Текст книги "Я – ярость"

Челси вовсе не хочется с кем-то драться, но, с другой стороны, она вообще ничего не хочет, кроме как сидеть и обнимать дочерей.

Когда она подъезжает к дому матери, Гомер не машет ей рукой, приветствуя, и не отпирает ворота. Вместо этого он выходит из своей будки и расстегивает кобуру у бедра.

– Извините, мисс Мартин, но вас велено убрать из списка посетителей. Я не могу вас впустить.

Сердце падает куда-то в пятки, а к щекам, наоборот, приливает яркий румянец.

– Но там мои дочери!

Гомер хмурится, будто бассет-хаунд[14]14
  Бассет-хаунд (англ. basset hound) – порода гончих собак, выведенная в Англии.


[Закрыть], принесший плохие новости.

– Ничего не могу поделать, мэм, я просто выполняю свою работу. Миссис Лейн сказала: можете оставить их вещи тут, а она позже всё заберет.

Да, звучит в точности то, что сказала бы мать.

Челси в очередной раз не удерживается от слез, пока они с Гомером в четыре руки выгружают из машины пластиковые пакеты и сумки с одеждой, одеялами и игрушками, которые она дарила своим девочкам. Она помнит каждый предмет и помнит, как он появился в их жизни. Вот любимая толстовка Бруклин – они купили ее в «Мире Диснея», чтобы малышка не замерзла холодной ночью. Подушка Эллы – на ней мягкий потрепанный чехол, уже выцветший; они сшили его вместе, когда она была в герл-скаутах. Бесконечный поток воспоминаний, набитый в полиэтиленовые пакеты, как куча мусора. Челси складирует вещи за аленькой сторожевой будкой и уезжает.

Ну, разумеется. Ей не позволят увидеть девочек еще раз.

Мать всегда любила оставлять последнее слово за собой.

В груди что-то тлеет, будто постепенно разгорается огонь гнева.

Возможно, размышляет Челси, будет неплохо с кем-нибудь подраться.

19.

Патрисия не сказала бы о себе, что любит выпить, но спустя четыре часа после того, как внучки оказались под ее опекой, она пьет уже второй бокал розового вина. Несмотря на все ее мольбы и уговоры, Гомер отказался привезти вещи девочек (хотя по факту он просто сидит на месте и ничего не делает – вот и вся работа), так что в конце концов Патрисии пришлось поехать к нему самой. Она отчаянно надеялась, что никто особо важный не видел, как она закидывает на заднее сиденье мешки для мусора. Какой стыд! Должно быть, Челси нарочно вынудила мать возиться с мусорными пакетами, вместо того чтобы, как нормальный человек, уложить вещи по сумкам и рюкзакам.

И вот она сидит в шезлонге на внутреннем дворе, пытаясь расслабиться, а девочки надели купальники (слишком откровенные, надо бы поскорее купить им новые) и плещутся в бассейне. Это совершенно не опасно, ведь завтра им сделают прививку. Конечно, где-то в округе могут летать несколько комаров, счастливо спасшихся от распылителей, но доктор Бэрд объяснил, что вакцина работает одновременно как лекарство: лечит зараженных и спасает от заражения всех остальных.

Бруклин – привлекательная малышка, но весьма дикая, а вот Элла просто безнадежна: каким-то образом она ухитряется вести себя одновременно кротко и злобно (не то чтоб Патрисия нарочно пыталась вывести ее из себя). Но по крайней мере старшая присматривает за младшей, спасая Патрисию от бесконечных «Бабушка, смотри, что там!» и «Бабуля, смотри на меня!»

Это изматывает.

Она уже сделала несколько звонков. Доктор Бэрд приедет завтра утром, ее личная продавщица из «Диллардс» подготовит полный гардероб по размерам для каждой из девочек и предоставит Патрисии для оценки. Теплые пальто, без которых не обойтись в Исландии, уже заказаны. Как только она объяснит все Рэндаллу, он займется документами, чтобы без проблем вывезти девочек за границу. Удивительно, как многого можно добиться, если у тебя есть нужные телефоны, дружелюбный, но строгий голос и VIP-кредитка.

