Текст книги "Добыча"

«Большая тройка» – Jersey, Shell и Англо-персидская компания – в 1930 г. попробовала заново сформировать альянс, теперь уже не в столь грандиозных масштабах. Компании провели ревизию идей соглашения «Как есть» и оформили новый Меморандум для европейских рынков. Вместо установления глобального порядка компаниям, работающим на различных рынках Европы, предстояла попытка войти в «местные соглашения» по разделу рынка с «посторонними». И снова система оказалась в основном неэффективной из-за постоянного роста объемов американской, российской и румынской нефти. Особенно Советский Союз, не задумываясь, снижал цены, когда видел возможность увеличить доходы. Ему были чужды нормальные коммерческие соображения. Кремль требовал от российских торговых организаций любой ценой получать как можно больше иностранной валюты, чтобы платить за оборудование, необходимое для индустриализации. Несмотря на постоянные попытки достичь серьезного и продолжительного соглашения с русскими, вскоре стало ясно, что это невозможно.

К 1931 г. Jersey разочаровалась в альянсах мирового масштаба. «Ввиду краха Экспортной ассоциации необходимо расторгнуть наше соглашение "Как есть" с Royal Dutch, – сказал своим коллегам Э. Дж. Сэдлер, руководитель работ по нефтедобыче Jersey. – В настоящее время Jersey жертвует многим, защищая другие компании при неблагоприятных экономических условиях». Он предложил, чтобы Jersey оставила все усилия, направленные на сотрудничество, и вместо этого вступила в войну с группой Shell. «Сейчас наилучший момент для борьбы с Royal Dutch, поскольку они очень уязвимы на Дальнем Востоке… Мы никогда не получали доходов в этом регионе, поэтому ценовая война не будет стоить нам почти ничего». На не предвещавшей ничего хорошего встрече в марте 1932 г. Детердинг и другие высшие руководители Royal Dutch/Shell ясно обрисовали серьезность мировой ситуации перед М. Уайлом, управлявшим долей Ротшильдов в компании. «Объемы продаж рухнули, – докладывал позднее Уайл барону Ротшильду. – Цены плохи везде, и за исключением немногих мест нигде нельзя получить прибыль».

В ноябре 1932 г. сэр Джон Кэдмен обратился к Американскому нефтяному институту, посвятив свою речь преимуществу сотрудничества – «соответствующего, разумеется, законам каждой страны». Его замечания опровергали широко распространенное мнение о том, что нормы соглашения «Как есть» были секретными и не известны миру. Джон Кэдмен, председатель Англо-персидской компании, заявлял перед членами Американского нефтяного института, что «принципы "Как есть"… стали краеугольным камнем сотрудничества в международной нефтяной торговле за пределами Соединенных Штатов».

Кэдмен предостерегал присутствующих: «На улице по-прежнему льет дождь», и перед лицом катастрофы, которая надвигается в связи с Депрессией, компании не могут отказываться от попыток найти укрытие от грозы и стабилизировать отрасль. Был предложен новый вариант толкования «Как есть» – Тезисы Соглашения по дистрибуции от декабря 1932 г., которыми следует руководствоваться тем, кто формирует правила для местных картелей или местных соглашений». Вначале к Тезисам присоединились Royal Dutch/Shell, Jersey, Англо-персидская компания, Socony, Gulf, Atlantic, Texas и Sinclair. Новый порядок поддерживался двумя комитетами «Как есть» – одним в Нью-Йорке, ориентированным на поставки, другим в Лондоне, ориентированным на дистрибуцию. В Лондоне создали центральный секретариат «Как есть» для решения задач статистики и координации. Однако оставалось много поводов для трений, в том числе хроническое жульничество. Существовала и проблема «неосвоенных» рынков, т. е. таких, на которых участники раньше не торговали, но хотели бы туда войти[218]218
  Roy Leigh, «Interview with Deterding,» February 18, 1930, SC7/G32, Shell archives; Multinational Hearings, part 8, pp. 39–51 («local arrangements» and «local cartels»). Sadler to Harden et al., March 2, 1931, 6-9-18 file, case 1 («abrogated»); Sadler memo to Teagle, June 15, 1931, «misc.» file, case 9 («great sacrifice» and «price war»). Oil Companies papers. Weill to the Baron, March 14, 1930, 132 AQ 1052; March 23, 1932, 132A АО 1052, p. 572 («bad everywhere»), Rothschild papers. Larson, Standard Oil vol. 3, p. 311; John Cadman, «Petroleum and Policy,» in American Petroleum Institute, 13th Annual Meeting: Proceedings, 1932; FTC, International Petroleum Cartel, pp. 235–50.


