Текст книги "Лето ночи"

– Ладно, – негромко проговорил он и еще тише добавил: – Спасибо.

– Эй, придурки, будем продолжать или вы собираетесь болтать до вечера? – послышался голос Лоренса, который давно уже нетерпеливо переминался с ноги на ногу возле готового к новому полету планера.

– Мы готовы! – крикнул в ответ Дейл.

– На взлет! – скомандовал Кевин.

– Ну держись! – прорычал Майк.

И камешки полетели в цель.

Дуэйн вернулся домой незадолго до захода солнца. Старика еще не было, и он пошел через поле к могиле Витта.

На этот поросший травой холм посреди восточного пастбища Витт всегда приносил оставшиеся после обеда кости и другие любимые лакомства, чтобы зарыть их в мягкую землю подле ручья. Поэтому здесь Дуэйн его и похоронил.

На западе, за пастбищами и огромными пшеничными полями, опускался к горизонту огромный огненный шар. Без этого ослепительного в своем великолепии иллинойсского заката Дуэйн не представлял себе жизни. Казавшийся плотным от духоты воздух к вечеру стал почти серо-голубым, а звуки распространялись в нем с медлительной легкостью мысли. До слуха Дуэйна доносилось мычание и сопение коров, возвращающихся с северного края пастбища, хотя их самих за холмом не было видно. Примерно в миле к югу мистер Джонсон жег сорняки, разросшиеся вдоль ограды, и дым столбом поднимался вертикально вверх. В неподвижном воздухе витал запах пыли и сладковато-терпкий аромат костра.

Дуэйн долго сидел на могиле старого колли. Солнце село, и вечер как-то незаметно соскользнул в ночь. Первой на темном небе засверкала Венера – она ярко вспыхнула на востоке небосклона, словно прилетевший из далекой галактики НЛО. Дуэйну очень хотелось когда-нибудь увидеть настоящий инопланетный корабль, и он часто проводил по многу часов, лежа в траве рядом с терпеливо ожидавшим Виттом. Постепенно появлялись и другие звезды. Здесь, вдали от городских огней, их мерцание казалось волшебным. Воздух неспешно и как будто против воли, неохотно остывал, но по-прежнему оставался влажным, отчего рубашка Дуэйна липла к телу. Наконец стало совсем свежо, и земля под рукой Дуэйна холодила ладонь. Он в последний раз погладил могильный холмик и медленно побрел к дому, с грустью вспомнив о том, как возвращался с прогулок в прежние времена, примеряясь к шагам старой, почти слепой собаки.

Колокол Борджа… Дуэйну очень хотелось поговорить о нем со Стариком, но тот вряд ли будет в подходящем для разговоров настроении, после того как весь день проторчал в пивной «У Карла» или в баре «Под черным деревом».

Дуэйн наскоро приготовил ужин. Поджаривая на старой сковородке свиные котлеты и опытной рукой нарезая лук и картофель, он одновременно слушал передачу из Де-Мойна. В новостях было мало что нового: Тайвань жаловался в ООН на то, что на прошлой неделе коммунистический Китай обстрелял остров Хунтоуюй, но реакции на обращения не было, потому что никто в ООН не хотел новой Кореи; постановки на Бродвее отменены в связи с забастовкой, организованной актерской ассоциацией за справедливость; люди из команды сенатора Джона Кеннеди сообщают, что на следующей неделе их единственный и самый достойный кандидат намерен произнести в Вашингтоне речь на тему внешней политики, но Айк[64]64
  Распространенное в США прозвище Дуайта Дэвида Эйзенхауэра (Dwight David «Ike» Eisenhower; 1890–1969) – американского военного и государственного деятеля, 34-го президента США (1953–1961).


[Закрыть] запланировал на это же время поездку на Дальний Восток и тем самым выбил почву из-под ног всех потенциальных кандидатов в президенты; Соединенные Штаты заявляют, что Советский Союз должен немедленно отпустить на свободу Гэри Пауэрса[65]65
  Фрэнсис Гэри Пауэрс (Francis Gary Powers) – американский шпион. Его самолет-разведчик У-2 был сбит 1 мая 1960 г. над территорией СССР. По приговору суда Пауэрс был заключен во Владимирскую тюрьму, но впоследствии, в 1962 г., на мосту между Восточным и Западным Берлином передан американцам в обмен на советского разведчика Рудольфа Абеля.