Элла и Бруклин очень шумят, и Патрисия мысленно радуется, что Паттерсоны и Герберты уже съехали, а значит, не будут заваливать ее отрывистыми сообщениями об уровне шума, головной боли и важности соблюдения общественных норм. Район у них тихий и аккуратный, а у семей, где есть маленькие дети, такие большие участки, что, слава богу, детские крики и визг не терзают уши. Окинув взглядом двор, Патрисия думает, что надо бы нанять газонокосильщика на время их отсутствия. Ни Розы, ни Мигеля, ни Оскара – скоро двор окончательно одичает, и их собственный отъезд вовсе не оправдание, поскольку люди круга Патрисии и Рэндалла часто уезжают куда-то на лето или на зиму. Ах, если б только Челси приняла ее первое, весьма щедрое предложение! Не пришлось бы ни о чем переживать, кроме разве что того, что дочь не в состоянии ухаживать за садом (и еще – держаться в рамках трудовых отношений).

Дверь распахивается, и из дома во двор выходит Рэндалл: одет в деловой костюм, подмышки мокрые от пота. Патрисия поднимает к глазам часики. Он довольно рано. Она надеялась, что к его приходу девочки уже оденутся, приведут себя в порядок и перейдут в режим вежливого молчания.

– Это как понимать? – хмуро спрашивает муж.

О, как она ненавидит этот его угрюмый взгляд.

Патрисия, улыбаясь, встает и в знак приветствия целует его (не прикасаясь, конечно, губами) в обе плоские щеки.

– Дорогой, у меня чудесные новости! Девочки поедут с нами в Исландию. О хлопотах не переживай, я позвоню в службу помощи по хозяйству: Келлерманы нанимают их, когда им привозят внуков.

Прекраснее всего в Рэндалле то, что, пока его потребности удовлетворены, ему плевать, что происходит. Он вроде тех комнатных растений, которым нужно строго определенное количество солнечного света, но в остальном они абсолютно неприхотливы. Как орхидея. Судья довольно четко сформулировал, чего он хочет от брака, и Патрисия относится к замужеству как к работе. Он несметно богат – на момент свадьбы его состояние исчислялось восьмизначной суммой, – и если ему что-то действует на нервы, даже мелочь, то Рэндалл просто сбегает с друзьями в очередное долгое путешествие. Патрисия не видит ни одной причины, по которой присутствие внучек в их жизни должно его как-то побеспокоить.

– Патрисия, ты что, свихнулась?

Она слегка морщится. Он начинает выражаться как деревенщина, только если по-настоящему зол.

– Я просто подумала…

– Неужели? Милая, мы ведь обсуждали это, был даже специальный пункт в брачном договоре. После свадьбы в доме не заведется никаких посторонних: ни бездомных дочерей, ни обанкротившихся зятьев. Это касается и моего никчемного братца, и бездарных кузенов, – он говорит очень слащаво и с ненавистью. – Я не намерен содержать чужих детей, и именно поэтому не обзаводился своими.

Патрисия в курсе, что это ложь. У него есть по крайней мере два внебрачных отпрыска (и это те, о ком она знает), и хотя технически Рэндалл не содержит их, но платит отступные их весьма молодым матерям – чтоб держали рот на замке и сами были от него подальше.

– Я подумала, будет весело. – Она небрежно пожимает плечами.

– Твое определение веселья сильно отличается от моего, дорогая.

– Привет, дедушка Рэндалл! – вопит Бруклин, наконец заметив хоть что-то, кроме игрушек для бассейна, которые Патрисия вытащила из гаража.

Рэндалл смотрит на девочку взглядом, обычно приберегаемым для белок, которые пролезают к ним на чердак и повсюду гадят. Он поднимает руку в знак приветствия, но не улыбается и не пытается пошутить. Прежде он прикладывал хоть какие-то усилия: смеялся, дергал их за косички, угощал еще теплыми тянучками. Бруклин не особо реагирует на пренебрежительное приветствие и возвращается к игре, а вот ее старшая сестра наблюдает за Рэндаллом, обеспокоенно хмурясь. Эта девчонка умна, даже чересчур.

По опыту Патрисии в отношениях с мужчинами, такими как Рэндалл, лучше быть привлекательной и милой, чем умной.