[Закрыть].

По мере углубления Великой депрессии росли и проблемы нефтяной отрасли, и компании снова попытались усовершенствовать систему «Как есть», на этот раз предложив в 1934 г. Проект меморандума о принципах, который предполагал более свободные соглашения о сотрудничестве. Тиски Депрессии были столь суровыми, что новый меморандум взывал к «экономии в конкурентных расходах». Экономия средств и уменьшение конкурентных различий между компаниями достигались путем сокращения расходов на рекламу. Под сокращение подпадали дорожные знаки и рекламные щиты, газетную рекламу предстояло «ограничить разумными пределами», «премии гонщикам» надлежало уменьшить либо вообще отменить. Выпуск маленьких рекламных «штучек» – столь дорогих сердцу водителей зажигалок, ручек и календарей, предстояло резко сократить или вообще прекратить. Не пощадили ничего, даже количество и тип вывесок на заправочных станциях надо было «стандартизировать для уменьшения необязательных расходов».

Подобные соглашения, независимо от степени их реальной эффективности, неизбежно приводили к спорам, вызывая бурную и повсеместную критику, с одной стороны, и борьбу за свои права – с другой. Многие видели во всем этом доказательства гигантского заговора, направленного против покупателей. Существовало сильное подозрение, что создаются международные картели, особенно когда не скрывались дружеские отношения между нефтяными гигантами. Эти соглашения не противоречили законам разных стран вне США. Напротив, и требования времени, и давление правительственной политики, и атмосфера бизнеса ставили на повестку дня сотрудничество и объединение в картели в той или иной форме.

В каждой компании, входившей в соглашение, высший менеджмент называл руководство других компаний «друзьями»: «друзья в Лондоне говорят…», или «друзья еще не приняли решение». Но речь шла не о дружбе и не о «нефтяном братстве». Скорее это было вызвано отчаянием в условиях подавленной мировой экономики и стагнации спроса, вот что фактически свело вместе нефтяные компании. Они были непримиримыми конкурентами и никогда не забывали об этом. Совместные действия не исключали повсеместного недоверия и глубоко укоренившегося соперничества, сопровождавшихся осторожностью. Даже при обсуждении сотрудничества замышлялись новые нападения. Спустя всего несколько месяцев после Экнекерри Shell вступила на рынок Восточного побережья США и принялась очень быстро расширять свой бизнес. Jersey негодовала. Один из ее руководителей назвал действия Shell «амбициозными». Затем, в 1936 г., Генри Детердинг узнал, что Jersey обсуждает продажу всех своих мексиканских нефтеразработок Уильяму Дэвису, независимому нефтянику, имевшему вложения и в США, и в Европе. Дэвис был одним из «аутсайдеров», сильно осложнившим реализацию соглашений «Как есть». «Мы обязались вместе препятствовать деятельности Дэвиса, – рассерженно писал Детердинг в Jersey, – и, естественно, нелогично в разгар боевых действий продавать врагу необходимое снаряжение, которое поможет ему эффективнее вести войну против нас». Обсуждая в 1930 г. сотрудничество с Shell, Jersey одновременно всерьез обдумывала слияние своего зарубежного бизнеса с Socony, надеясь, что это поможет сражаться с Shell.

