Текст книги "Запертый"

– Ох… Ашлох! – отшатнувшись, крепкий высокий блондин машинально схватился за разбитые губы, в глазах блеснули слезы боли. – М-м-м…

Я пнул его точно в развилку. Прямо по яйцам.

– О-ОГХ!

Сложившись, он упал на колени и скрючился в столь знакомой мне позе – я частенько лежал в ней в школе, да и во взрослой славной жизни сурвера. Стоило вспомнить об этом, и я с огромным трудом удержал себя от пинка по так удачно подставленной перекошенной роже. Нет… Нет! Вместо удара я заговорил, неспешно опускаясь на корточки рядом со стонущим однокашником. Серж Бугров. Неплохой, в принципе, парень. Просто тупой. Он ведь оскорблял меня в школе и издевался надо мной лишь потому, что так поступали другие. Тупой парнишка, не имеющий собственного мнения и поступающий как остальные. А когда на него обижались – я в том числе высказался пару раз со слезами, он искренне удивлялся – мы же просто шутим и веселимся. В чем проблема, бро?

Это я и сказал, наклонившись над Сержем:

– В чем проблема, бро?

– Какого… м-м-м… Анус! Ты ох…

Я опять ударил. Попал в щеку, кулак соскользнул, прошелся по разбитым губам и ударил в бетон пола. Больно… Я ударил еще раз, но в этот раз Серж успел убрать голову, и мои пальцы пронзила куда более сильная боль. В следующий миг я увидел летящую мне в лицо рифленую подошву. Ботинок…

Перед глазами полыхнуло багровым. Отлетев, я ударился о стену спиной и… затылком.

Темнота…

Багровые частые вспышки…

Дернув головой, я попытался проморгаться, и это получилось. Но только для того, чтобы увидеть летящий мне в лицо кулак оклемавшегося Сержа и его перекошенное уже не болью, а злобой лицо.

Удар…

В багровой черноте вдруг появилась часто пульсирующая ярко-красная точка, что медленно расширялась…

Удар…

Я прямо ощутил, как что-то хрустнуло в башке, когда мой многострадальный череп опять приложился о стену. Вроде он меня пнул. Прямо в лицо, раз я не чувствую больше носа, губ и вообще всего лица…

Вяло моргнув, видя лишь что-то серое и орущее, я завалился набок, и опять прилетевший пинок ударил в стену. Встань, Амос! Встань, сука! Встань! Пинок пришелся мне в ребра, и дыхание попрощалось со мной, подарив взамен острую боль. Лежа на боку, я умело скрючился – уж это я умел – прикрыл на автомате лицо рукой и… вот тут начались изменения, и я наблюдал их с большим и странным отстраненным удивлением. Обычно я бы остался лежать. Но сейчас я через дикую боль и гудение в голове уже подтягивал под себя ноги, собираясь встать и продолжить… бой… да! Я хотел продолжить бой. А что-то в моей голове – крохотное, но злое уже напоминало про отвертку и про то, что ублюдку надо пустить кровь прямо сейчас…

Удар… Опять в ребра. Чернота сгустилась…

Удар… мою голову подбросило, и на этот раз хрустнуло что-то в шее.

– Прекрати! Ты что творишь?!

– Да он первый! Первый ударил!

– Господи… все в крови…

– Он первый ударил!

Дернувшись, я вывалил на бетонку только что съеденный завтрак. Как же жалко выблеванную яичницу…

– Вызывайте медиков! Срочно!

– Да с ним все нормально! – голос Сержа нервно задрожал, сбился на почти визг. – С ним все нормально! С ним все нормально!

Он, стоя где-то в стороне, похоже, рвался ко мне, но его удерживали двое, если сбоившее зрение меня не обманывало.

– Дайте я его подниму! Он подтвердит все!

– Медиков! – повторил кто-то жестким властным голосом. – Срочно!

Присев рядом со мной, этот некто прижал меня – трясущегося и все еще пытающегося встать – к полу:

– Тише! Тише! Сейчас прибегут медики, сигнал уже послан. Лежи и не двигайся…

– Да он первый начал! Он ударил! Я просто поздоровался с ним – а он ударил! Я не виноват! – судя по всему, Серж был перепуган вусмерть.