– Как я и сказала, мы просто наймем помощников по дому, и тебя ничто не побеспокоит, и…

– Миссис Лейн.

Он редко к ней так обращается – только если дела совсем плохи. Сладкая, крошка, милая, дорогая – но только не это отстраненное нудное напоминание о том, что она не более чем его собственность и ей лучше последить за собой, если она хочет продолжать носить эту фамилию.

– Да, Рэндалл?

Он протягивает руку, чтобы обнять ее за плечи – скорее похлопывание, чем объятие. Они нечасто прикасаются друг к другу, и, по правде говоря, Патрисия ненавидит ощущать на себе его кожу. Неизменно теплая и чуть влажная, как лягушачье брюхо: судья весьма склонен к потливости.

– Сладкая, я давно собирался с тобой поговорить и, похоже, сегодня придется – по твоей милости. Учитывая положение дел в мире, я ухожу на пенсию.

Она не… не имела ни малейшего понятия.

Он никогда не говорил об этом.

В каком это смысле на пенсию?

В ее голове проносятся картинки будущего, о котором они так мечтали: поездки на Гавайи и Бали, фешенебельные курорты, где они будут встречаться только во время роскошных ужинов, а спать, конечно же, в соседних комнатах. По утрам она будет отправляться на массаж на берегу моря, а он – играть в гольф или приставать к местным девицам.

– Поздравляю, дорогой! Это очень важное решение!

– И мы разводимся.

Патрисия застывает. Чувство такое, будто нечто стеклянное разбилось вдребезги и нельзя двигаться, потому что осколки рассыпались по полу.

– …Разводимся?

Рэндалл усаживается на диванчик в патио и вытирает потный лоб носовым платком.

– Дело не в тебе, милая, а во мне. Я стал слишком стар для всего этого: работа, законодательство, клуб, ты, забота о чужих людях… Доктор Бэрд говорит, что мне нужно сфокусироваться на своем здоровье. Надо уделять побольше времени себе самому и гнать прочь все остальные мысли.

«Кроме мыслей о гольфе и секретаршах», – добавляет про себя Патрисия, но вслух ничего не говорит: под маской безмятежной замужней дамы с идеальной пятидесятидолларовой помадой на губах все еще прячется тощая, цепкая и совершенно отчаянная официантка в дешевых шмотках, готовая на все ради выживания.

– Да, но кто же о тебе позаботится? Кто составит тебе компанию? Ты ведь сам говорил, что я – твоя опора. – Она садится рядом и слегка поглаживает его по колену, но он мягко останавливает ее.

– В том-то и дело, сладкая. Если я не работаю, не баллотируюсь в президенты, не вынужден посещать все эти чертовски скучные благотворительные балы – мне не нужна опора. Если перестану работать, то пропадет необходимость выглядеть респектабельно… И еще это. – Он указывает на ее внучек в бассейне. – Это была последняя капля. Не желаю приходить домой и слышать этот кошачий визг. И они повсюду расплескали воду! Дети – сплошной кошмар. – Он морщится и качает головой. – Я слишком долго работал на пределе своих сил, чтоб терпеть… это.

Он пытается встать, подразумевая, что разговор окончен, но Патрисия удерживает его за руку. В голове судорожно скачут мысли, она пытается найти правильные слова, чтобы заставить его передумать или хотя бы не уходить сию секунду.

– Да, но развод, Рэндалл?.. Честно говоря, я могу просто-напросто отослать их домой!

Ох, это ужасно… Из всех людей меньше всего ей хочется кланяться в ноги Челси! Но Рэндалл нужен ей больше, чем гордость. Или, если точнее, Патрисии нужно все, что идет в комплекте с Рэндаллом: дом, деньги и общественное положение.

Сам по себе он никогда ее не привлекал.

И все же в его отсутствие она превращается в Пэтти – жалкое существо без средств к существованию, без крыши над головой. Без королевства, которым можно было бы управлять.

Рэндалл берет ее руку в свои и потирает – он делал так с Розой, когда она разбивала вазу или портила ужин. На первый взгляд выглядит успокаивающе, но это нечто вроде предупреждения для более слабого существа. Кошачья лапа, опущенная на спину неосторожной мыши. Когти спрятаны, но угроза реальна. Очевидное давление.