Конфликты возникали постоянно, причем чаще по поводу только что согласованного или согласуемого, чем по поводу прошлых договоренностей. Проект меморандума о принципах предусматривал проверку объемов торговли участников внешними аудиторами. Это вызвало возмущение руководителя Standard-Vacuum, совместного предприятия Jersey и Socony в Азии. «Я и мои коллеги единогласно выступаем против этого, – говорил он в декабре 1934 г. – Дело не только в том, что мысль о допуске внешних аудиторов к нашим бухгалтерским книгам вызывает возражения в силу очевидных причин. Видимо, соглашение "Как есть" опирается на очень слабый фундамент, если участники не верят друг другу в вопросах предоставления правдивой информации по поводу объема торговли». «Нам в любом случае следует сохранять деятельность "Как есть" в частных рамках заинтересованных организаций», – добавил он. Однако даже в этих частных рамках дела шли не так уж гладко. В декабре 1934 г. директор Shell Фредерик Годбер находился в Юго-Восточной Азии, откуда докладывал: «Объемы торговли ясно показывают, что Texas Company агрессивна безосновательно и закончит год, продав больше, чем ей положено». Он добавил, что другим компаниям придется прибегнуть к «суровым мерам» в отношении нарушителя. Несмотря на соглашения, конкурентные мотивы были сильнее.

Насколько успешным был сам процесс распределения? Результаты для Соединенного Королевства, например, оказались весьма неровными. Shell и Англо-персидская компания создали объединенную сбытовую систему Shell – Mex/BP. Соотношение продаж этой группы и филиала Jersey было относительно постоянным, несмотря на отдельные исключения. Однако соотношение суммарных долей всего рынка у двух групп постоянно колебалось, поскольку нефть поступала в Великобританию из разных мест.

Соглашения «Как есть» стали существенно более стабильными начиная с 1934 г., после появления Проекта меморандума. Три фактора обеспечили относительный успех. В Соединенных Штатах федеральные власти и власти штатов под руководством Гарольда Икеса в конце концов поставили добычу нефти под контроль. В Советском Союзе ускорение индустриализации стимулировало внутренний спрос на нефть, уменьшив экспортные ресурсы. Большим компаниям удалось наконец наладить некоторый контроль над добычей в Румынии. Но передышка оказалась недолгой. В начале 1938 г. Jersey заявила о выходе из соглашений «Как есть». Деятельность в рамках «Как есть» пришла к концу в сентябре 1939 г., с началом Второй мировой войны[219]219
  Shuckburgh minute, January 15, 1934, F.W.S., December 12, 1933, Petroleum Dept. Memorandum, January 12, 1934, p. 4, W 488, FO 371/18488, PRO; Multinational Hearings, part 8, pp. 51–70 (on economies); FTC, International Petroleum Cartel, pp. 255, 264 («standardized»), 266. Teagle to Kessler, August 14, 1931, «various nos.» file, case 2; Harden memo, January 19, 1935, 12-1-3 file, case 6; Sadler memo, June 15, 1931, case 9 («ambition»); Riedemann to Teagle, June 26, 1935, and extract from June 6, 1935, Executive Committee meeting, 4-2-9 file, case 4; to Harper, September 29, 1933, Brown Envelope, case 9; «Gulf, SONJ, others» file, case 1, Oil Companies papers. Deterding to Riedemann, November 4, 1936, SC7/A14/1 («much needed munitions»); Emmert to Parker, December 21, 1934, SC7/A12 («unanimously opposed» and «private walls»); Godber to Agnew, December 31, 1934, SC7/A12, Shell archives. Peter F. Cowhey, The Problems of Plenty: Energy Policy and International Politics (Berkeley: University of California Press, 1985), pp. 90–93.


[Закрыть].

Договоренности «Как есть» складывались не на пустом месте. Они предназначались для защиты не только от избытка нефти и от Депрессии, но и от мощных политических сил в Европе и в других районах планеты. «По всему европейскому континенту политика правительств была направлена против частных иностранных нефтяных компаний, и масштаб конфронтации был беспрецедентным, – писал один историк. – Несколько странно, что между собой они обсуждали лишь оборонительные способы преодоления столь ненормальных условий торговли».