[Закрыть], а Аргентина требует выдачи Израилем похищенного его разведкой Адольфа Эйхмана[66]66
  Адольф Эйхман (Adolf Eichmann; 1906–1962) – сотрудник гестапо, непосредственно ответственный за уничтожение миллионов евреев. 13 мая 1960 г. на улице Буэнос-Айреса был схвачен израильскими агентами и тайно вывезен в Израиль, где предстал перед судом. 15 декабря 1961 г. ему зачитали смертный приговор, а 1 июня 1962 г. повесили в тюрьме города Рамла. Это единственный случай смертной казни в Израиле по приговору суда.


[Закрыть]. В спортивном выпуске прозвучало сообщение о том, что в преддверии 500-мильной гонки в Индианаполисе издан запрет на сооружение трибун, подобных тем, которые обвалились в этом году во время гонок в День памяти, когда погибли два человека и свыше сотни были ранены. Затем последовал репортаж о готовящемся матче-реванше между Флойдом Паттерсоном и Ингемаром Иоханссоном[67]67
  Матч-реванш за обладание поясом чемпиона мира по боксу в супертяжелом весе состоялся 20 июня 1960 г. Победил Флойд Паттерсон нокаутом в пятом раунде.


[Закрыть].

Ужиная в одиночестве, Дуэйн включил радио погромче и прислушался. Он любил бокс. И мечтал когда-нибудь написать о нем рассказ. Возможно, что-нибудь о неграх… О том, как они, одерживая на ринге победу за победой, добиваются равенства. Дуэйн слышал, как когда-то Старик и дядя Арт говорили о Джеке Джонсоне[68]68
  Джек Артур Джонсон (1878–1946) – знаменитый чернокожий боксер-супертяжеловес, получивший на ринге прозвище Гигант из Галвестона. В списках лучших боксеров тех времен, составленных известным деятелем американского бокса Натом Флейшером, имя Джека Джонсона значится под номером один.


[Закрыть], и этот разговор засел у него в памяти, как запоминается на всю жизнь сюжет любимого романа. «Да, – подумал Дуэйн, – отличный получился бы роман. Если бы я только смог его написать. И знал бы достаточно и о боксе, и о Джеке Джонсоне, и обо всем, что нужно знать настоящему писателю».

Колокол Борджа… Дуэйн покончил с ужином, вымыл тарелку и чашку из-под кофе, а заодно и посуду, оставленную Стариком после завтрака, сложил все в шкаф и прошелся по дому.

Во всех комнатах было темно, свет горел только в кухне, и старый дом казался более загадочным и странным, чем обычно. Наверху, там, где находились спальня Старика и ныне пустующая комната Дуэйна, ощущалось присутствие какой-то мрачной, таинственной силы.

«Неужели колокол Борджа все эти годы висит в башне Старой школы?» – подумал Дуэйн.

Недоверчиво покачав головой, он включил свет в столовой.

«Обучающие машины» сияли во всем своем пыльном великолепии. Остальные плоды изобретательской деятельности Старика загромождали верстаки и пол. Единственным подключенным и работающим прибором был автоматический телефонный ответчик, который отец, опасавшийся пропустить какой-нибудь важный звонок, собрал пару лет назад. Довольно-таки примитивное устройство – простейшая комбинация деталей от телефона и небольшого катушечного магнитофона – подсоединялось к телефонной розетке и, как только поступал вызов, подавало специальный сигнал и предлагало звонящему оставить сообщение.

Почти все позвонившие – кроме дяди Арта, – услышав неожиданный ответ, произносимый явно нечеловеческим голосом, от смущения или гнева бросали трубку, но иногда Старик по голосу или набору ругательств все же вычислял абонента. Кроме того, отцу Дуэйна крайне импонировало раздражение, которое вызывал у людей ответчик. В том числе и у телефонной компании «Мабелл». Ее сотрудники дважды приезжали на ферму и угрожали снять номер с обслуживания, если мистер Макбрайд не прекратит вмешиваться в работу линий связи и портить оборудование, не говоря уже о столь тяжком нарушении закона, как запись разговоров граждан без их ведома.