Сквозь рваную мозаику черноты и чего-то просматривающегося сквозь кровь на глазах, я видел пол и лужу растекавшейся рвоты. Кусочки плохо пережеванных яиц медленно подплывали к моему лицу…

Дернувшись, я подтащил к себе руку, уперся ладонью в блевоту и попытался подняться. Дрожащая рука соскользнула, и я опять рухнул, не успев приподняться и на десяток сантиметров. Как же болит голова…

– У него сотрясение… возможно, и похуже что. Этот ублюдок пинал его прямо в лицо! Пинал так, что парень бился головой о стену. Я все видела!

– Да он ПЕРВЫМ НАЧАЛ! – Серж завизжал так громко, что визг резанул мне уши. – Это я тут жертва! Я!

– Он назвал его Анусом! Крикнул на весь коридор! – новый голос, на этот раз мужской и очень взрослый, высказал свое мнение, и, судя по всему, мужчину снедало негодования. – Это вообще нормально так здороваться? Правильный сурвер так себя не ведет! Фу!

Я начал приходить в себя. Чернота перед глазами медленно рассеивалась, я по-прежнему не ощущал лица, и меня сотрясали приступы рвоты, но я хотя бы начал чувствовать ноги и снова мог дышать – грудь отмерла, ребра снова сходились и расходились.

Надо же… Анус воспрял… Беззвучно рассмеявшись, я медленно перевернулся на живот, подвел под себя обе руки и начал вставать, не забыв подтащить одно колено как точку опоры.

– Лежи!

Дернув плечом, я сбросил с него толкающую меня вниз руку и упрямо продолжил подъем. Даже если сдохну – я встану. А потом можно и падать. Но сначала я встану!

Скребя рукой по стене, поднимаясь толчками, я медленно распрямился, и меня тут же повело из стороны в сторону. Спасла все та же стена, о которую я недавно колотился черепом. Оглушено наклонив голову, я просто разжал губы, и на пол вылилось немало крови, что утянула за собой как минимум один зуб. Нехило мне пришлось ботинком по лицу…

– Он первый начал… – тихо-тихо повторил Серж.

Я снова его видел. Крепыш стоял у противоположной стены, и его удерживали сразу двое, хотя он уже сник и не пытался вырваться. Но в нем еще теплилась надежда, и он, вытянув ко мне шею, улыбнулся окровавленными губами:

– Ты же первый начал, Ан… Амос… дружище… Мы ведь просто шутили. Да?

Я молчал. Мне многое хотелось сказать. Мне хотелось орать, швыряться всем накопленным в душе говном, но я, упираясь рукой в стену, с трудом удерживая равновесие на дрожащих ногах, просто молчал, глядя на Сержа. Я молчал…

– Амос! Эй! Скажи уже что-нибудь! Видите же – он стоит на своих ногах! Не так уж и сильно я его…

– Ты пытался убить его, – убежденно произнесла невысокая женщина в приталенном синем комбинезоне. – Я видела твое лицо, сурвер!

– Да я! Да я никогда! Вы же все знаете меня! Мою семью! Я честный техник! Моя аура чиста!

– Я видела твое лицо, сурвер, – повторила женщина. – И видела, как ты разбежался, чтобы пнуть его сильнее – повезло, что он упал и твой удар пришелся по стене! Ты бы убил его!

– Да он первым меня ударил! Как вы не понимаете?! Он первый меня ударил! Почему вы, сука, не понимаете?! Я тут жертва! Я! Амос! Скажи уже что-нибудь!

Я молчал. Не улыбался, не корчил рожи, и даже мои глаза вряд ли что-то выражали. Все оставшиеся силы я тратил на то, чтобы не упасть в блевоту и кровь под моими ногами. Проведя языком по зубам, обнаружив два провала, я сплюнул вязкой кровью еще раз, испачкав себе грудь. А ведь только вчера стирался… Повернувшись, я сделал шаг. Еще один… и медленно двинулся вдоль стены, уходя прочь. Растерявшиеся сурверы остались на месте, продолжая удерживать снова начавшего рваться ко мне Сержа. По коридору прокатились резкие звуки свистков, и я снова поморщился от боли в барабанных перепонках. Блюстители порядка подоспели первыми. Но это логично – их пост поблизости, а вот медики дежурят гораздо дальше – ближе к лифтовому стволу.

– Я просто психанул, Амос! Я просто психанул! – заорал мне вслед Серж. – Ну прости меня! Прости!

