второго плана. Предлагали ему и главные роли, и хотя деньги были неплохие, но сценарии ужасные, и он отказывался. Наконец он решил ставить фильм по своему сценарию, о котором думал уже давно, еще когда в первый раз пришел в театр к Эпштейну. Толчком к сценарию послужила маленькая сценка, увиденная им много лет назад на улице эстонского города Пярну. Попал он в него, еще работая дольщиком на «Ленфильме». Какой они тогда снимали фильм, он не помнил, но вот то, что он увидел, почему-то запало в голову. В тот день шел проливной дождь, и съемки, проходящие на натуре, пришлось отменить. Он сидел в номере и смотрел на маленькую городскую площадь, куда выходило окно. Из продуктового магазина выскочил молодой парень и, натянув на голову черную куртку, перепрыгивая через лужи, побежал по площади. Добежав до следующего магазина, кажется, это был обувной, парень заскочил в него и меньше чем через минуту выскочил обратно. То же повторилось и со следующим, цветочным магазином, заскочив в него, парень тут же выбежал назад, под дождь. Дальше, как бы его ни разбирало любопытство, Андрей уже не следил – его позвали пить пиво.

Много лет спустя он вдруг вспомнил этот случай с бегающим под дождем парнем и представил себе этот эпизод как начальный эпизод фильма. О чем будет фильм, кто будут его герои, он тогда еще понятия не имел, но в его голове четко выстроился начальный кадр будущего фильма. В течение нескольких месяцев он обдумывал будущий сценарий, подбирал материал, затем приступил к написанию конспекта сюжета.

* * *

Первое, к чему Андрей пришел, было решение, что кадром пробега по площади, каким бы эффектным он ни был, начинать картину нельзя. Кадр этот хоть и несет на себе основную нагрузку, но он немой и ничего в сюжете фильма не объясняет. Значит, дальнейшими кадрами его придется как-то разъяснять, а это затормозит действие. Поэтому Андрей решил начать картину кадром, с которого вся история в его воображении и начиналась.

Вечер. Узкая зеленая улочка на окраине маленького прибалтийского городка. В глубине улицы среди густых деревьев угадывается маленький домик: видны только входная дверь, над которой горит тусклая лампочка, и ярко освещенное открытое окно. Из окна, заполняя все пространство перед домом, льются звуки фортепиано. Перед домом, облокотившись на изгородь, слушая музыку, застыла очень высокая и очень тоненькая фигура женщины в льняном белом платье, с разбросанными по нему иссиня-черными волосами. В кадре появляется идущий по темной улице, тоже высокий молодой мужчина в джинсах, джинсовой же рубашке с закатанными рукавами. На плече у него висит фотокамера с огромным объективом. Он подходит к дому, из окна которого доносится музыка, останавливается около женщины в белом платье, облокачивается рядом с ней на изгородь и шепотом спрашивает:

– Здесь не занято?

Женщина, не взглянув на него, качает головой. Какое-то время они стоят молча, затем мужчина наклоняет к ней голову и опять шепотом спрашивает:

– Простите, это Шопен?

– Да. Ноктюрн номер двадцать, – тоже шепотом, с небольшим кавказским акцентом отвечает женщина.

Когда музыка заканчивается, женщина прощается и уходит. Мужчина ее догоняет и предлагает проводить:

– Знаете, уже поздно, а по радио передавали, что в городе маньяк, который охотится за очень красивыми женщинами.

– Вы считаете меня очень красивой? – улыбается женщина.

– Красивее не встречал. Так что позвольте хоть раз в жизни побыть настоящим мужчиной.

– Позволяю.

– Премного благодарен, – мужчина кивает головой. – На случай если меня через несколько минут прихлопнут, сообщите моему батюшке, как погиб его беспутный сын Владимир. Ну а если, несмотря на мои героические усилия, вас все же похитят, что мне передать вашей несчастной матушке?

– Передайте моему несчастному мужу, что Володя не смог уберечь Этери.

– Надо же так опростоволоситься! – вскрикивает Володя. – Такие женщины разве бывают незамужними!