В ответ на все претензии Старик заявлял, что эти разговоры имеют самое непосредственное отношение прежде всего к нему, поскольку люди набирали его номер телефона, и к тому же они прекрасно знали о том, что их записывают, так как он их об этом предупредил, а стало быть, никакого нарушения гражданских прав не было. А уж если на то пошло, «Мабелл» самая что ни на есть говенная капиталистическая монополия и может все свои угрозы вместе с оборудованием запихать в свою капиталистическую задницу.

Но эти угрозы все-таки удерживали Старика от попыток продать свое изобретение, которое он называл «телефонным мажордомом». Дуэйн же был счастлив уже тем, что им еще не отключили телефон.

К тому же за последние месяцы он сам внес в устройство некоторые изменения, и теперь запись сообщения сопровождалась миганием сигнальной лампочки. Дуэйн хотел научить автоответчик распознавать голоса и реагировать на них лампочками разных цветов, чтобы при записи загорался, например, зеленый, когда звонил дядя Арт, синий – для Дейла и остальных ребят, прерывистый красный – для телефонной компании… Но эта проблема пока что не поддавалась решению. И загвоздка была вовсе не в идентификации голосов. Дуэйн встроил усовершенствованный тональный генератор, способный различать голоса абонентов на основании прежних записей, затем разработал простую схему подсоединения контура обратной связи к соответствующим лампочкам… Но все эти детали были слишком дорогими, и потому пришлось ограничиться одной лампочкой для всех абонентов.

Сейчас она не горела. Значит, никаких сообщений не было. Впрочем, они появлялись очень редко.

Дуэйн подошел к входной двери и выглянул наружу. Фонарь, горевший около амбара, освещал поворот подъездной дороги и дворовые постройки, но остававшиеся в тени поля казались от этого еще темнее.

Цикады и древесные лягушки устроили сегодня настоящий концерт.

Дуэйн постоял минуту, размышляя над тем, как бы ему уговорить дядю Арта отвезти его завтра в университет Брэдли. Обдумав этот вопрос, он направился было в столовую, чтобы позвонить, но вдруг остановился и сделал то, чего никогда прежде не делал: запер на крючок ту дверь, что вела во двор, а потом прошел к парадному входу, которым пользовались крайне редко, и убедился, что и там все закрыто.

Конечно, теперь ему придется дожидаться возвращения отца, чтобы впустить его, но это не важно. До сих пор они всегда оставляли дом открытым – даже в тех редких случаях, когда отправлялись с дядей Артом на уик-энд в Пеорию или Чикаго. Им даже в голову не приходило запирать двери.

Но сегодня Дуэйн решил поступить иначе.

Он еще раз потрогал крючок, провел рукой по дверной раме и подумал, что достаточно дернуть посильнее – и вся эта легкая конструкция не выдержит. Да и саму дверь можно пробить насквозь одним ударом кулака. Улыбнувшись собственной глупости, Дуэйн пошел звонить дяде Арту.

Маленькая спальня Майка находилась на втором этаже, как раз над той комнатой, что была когда-то гостиной, а теперь стала комнатой Мемо. Второй этаж не отапливался: теплый воздух поступал сюда снизу через большие решетки, установленные в полу. Одна из таких решеток была рядом с кроватью Майка, и на потолке спальни он часто видел слабый отсвет маленькой керосиновой лампы, которая всю ночь горела в комнате Мемо, потому что маме приходилось заходить туда иногда по нескольку раз за ночь. Майк знал, что если встать на колени и посмотреть сквозь решетку, то можно увидеть небольшой холмик одеяла, под которым лежит бабушка. Но он никогда так не делал, поскольку считал, что это смахивает на подглядывание.