– Между нами говоря, так будет куда лучше. Я уйду на пенсию, а значит, буду жить на пособие, и давай-ка начистоту, дорогая: в последнее время ты тратишь изрядно. Впрочем, можем поступить и иначе: я выставлю дом на продажу, но ты можешь здесь жить, пока его не купят.

Он отпускает ее руку и встает, потягиваясь, будто выпрямился впервые за долгое время. Улыбается, подставляя лицо солнцу.

– Весьма любезно с твоей стороны расторгнуть брачный договор таким вот образом, – он говорит тихо, почти ликующе (каков ублюдок!). – Притащить в дом детей! Я уж думал нанять какого-нибудь чистильщика бассейнов и уличить тебя в измене, но так куда проще.

Хоть это и не к месту, но Патрисия весьма впечатлена. Она всегда знала, что Рэндалл образован, но не думала, что мозги у него работают так хорошо. Конечно, собственных неосмотрительных поступков он никогда не скрывал, но ведь и брачный договор был направлен только на нее: ее ошибки, ее проступки, проблемы, которые может создать она. В защите нуждались его деньги. Патрисия отлично справлялась со своей работой и даже не подозревала, что все это время он искал оправдания для развода, – и вот попалась. Подумать только! Стоит захотеть ненадолго оставить внучек – и карточный домик, который она с таким старанием строила, рухнул. Все это время она полагала, что весьма умело дурит его, но получается… это он надул ее по полной программе.

Терять уже нечего. Патрисия позволяет одержать верх истинным чувствам, и слезы наворачиваются на глаза как по команде.

– Рэндалл, да как же ты можешь просто бросить меня после всего? Оставить меня ни с чем, в то время как у тебя миллионы?.. – Голос у нее срывается, а нижняя губа дрожит.

Он толстыми пальцами хватает ее за подбородок.

– Нечего тут разводить комедию, дорогая! Не говори, что ты была не в курсе. Да, на какое-то время нам обоим был нужен этот брак, и мы это знали – а теперь это время прошло, расцвет миновал… как и ты. – Он небрежно вертит ее лицо из стороны в сторону. – Тебе было сорок пять, когда мы встретились, но ты выглядела на тридцать. Достаточно молодая, чтобы сохранить красоту, но достаточно зрелая, чтобы казаться респектабельной. А теперь ты просто старая кошелка, которая требует цветы и драгоценности каждый чертов день. – Он отпускает ее. – Но нам было славно вместе, а?

– Но… я делала все, что бы ты ни попросил…

Она ощущает себя полной дурой, когда стоит перед ним, безвольная, запинающаяся, с дрожащим голосом.

– Верно. А потом ты постарела, с тобой стало скучно, и тебя дорого содержать. В общем, считай вакцину подарком от меня за выслугу лет.

Он идет в дом, и Патрисия смотрит ему вслед, позволяя наконец прорваться наружу долго копившимся отвращению и неприязни.

– А что насчет Исландии? – вдруг спрашивает она. Рэндалл оглядывается и печально качает головой.

– Дорогая. Я даже не покупал тебе билет.

20.

Челси во всю глотку распевает Life is a Highway на пару с Джинни, и кажется, будто ей снова шестнадцать. Окна минивэна опущены, Джинни ползет по шоссе I-4, а Челси закидывает ноги на приборную панель. На ней старые обрезанные джинсы и шлепанцы, а в подстаканнике у локтя – запотевший макфлурри. Волосы собраны в пучок, она намазалась кремом от солнца, но не накрасилась. Почти от всего этого Дэвид был бы в бешенстве.

Не говоря уже о том, что она забрала из дома все, что ему понадобится, но оставила свое обручальное кольцо.

О, Дэвид ужасно, ужасно расстроится.

Это приятно, хоть и немного мелочно.

В нормальное время на шоссе I-4 на участке от Тампы до Орландо полно пробок, но теперь из-за Ярости дорога пуста. Не то чтоб Джинни злоупотребляла этим. Она четко соблюдает скоростной режим, включив круиз-контроль, и держит руль обеими руками, даже когда поет. Это вполне соответствует всему, что Челси о ней знает: до Ярости она была школьным учителем, то есть человеком в высшей степени ответственным, и будет следовать правилам, даже если никто не смотрит. Вот почему Джинни настояла на том, чтобы сесть за руль: конечно же, она заметила, как расстроена Челси. И разумеется, с учетом всего барахла, которое Челси вынесла из дома и покидала на заднее сиденье, им бы не хватило «мини-купера» Джинни.