Шаг…

Еще шаг…

Пол качнулся, завертелся и полетел навстречу.

Удар…

Темнота…

Глава пятая

Остро пахло лимоном, спиртом и кровью.

Пахло от меня. Или же этим пахло вообще все вокруг. Или мне так только казалось…

Первым делом я разом вспомнил все случившееся, следом обрадовался, что голова работает, понял, что ничего не болит, и почему-то сразу решил, что я под обезболивающим лекарством. Затем я попытался понять, где нахожусь, а вернее сказаться – убедиться. Сам запах говорил о многом. Такие запахи – лимон, спирт и кровь – присущи только четырем местам Шестого уровня. Я в медпункте или больничке.

Где конкретно?

Поведя пальцами по поверхности вокруг себя, ощутил более чем знакомое исцарапанное и лишь отдаленно мягкое покрытие. Пластик. Вечный толстый пластик, что умело положен поверх чего-то эластичного вроде губки. А все вместе – это узкий лежак рядом с… Поведя пальцами, я коснулся стены и убедился в своей правоте – кафель. Столь же вечный зеленый кафель. Пластиковое покрытие лежака синее. А царапины на нем оставлены одеждой и ногтями тех, кого сюда клали для оказания первой медицинской помощи.

Я в медпункте. И даже знаю, в каком именно.

С огромным трудом разлепив веки – казалось, что каждое весит под тонну – я поморгал и снова прикрыл глаза, чтобы дать им привыкнуть к не столь уж и яркому свету. Поведя плечами, двинул затем ногами, прислушался к происходящему вокруг и ме-е-е-дленно уселся, помогая себя обеими руками. Бережно спустив ноги с лежака, я замер на его краю, вцепившись пальцами в края, наклонив голову и внимательно вслушиваясь в слова набившихся сюда сурверов, заодно пытаясь разглядеть свое отражение в большом зеркале на противоположной стене.

Я не сразу понял, что тот доходяга в зеркале – это я.

Голова забинтована, лицо в пластырях, на губах медицинские скобы, под глазами огромные кровоподтеки, а в самих глазах сплошная краснота. Нехило же он меня обработал…

Тело скрыто под явно дежурной зеленой футболкой с цифрой шесть на груди. Футболка мне велика размеров на пять и ниспадает на голые исцарапанные ноги. Судя по ощущениям, под футболкой тоже бинты или что-то похожее – нечто тугое стягивает ребра. На пальцах рук пластыри… все тело онемелое, вздутое и какое-то деревянное.

А что и кто вокруг?

Тут всего одно помещение – не считая служебного кабинета, что в то же время является и хранилищем лекарства. Но от основной части медпункта меня частично отгораживала надежная ширма в сурверском стиле и характере – стальной вечный каркас, однотонная выцветшая клеенка со следами аккуратного ремонта. Благодаря ширме моего пробуждения не заметили, что позволило мне незаметно прислушаться к оживленной, если не сказать ожесточенной беседе.

– Он первый ударил!

Сколько уже раз Серж повторил эту мантру? Я попытался скривить губы в усмешке, но не преуспел – они тоже онемели. Казалось, что ко рту пришили раздутые подушки.

– Серж! Хватит уже! – усталый мужской голос обладал немалой властностью. – Хватит повторять одно и то же! Это тебе не поможет! Свидетелей достаточно – начал первым ты! Ты оскорбил другого сурвера – беспричинно! Ты громко и ясно назвал его так, как назвал! После чего вторгся без разрешения в его личное пространство, схватив за плечо и силой развернув к себе!

– Но я…

– Тихо, сурвер! Слушай молча! Также ты назвал его плесенью! Второе оскорбление! А затем ты усугубил, оскорбив его в третий раз. Троекратное оскорбление без какой-либо причины и повода! Да, мы живем по законам. Да, мы не приемлем самосуда, но… будем честны друг с другом, да?

– К-конечно…

– Назови ты меня жопной дыркой – я бы тоже не сдержал руки.

– Но… в школе мы все время…

– Школа кончилась, придурок! Ты взрослый двадцатипятилетний мужик! – властный голос начал звучать громче и злее. – То, что прощалось в школе – не прощается во взрослой жизни! Ты же сурвер! Ты должен знать один из наших главных принципов! Ну! Принцип номер девять! Озвучь!

– Сурвер в ответе за себя!

– Поясни!