На протяжении 1930-х гг. складывались разные формы политического давления на нефтяные компании. Правительства навязывали квоты импорта, устанавливали цены и ограничения на обмен валют. Они заставляли компании подмешивать к топливу спирт, полученный из излишков урожая, и использовать другие заменители нефти. Они облагали множеством новых налогов экспорт и импорт нефти и вмешивались в торговую деятельность, чтобы добиться их соответствия двусторонним торговым соглашениям и основным политическим целям. Они блокировали вывоз прибылей, принуждая вкладывать средства в развитие местной индустрии без достаточного экономического обоснования, и добивались ввода в строй дополнительных мощностей. В результате Депрессии велением дня в 1930 г. стали автократия и билатерализм с постоянным стремлением к ограничению деятельности крупнейших нефтяных компаний. Глава Комитета по торговли в Лондоне предупреждал о наличии «во всех зарубежных странах общей тенденции форсировать или поощрять создание и укрепление национальных компаний вместо иностранных филиалов».

Обычной практикой для европейских правительств стали принуждение иностранных компаний к участию в национальных картелях и дележ рынка между иностранными и местными компаниями. В одной стране за другой правительства требовали от зарубежных фирм строить местные мощности для нефтепереработки. Французское правительство законодательством 1928 г. установило для каждой компании долю на рынке. Во Франции, по словам одного из руководителей Jersey, «отказ работать в русле национальных коммерческих задач – неважно, из-за долларов или из-за принципов – неизменно порождал принятие репрессивных законов, наносивших еще больший ущерб частным интересам, чем первоначальные предложения правительства». В нацистской Германии регулирование и манипуляции разного рода усиливались по мере того, как правительство готовилось к войне. Таким образом, во второй половине 1930-х гг., когда худшие годы Депрессии остались позади, важнейшей задачей крупнейших нефтяных компаний стало обособление и защита от правительственного вмешательства. «Теперь мы сталкиваемся как с националистической политикой почти во всех странах, так и с решительно социалистическими тенденциями во многих из них, – говорил в 1935 г. Орвилл Харден, вице-президент Jersey. – Это проблемы взаимоотношений между правительством, с одной стороны, и отраслью как единым целым – с другой. Они постоянно усугубляются, и значительная часть времени посвящена усилиям по их решению».

В том же году один из обозревателей нефтяной индустрии, отмечая усиление политического и экономического национализма в Европе, сделал очень простой вывод: нефтяной бизнес в Европе – «это 90 % политики и 10 % нефти». Похоже, что так было не только в Европе[220]220
  Wilkins, Multinational Enterprise, pp. 234–38 («defensive manner,» «failure to cooperate» and «90 percent political»); Shuckburgh minute, January 15, 1934, F.W.S., December 12, 1933, Petroleum Dept. Memorandum, January 12, 1934, p. 4 («general tendency»), W 488, FO 371/18488 PRO; Harden memo, January 19, 1935, file 12-1-3, case 6 («nationalistic policies»), Oil Companies papers.


[Закрыть].

В самый разгар Депрессии шах Персии Реза Пехлеви был взбешен, когда обнаружил, что «нефть – уже не золото». Страна шаха стала государством нефти, роялти Англо-персидской компании давали две трети экспортных поступлений и были значительной частью доходов правительства. Однако из-за Депрессии платежи Англо-персидской компании упали до самого низкого уровня после 1917 г. Испуганный и раздосадованный, шах обвинил во всем компанию и решил взять дело в свои руки. На заседании кабинета 16 ноября 1932 г., к удивлению своих министров, он внезапно объявил, что в одностороннем порядке прекращает действие концессии Англо-персидской компании. Это был гром среди ясного неба – никто не думал, что шах решится на такое. Его действия угрожали самому существованию крупной компании.

Заявление шаха, хотя и неожиданное, стало кульминацией четырехлетних переговоров между Персией и Англо-персидской нефтяной компанией. В 1928 г. Джон Кэдмен заметил, что «концессионеры могут считать свое будущее защищенным от волны экономического национализма только в той степени, в какой национальные интересы и их собственный подход совпадают». Однако самому Кэдмену обеспечить такое совпадение оказалось труднее всего. Персия выдвинула обвинение в том, что концессия Уильяма Нокса д'Арси 1901 г. нарушала национальный суверенитет, кроме того, Персии нужно было больше денег от концессии, намного больше. В 1929 г. Кэдмен считал, что ему удалось заключить сделку с министром двора шаха Абдулом Хусейном Тимурташем. По условиям сделки правительство Персии получало не только значительно большие отчисления, но и 25 %-ный пакет акций самой компании, с правом участия в совете директоров и долей в общемировых прибылях. Однако сделка не состоялась. Упреки и обвинения сыпались с обеих сторон. Переговоры продолжались, но каждый раз, когда соглашение казалось уже достигнутым, Персия предлагала новые поправки и изменения и требовала все больше и больше.