Но иногда мальчика охватывала уверенность, что он слышит мысли и сны Мемо, потоком струящиеся сквозь решетку. Это не были слова или образы – нет: они поднимались к нему в виде едва слышных вздохов, теплого дуновения любви или холодной струи тревоги. Лежа без сна под низким скошенным потолком спальни, Майк гадал, услышит ли он, как отлетает душа Мемо, если в эту самую минуту бабушка вдруг умрет. Помедлит ли она, чтобы обнять его, как бывало прежде, во времена его детства? Когда Майк был совсем маленьким, бабушка каждый вечер поднималась к нему в комнату, чтобы проверить, лег ли он в постель, подоткнуть поплотнее одеяло и поцеловать на ночь. Огонек маленькой керосиновой лампы в ее руках то ярко вспыхивал, то тускнел; фитиль под стеклянным колпаком шипел и потрескивал.

Майк лежал, наблюдая, как слабая тень листьев колышется на крутых скосах потолка. Сна не было ни в одном глазу. После обеда глаза слипались, он все время зевал, потому что не выспался прошлой ночью, но теперь, когда его окутывали темнота и тишина, спать совсем не хотелось. Он просто боялся закрыть глаза и изо всех сил боролся с дремотой: вел воображаемые беседы с отцом Кавано, вспоминал те дни, когда мама часто улыбалась и ласкала его, когда ее голос еще не был резким, как теперь, а речь была проникнута ирландским юмором, а не горечью. Или вызывал в памяти образ Мишель Стеффни, ее рыжеватые волосы, точно такие же мягкие и пушистые, как у Кетлин, но обрамлявшие при этом лицо с умными глазами и выразительным ртом, а не то личико с сонным взглядом и бессмысленным выражением, какое было у его сестренки.

Мальчик уже проваливался в сон, когда почувствовал резкое дуновение ледяного ветра. Он встревоженно приподнял голову.

Несмотря на открытое окно, в комнате стояла жара. Весь день теплый воздух поднимался вверх, а нормальной вентиляции в комнате не было. Однако порыв ветра, который пронесся мимо Майка сейчас, был холоден, как те сквозняки, что гуляли здесь январскими ночами. И этот ветер нес с собой запах мороженого мяса и застывшей крови, который вызвал у Майка ассоциацию с холодильной камерой в магазине «A & P», где хранятся коровьи туши.

Майк кубарем скатился с кровати и опустился на колени возле решетки. Свет керосиновой лампочки бешено мигал, как будто в маленькой комнатке бушевала буря. Холод надвинулся на Майка с такой силой, будто кто-то сжал студеными пальцами его горло и обхватил лодыжки и плечи. Он ожидал, что вот-вот к бабушкиной кровати подбежит взволнованная мать в наспех запахнутом халате и с растрепанными волосами, чтобы узнать, что случилось. Но весь дом был тих и молчалив, только из родительской спальни доносился мощный храп отца.

Ледяная стынь словно вползала сквозь решетку и с силой врывалась в окно. Керосиновая лампа мигнула в последний раз и погасла. Майку показалось, что из темного угла, где лежала Мемо, донесся тихий стон.

Мальчик вскочил на ноги, схватил бейсбольную биту и по крутой лестнице поспешно спустился. Шаги его босых ног по деревянным ступеням были почти неслышными.

Обычно дверь Мемо оставляли чуть приоткрытой, но сейчас она оказалось захлопнутой наглухо.

Почти готовый к тому, что дверь окажется запертой изнутри – вещь невозможная, если Мемо была одна в комнате, – Майк долю секунды помедлил, ощупывая пальцами створку, словно пожарный, пытающийся ощутить жар бушующего внутри пламени. Правда, в отличие от пожарного Майк чувствовал не жар, а холод. Наконец решившись, он резко распахнул дверь и с битой в руках, намеренный в любой момент пустить ее в дело, буквально влетел в комнату.

Внутри было достаточно светло, чтобы увидеть, что в комнате никого нет. Мемо лежала под одеялом, возле ее кровати стоял специально купленный медицинский столик со множеством баночек и флакончиков с лекарствами, а чуть поодаль – кресло-качалка, фотографии в рамках висели на своих местах, в углу темнело любимое дедушкино кресло, а рядом с ним – старый радиоприемник «Филко»[69]69
  «Филко» – товарный знак бытовых электротоваров, а также радио– и телевизионной аппаратуры и магнитофонов компании «Филко-Форд», американской дочерней компании голландской фирмы «Филлипс» и одновременно филиала корпорации «Форд-мотор». Обанкротилась в 1962 г.