– Сурвер в полном ответе за свои слова и дела! Но он первым ударил!

– И был в свое праве! Ты оскорбил его!

– Но в школе мы всегда…

– Ты не дебил часом, сурвер?

– Мы всегда так шутили!

– Над ним?

– С ним! Он тоже смеялся!

– Прямо смеялся? Когда вы называли его дыркой в жопе – он прямо взахлеб смеялся?

– Ну не взахлеб… но улыбался точно! Послушайте, мистер Маланин… мы же с вами почти из одного рода…

– То, что мы оба являемся потомками выходцев из Россогора, не дает тебе никаких преимуществ, сурвер, – вздохнул голос. – Наоборот! С тебя больше спрос!

– Ну не хотел я! Я же на работу торопился просто! И тут увидел его – Амоса! Подошел поздороваться! Да я клянусь! – в дрожащем голосе Сержа зазвучали чуть ли не истерические нотки. – Я поздороваться подошел! А мне кулак в зубы прилетел! Я и не сдержался! Ну да… переборщил… но и он мне врезал! Да еще и по яйцам добавил!

– Он тебе дал по зубам и по яйцам. В ответ на оскорбление. А ты чуть не забил его до смерти… Ладно… вижу, ты не понимаешь всей глубины проблемы, сурвер. Сурверский суд рассудит вас.

– Холисурв… ну зачем доводить до суда? Дайте мне поговорить с ним! С Амосом! И я все улажу. Мы договоримся – как сурвер с сурвером. Мы договоримся!

– Нет. Ты переступил черту.

– Прошу…

– Тихо! Серж Бугров! Своей властью я, Гренар Маланин, отправляю тебя под домашний арест!

– Да у меня просто как перемкнуло в голове! Не знаю почему! Я же добрый! Я реально добрый человек! Я правильный сурвер! Все имеют право на ошибку! Дайте мне поговорить с Амосом – ведь мы с ним были друзьями в школе!

– Выведите его. Дайте возможность купить все необходимое – и под домашний арест, – распорядился Маланин.

Больше Серж Бугров не произнес ни слова, а вскоре за ним мягко закрылась тяжелая дверь. Я хорошо помню эту покрашенную в белый цвет дверь – с прозрачным небьющимся стеклом и красным крестом на нем, а также толстую пружину, что неспешно и надежно закрывала ее. Я часто бывал здесь в школьные годы – медсестры клеили мне пластыри на ушибы от побоев, дезинфицировали царапины… Но в этот раз меня явно в паре мест зашили…

– Ты ведь все слышал, Амос Амадей?

– Я все слышал, – подтвердил я, медленно вставая и не отпуская пока край кровати. – Где мои вещи?

– Тут, в сумке. Сурвер Амадей… ты не хочешь мне ничего рассказать?

– Он оскорбил меня, – пробубнил я как можно громче, поняв, что мою первую фразу поняли с трудом из моей невнятности. – Я ударил первым. Да… я виноват и готов ответить. Бегать не буду…

– Прямой ответ честного сурвера, – хмыкнул вставший мне навстречу Маланин.

Ему чуть больше пятидесяти, хотя выглядит гораздо младше. Подтянутый, подстриженный под машинку, хорошо выбритый, с тяжелым взглядом серо-синих глаз. Отутюженный серый комбинезон с черными вставками, цифра шесть на правом рукаве и красная нашивка там же чуть ниже. На воротнике пара значков – Внутренняя Охрана, офицер службы. Достаточно серьезный человек на достаточно серьезном посту. И у него на самом деле было достаточно прав на отправку Сержа Бугрова под домашний арест.

Ничего не ответив на его похвалу, я, чуть покачиваясь, двинулся к лежащей на широкой скамье сумке с моими наверняка заблеванными окровавленными пожитками.

– Тебе бы отлежаться…

– Я вправе уйти. Если я не под арестом.

– Ты не под арестом, сурвер. Максимум, что на тебя наложат, так это административное взыскание и как минимум десять часов общественных работ за несдержанность. Даже оскорбление не дает никому морального права опускаться до животного уровня и устраивать самосуд. Везде должны быть порядок и взаимоуважение.

– Где вы были с этими словами в мои школьные годы? – вырвалось у меня.

Дошаркав до сумки, я откинул клапан и глянул внутрь. В нос ударил запах рвоты и крови. Требуется срочная стирка.