Главная причина невозможности договориться лежала как в характере власти в Персии – самодержавии, так и в характере человека, стоявшего на самом ее верху. Реза-шах воспользовался положением командующего частями персидских казаков для того, чтобы сделаться единоличным вождем страны. Он был жестоким, властным, грубым и прямолинейным человеком, который, по мнению британского посла в Тегеране, «не тратит время на обмен изящно сформулированными, но совершенно бесплодными комплиментами, столь дорогими персидскому сердцу». В 1921 г. Реза-шах стал военным министром, а в 1923-м – премьер-министром. Он собирался стать президентом, но затем решил иначе, и в 1925 г. короновался как Реза-шах Пехлеви, основатель новой династии Пехлеви. После этого он принялся модернизировать страну, правда, беспорядочным и хаотичным образом. по словам Тимурташа, самая большая ошибка шаха – «его подозрительность ко всем и каждому. Не было никого во всей стране, кому Его Величество доверял бы. Это сильно задевало тех, кто всегда был верен ему».

Шах презирал своих подданных, одному из гостей он сказал, что жители Персии – «фанатики и невежды». Он стремился объединить разрозненную страну и сконцентрировать управление в своих руках, что означало бы устранение всех других центров власти. Шах начал с духовенства. Муллы возглавляли традиционалистов и исламских фундаменталистов, резко выступавших против усилий по созданию современной, светской нации. В их глазах он был виновен во многих грехах, отменил обязательное ношение женщинами паранджи. Кроме того, он выделял деньги на государственную медицину и расширение возможностей образования. На этом Реза-шах не остановился. Как-то раз он даже побил аятоллу, который у входа в святую гробницу подверг сомнению уместность одеяний женщин из его семьи. Подавленные муллы пребывали в мрачной покорности, но по-прежнему были готовы к мятежу. «Часто говорили, – замечал один иностранец, – что величайшим достижением шаха была его победа над муллами».

По мнению шаха, Англо-персидская компания походила на мулл – она являлась независимым центром власти. Он замыслил уменьшить эту власть и влияние, причем по-прежнему полагаясь в реализации своих амбиций на ее выплаты. Во время резкого падения нефтяных доходов Персии местные пресса и политики под диктовку шаха усилили нападки на компанию, критикуя и оспаривая все – от законности первоначальной концессии д'Арси до использования замороженных продуктов на нефтеперерабатывающем заводе в Абадане, что считалось недопустимым для мусульман.

Затем шах прогневался на основного акционера Англо-персидской компании – британское правительство, но уже по другому поводу. Шах пытался установить суверенитет Персии над Бахрейном, тогда как Великобритания настаивала на своем протекторате над островным государством. Он был рассержен на Великобританию и за ее дипломатическое признание Ирака, который считал выдумкой британского империализма. Руководство Англо-персидской компании могло сколько угодно повторять, что компания работает как коммерческое предприятие, независимое от правительства. Ни один житель Персии не поверил бы такому заявлению.

Кульминация наступила в ноябре 1932 г., когда шах в одностороннем порядке прекратил действие концессии Англо-персидской компании. Это был прямой вызов британскому правительству, военную безопасность которого Черчилль в 1914 г. связал с персидской нефтью. Великобритания не могла спокойно реагировать на действия шаха. Но что делать? Вопрос был передан в Лигу Наций. По общему согласию, Лига временно отложила рассмотрение вопроса с тем, чтобы стороны могли выработать новое соглашение. Через пять месяцев, в апреле 1933 г., Кэдмен сам отправился в Тегеран, чтобы попытаться спасти ситуацию. После встречи с шахом он заметил: «Нет сомнений, что Его Величество интересуют деньги». К третьей неделе апреля переговоры снова зашли в тупик. Кэдмен, расстроенный и раздраженный, направлялся во дворец для очередных переговоров с шахом. Желая продемонстрировать, что переговоры близки к срыву, его терпение на исходе, а сам он готов к отъезду, Кэдмен велел своему пилоту совершить тренировочный полет и направить самолет таким образом, чтобы во время встречи его было видно из окна шахского дворца.