Если верить навигатору Джинни, то они будут на месте через полчаса. Они на другой стороне Орландо, едут мимо тематических парков, которые давно закрыты, – ведь если на маленькую девочку нападет ее любимая принцесса, то это будет чистый пиар-кошмар. Пункт назначения – ярмарочная площадь, хотя со времен новой пандемии никаких ярмарок не проводилось. Не потому, что правительство как-то законодательно попрало свободу собраний, – о нет, они бы не посмели! Просто оказалось, что если вас забьют до смерти на глазах у детей, это куда опаснее, чем заболеть спустя десять дней инкубационного периода. Мероприятия отменились сами собой, потому что билеты плохо расходились.

Песня заканчивается, и они замолкают, совершенно счастливые. Челси протягивает руку и выставляет ее наружу, навстречу ветру. Всё приносит совершенно новое, неизведанное удовольствие – всё, что Дэвид так ненавидел. Открытые окна, ноги на приборной панели, еда в машине, большие очки от солнца, которые, как он утверждал, смотрятся на редкость глупо. Будь они в параллельной вселенной, она бы даже упросила Джинни заехать в «Мир Диснея» и провести день без мужа и детей: покататься на аттракционах, есть что хочется, не думая ни о чьих нуждах или задетых чувствах. Эта картинка восхитительна: она ест замороженный йогурт или тортик и никто не ноет у нее над ухом и не раздражается по любому поводу.

– Ты, кажется, не читала этот пост на Фейсбуке, – замечает Джинни, отпивая из своего неизменного термоса, в который она налила воды со льдом.

Челси убирает руку из окна.

– А?

– Ну этот пост гулял на Фейсбуке какое-то время назад. Про девчонку, которая тоже положила ноги на приборную панель, а потом они попали в аварию и бедренная кость впилась ей прямо в вагину.

Хоть полжизни, проведенные с Дэвидом, и подталкивают ее к тому, чтобы убрать ноги с панели, но в Челси уже пробиваются первые ростки бунта.

– Неа, я, кажется, не читала.

– Ага, на рентгене было видно, что у нее все кости внутри перемешались. А другой девчонке выскочившая подушка безопасности ударила ее же ногой по лицу и проломила череп или типа того. И нога сломалась.

– Бывает.

Джинни едет и косится на нее, и Челси смотрит, как ее улыбка понемногу превращается в ровную линию губ.

– Так небезопасно, – продолжает Джинни. – Детям в школе я бы так и сказала – и тебе сейчас говорю. Я, конечно, не могу тебя заставить, но надеюсь, ты сделаешь правильный выбор.

– Не думаю, что ноги на приборной панели – это самая серьезная из моих текущих проблем, – беспечно отвечает Челси.

– Будет самой серьезной, если мы попадем в аварию.

– Но здесь нет других машин, во что мы врежемся?

Джинни хмурится.

– Речь вовсе не о других машинах, а о том, чтоб не делать глупостей. И не раздражать водителя!

– Да это моя машина! – возмущается Челси. – Мои ноги! Моя вагина! Клянусь, я не для того бросила Дэвида, чтоб мне снова указывали, как распоряжаться моим телом!

– Челс, ты видишь во всем сплошной негатив, ты в курсе?

Если она опустит ноги, то будет считаться, будто она уступила очередному Дэвиду. Может, Джинни вовсе не хочет на него походить, но с каких пор один взрослый человек может давить на другого, принуждать его к чему-то? Это вовсе не похоже на ту свободу, ради которой она приложила столько усилий. С другой стороны, если она не опустит ноги, то придется признать, что она идиотка и принимает ужасные решения.

Вместо этого она снимает шлепанцы и высовывает обе ноги в окно.

Это тоже чертовски приятно.

– И это совсем не безопасно, – возмущенно начинает Джинни.

Челси убирает ноги в салон и разворачивается, собираясь сказать Джинни, чтоб она не лезла не в свое гребаное дело, – и тут мир проваливается в темноту.