– Да… – задумчиво произнес Маланин, заложив руки за спину и наблюдая за мной. – После происшествия я задал несколько вопросов и понял причину твоей агрессии. Я доведу эту информацию до судьи и уверен, что тебя могут избавить от негативной записи в личном деле. Но от общественных работ это не спасет.

– Учту, – пообещал я. – Можно сумку заберу? С возвратом.

– Можно, – кивнул Маланин, жестом останавливая поднявшуюся было тетеньку медсестру. – Когда вернешь?

– Сегодня или завтра.

– А поточнее?

– Сегодня или завтра. Или никогда, если сдохну.

– Тебя надо в больницу, сурвер Амос, – первый раз нарушила молчание медсестра. – Электрокар уже в пути.

Я тут же среагировал:

– Отказываюсь!

– Нужно провести тщательный осмотр, сделать рентген и…

– Отказываюсь! У меня есть на это право! Если только никто не считает, что у меня инфекция, опасная для окружающих…

– Ты вправе отказаться, сурвер, – кивнул Маланин и, похоже, потеряв ко мне интерес, шагнул к двери. – Так же, как и вправе пожинать плоды собственной глупости.

– Сдохну так сдохну… – буркнул я, стаскивая сумку со скамьи и делая шаг к двери.

Глянув на медсестру, что сидела, устало уронив руки на колени, я уже совсем другим тоном добавил:

– Спасибо вам, госпожа Сензар. Извините, что вам пришлось возиться с моей… грязной одеждой.

– Береги себя, Амос, – вздохнула она и покачала головой. – По всему этажу ходят слухи о тебя. Будто вселилось в тебя что…

– Не вселилось, – тихо рассмеялся я, толкая дверь медпункта. – Просто из меня выбили кое-что…

– Инстинкт самосохранения?

– Наверное – кивнул я, выходя – Наверное…

– Купи обезбола! Через два часа тебе станет ой как больно, сурвер! Пей больше воды! И при первых признаках ухудшения звони сюда!

– Спасибо, – опять кивнул я, и дверь со стуком закрылась за моей спиной.

Почти не помню, как я, бредя по улице, сначала остановил испуганного моим видом мальчишку-скорохода, вручив ему одну монету и попросив передать бригадиру Раджешу Паттари сообщение о том, что по причине плохого самочувствия сурвер Амос не сможет сегодня выполнить свое задание, но все сделает чуть позднее и по возможности просит придержать эту работенку за ним. О причинах плохого самочувствия я говорить не стал – и так видно невооруженным взглядом, а мальчишка наверняка распишет все так, что я буду в его рассказах выглядеть ожившей мумией из старых любимых фильмов. К тому же все случилось недалеко от кафешки, так что уверен, бригадир и так в курсе случившегося. Передав послание, я двинулся дальше, мучительно туго выбирая наикратчайшее направление. «Как же здесь дерьмово, – прошелестело у меня в голове. – Как же меня здесь все бесит»…

Пошатывающиеся стены тянулись и тянулись мимо. Минуя настенные и напольные указатели, я не читал оставшихся лозунгов, избегал встречаться взглядами с встречными, сосредоточившись на одной цели – добраться до нужного места.

– Нехило ему вломили.

В голове неизвестного из группки, сидящей на лавке в одной из глубоких стенных ниш, к моему вялому удивлению, не было насмешки. Какая-то смесь мутноватых эмоций, но главную из них я уловил – уважение. И вроде как даже одобрение…

– Вломили, – согласился с ним второй. – Там, говорят, все в крови было. Но Амос настоящий сурвер.

– Так терпила же он…

– Был терпилой, – согласился первый. – А теперь, видать, надоело ему терпеть…

– Терпила, – с кривой усмешкой пробормотал я и почувствовал, как по онемелому подбородку побежала струйка слюны.

Вытерев ее, глянул на ладонь и обнаружил, что это кровь. Ну да… во рту у меня немало зияющих кровавых дыр.

Придется выбирать жратву помягче…

И я знаю, где мне раздобыть такую…

Надо было видеть лицо Галатеи – она не сразу узнал меня, а узнав, ахнула, подавшись вперед.

– Амос!

– Как минимум половина его, – неумело пошутил я и поплатился за попытку похохмить новым потоком крови из рта. – Ох… не обращай внимания…

– Да как же не обращать-то! Мамоньки мои…

– Да просто не обращай и все, – пожал я одним плечом. – Мама как?