Это не осталось незамеченным, и шах уступил. Запросы Персии стали скромнее. К концу апреля 1933 г. наконец было готово новое соглашение. Площадь концессии уменьшилась на три четверти. Персии гарантировали фиксированные 4 шиллинга с тонны нефти, что давало защиту от колебаний цен. Одновременно Персия получала 20 % прибыли, полученной по всему миру и реально распределенной между акционерами. В дополнение гарантировалась выплата £750 000 ежегодно вне зависимости от прочей деятельности. Предполагалось заново пересчитать роялти за 1931–1932 гг. и ускорить замену иностранного персонала местным. Окончание концессии продлевалось с 1961 до 1993 г. «Я почувствовал, что нас неплохо пощипали», – заметил позднее Кэдмен. Тем не менее основные позиции Англо-персидской компании были сохранены[221]221
  Peter J. Beck, «The Anglo-Persian Oil Dispute of 1932–33,» Journal of Contemporary History 9 (October 1974), pp. 127–43; Rowland, Cadman, pp. 123–33; Ferrier, British Petroleum, p. 610 («suspicion»); Stephen H. Longrigg, Oil in the Middle East: Its Discovery and Development (Oxford: Oxford University Press, 1968), 3d. ed., pp. 59–60 («Persianization»).


[Закрыть].

Самый серьезный вызов националисты бросили нефтяным компаниям в Западном полушарии. Здесь, в одной из важнейших нефтедобывающих стран, компании оказались втянутыми в ожесточенное сражение против беспощадной силы национализма, поставившего под сомнение законность их деятельности. Страной этой была Мексика, а объектом спора – пункт 4 статьи 27 Конституции 1917 г., в которой было записано, что подземные запасы, недра принадлежат не владельцу расположенной на поверхности собственности, а мексиканскому государству.

Для компаний, конечно же, это был опасный пункт. После принятия Конституции 1917 г. они неустанно боролись против проведения в жизнь статьи 27, обращаясь за поддержкой к американскому и британскому правительствам. Они утверждали, что права на собственность, которую они получили до революции и в которую так много вложили, государство не могло отнять задним числом. Мексика же настаивала на том, что владела недрами всегда, нефть никогда не была собственностью компаний, последние же имели лишь концессии, предоставленные с санкции государства. Результатом была ничья – фактически «соглашение о несогласии».

Мексиканское правительство в конце 1920-х гг. не хотело заходить слишком далеко. Оно нуждалось в компаниях, добывающих и продающих нефть. Правительство нуждалось и в иностранных инвестициях, без которых невозможно было развитие страны. Оно изобрело расплывчатую формулу, позволявшую компаниям работать, а ему сохранить лицо и одновременно претензии на владение недрами. Это временное урегулирование доставалось не слишком легко. Периоды яростной полемики перемежались жесткой риторикой.

В 1927 г. напряженность достигла такой степени, что разрыв отношений мексиканского и американского правительств казался неминуемым, а возможность новой военной интервенции США – как во время революции, когда Вудро Вильсон направил в Мексику войска, – реальной. Опасность казалась президенту Плутарко Элиасу Кальесу достаточно близкой, и он приказал генералу Ласаро Карденасу, военному коменданту нефтяной зоны, готовить поджог месторождений на случай вторжения США.

