Текст книги "Абонент снова в сети"

Моё поле зрение увеличились ещё на несколько метров, и теперь в жёлтой дымке мне открылись очертания тёмного прямоугольника, постепенно становившегося всё явственнее и явственнее. Туман отступал назад. Боролся, но отступал. И очень скоро неясные прямоугольные очертания обрели конкретную форму – форму вырытой в земле могилы, с отсутствующим металлическим забором и могильным памятником с портретом усопшего. С виду представлялась обыкновенной ямой в сухой земле, однако на подсознательном уровне я знал предназначавшуюся этой самой прямоугольной яме цель. Я знал о таившемся внутри рассыпчатых стен и двинулся вперёд. Ноги шли сами, не повинуясь мозговому приказу. Им было известно направление, подсказанное царившей в этом выгоревшем мире силой. Сила и управляла ими. Хотя в последние секунды мне показалось, будто я всё же стоял на месте и наблюдал, как могила сама движется ко мне на невидимых катках.

Очутившись у самого её края – рассыпчатого обрыва – я взглянул вниз и увидел собственное искаженное отражение на лакировочной поверхности тёмного дуба. В следующем мгновении я понял, что смотрю на отполированную крышку гроба. И лишь вспышка осознания потухла, она необычайно медленно, словно в замедленном кадре, подалась вверх. Пара секунд и крохотный зазор превратился в широкую щель, где во мраке я заметил белоснежную бархатную обивку и тонущую в ней розовую кисть руки. При взгляде на аккуратно подстриженные ногти и тонкие пальцы с чуть увеличенными костяшками – признаком приближающегося артрита, я узнал того, кого жестокая судьба положила в деревянный ящик.

В гробу лежал Роман, и, подтверждая это, крышка окончательно распахнулась, уничтожив любое сомнение. Да, на мягкой обивке, в окружении красных букетиков гвоздик, перетянутых чёрными ленточками, покоилось тело моего друга. Но боже милостивый, если лик твой всё ещё не покинул этот мир! Роман не выглядел мёртвым человеком. Его кожу наполнял розоватый цвет, глаза оставались на привычном месте, не запав и не провалившись внутрь черепа, нос по-прежнему нависал над свёкольными губами. Не высохшими и не потрескавшимися. Лишь грудная клетка за серым пиджаком прибывала в состоянии полного покоя.

Я наклонился ещё немного, всматриваясь в знакомые, почти родственные очертания лица, и Роман открыл глаза… и улыбнулся мне.

– Здесь так холодно, в темноте. Холодно и одиноко, – тихо, словно спросонья, проговорил он.

Я отпрянул назад, наблюдая, как Роман из лежачего положения перешёл в сидячее, не спуская с меня глубоких и проницательный глаз. Они ликовали, радовались долгожданной возможности вырваться из объятия холодного мрака и хотя бы на мгновение ощутить свет. Пусть и столь гадкий. Но вместе с детской радостью я уловил и нечто похожее на грусть. Расстройство и даже опаску.

– Я не хочу возвращаться обратно, – не переставая улыбаться, произнёс он. – Меня тянет к свету. Жизнь ещё не поблекла окончательно. Я могу притронуться к ней и ощутить тепло, потерянное внизу. В темноте… – вдруг его лицо до неузнаваемости перекосил отразившийся ужас. Улыбку в момент сменила чёрная дыра раскрывшегося рта, из которого, если б только хватило сил, обязательно до моих ушей донёсся жалостливый стон.

Я обернулся и увидел медленно, как призрак шедшую Викторию. Нет. Это была не она. Не совсем она. В черном пиджаке, юбке и шляпе с воткнутой розой стоял сам дьявол. Его глаза блестели медным отблеском, рот разрывался в широченной ухмылке, в которой острый частокол зубов зиял во все стороны. Взглянул опять на Романа и увидел, как его кожа побледнела и обвисла. Седина отлила волосы стальным окрасом, глаза утонули в окружающей черноте и две дыры зияли на их местах. Нос провалился.