– Все также, – сбилась она от столь крутого изменения темы. – Погоди! Что с тобой-то случилось? На работе что-то?

– Сцепился с Сержем Бугровым. Он оскорбил – я ударил. От него прилетело втройне, – ответил я чистую правду, зная, что врать смысла нет. Все равно она скоро все узнает. – Да не переживай, – попытался улыбнуться я сжатыми губами, одновременно вытирая подбородок подолом чужой футболки.

Все равно я уже посадил на нее несколько кровавых пятен, и придется заплатить за кусок многажды стиранной тряпки полную цену. Хорошо еще наш хлопчатник оправился от болезни, а лен продолжал расти на диво.

– Бедный Амос…

– Мне бы обезболивающего, – хмыкнул я, чувствуя, как ко мне возвращается удивительно хорошее настроение. – Полный блистер. Салфеток бумажных пару пачек. И пяток банок ваших закруток…

– Тише ты! – Галатея шикнула на меня с такой силой, что настала моя очередь отшатываться.

Подавшись вперед еще сильнее, она перегнулась через прилавок, обдав меня запахом лимона и сирени. Глянула по сторонам, будто в этом переулке мог кто-то спрятаться. Поняв, что отреагировала чересчур бурно, раздраженно выпрямилась, скрестила руки на животе и сердито уставилась на меня, не замечая, как сильно натянула красную футболку, подчеркивая красивую грудь. Поймав мой взгляд, она глянула вниз и испуганно охнула:

– Забыла поддеть… – и ее лицо залило краской смущения.

– Закрутки ваши семейные, – кашлянул я, пораженный тем, как быстро я из виновника, так сказать, торжества и переполоха, превратился в обычного наблюдателя. – И сумку под них. А? Банки верну.

По-прежнему прикрывая грудь, Галатея, не сумев взглянуть на меня, коротко кивнула:

– Каких хочешь?

– А какие есть? – во мне, избитом, обколотом обезболом, вдруг проснулся звериный аппетит, что из бурчащего желудка пробился прямиком в оглушенный сотрясением мозг, взялся там за рычаги и начал деловито интересоваться самым главным. – Мясное что-нибудь есть?

– Кабачки сладкие банки три литровых, огурцы соленые резанные две банки и одна банка домашней тушенки. Крольчатина, само собой.

– Само собой, – кивнул я.

– Есть банка куриного паштета. Лепешки.

– Беру.

– Что именно-то? Кабачки по три динеро за банку, но тару с возвратом. Огурцы по два. Тушенка – шесть. Паштет в ту же цену.

– Заберу все, – уверенно произнес я, прикидывая, сколько у меня динеро с собой. – За часть закруток деньги позднее отдам. Но если дойдешь со мной до квартиры – отдам долг сразу же. Нет – так занесу вечером или завтра. Честно занесу, Галли, ты меня знаешь.

– Ты честный парень, Амос, – вздохнула девушка, успевшая забыть инцидент с тем, как я пялился на ее грудь – а я пялился, что бесспорно. – Хорошо. Только осторожней там.

– Как будто кто-то не знает, – рассмеялся я, но послушно кивнул. – И обезбола добавь еще штук пять таблеток.

– Так все плохо?

– Вроде как да, – кивнул я, прислушиваясь к нарастающей боли, что сосредоточилась почему-то в шее. – И мутит опять.

– В больничку тебе надо!

– Не надо! – отрезал я, запуская руку в вонючую сумку и пытаясь добраться до кармана с деньгами. – Я сам…

– Ох, – совсем по-взрослому вздохнула Галатея и сокрушенно покачала головой. – Дурной ты парень, Амос…

– Зато ты очень красивая, – улыбнулся я ей и… изумленно замер, поняв, что я только что сделал вроде как неплохой комплимент и вроде как даже вовремя…

Даже крутым себя ощутил… если бы еще не стремительно подкатывающее желание согнуться в рвотном позыве…

Не сразу придя в себя от моих внезапных слов, Галатея не спешила показываться из-под прилавка, а когда наконец поднялась – опять пылающая от смущения и смотрящая куда угодно, но только не на меня – в ее напряженной руке покачивалась тяжелая продуктовая сумка. Прочная ткань, две ручки, выдерживает влегкую до сорока килограмм, благодаря двойной прошивке и качеству материала служит десятилетия. Все по сурверским канонам.