Начиная с 1927 г. отношения как между нефтяными компаниями и мексиканским правительством, так и между двумя правительствами несколько потеплели. Однако к середине 1930-х эта новая разрядка сошла на нет. Одной из причин было экономическое состояние отрасли. Мексика теряла конкурентоспособность на мировом нефтяном рынке из-за Венесуэлы, из-за более высоких затрат, растущих налогов и истощения имеющихся месторождений. Дошло до того, что нефть из Венесуэлы поступала на переработку на завод в Тампико в Мексике, поскольку была дешевле, чем мексиканская! Крупнейшей иностранной нефтяной компанией в Мексике являлась Mexican Eagle – бывшая компания Каудрая, теперь частично принадлежавшая Royal Dutch/Shell и в основном находившаяся под ее управлением. Mexican Eagle обеспечивала приблизительно 65 % общей добычи. Американские компании добывали еще 30 %. Среди них лидировали Standard Oil of New Jersey, Sinclair, Cities Service и Gulf. Не желая рисковать и делать новые капиталовложения в условиях нестабильности, большая часть компаний просто пыталась поддерживать то, что было. В результате добыча нефти резко упала. В начале 1920-х гг. Мексика занимала второе место в мире по объему добычи, а через 10 лет добыча снизилась с 499 000 до 104 000 баррелей в день – на 80 %. Это стало серьезным разочарованием для мексиканского правительства, рассчитывавшего на рост доходов от находящейся на подъеме нефтяной промышленности. Правительство обвиняло в происходящем иностранные компании вместо того, чтобы обратить внимание на спад на международном рынке и на неблагоприятный для иностранных инвестиций климат[222]222
  Jonathan С. Brown, «Why Foreign Oil Companies Shifted Their Production from Mexico to Venezuela During the 1920s,» American Historical Review 90 (April 1985), pp. 362–85; Roosevelt to Daniels, February 15, 1939, Official File 146, Roosevelt papers; Meyer, Oil Controversy, pp. 102, 127–54; Philip, Oil and Politics, p. 211.


[Закрыть].

Политическая обстановка в Мексике менялась. Вновь усилились революционные и националистические настроения, быстро набирали численность и влияние синдикалистские профсоюзы. Лицом эти перемен был генерал Ласаро Карденас, бывший военный министр, который в конце 1934 г. стал президентом. У него была внушительная внешность и, по словам британского посла, «удлиненное, неподвижное лицо и непроницаемые глаза индейца». Сын знахаря, Карденас ходил в школу только до 11 лет, однако всю жизнь жадно читал все, что попадало под руку, – от поэзии до учебников географии, но прежде всего историю Французской революции и Мексики. В возрасте 18 лет, успев поработать сборщиком налогов, типографским рабочим и тюремщиком, он примкнул к мексиканской революции. Получив признание за мужество, скромность и лидерские качества, он в 25 лет стал генералом и протеже Плутарко Кальеса, вождя революции. В 1920-е гг., когда прочие новые военные лидеры качнулись вправо, он остался левым. Будучи губернатором своего родного штата Мичоакан, он приложил много усилий к расширению образования, ликвидации крупных землевладений и передаче земли индейцам. В личной жизни он отличался трезвостью и пуританством, был ярым противником азартных игр и поборником «сухого закона».

Когда Карденаса избрали президентом, он отправил в изгнание своего старого наставника генерала Кальеса и показал тем самым свою независимость. Любитель сталкивать одну группировку с другой и этим обеспечивать свое господство, он продолжил создание системы, которая доминировала в Мексике до конца 1980-х гг. Карденас был фактически самым радикальным из мексиканских президентов. «Левацкие наклонности сделали его пугалом для капитализма, – сказал о нем британский посол в 1938 г., – но с учетом всех обстоятельств остается пожалеть, что в жизни Мексики нет больше людей его калибра». Карденас решительно продвигал земельную реформу, развивал образование и дорогостоящую программу общественных работ. Профсоюзы за время его президентства значительно усилились. Он публично отождествлял себя с массами и беспрестанно ездил по стране, часто появлялся где-нибудь внезапно, чтобы выслушать жалобы крестьян.

Для Карденаса, ярого националиста и одновременно радикала в политике, присутствие иностранной нефтяной индустрии в Мексике было источником болезненного раздражения. На посту военного коменданта нефтяного района в конце 1920-х гг. он приобрел нелюбовь к иностранным компаниям. Его возмущало их высокомерие и то, что они относились к Мексике как к «завоеванной территории», как он написал в своем дневнике в 1938 г. После вступления в должность президента его сдвиг в сторону радикализма был неизбежен. В начале 1935 г., через несколько месяцев после инаугурации Карденаса, один из сотрудников Каудрая в Mexican Eagle жаловался, что «политически страна стала совершенно красной». Нефтяные компании знали, как делать бизнес в Мексике до Карденаса, в мире вымогательства, коррупции и взяток, но оказались не готовы действовать в новых реалиях.