Володя живет в Санкт-Петербурге и приехал в этот городок в командировку. Этери тоже живет в Питере, куда еще в детстве с родителями переехала из Грузии. Она может быть на три-четыре года старше Володи.

Вскоре они подходят к воротам известного в городе, очень элитарного дома отдыха.

– Ну конечно же. Самая красивая женщина в городе должна остановиться в самом шикарном доме отдыха в Прибалтике.

– До свидания, – не отвечая, Этери протягивает руку.

– А могу я вас завтра навестить? Обсудим творчество Шопена, а я заодно позавтракаю на дармовщинку – поиздержался, знаете ли.

– У нас посторонних не кормят, – смеется Этери.

– Еще как покормят. Сами умолять будут.

Этери, продолжая смеяться, скрывается в проходной. Володя смотрит, как она выходит из проходной, идет к красивому саду и поднимается по ступенькам в желтое здание с белыми колоннами. Володя заходит в проходную и спрашивает, когда в доме завтрак.

На следующий день к восьми утра Володя подходит к проходной дома отдыха. Показав на проходной пропуск «Пресса», он беспроблемно проходит через проходную. Поднимается на второй этаж, заходит в зал столовой. Столы на двоих и на четверых покрыты накрахмаленными белыми скатертями, фарфоровая посуда, вазы с фруктами. Оглядев зал, Володя видит Этери, сидящую за столом с миниатюрной блондинкой с кукольным лицом и пышной грудью. Володя направляется прямо к их столу, по дороге с улыбкой кивая сидящим за столами и говоря им: «Приветствую», те недоуменно кивают ему в ответ. Когда Володя подходит к столу, Этери не может сдержать радостной улыбки.

– Познакомьтесь, Володя. Надежда Борисовна, – представляет она Володе соседку за столом.

– Этери, милочка, ну зачем так официально. Просто Надя. А для вас, Володя, – Наденька, – изобразила она кокетливую гримаску и протянула Володе руку для поцелуя.

– Очень приятно, Наденька, – целуя руку, ответил Володя и тут же обратился к Этери: – Я подожду вас на улице, если не возражаете.

– Хорошо. Через пару минут.

– А вы посидите с нами, Володя. Я попрошу вам чай с бутербродами принести.

– Благодарю вас, но, к сожалению, я ем только кошерное, – развел руками Володя.

– Вы разве еврей? – удивилась Надя. – Совершенно не похожи.

– Нет, я не еврей. Я из солидарности. Было невероятно приятно с вами познакомиться, Наденька. Я жду вас, Этери. – Володя развернулся и пошел на выход.

– Послушай, зачем он тебе? А если муж узнает? Насколько я о нем наслышалась, он у тебя очень ревнив, – смотря вслед Володе, сказала Надя.

– Только если ты мужу напишешь. Да и узнавать-то не о чем. Я вчера с ним познакомилась: какой-то любитель довольно неплохо играл у себя в домике на пианино Шопена; я стояла на улице, слушала, подошел этот Володя, разговорились. Напросился сегодня встретиться. Я согласилась – милый мальчик, почему не поболтать. В нашем доме отдыха скучища неимоверная – одни высокомерные зануды, кроме тебя, конечно.

– Спасибо за комплимент, миленькая. Но, если ты просто поболтать, тогда я у тебя потом его заберу. Договорились?

– Забирай.

Но забрать у Нади не получилось. Володя с Этери стали встречаться ежедневно: ходят на пляж, бродят по городу, заходят в магазины, слушают орган в лютеранской церкви. Во время встреч они рассказывают друг другу о своей жизни.