Выложив на прилавок все имевшиеся деньги, я взял сумку, улыбнулся краем чуть отмершего рта и поковылял на выход, чувствуя спиной взгляд девушки. Вот же я кретин, а…

Ладно. Привычно стыдиться себя буду позднее. А пока надо сосредоточиться на том, чтобы дойти до дома, войти и обязательно закрыть за собой дверь на замок…

Шаг, еще шаг… еще шаг, сурвер… еще шаг…

Кредо сурвера – выжить. Кредо сурвера – быть стойким! А я сурвер!

Что-то прилетело мне в плечо, когда я открывал дверь своей комнаты. Удар был сильным. Будто палкой врезали… падая внутрь дверного проема, я инстинктивно позаботился о самом главном – о драгоценных стеклянных банках с домашними закрутками. Обняв сумку, я рухнул боком, добив многострадальные ребра. Боли не почувствовал толком – работали обезболивающие. Может, поэтому меня и не скрючило в болевой судороге. Первым делом обрадовался тому, что не услышал звона разбитого стекла – как глядеть в глаза Галатее? Банки редкость, тут одними деньгами не откупиться. Затем удивился тому, что рука не работает с той стороны, куда пришелся удар. И потом уже удивленно приподнял вспухшую харю и глянул в оставленный темный Манеж. Второй свистящий удар пришелся в дверной косяк, внутрь комнаты влетел какой-то предмет и с тупым звуком несколько раз отрикошетил от стен. На этот раз звон разбитого стекла я услышал… Третий предмет ударился о стену рядом с дверью и отскочил, не попав в комнату. Я продолжал пялиться с тупым удивлением в темноту, хотя в голове уже что-то злобно орало: «Ну же! Ну же, дебил! Ну же. Запоздало среагировав, я неловко повернулся, толкнул ногой, и дверь начала поворачиваться, поймав собой четвертый предмет, что с гулом отскочил. Пока дверь закрывалась, в сужающуюся щель я успел увидеть вышедших из темноты трех крайне приметных девушек. Шестицветик… долбаная женская группировка Шестицветик навестила меня…

– Ты затеял опасную игру, сурвер! – крикнула та, что была повыше и покоренастей. – Ты нанес увечья моей любимой! Я вздрючу тебя, Амос! Я вздрючу тебя, гнида! Бойся!

Дверь захлопнулась.

– Вашу же мать, – выдохнул я в сумрак комнаты. – Нет, ну вашу же мать! Я ведь просто хочу жить мирно! Ни перед кем не прогибаясь! Никого не боясь! Жить как честный правильный сурвер! Как нас и учили! Холи-сука-сурв! Да какого же черта?!

Выговорившись, но не испытав ни малейшего облегчения, я медленно приподнялся, встал и включил свет. Первое, что увидел – катящийся по полу знаменитый резиновый мячик. Долбаный попрыгунчик, что способен порадовать детишек, но может и нехило так сотрясти чьи-нибудь мозги… Мне повезло, что мяч ударил в плечо – угоди он в и без того слишком много получивший черепной котелок…

Переведя взгляд чуть дальше, я глянул на стол, и мое лицо перекривила настолько сильная гримаса бешенства, что вскрылись разом все заклеенные раны и по лицу потекла кровь.

– А-А-А-А-А! – заорал я, чувствуя, как что-то набухает в затылке. – А-А-А-А-А-А-А-А! Су-у-у-у-кии-и!

На столе в крошеве битого стекла лежали сбитые с полки механические часы. Мамины. Те самые – с эмблемой Россогора, механические, заключенный в кусок ненастоящего хрусталя.

– Убью, – выдохнул я, сквозь резко сузившийся черный тоннель глядя на разбитые часы. – Убью! Убью за это! Убью!

Ноги подкосились. Я сполз по стене и затих у двери рядом с сумками. В одной сумке заблеванная одежда терпилы. А другая полна вкуснятины и воспоминаний о красивой девичей груди. Какую сумку ты выберешь, сурвер? Сделай свой выбор… сделай…

С этой мыслью я и отключился, уронив голову на начавшее ныть плечо.