До меня дошло, что теперь вместо Романа я вижу разлагающийся труп, и чем ближе подходил дьявол, тем сильнее проходил этот процесс. Стоило расстоянию между краем могилы и высокими Викторинами каблуками, как позеленевшая кожа мерзкими пластами отошла от костей и повалилась на бархат обивки, волосы рассыпались по подушке. Остатки костей серой грудой устелили дно, и гробовая крышка со страшным грохотом закрылась.

Дьявол взорвался в безумном хохоте, и…

***

…я, вскрикнув, проснулся.

Проснулся? Скорее вырвался из цепкой хватки сна, как жертва, умудрившаяся ускользнуть от преследующего маньяка, чьи пальцы уже ухватились за воротник рубашки. Издав какой-то непонятный звук, напоминающий сдавленный стон и хрюканье, я открыл глаза.

– Кошмар, – сказал я, словно пытаясь убедить в этом самого себя.

Я скинул с себя одеяло, свесил ноги с кровати, ощутив ступнями щекотку ворсистого ковра, и уставился на квадрат окна, бледно светящийся на фоне чёрной стены. В комнате было достаточно светло, потому необходимость во включении настольной лампы в квадратном абажуре, купленной по объявлению в «Авито», отпала, хоть небывалый соблазн крепился во мне пару секунд. Я лишь слегка удивился продолжительности своего сна: я лёг примерно в полдень, а проснулся ближе к полночи, так как августовское светило теряется на небосводе к девяти часам вечера. Хотя возможно не стоит удивляться долгому сну, ибо мои силы подошли к исходу ещё утром.

– Мне всего лишь на всего приснился кошмар, – повторил я, позабыв большую часть его событий. Помнился только жуткий хохот, Роман и… Виктория.

Вкус знакомой горечи вновь наполнил рот, даже несмотря на то, что по прибытии домой я не притронулся к пище. Тяжелые удар сердца обрушились на грудную клетку. Окно, приковавшее к себе мой взгляд, сдвинулось и вместе со всей комнатой поплыло в сторону. Чтобы не рухнуть с края кровати, я лёг на спину, закрыв глаза и постаравшись ни о чём не думать. Пропитавшаяся потом простыня неприятным холодком ощущалось на теле. Моя левая рука обессилено пала на ту часть спального ложа, принадлежащую Лили. Её не оказалось.

Через несколько секунд я снова открыл глаза. Голова всё шла кругом, и движущийся потолок отличное тому подтверждение. Я мог понять причину происходящего, но не мог принять её за истину. Роман, пытающийся утвердить во мне веру в вину жены, что попросту не могло не отразиться на мне. Какая-то отрешенная часть разума поверила Роману с первых слов, когда вся оставшаяся за исключением здравой усомнилась. Рассказ патологоанатома решил эту проблему так же легко, как Иван Заикин разрывал металлические цепи на потеху публики. А этот сон… ему удалось покорить непоколебимый разум последнего, ни перед чем непреклонного остатка сознания. И теперь он говорил мне. Нет приказывал: «Виктория должна заплатить за совершённое злодеяние. Виктория должна понести ответственность, груз которой до сей поры не ложиться на её плечи… Виктория должна умереть».

С лёгкостью вприпрыжку мчавшегося по скотному двору телёнка, я очутился на ногах и, зажав рукой рот, побежал в ванную, отделенную узким коридором. Уже там, умудрившись в густой темноте, царящей в безоконной комнатке, не промахнуться по выключателю, я рухнул на колени у раскрытого унитаза, готовясь извергнуть из себя несуществующий рвотный поток. Но ничего кроме давящегося звука не произошло. Дыхание перехватывало, словно в горле образовалась некая пробка, преграждающая воздуху путь.

По прошествии минуты навалившийся приступ тошноты ослаб, и мне удалось заглотнуть порцию воздуха, привалившись спиной к стеклянной перегородке душа. До меня доносились удары собственного сердца, напоминавшие лёгкие постукивания кулаком по груди и свист, возникающий при очередном глубоком вздохе. Холодный кафельный пол неприятно лелеял босые ступни, так как в спешке мои тапочки остались у кровати.

«Что же это выходит? Роман был прав с самого начала, обвинив Викторию?» – мысленно спрашивал я сам себя, закрыв глаза и стараясь восстановить дыхание в привычном ритме.