[Закрыть], который до сих пор был в рабочем состоянии… В общем, все как обычно.

Однако Майк отчего-то был уверен, что они с Мемо здесь не одни. Приподнявшись на носки и крепко стиснув пальцами биту, он замер и прислушался, готовый к бою с неизвестным врагом. Вокруг него вились и струились потоки ледяного вонючего воздуха. Однажды в доме целых десять дней не было электричества, и Майку потом пришлось чистить холодильник, в котором они хранили кур и мясной фарш. Так вот запах сейчас был точно таким же, как тогда.

Майк выругался и выставил вперед биту. Ледяной поток окутывал его с ног до головы, холодные пальцы словно щекотали живот и спину там, где их не прикрывала короткая пижама, чьи-то мертвые губы касались шеи, смрадное дыхание щекотало щеки… Ощущение было таким, словно в дюйме от Майка стоял кто-то чужой, невидимый, источавший тление могилы.

Майк пробормотал еще какое-то ругательство и ткнул битой в темноту. Ветер завыл, и возле самых ушей мальчика раздалось шипящее рычание. Но ничто в комнате не шелохнулось, ни одна бумажка не дрогнула. Снаружи не доносилось ни звука, только в полях за дорогой слабо шелестели колосья.

Подавив желание выругаться еще раз, Майк покрепче сжал биту обеими руками и снова вскинул ее перед собой, приняв позу, представлявшую нечто среднее между стойкой отбивающего и боксера. Он стоял в центре комнаты, а мерзкий ветер будто съежился и укрылся в самом дальнем углу. Майк шагнул туда, но, оглянувшись через плечо, увидел бледное лицо Мемо на подушке и отступил назад, к ней, чтобы не позволить отвратительному неизвестно чему вновь завертеться вокруг.

Он склонился над кроватью, ощутил на щеке сухое дыхание и теперь, убедившись, что она жива, постарался своим телом заслонить ее от холода.

Новый порыв ветра с легким шелестом, похожим на тихий смех, вихрем пронесся по комнате и шмыгнул в раскрытое окно – так черный водоворот воды исчезает в отверстии сточной трубы.

Фитилек в керосиновой лампе внезапно с шипением вспыхнул, и золотые отблески пламени вновь заплясали на стенах, заставив Майка испуганно выпрямиться. Сердце у него чуть не выскочило из груди. Он застыл с поднятой битой, ожидая нападения.

Но холод исчез. Теперь в открытое окно лился теплый июньский ветерок, доносивший стрекотание воскресших кузнечиков и шорох листьев.

Майк присел на корточки рядом с кроватью. Широко распахнутые глаза Мемо казались совершенно черными и влажными. Он склонился к бабушке и теплой ладонью коснулся ее щеки:

– Ты в порядке?

Иногда она понимала вопросы и давала на них ответы: одно мигание означало «да», два – «нет». Однако чаще всего никакой беседы не получалось.

Одно мигание: «Да».

Майк почувствовал, как взволнованно забилось сердце. Она уже давно не разговаривала с ним… даже с помощью такого примитивного кода.

Во рту пересохло, и он с трудом выговорил следующий вопрос:

– Ты чувствовала это?

Одно мигание.

– Здесь что-то было?

Одно мигание.

– На самом деле?

Одно мигание.

Майк перевел дух. Это было все равно что говорить с мумией – даже мигания Мемо в этом призрачном свете казались ненастоящими. Он согласился бы отдать все, что угодно, все, что у него когда-нибудь будет в жизни, за то, чтобы Мемо могла поговорить с ним сейчас. Хоть пару минут.

Он откашлялся:

– Здесь было что-то плохое?

Одно мигание.

– Это было… привидение?

Два мигания: «Нет».

Майк заглянул ей в глаза. Они оставались неподвижными, как у мертвеца.

Майк потряс головой, чтобы прогнать предательскую мысль.

– Это было… Это была смерть?

Одно мигание: «Да».

Веки Мемо опустились. Майк склонился еще ниже, стараясь уловить дыхание и убедиться, что она еще жива, а потом нежно прикоснулся ладонью к ее щеке.

– Все нормально, Мемо, – прошептал он ей прямо в ухо. – Я буду рядом. Оно сегодня не вернется. Спи.