Володина жизнь довольно несложная, без потрясений и переживаний. С детства увлекся фотографией и теперь занимается фотографией уже профессионально; его работы покупают разные журналы, в том числе и заграничные; он выставляется на разных выставках, в том числе и за границей. Жизнь Этери сложилась намного сложнее, но, так же как и у Володи, ее счастье – это ее работа. Родилась она в Грузии, в малюсеньком городке. Когда ей исполнилось десять лет, ее семья переехала в Ленинград. Музыкой начала заниматься еще в Грузии. Окончила петербургскую консерваторию по классу фортепьяно. Почти сразу начала концертировать с сольными концертами. Гастролировала по всему миру. Это было ее жизнью, и ничего другого ей было не надо, даже детей. Но неожиданно произошла беда: когда она переходила улицу Восстания, где у нее была своя большая квартира, ее сбила машина. Скорость у машины была небольшая – она подъезжала к пешеходному переходу. Водитель машины тут же вызвал скорую, вместе с ней поехал в больницу, предлагал кучу денег. Потом оказалось, что он владелец нескольких компаний, занимающихся строительством торговых центров и жилых домов, в том числе и элитных. Травма оказалась незначительной, но с сольными концертами было покончено. Водитель сбившей ее машины предлагал послать Этери на консультацию за границу: Германию, США, Израиль, куда она пожелает. Она, естественно, отказалась. И дело было не только в ее гордости, но и в том, что все произошло по ее вине: она, торопясь домой, перебегала дорогу, не дойдя всего несколько метров до зебры. Кирилл, водитель машины, стал за ней ухаживать и делал это очень красиво: походы в театры, оперу, концерты; каждый день домой из цветочного магазина доставлялся букет ее любимых белых калл; на праздники он дарил ей драгоценности, с виду скромные, но элегантные и очень дорогие. У Кирилла были большие связи в городе, и он предложил ей помочь с сольными концертами. Естественно, она от этой помощи отказалась. Наконец, она устроилась аккомпаниатором в филармонию. Даже это было тяжело для ее руки, но она терпела. Когда Кирилл сделал ей предложение, она сразу согласилась. Причиной такого быстрого согласия была не благодарность ему за все, что он для нее делает, просто это были ее первые серьезные отношения с мужчиной. Раньше на это у нее совсем не было времени.

Городок, где Этери и Володя остановились, был совсем маленький, а сами они были очень заметной парой, и довольно скоро местные жители стали их узнавать, приветливо с ними здороваться и даже приглашать к себе в гости. Когда они гуляют по городу, у Володи на шее всегда висит фотоаппарат с огромным объективом и он постоянно снимает город, людей на улицах, в магазинах, на пляже. Но больше всего он снимает Этери. Как-то они допоздна засиживаются в гостях у владельцев маленького магазина сыров, находящегося на противоположной стороне города. Когда они собираются уходить, начинается сильный дождь. Хозяева предлагают им у них переночевать. Володя вопросительно смотрит на Этери, та согласно кивает головой. Хозяева, как само собой разумеющееся, выделяют им отдельную комнату. И они, как само собой разумеющееся, с радостью соглашаются. Они остаются в комнате одни. Володя обнимает Этери, гладит ее шелковые волосы, длинную шею, затем следует их первый поцелуй.

На следующее утро Володя выписывается из гостиницы; арендует маленький домик на самой окраине городка. Когда он приводит туда Этери, она видит, что все стены в домике увешаны ее фотографиями. В свой дом отдыха она уже не возвращается. Этери понимает, что то, что она делает, – это безумие, которое никуда ее не приведет и которое, скорее всего, очень плохо кончится, но она ничего не может с собой поделать и несется по течению. Она словно вернулась в свою молодость: влюбилась, как влюбляются своей первой любовью. С Володей происходит то же самое: его маленький мир, в котором он раньше существовал, вдруг разлетается на куски и заполняется Этери и другого мира для него уже не существует.

Жизнь их протекает счастливо и безмятежно, но наступает время возвращаться в Питер – заканчивается срок пребывания Этери в доме отдыха. Володя же давно сделал все необходимые для него снимки и может уезжать в любую минуту. Перед отъездом они оба принимают твердое решение больше никогда не расставаться. За день до их отъезда Этери идет на почту отправить Кириллу письмо, в котором пишет, что больше к нему никогда не вернется; благодарит за все и просит ее простить. Володя остается дома укладывать свой бесценный фотоаппарат. На подходе к площади, где находится почта, перед Этери резко останавливается такси. Из него выходит Кирилл, молча берет ее за руку и сажает в машину. Машина трогается. На площади машина останавливается около почты. Этери выходит из нее, заходит на почту, через минуту выходит, садится в ожидавшее ее такси, и машина сразу срывается с места. Когда машина еще проезжает по площади, начинается ливень.