«Да, – отвечал окончательно убеждённый разум, – она, в самом деле, убила его. Ты собственными ушами… и глазами убедился в этом. И сам прекрасно знаешь что это означает».

«У меня есть доказательства».

«Верно. У тебя есть доказательства… Доказательства, чтобы не сомневаться в правильности уже выбранного поступка».

«Но я не убийца!»

«Всё верно. Убийцей зовётся человек совершивший преступление, а кровавая месть – это не преступление. Это – твой долг».

Мой долг…

В этот момент мой смартфон, лежащий на тумбочки, зазвонил.

Не отдавая себе отчёта в действиях и не сразу поняв, что делаю, я поднялся с кафельного пола и медленно двинулся обратно в спальню. Смартфон покоился на дальней тумбочке, вблизи занавешенного окна и ярким прямоугольником полыхал в ночи. Если б кто-нибудь в этот момент подошёл ко мне и спросил, кому же пришла в голову идея звонить посреди ночи, я бы без любого замедления назвал имя абонента. И будьте уверены – правда была бы за мной, потому что некая часть меня была заранее осведомлена. Она знала о неминуемом приближении этого момента, словно читатель, догадывающийся о концовки книги, прочитавший её наполовину и уловивший основную суть, передаваемую писателем через описанные события и характеры взаимодействующих друг с другом персонажей.

Оказавшись у тумбочки, я взял вибрирующий смартфон в руку и… услышал тихий, умирающий голос разума. Некогда звучный, громкий, слегка властный, но самое главное – добрый позыв, ещё вчера рекомендовавший унять злобный пыл, сейчас слышался предсмертным шёпотом, будто шелестом давно опавших с клёна листьев, искупавшихся в холодном октябрьском дожде, а после – в лучах убывавшего солнца, терявшего теплоту своего сияния. Голос старался изо всех сил, старался в последний раз донести светлую мысль, прежде чем навсегда умолкнуть в глубинах сознания: «Действительно ли ты хочешь пойти на это?».

Ответом на вопрос послужил опустившийся на кнопку принятия вызова большой палец правой руки – слегка трясущийся. Поднося телефон к уху, я вновь успел заметить фотографию Романа. Только теперь она не вызывала во мне страха.

– Да? – произнёс я, присаживаясь на край кровати.

На том конце послышался не громкий протяжный смех, каким смеялся Фредди Крюгер, явивший свой обгорелый лик Тине Грей, проснуться которой не представлялось возможным. Не сразу мне удалось угадать его обладателя, потому что такое низкое звучание не свойственно было Роману. Однако это всё-таки был он, и впоследствии я убедился в своей правоте, услышав чётко проговариваемые слова, напомнившие мне дыхание сквозняка, вырывавшегося из тёмного, заброшенного чёрт знает сколько времени назад кирпичного здания. Холодный и сырой поток воздуха, так ясно представившегося в голове, что я мимолётно почувствовал его неприятное прикосновение.

– И снова здравствуй, – прохрипел Роман. Его голос значительно огрубел по сравнению с вчерашним звонком. – Я так рад услышать тебя.

«Он знает, – догадался я, – каким-то невероятным образом знает о разговоре с Зубциным». Неожиданно перед моим мысленным взором снова возникла плоская тень, какую приходилось видеть мне несколько раз за прошедший день. Уж не принадлежала ли она Роману? Предположение конечно глупое, но несколько иголочек страха лёгонько прошлись вдоль моего позвоночника. И что-то подсказывало, что если б в эту самую секунду, не отрывая смартфон от уха, я обернулся бы назад, то обязательно вновь встретился бы с ней благодаря исходившему из распахнутого дверного проёма белому свету.

– Как прошёл твой день? – услышал я вопрос Романа. – Тебе удалось достать необходимые для отрезвления твоей неподатливой стороны характера доказательства моего убийства? – лишь произнёсённое сошло с его губ, как он тут же залился смехом. Наверняка так же смеются пятидесятилетние прокуренные старики, зажав между пожелтевших от никотина зубов очередной свёрток табака.