Он еще какое-то время посидел на корточках рядом с бабушкой, а когда ее тяжелое, прерывистое дыхание выровнялось и стало спокойным, встал, подтащил к кровати дедушкино кресло – качалка стояла гораздо ближе, но Майку почему-то захотелось взять именно его – и уселся, все еще держа на плече бейсбольную биту, с твердым намерением загородить Мемо от окна.

Чуть пораньше в тот же вечер в полутора кварталах к западу от дома Майка Лоренс и Дейл готовились ко сну.

Очередная серия «Морской охоты» с Ллойдом Бриджесом в главной роли только что закончилась. Фильм начинался в девять тридцать, но им позволяли смотреть его, и это было единственным исключением из железного правила укладываться в девять часов. Братья отправились наверх – первым шел Дейл, чтобы включить свет. Хотя было уже десять, в окна лился слабый свет летних сумерек.

Лежа в своих кроватях на расстоянии восемнадцати дюймов друг от друга, Дейл и Лоренс еще несколько минут пошептались.

– Скажи, почему ты не боишься темноты? – тихо спросил Лоренс.

Он лежал, крепко прижимая к себе плюшевого панду. Этого звереныша, которого Лоренс упорно именовал Тедди, несмотря на уверения Дейла, что это именно панда, а никакой не медвежонок, они когда-то получили как приз за победу в шуточных гонках в чикагском парке. Внешний вид игрушки претерпел с тех пор сильные изменения: один глаз-пуговица потерялся, левое ухо было почти начисто сжевано, мех кое-где вытерся, особенно в тех местах, на которые за шесть лет пришлась наибольшая доля объятий, черная нитка рта размочалилась, отчего казалось, будто панда все время криво ухмыляется.

– Не боюсь темноты? – повторил Дейл. – Но здесь не темно. Ночник включен.

– Ты же знаешь, о чем я.

Дейл и в самом деле знал, о чем говорит младший брат и как трудно ему признаться в своих страхах. В течение дня Лоренс не боялся ровным счетом ничего, но ночью всегда просил Дейла подержать его руку, пока не заснет.

– Не знаю, – ответил Дейл. – Я же старше. А старшим полагается не бояться темноты.

Лоренс минутку полежал молча. Снизу, из кухни, доносились тихие шаги матери, но вскоре стихли и они, – видимо, мама перешла в гостиную, где пол был устлан ковром. Отец еще не вернулся из деловой поездки.

– Но ведь раньше ты боялся, – проговорил Лоренс почти утвердительно.

«Не так сильно, как ты, трусишка», – хотел было ответить Дейл, однако сдержался: не время для поддразниваний.

– Угу, – прошептал он. – Немного. Иногда.

– Темноты?

– Да.

– Боялся входить в комнату, чтобы отыскать шнур выключателя?

– Когда я был маленьким, в моей… то есть в нашей комнате в Чикаго не было такого шнура. Там на стене был выключатель.

Лоренс прижался носом к Тедди.

– Уж лучше бы мы там и оставались, – пробормотал он.

– Ты что! – энергично зашептал Дейл, закладывая руки под голову и следя за скользящими по потолку тенями листьев. – Этот дом в миллион раз лучше. И в Элм-Хейвене гораздо интереснее, чем в Чикаго. Начать с того, что гулять там можно было только в Гарфилд-парке, да еще и в сопровождении кого-нибудь из взрослых.

– Я немного помню Чикаго, – прошептал в ответ Лоренс, которому было всего четыре года, когда они переехали сюда. – Но ты действительно боялся темноты? – настойчиво продолжал допытываться он.

– Да, боялся.

На самом деле Дейл не был в этом уверен, поскольку не мог точно припомнить собственные ощущения в той квартире. Но он не хотел, чтобы Лоренс чувствовал себя законченным слюнтяем.

– И чулана?

– Ну, там у нас был настоящий чулан, – с некоторым хвастовством заявил Дейл и глянул в угол комнаты, где высился выкрашенный в желтый цвет сосновый шкаф.

– Но ты боялся его?

– Не знаю. Я уже не помню. А почему тебя пугает чулан?