Высоким планом, с вертолета, снимается площадь. Внизу видны черепичные заостренные крыши домов, небольшая ратуша, лютеранская церковь с длинным шпилем. Идет проливной ливень, и площадь кажется пустынной. Вертолет с кинокамерой медленно снижается, и сквозь крупные косые струи ливня с одной стороны видна машина, удаляющаяся от площади, с другой проглядывается фигурка, бегущая по направлению к площади. По мере снижения вертолета машина уходит из кадра, фигура же, наоборот, увеличивается и становится видно, что это Володя. В левом углу площади, между двумя близко стоящими деревьями, прикреплены деревянные качели, на которых очень высоко взлетает молоденькая девушка. Ее широкое ярко-красное платье насквозь промокло, и, вместо того чтобы развеваться при взлете качелей, напоминая яркий костер, платье прильнуло к ее телу и походит на тоненький язычок пламени. Голова у девушки закинута, и, взлетая вверх, она что-то восторженно кричит в сторону неба, когда же качели возвращаются к земле, она весело машет одной рукой бегущему Володе и затем снова взлетает вверх. Ближе к центру маленький мальчик, размахивая ручками, хохоча, убегает от своей мамы. В противоположной стороне площади под дождем на улице стоит лошадь. Тяжелые капли дождя, поднимая пузыри, барабанят по ее спине. Телега, в которую лошадь запряжена, нагружена стогом соломы и скрыта под аркой дома. Володя подбегает к какому-то магазину, взлетает по ступенькам лестницы и скрывается за его дверью. Почти сразу же он выбегает назад, перепрыгивая ступеньки, спускается под ливень и продолжает свой бег. И так повторяется до следующего магазина, затем до следующего. Последним оказывается почта. Он забегает туда, но в отличие от других мест на короткое время он там задерживается. В это время камера медленно переходит на средний план. Когда Володя выходит из почты, видно, что в руке он держит листок бумаги. Потом, несмотря на ливень, Володя садится на ступеньки почты, продолжая смотреть на листок. На экране его лицо уже крупным планом. За кадром Этери читает текст написанного письма, которое в руках у Володи:

«Мой дорогой. Помнишь Надю из дома отдыха? Мы ее послали к черту, и она написала о нас с тобой Кириллу. Позавидовала моему счастью. Кирилл приехал и поставил мне условие: или я возвращаюсь домой, или место на сцене за роялем, даже в роли аккомпаниатора, будет для меня навсегда закрыто. Ты знаешь, как я люблю тебя. Но без музыки я не могу жить. Прости меня. Прощай. Твоя Этери».

Володя еще долго продолжает сидеть на ступеньках и перечитывать письмо.

В этот же день после отъезда Этери Володя возвращается в Питер, где живет в двухкомнатной квартире с младшей сестрой – их родители много лет назад лет погибли в автокатастрофе. Вернувшись в Питер, он сразу идет в филармонию и покупает билеты на концерты, на которых Этери аккомпанирует. Несколько билетов были в первом ряду партера и в самом центре, остальные не дальше третьего ряда и тоже ближе к центру. Он был уверен, что во время концерта Этери видит его, но она не показывает это, а после окончания и поклонов вместе с солистом сразу уходит за кулисы. После первого концерта Володя в ожидании Этери стоит на улице у дверей филармонии. Когда она наконец появляется из-за распахнутых дверей, Володя делает шаг по направлению к ней, но тут же и останавливается. Вслед за Этери появляется мужчина средних лет, великолепно одетый, с седыми, прекрасно уложенными волосами и гладко выбритым лицом. Мужчина, бросив на Володю надменный взгляд, берет Этери под руку и ведет в сторону ожидающего их черного «мерседеса». Этот же мужчина сидел в зале через несколько мест от Володи. Так повторяется на каждом концерте.