– Да… они у меня, – говорил я тихо, словно боясь услышать собственный голос, звучащий как печальное оправдание провинившегося мальчишки. Против своей же воли, видимо предчувствуя последовавший в любом случае вопрос, я добавил: – Анализ, проведенный патологоанатомом, показал содержание яда в твоей крови.

– Отравила, – просипел Роман, то ли довольно, то ли чересчур злобно. – Что-то такое я и предполагал… Решила избавиться от меня по-чистому, не пачкая руки в крови, – говорил он сам с собой. – Ты не знаешь, почему она решилась на столь отчаянный шаг?

– Нет, – тут же ответил я, пытаясь выдумать причину. К сожалению, ничего конкретного в голове так и не появилось.

– Дело всё в деньгах – в этом грязном капиталистическом мусоре. Ей необходимо было лишь богатство, какое я не мог позволить своими текстами. Похоже, поняв это по пришествию двенадцати лет, она горько пожалела о совместной жизни со мной как об ошибочном недоразумении и решила с помощью яда исправить её.

Я хотел напомнить ему о возможности развода – более мирного решения таких «ошибочных недоразумений» и осёкся: разведясь с Романом Ильжевским, Виктория просто бы перечеркнула одну из многочисленных страниц в своей жизни, и, сидя однажды поздним вечером в богатой екатеринбургской гостиной и пролистывая их, эта перечёркнутая страница бросалась бы в глаза как расплывчатое пятно пролитых на белом листе бумаге чернил и портила всё впечатление успешной жизни. И выходом было лишь одно решение: вырвать неудовлетворяющую страницу, скомкать её, выбросить в мусорную корзину и забыть о ней навсегда. Так же она и поступила с Романом – вырвала и забыла. По крайней мере, пытается забыть.

– Но это уже не важно, – ещё тише сказал он. – Всё это осталось в прошлом, в том далёком мире, где оно не играет никакой роли. Ведь ты убьёшь эту суку.

При этих слов я ощутил болезненный угол ужаса прямиком в сердце, ставшее дрыгающимся куском красного льда. Я почувствовал, как холод взобрался вверх по моему покрывшемуся мурашками телу, добрался до самого рта, до самых корней моих вставивших дыбом волос. Мне резко захотелось возразить ему, сказать очередное оправдание на свой счёт… но мне не хватило сил даже для того, чтобы произнести хотя бы одно слово. Потому что я понимал: предстоящая месть – мой долг, от которого невозможно увернуться, не поддавшись совестным мукам. Долг перед единственным другом, отдавшим мне гораздо большее, чем я мог принять.

Звучит странно, но именно так мой разум воспринимал происходящее.

– Обязательно убьёшь, – продолжал Роман.

– Как? – спросил я, начав забываться. Перед мысленным взором возникал только один образ – образ раскрытого гроба и лежащего в нём друга.

– Ты и сам всё прекрасно знаешь, – довольно промурчал он в ответ.

«Кафе» – подумал я, и словно по повелению некой цепной реакции в голову ворвалась напугавшая меня картина: чёрный силуэт человека с поднятым над головой кухонным ножом со сверкающим как разветвляющаяся полоска молнии в ночном небе лезвием с тонкими кровяными полосками, текущими вниз, к самой рукояти, слившимися с чернотой вытянутой руки. Где-то там, у ног этого человека лежит окровавленное тело Виктории. Она всё ещё жива и полученные раны в области груди (сколько же их там было?) обжигают её огнём агонии, в котором ей предстоит сгореть с минуты на минуту.

Чей-то твёрдый, уверенный голос произнёс: «Да, я сделаю это. Я смогу сделать это. Мне по силу сделать это».

– Точно, потому что знал, что сделаешь это с САМОГО НАЧАЛА, без всяких экспертиз и заключений, – подтвердил Роман, будто услышал его. – Ты поедешь ко мне домой и сделаешь это! Убьешь её! УНИЧТОЖИШЬ! – он залился зловещим хохотом. Невообразимо громким, напоминающим раскат грома поздним весенним вечером, когда жёлтые тучи наползают на голубую гладь неба.

– Что она делает у тебя дома?