Лоренс ответил не сразу. Судя по звукам, он пытался поглубже зарыться в постель.

– Иногда там что-то шумит, – прошептал он чуть погодя.

– Это старый дом, и в нем водятся мыши, дурачина. Ты же знаешь, мама с папой всегда расставляют мышеловки.

Освобождать мышеловки от попавшейся добычи было самой ненавистной обязанностью Дейла. Даже здесь, на втором этаже, он часто слышал, как по ночам кто-то скребется за стенами.

– Это не мыши.

Голос Лоренса звучал сонно, но в нем слышалась непоколебимая уверенность.

– Откуда ты знаешь? – Слова брата заставили Дейла поежиться, а по спине пробежал холодок. – Почему ты думаешь, что не мыши? Что же это – привидения?

– Не мыши… – почти проваливаясь в сон, упрямо повторил Лоренс. – Это то же самое, что иногда прячется под кроватью.

– Брось! Под кроватью ничего нет, – устало отмахнулся Дейл, уже отчаявшийся переубедить брата. – Одна только пыль.

Вместо ответа Лоренс протянул руку в его сторону:

– Ну пожалуйста…

Голос звучал совсем сонно. Рукав любимой пижамы едва доставал Лоренсу до локтя: мальчик из нее давно вырос, но категорически отказывался надевать другую.

Дейл не всегда соглашался держать брата за руку, – в конце концов, они оба уже почти взрослые мужчины. Но сегодня он чувствовал, что и сам нуждается в поддержке.

– Спокойной ночи, – шепнул он, не надеясь, впрочем, на ответ. – Приятных снов.

– Рад, что ты ничего не боишься, – словно издалека, из тумана снов донесся до него шепот брата.

Дейл полежал еще немного, держа руку Лоренса и удивляясь тому, какие у брата маленькие пальцы. Наконец веки его опустились, но тут же вновь взметнулись вверх: ему вспомнилось глядящее прямо в лицо дуло ружья. Мальчик буквально подскочил на месте. Сердце судорожно билось.

На самом деле ему есть чего бояться. И это оправданный страх перед настоящей опасностью. В ближайшее время следует держаться подальше от Си-Джея и Арчи. Только теперь Дейл понял, что игра, которую они затеяли, разыскивая Табби Кука и шпионя за Руном и остальными, закончена. Она была глупой и могла доставить кому-нибудь кучу неприятностей.

В Элм-Хейвене не было никаких загадок, здесь нечего было делать Нэнси Дрю[70]70
  Девушка-детектив, героиня множества романов, с 1930 г. выпускавшихся под коллективным псевдонимом Кэролайн Кин издательским синдикатом Стратемейера.


[Закрыть] или Джо Харди[71]71
  Юные детективы братья Фрэнк и Джо Харди – персонажи произведений, выпускавшихся под коллективным псевдонимом Франклин У. Диксон с 1927 г.


[Закрыть] с их таинственными приключениями и умными рассуждениями. Но зато здесь была куча придурков, вроде Си-Джея и его папаши, готовых не задумываясь прибить любого, кто попадется под горячую руку. Джим Харлен, возможно, и вправду переломал кости из-за этой затеи. Дейл почувствовал сегодня, что и Кевин, и Майк тоже устали от дурацкой игры.

Прошло довольно много времени, прежде чем Лоренс со вздохом перевернулся на другой бок, выпустив пальцы Дейла, но все еще крепко прижимая к груди Тедди. Старший брат тоже задремал. За противомоскитными сетками на окнах шуршали листья старого дуба, стрекот цикад не умолкал ни на минуту. Последний отблеск сумеречного света угас, и во мраке ветвей ярче вспыхнули, перемигиваясь, огоньки светлячков.

Сквозь дремоту Дейл слышал какие-то звуки, – кажется, мама гладила в кухне белье. В спальне мальчиков воцарилась тишина, нарушаемая только их ровным дыханием. Снаружи доносилось уханье совы и отдаленное воркование лесного голубя. Затем ближе, гораздо ближе, в шкафу у них в комнате что-то тихо заскреблось и заскрипело. Потом в шкафу что-то скрипнуло, и оттуда донеслось царапанье когтей. Звуки на мгновение стихли, повторились вновь – и смолкли.