– Какого хрена? Господи, блядь, какого?..

Челси щурится от солнца и прикрывает глаза рукой. Прямо за окном стоит мужчина лет шестидесяти, белый, с седой бородой, в красной шляпе и гавайской рубашке. Кажется, секунду назад она собиралась положить ноги на приборную панель?.. Разве за рулем была не Джинни?.. Почему они остановились в чистом поле?

Челси смотрит на Джинни, и…

«Господи, блядь, какого?..» – это было очень верно.

Челси с трудом отстегивает ремень безопасности, распахивает дверцу, сбивая старика с ног, выпрыгивает из машины и отползает подальше, чтобы проблеваться в траве по пояс высотой.

Джинни…

Джинни мертвая.

Чудовищно мертвая.

У нее не голова, а сплошное месиво. Тело привалилось к водительской дверце минивэна, который остановился в пятидесяти футах от обочины. Впечатался в старую изгородь из колючей проволоки, обвивающую густо заросшее пастбище.

Нет, не остановился. Мотор все еще рычит.

– Что случилось? – Старик пошатывается. Он наклоняется и переводит рычаг на паркинг, а потом идет к Челси. Согнувшись пополам, она сидит в траве, уставившись на макфлурри, выблеванный поверх свежей коровьей лепешки. Чуть поодаль на них поглядывает стадо черных коров. – Вы прямо как ненормальные! Свернули внезапно с дороги и рванули в поле!

Хочется стереть рвоту с подбородка, но тут Челси замечает, что руки у нее в крови. Она быстро запихивает кулаки в карманы.

– Я не знаю… Я не помню.

И это правда, но Челси отлично понимает, что произошло.

Это снова случилось.

Ярость.

Она отключилась, а теперь Джинни мертва, и повезло еще, что она сама выжила. Повезло, что минивэн свернул с шоссе и врезался в изгородь, а не впечатался в кого-нибудь на встречке, не полетел кувырком. Она касается груди в том месте, где проходил ремень безопасности, – и это больно. Джинни, должно быть, пыталась затормозить. Подушки безопасности не сработали. Последствия аварии могли быть куда серьезнее.

Всё еще могут.

По закону все зараженные Яростью должны явиться в приемный пункт, чтобы их отправили на карантин и протестировали. Челси знает, что она в беде, потому что старик смотрит зло и хитро, как будто сложил воедино все детали пазла, уже понимает, что случилось, и очень сильно хочет взять правосудие в свои руки.

– Ты заражена? – спрашивает он.

– Нет! Конечно нет!

– Тогда покажи руки.

Он перекрывает ей дорогу к минивэну, а его собственный грузовик урчит на обочине, чуть в стороне. Челси складывает в уме два и два – и не вынимает руки из карманов.

– Нет.

– В каком смысле «нет»?

– В том смысле, что я взрослый человек, а ты просто какой-то придурок, который поехал за мной в поле, – так что прочь с дороги.

Он выпрямляется, широко расставив ноги. Глаза горят.

– Слушай-ка, милочка, если это ты убила ту женщину, то должна поступить правильно.

Челси пристально смотрит на него.

С удивлением, которое перерастает в бешенство.

Она всегда поступала правильно.

Делала как лучше для нее самой, для матери, для мужа, для дочерей.

Может, несколько недель назад она опустила бы голову и позволила старику отвезти себя в ближайший полицейский участок (да еще и ехала бы в кузове грузовика, во имя его же безопасности). Она воображает, с каким удовлетворением он связал бы ей руки чем-нибудь, что отыщет у себя в кузове, и зачитал бы лекцию о том, что поступает правильно, – то есть как он сам считает правильным.

Старик шагает в ее сторону, и тело реагирует мгновенно – выплеском адреналина и внутренним животным воплем.

Бежать!

Бежать!

Бежать!

Он делает еще шаг, поднимает руки, будто она бездомная собака, которую он собирается схватить. Челси тянется к коровьей лепешке, хватает пригоршню дерьма с блевотиной и швыряет ему прямо в лицо. Старик рычит, вертится на месте, пытаясь соскрести ее, – и Челси бежит к его грузовику.