– Распродает вещи! – неожиданно рявкнул он, заставив меня вздрогнуть. – Решила нажиться на них и попала в ловушку как наивная мышь, захотевшая утолить аппетитным куском сыра или колбасной обёрткой голод, – и тут его голос кардинально изменился. Стал ещё ниже и грубее, словно рокочущий гул из широкой трубы, вроде тех бетонных цилиндров, выпирающих из земли, откуда доносится шум работающих глубоко в канализационных тоннелях машин. Такой жуткий шум. – Она должна умереть! Её смерть должна быть долгой и мучительной! Дагуневский тоже должен умереть! Их обоих должна постичь темнота, царящая в том месте, куда не попадают лучи солнца! ПУСТЬ СДОХНУТ КАК СОБАКИ! СЛЫШИШЬ? ПУСТЬ СДОХНУТ КАК СОБАКИ! ПУСТЬ СДО…

С этими словами громкие крики того, кто ещё секунду назад говорил голосом моего друга, прервались, и непривычная тишина снова наполнила комнату. Я некоторое время продолжал неподвижно сидеть на кровати, держа у правого уха смартфон и не сводя глаз с собственной тени на тёмно-сиреневой шторе (именно такие висели во всём доме, за исключением моего кабинета). Ожидал ли я услышать чего-то ещё из набившегося частичками пыли динамика? Нет, ибо я сам нажал боковую кнопку питания, окончив ставший бессмысленным разговор, потому что услышал достаточно. Достаточно, чтобы та часть сознания, которая поверила Роману ещё прошлым вечером, готовая без единой заминки выполнить его просьбу, взяла надо мной верх.

Роман был прав, говоря, что я мог убить Викторию ещё вчера. Точнее – только часть меня, начавшая своё формирование с момента встречи с ним у дверей Академии гостеприимства в то пасмурное сентябрьское утро, когда с пепельного неба падали редкие капли дождя, будто слезинки, текущие по щеке печально смотрящего в навивающую приятную грусть даль человека. Возможно, причиной сему сыграло разыгравшееся моё доверие к нему как к другу, на чьё плечо можно смело опереться без страха, что оно опустится и скинет тебя на пыльный асфальт. Взаимовыручка и бесценные воспоминания несли в себе ничуть не меньшее влияние.

И вот сейчас настал полный фурор данной части меня, обошедшей разум со всеми «дружескими» голосами и здравыми оценками происходящих вокруг ситуаций. Возможно, из-за неё я ощутил внутри себя нарастающую смелость и веру в кровавый успех предстоящего дела.

Взглянув на экран смартфона, я отметил про себя минувшую с момента полночи минуту. То есть Роман позвонил мне ровно в двенадцать часов ночи. Именно это время пробили часы с маятником, висевшие на стенке над плоским телевизором в Ильжевской гостиной, когда мои холодные пальцы коснулись его руки.

Посидев ещё немного, прислушиваясь к тихой атмосфере внутри дома, я встал и подошёл к шкафу. Открыл правую двёрку и приступил к поискам одежды. Я бы мог взять первую попавшуюся под руки футболку или рубашку, не переворачивая аккуратно сложенное белье, стараясь просунуть руки до самой стенки шкафа, будь уверен, что Лиля ничего не заподозрит. А она точно заподозрит, заглянув однажды в этот чёртов шкаф и не обнаружив эту футболку или рубашку, точно зная, что я их не одевал. Либо она заметит капли крови на ткани и попытается выведать причину из возникновения у меня. Я прекрасно понимал, что мне не удастся выйти чистым из предстоящего дела. Не удастся увернуться от кровяных брызг, точно так же, как не удавалось избежать падения маленькой алой капельки на белоснежный воротничок пижамы при бритье лица, образовавшейся на краю узкого пореза, вызванного неаккуратным движением бритвенного станка. В стирке я был так же силён, как и Николай Валуев в балете: мог включить стиральную машину, засыпать порошок в специальный отдел в лотке, выбрать режим и количество оборотов, нажать кнопку пуска, прекрасно зная, что вытащив приятно пахнувший мокрый комок из барабана и развернув его, я вновь увижу кровь. Потускневшую, но некуда не девшуюся. Ибо я совсем не знаю, как отстирывать подобные пятна.