* * *

Очнулся я там же. Вот прямо там же. И в той же неудобной позе. Из темного забытья меня вывела боль сразу нескольких видов. Я и подумать не мог, что однажды в моем теле сойдется боль жгучая и постоянная, боль с редкими острыми приступами ошеломляющей силы, тупое нытье в челюсти и колотье в ребрах, что-то ворочающееся и непонятное в руках, ногах и плечах. Прежде чем я сумел разлепить заплывшие глаза и начал что-то соображать, я услышал чьи-то жалобные стоны, глухое ворчание и редкое аханье, удивительно хорошо совпадающее с приходом очередного приступа злобной болевой вспышки. Не знаю, сколько времени мне понадобилось, чтобы понять – стонал и всхлипывал я сам.

Шевельнулся. Перевалился на наименее сильно болевший бок. От всплеска боли я взвыл в голос, но спустя пару секунд мучения столь же резко утихли, а тело отозвалось тысячью облегченных уколов, а затем и нытьем переполненного мочевого пузыря. В висках пульсировала горячая кровь, но меня хотя бы не тошнило. Более того – я опять чувствовал зверский аппетит. Теперь к нему добавилась еще и жажда.

Я поступил просто. С трудом приподнявшись, подтащил себя к двери, оперся о нее, машинально подняв руку и опустив щеколду. Следом дотянулся до выключателя и следующий десяток секунд провел в очередных муках, платя за свою тупость – вместе с пришедшим ярким светом в голове взорвалась боль уже нового типа.

– За все надо платить, – пробормотал я, глядя на осколки разбитых часов на столе. – За все надо платить…

Пока я бормотал всякую ерунду, мои руки, действуя почти самостоятельно, вытащили из сумки банку с маринованными огурцами. Скрипнула отвернутая крышка, горлышко припало к вспухшим губам, и по ним ударил еще один вид боли – соль попала в незажившие раны. Хрипя и булькая, я осушил литровую банку, выхлебав весь маринад. Запустил обмотанные пластырем грязные пальцы внутрь, выудил хрусткий огурец и отправил его в рот, вяло заработав челюстями. Но с каждым новым укусом челюсти работали все лучше. Я буквально пищеводом ощутил, как соленая волна прокатилась по глотке и пересохшему пищеводу, смывая остатки блевоты, как вздрогнул пустой закисленный желудок, принимая слишком опасную, но такую вкусную еду и воду. Дожрав огурцы, я мысленно извинился перед Галатеей и ее мамой – я вымою! – и выпустил содержимое мочевого пузыря в банку. Ее не хватило, чтобы вместить все. И я не удивился, когда поднял банку и в жидкости почти бурого цвета увидел темные сгустки. Кровь в моче… насколько это плохо, сурвер? Отбиты почки? Вроде как раз там почти ничего не болит…

Скрипнув крышкой, бутылка с водой поддалась моему напору. Хрустнуло три таблетки обезбола на зубах. Я разжевал их в порошок, в липкую массу и только затем залил в рот воды, прополоскал все хорошенько и проглотил, снова ощущая привкус крови. Воду я выпил всю, а затем моя рука сама собой сжалась на банке с куриным паштетом. Ложки у меня не было, но пальцы легко заменили ее, и я не останавливался, пока не выскреб каждый кусочек и не облизал каждый палец.

Да…

Да…

Меня по-прежнему ломало и трясло от боли. И я уже понимал, какую большую ошибку сделал, не купив ничего противовоспалительного. Хотя бы пару таблеток. Но я исправлю эту ошибку – чуть позднее…

Попытавшись определить, сколько сейчас времени, и не преуспев, я осторожно отодвинул от себя стеклянную банку с кровавой мочой и только затем начал медленно подниматься, охая при каждом движении и застывая по полминуты в одной позе, когда спина не хотела разгибаться дальше, а отбитые ноги вообще протестовали против любого движения.

Но я поднялся.

Постоял, покачиваясь, и принялся стягивать с себя футболку. Справившись, я бросил все снятое рядом с дверью, открыл сумку с грязной одеждой и вытряхнул содержимое на пол. Сумку с банками я отнес к столу и там, с трудом усевшись, сожрал лепешку, зачерпывая ее кусочками тушенку и делая большие глотки воды. Закончив с этим, я упал на незастеленную кровать и почти мгновенно отрубился. Но я еще помнил, как проорал что-то невнятно-матерное в ответ на стук в дверь. Не знаю, стучали ли дальше – я уже спал.