Он не заперт, мотор работает, так что она кидается на переднее сиденье, захлопывает дверцу и, взвизгнув шинами, вылетает на шоссе.

Она едва может доставать до педалей, поэтому скрючивается на краю кожаного сиденья, как маленький ребенок. Челси не пристегивается, давит педаль в пол, и мотор воет, будто волк в полнолуние. Она не оглядывается, чтобы проверить, как там старик. К тому времени, как он опомнится, стащит с переднего сиденья то, что осталось от Джинни, и сядет за руль, – она будет уже далеко. Съезды здесь находятся на большом расстоянии друг от друга, но это не особо важно, когда на дороге никого и ты мчишь на скорости сто восемьдесят.

Челси хорошо знакомо это чувство – чистый ужас. Единственная разница в том, что на этот раз ей позволено бежать, ведь раньше казалось, что это вообще невозможно. Сердце колотится, ноги немеют, дыхание сбивчивое, как у загнанной лошади. В голове только одно, по кругу.

Бежать.

Бежать.

Бежать.

Она должна убежать, она не может позволить себе попасться снова.

Челси не в курсе, что происходит за стенами карантина, но уверена, что там отвратительно, особенно тем, кто действительно болен Яростью. Если ее поймают, то обязательно посадят, и значит, Дэвид отыщет ее. И не останется выбора, она будет просто сидеть и ждать, когда ее загонит в угол хищник, который мечтал наказать ее задолго до того, как она в самом деле сотворила что-то, заслуживающее наказания.

Челси сворачивает на третий съезд и паркуется у аптеки. Она все еще дрожит, зубы стучат. У нее ни телефона, ни одежды, ни вещей – разве что тонкий бумажник в заднем кармане, куда влезло лишь немного налички. Все осталось в машине Джинни… о черт, то есть в ее машине! Все ее вещи. Все, что имело значение в прошлой жизни, теперь пропало. Все осталось позади: старик, тело Джинни, техника Дэвида и вещи, которые она так старалась уберечь от него. Вещи, по которым ее можно идентифицировать.

Вот дерьмо!

Челси раздумывает, не вернуться ли, снова вдавив педаль, но на сей раз пристегнувшись, и… Господи, что она будет делать? Угрожать старику, который просто съехал с дороги, чтобы помочь? Нет, конечно, она не сможет. Но раз все вещи в минивэне, у нее ничего нет.

Или все же есть?

Челси вытирает грязные руки о куртку, найденную на пассажирском сиденье, потом открывает бардачок, лезет под приборную панель, засовывает руку под сиденье. Находит триста долларов, целую кучу четвертаков и небольшой зловещего вида черный пистолет в кобуре на липучке. Позади за сиденьями оказывается ящик для снастей: приманка, леска, грузила, стяжки (о да) и нож. Еще она находит салфетку из микрофибры и стеклоочиститель, и хотя это мерзко, Челси прыскает на руки и тщательно вытирает их: если кто-нибудь заметит кровь, он наверняка сразу вызовет полицию. В довершение всего в грузовике находится руководство по эксплуатации и дневник, в котором помечают замену масла, – но все это уже не так полезно. А еще на приборной панели есть телефон старика.

В магазине Челси покупает влажные салфетки, бутылку изотоника и немного сладостей (чтобы перестало колотить), а потом ищет в картах в телефоне ближайшую площадь. Пятнадцать минут езды. Она кладет телефон в подстаканник и заводит машину.

Челси не позволяет себе думать о Джинни. Милая, искренняя Джинни! Она лишь пыталась найти работу и помочь подруге.

Если кто и знал, на что способна Ярость, так это Джинни.

Они проявили в отношении друг друга максимальное чувство такта и не спрашивали о болезни, которая объединила их. Ни слова за всю дорогу. Однако Челси знает о Джинни две вещи. Во-первых, она целиком и полностью посвятила себя матери, прикованной к инвалидному креслу, даже перестроила для нее спальню на первом этаже дома. Во-вторых, она ни разу не упомянула мать.

Будь это лучший мир, Челси вернулась бы и поступила правильно. Ради Джинни.

Будь это лучший мир, ни ее, ни Джинни здесь бы и в помине не было.