С одеждой, находящейся в самом конце полки было гораздо проще разобраться: Лиля уже забыла об её существовании, и вряд-ли вспомнит, даже если по какой-то причине решит покопаться там. И вот в моих руках оказалась чёрная кофта с застёжкой-молнией, купленная толь из-за сорока процентной скидки в торговом центре с названием, потерявшимся в памяти несколько лет тому назад, и старые потёртые джинсы с разъезжающимся бегунком на ширинке. В общем – лучшая одежда, от которой не жалко будет избавиться. Так же достал синею футболку и очередные брюки, дабы было что одеть после уничтожения улик.

Затем, активировав в смартфоне фонарик, я выключил свет в ванной и на цыпочках спустился по лестницы в холл первого этажа. Лиля в позе эмбриона спала в гостиной, укрывшись хранящимся в тумбочке под телевизором одеялом и уткнувшись носом в спинку родительского дивана. Подушкой ей служил скомканный собственный халат. Но, похоже, он комфорта голове он не прибавлял: макушка лежала на жёстком подлокотнике и волосы сверкающим водопадом струились вниз. Видя её в белом свете фонарика, я вдруг ощутил к ней… жалость? Что-то похожее мелькнуло в голове и незамедлительно исчезло, вернув прежнее хладнокровие. Какова причина возникновения той вспышки? Неудобная поза её сна? Наверняка лёжа на жёстком диване, укрывшись узким одеялом и опустив голову на обшитое тонюсенькой материей дерево, она испытывала не самые лучшие ощущения, и на протяжении первых часов ожидания сна главным её желанием было возращение в спальню на своё привычное место рядом со мной.

Но разве я не чувствовал себя точно так же, предыдущей ночью? Разумеется. Единственным отличием послужили наши отношения друг к другу: сомневаюсь, что Лиле было жаль меня. Сомневаюсь, что она вообще покидала пределы спальной комнаты, решив проведать мужа.

ТАК ПОЧЕМУ ЖЕ Я ДОЛЖЕН ЖАЛЕТЬ ЕЁ?!

Отвернувшись от дверного проёма, ведущего в гостиную, я прошёл в кухню, нацелив взгляд на подставку для ножей, расположившуюся на столешницы у холодильника. Пять чёрных пластиковых рукояток приветствовали меня ярким блеском трёх заклёпок и станины и на каждом из них. И глядя на эти чёрные рукоятки, я почему-то подумал, что при всём великом желании не смогу поступить как-то иначе. Большие двери, ведущие к отступлению, с грохотом захлопнулись за мной, как только я переступил порог – предел, точку отсчёта – называйте это как вашей душе угодно, смысл всё равно остаётся прежним. Эти кухонные инструменты, рассчитанные на использование в совсем иных целях, отрезали путь к отступлению, и мне осталось лишь идти вперёд, по тому коридору или помещению, в которые привели меня закрывшиеся двери.

Я подошёл к подставке и, освещая белым глазом смартфона, постарался отыскать подходящий нож. В первой ячейки находился нож для резки хлеба – один из моих любимых. Квадратное лезвие усеяно острыми зубцами. Его использование доставляло сплошное удовольствие. Использование, разумеется, по назначению: квадратное острие могло пронзить только мягкую хлебную булку при достаточно прилагаемой силе. Далее следовал универсальный нож – вещь острая, но не достаточно длинная. Вслед за ним поместился овощной со слишком коротким лезвием и двадцатисантиметровый поварской. Я осторожно взялся за гладкую ручку и вытащил его из ячейки деревянной подставки. С первого прикосновения рука ощутила уже знакомую тяжесть, и мне это совсем не понравилось. Широкое лезвие яростно сверкало в луче фонарика, слепя глаза. Свой выбор я бы остановил именно на нём – ноже, полюбившемся многим убийцам, каких мы видим как на голубом экране телевизора, так и наяву – если бы не перевёл взгляда на последний инструмент. Сунул поварской нож обратно и потянулся к другому – для нарезки. Длиною он почти не отличался от поварского, зато было гораздо тоньше и чуть острее, благодаря чему в руке держался не столь тяжело. Управлять таким казалось гораздо удобнее, нежели предыдущим.

«Чертовски удобнее» – подумал я, приблизив его к глазам, внимательнее всматриваясь в металл. И тут с пугающей чёткостью я представил, как острие, на которое смотрю, проникает внутрь тела разрывающей горло в диком крике боли Виктории. Проникает легко и быстро, по счастливой случайности минуя кости стороной. Брызги крови разлетаются по сторонам, оседая на стены, пол и частично на моё лицо (готов поклясться, что даже ощутил их несуществующее прикосновение, почувствовал их тепло). Девушка, лишенная чувств падает на пол, и нож выскальзывает из раны, оставаясь в моей руке.

Блеск кромки острия погас, и на мгновения я действительно увидел на нём кровь. Настоящую кровь, растекающуюся тонкими дорожками по лезвию и капающую с него крупными каплями прямиком на кухонный линолеум с характерным плюхающим звуком. Но, разумеется, её там не могло быть! От неожиданности я вздрогнул, чуть не выронив оружие из руки, как тогда в «Арт», плотно закрыл глаза и потряс голов, стараясь согнать видение. Конечно, увиденное представилось всего лишь видением, какое частенько застилало мой мысленный взор во время сочинения. Видя описываемый объект или сцену происходящего, моя работа в разы упрощалось.

И я полностью оказался прав, открыв глаза: никакой крови не оказалось. Безупречно чистая сталь, до сей поры вкушающая лишь животный вкус при разделке мяса. Но я знал, что очень скоро ей предстоит отправиться в новый гастрономический тур, от чего мурашки начинали игру в догонялки на спине, руках и остальных частях тела, а сердце тяжело бу́хало в груди.

«И дальше собираешься столбом стоять здесь? – задал вопрос голос подсознания, отсчитав пять минут с момента пребывания на кухню. – Или всё-таки решишь действовать?»

«У меня есть выбор?»

«Нет» – сам себе ответил я, последний раз взглянув на нож, прежде чем завернуть его в брюки, которыми собирался заменить окровавленные джинсы и выйти из дома.

Выйти во мрак.

Глава 4

Ночь встретила меня скрипящей песней сверчков, засевших где-то в траве, и криком далёкой птицы, возможно совой. Я то и дело замечал ярко светящихся светлячков, кружащих в тёмном просторе, мотыльков легко и беззаботно мелькающих в свете фар. Невольно вспоминались слова одной песни всё того же Эдмунда Мечиславовича:

«Ночь его не застанет,

Он вспорхнет и растает,

Навсегда улетая

В иные миры».

Да только не был мир таким приветливым и светлым. И неважно, с каким бы упорством и желанием мы бы старались верить в эти слова, всё обволакивающая серость продолжала покрывать собой землю, а вместе с ней – и нас. Я лично убедился в вышесказанном и стремлюсь убедиться вновь. Вновь и вновь…

Дорогу сопровождала мне необычно яркая луна, смотря на которую можно было увидеть всю её жёлтую поверхность. Рассмотреть каждый кратер, каждую неровность. Складывалось впечатление, будто и она встала на мою сторону. Я прекрасно мог вести автомобиль, не включая свет, и одновременно различать дорогу. Мне не составляло никакого труда различить валяющиеся на грунтовой ленте камни друг от друга. Длинные тени деревьев и столбов с протянутыми меж собой электрическими проводами и проводами телефонных линий лежали на убегающей вперёд пыльной полосе, иногда пересекаемой бездомными животными с пылающими от фар глазами. По обе стороны от меня я прекрасно мог наблюдать неровные ряды соседских заборов и участков за ними. Скамейки, припаркованные машины, вкопанные в землю баллоны колёс, благодаря которым на лужайке у калиток никогда не возникали грязные следы от шин, горы расколотых брёвен, почтовые ящики – объекты резко приобрели режущую взгляд чёткость.