Но это их мир, и Ярость превратила ее в кого-то иного, и Челси не может позволить случайной смерти помешать ей воссоединиться с девочками.

Есть только один путь – вперед.

Она поднимает спинку кресла и едет так, будто угнала эту машину.

Потому что, в конце концов, это правда.

21.

Казалось бы, это невозможно, но после разговора с дедушкой Рэндаллом бабушка ведет себя еще отвратительнее, чем обычно. Что бы он ей ни сказал, это и вправду совершенно ее подкосило. Когда Бруклин попросила Патрисию посмотреть, как она ныряет, та ответила: «Нет, у меня есть более важные дела. Никому не интересно смотреть, как играют дети».

Кто так вообще делает? Кто говорит такое ребенку? Бруклин чуть не расплакалась, но Элла смогла ее отвлечь, продемонстрировав сальто русалки.

Потом они выбрались из бассейна. Бабушка велела Элле, пока они обсыхают, включить Бруклин что-нибудь на телевизоре, который стоит во внутреннем дворике. Элла знает, что если она зайдет в дом и попросит поесть, бабушка набросится на нее.

Бабушка всегда ужасно с ней обращалась, по крайней мере с тех пор, как Элла стала достаточно взрослой, чтобы иметь собственное мнение. У нее не осталось теплых воспоминаний о бабушке с момента, как ей минуло семь, зато она прекрасно помнит, как Патрисия заявила, что Элла слишком «рослая» для балета, а в другой раз обозвала плаксой, когда она содрала кожу на коленке.

– Как ты думаешь, у бабушки есть печенье? – спрашивает Бруклин, и Элла злится на сестру и на бабушку за то, что сделали ее посредником между ними.

– Попробую узнать, – говорит она, отдавая Бруклин пульт от телека.

Элла идет в дом, заходит на кухню, и бабушка встречает ее убийственным взглядом. Она склонилась над дорогим ноутбуком, но при появлении Эллы сразу же захлопывает его и встает.

– Кажется, я велела тебе что-то сделать.

– Бруклин голодная.

– Еще не время ужина. В этом доме мы едим, только когда приходит время садиться за стол. – Бабушка выразительно приподнимает бровь и окидывает Эллу с головы до пяток долгим взглядом.

От этого взгляда Элла приходит в бешенство, но старательно дышит носом. Нельзя поддаваться эмоциям, если имеешь дело с бабушкой, – тут поможет только холодный расчет.

– Это не для меня, а для Бруклин. Она маленькая, и ей нужно что-нибудь перекусить.

Они сверлят друг друга взглядами, но Элла не отступает. Возможно, если бы речь шла о ней самой – но только не о Бруклин.

– Если у нее упадет сахар в крови, она будет плакать, – добавляет Элла.

– О, так она тоже плакса?

– Ей пять.

Бабушка вздыхает и машет рукой в сторону шкафчика.

– Там есть какие-то легкие закуски, можешь посмотреть.

Элла открывает дверцу и обнаруживает странный набор продуктов. Ни печенья-рыбок, ни «Орео», ни мармелада. Она берет коробку крекеров на воде, надеясь, что они похожи на обычное печенье.

– Спасибо.

Ногти бабушки постукивают по столешнице. Раз-два-три-четыре.

– Не за что.

С таким же успехом она могла бы заменить эту реплику на «Мы закончили?»

Элла несет Бруклин крекеры, и та, конечно же, жалуется на них. Они слишком сухие и безвкусные, она не может их проглотить и просит пить. Бруки выглядит так, будто вот-вот задохнется, и Элла сдается, возвращается в дом (слава богу, бабушки там уже нет) и наливает в пластиковый стаканчик апельсинового сока. Бруки бездумно ест и пялится в телевизор, а Элла просматривает Инстаграм. Хотя ее лента преимущественно состоит из успокаивающих картинок и мемов, она нарочно мучает себя и лезет смотреть, что там у друзей. Оливия наблюдает за китами в круизе по Аляске, а Софи навещает родных в Канаде. У Эллы сжимается сердце. Может, родители у них отстой, но по крайней мере Оливия и Софи не здесь. Они вместе со своими отстойными родителями. Телефон жужжит – пришло очередное письмо от Хейдена, – но она не в настроении читать его.