Чем ближе я приближался к дому Романа, тем сильнее ощущал нарастающее внутри возбуждение. Дыхательные пути словно уменьшились до размеров игольного ушка, и дыхание давалось всё сложнее и сложнее. Чувствовал ли я страх? Само собой. Только с каждым оставленным позади метром его хватка слабела на фоне другого, распирающего меня чувства. Руки дрожали и никак не хотели воспринимать команды мозга, потому я крепче сжал их на скользком от пота руле. И какой-то части сознания нравились мои ощущения. Адреналин бил по вискам с такой силой, что казалось голова и вовсе разорвётся как накаченный до предела воздушный шарик.

Да и сам я был будто накачан до предела. От такого афоризма уголки плотно сжатых губ поднялись вверх, и нервный смешок вырвался наружу.

По левую сторону от меня возник поворот, ведущий на так называемый увал – цепочку холмов, убегающую в непроходимые кленовые заросли. Вблизи этих них расположилось шесть домов, двое из которых в данные момент пустовали, потому что жильцы, предпочитающие называть их дачами, ещё прибывали в городе. Тот, в котором проживал Роман, находился ближе всех к зарослям, и на его участке деревьев росло гораздо больше, нежели чем на соседских дворах. Но он никогда не жаловался на большое количество опавших листьев, веток и торчащих корней, на уборку которых тратилось уйма сил и драгоценного времени. Ему нравилась их тень, навивающая прохладу жарким днём. Нравился шорох листьев во время ветра и дождя, ибо в этих звуках он находил успокаивающие нотки. Правда, за месяц проживания в этом «зелёном раю», как однажды Роман позволил выразиться себе, сидя в плетёном кресле на веранде с кружкой чая после нескольких часов работы над «Послом судьбы проклятой» («Измени название, и эта кляча двинется вперёд» – хихикая, говорил он), ему так не удалось достаточно облагородить участок. Позади дома буйными джунглями возвышались засохшие стебли прошлогодней травы. В некоторых местах у забора рос чертополох, а сквозь выкрашенные голубой краской жерди просачивались сиреневые шарики репья и зубчатые лепестки крапивы. С большей частью «узурпаторов» Роману удалось совладеть, однако вкусить победоносные плоды ему, к сожалению, не было возможности.

Переключившись на первую передачу и погасив фары, я медленно двигался по направлению к клёновым дебрям, прищурившись и внимательно высматривая накатанные тропинки. В голове возник вопрос: как добраться до Виктории? Определённо следовало избавиться в первую очередь от Дагуневского. Вынудить его покинуть дом и напасть исподтишка, в момент, когда бдительность ресторатора опуститься до минимума. Тогда Виктория лишится единственной защиты, и расправиться с ней не составит никакого труда.

Автомобиль остановился у раскрытой калитки, однако я не смог покинуть салон в первые пять минут. Онемевшие от напряжения ноги, будто переставшие быть частью меня, не ощущались и не двигались. На миг подумалось, что я и останусь в таком положении, так и не сумев получить полноценный контроль над своим телом. Справа от себя, в мутном окне, я разглядел тёмный силуэт дома, в котором сейчас наслаждались сном и вовсе не думали о крови на своих руках виновники сего торжества. Окна чёрными прямоугольниками вглядывались в меня, как пустые глазницы черепа.

– Спят, – еле шевеля сухими губами, прошептал я, почувствовав новую волну мурашек на спине и растягивающуюся улыбку, обдавшую рот болью. – Спят, но это ненадолго.

Я потянул руку к комку одежду, нащупав шершавую пластмассу, извлёк нож, набрал полную воздуха грудь и вышел на улицу, решив не закрывать полностью дверцу, дабы не привлечь громким стуком ненужное внимание. Холодный воздух прокатился по телу, окатив лицо приятной прохладой. Но наслаждаться ею было некогда: оперевшись об капот и, стараясь удержаться на ватных ногах, я ещё раз окинул фасад дома взглядом. Ничего особого на нём не увидел, а вот припаркованный во дворе чёрный «джип» на том месте, где прежняя хозяйка – старушка, потерявшая год назад мужа в автокатастрофе на въезде в Алейск, выращивала морковь с петрушкой и укропом. Тут же возник, как мне показалось, довольно интересный план по избавлению от Дагуневского.