Сама Mexican Eagle столкнулась с противостоянием между ее местным руководством, пытавшимся приспособиться к новому духу радикализма в стране, и Royal Dutch/Shell, которая имела полный управленческий контроль при небольшой доле акций. Генри Детердинг, по словам местного управляющего, «не мог воспринимать власти Мехико иначе, как правительство колонии, которому просто следует посылать приказы». Управляющий попробовал «развеять иллюзии» Детердинга. Мало того что попытка закончилась неудачей – Детердинг в свою очередь обвинил его в том, что он «полубольшевик». Управляющему оставалось лишь разразиться резкой тирадой: «Чем раньше эти большие международные компании поймут, что в сегодняшнем мире если им нужна нефть, нужно платить требуемую цену, пусть и необоснованную, – тем лучше для них и для их акционеров».

Standard Oil of New Jersey тоже не спешила приспосабливаться к новым политическим реалиям. Эверетт Де Гольер, выдающийся американский геолог, сохранял свои контакты в Мексике. Именно он перед Первой мировой войной сделал крупное открытие, которое «вымостило» «Золотую дорогу» и обеспечило рост мексиканской нефтяной индустрии. Теперь его беспокоила непримиримая позиция американских компаний. Он лично убеждал Юджина Холмэна, главу департамента добычи Jersey, «установить партнерские отношения с мексиканским правительством, которые удовлетворили бы национальные амбиции и оставили Jersey в таком положении, в котором она могла бы полностью окупить свои капиталовложения и одновременно получить разумную прибыль». Холмэн отклонил эту идею. «Вопрос настолько важен как прецедент, – говорил он Де Гольеру, – что компания предпочла бы скорее потерять все, что имеет в Мексике, чем скрепя сердце согласиться на партнерство, которое выглядело бы как частичная экспроприация».

Давление на иностранные компании усиливалось. Разработки в Мексике стали ярким выражением растущей в Латинской Америке конфронтации между зарубежными компаниями и поднимающим голову национализмом. В 1937 г. неустойчивое новое военное правительство Боливии, чтобы снискать народную поддержку, обвинило местную дочернюю компанию Standard Oil в неуплате налогов и конфисковало ее собственность. Акция вызвала широкое одобрение в Боливии и привлекла к себе пристальное внимание во всей Латинской Америке. Тем временем к 1937 г. вопросы заработной платы вытеснили постоянные дебаты о налогах, арендной плате и юридическом статусе нефтяных концессий и стали главной темой споров. В мае 1937 г. профсоюз рабочих-нефтяников организовал забастовку, другие профсоюзы готовили всеобщую стачку в ее поддержку. Карденас проводил большую часть своего времени за пределами Мехико – в Юкатане, контролируя раздачу земли индейцам, и в маленьком порту Акапулько, наблюдая за строительством отеля и пляжа. Однако теперь, перед угрозой паники на рынке, он вмешался: отрасль закрывать нельзя, нельзя допустить и всеобщей стачки. Президент создал комиссию для ревизии бухгалтерских книг всех работающих в Мексике иностранных нефтяных компаний[223]223
  O'Malley, «Leading Personalities in Mexico,» March 15, 1938, A 1974/26, FO 371, PRO («obsidian eyes,» «chief» and «bugbear»); William Weber Johnson, Heroic Mexico: The Violent Emergence of a Modern Nation (Garden City, N.Y.: Doubleday, 1968), pp. 403–22; Meyer, Oil Controversy, pp. 152–56 («conquered territory»); Anita Brenner, The Wind That Swept Mexico: The History of the Mexican Revolution, 1910–1942 (Austin: University of Texas Press, 1977), p. 91. Body to DeGolyer, March 21, 1935, 128 («quite Red»); DeGolyer to McCollum, August 23, 1945, 1110 (DeGolyer and Holman), DeGolyer papers. J. B. Body, «Aguila,» August 2, 1935, pp. 4, 6, box C44, Pearson papers; Philip, Oil and Politics, pp. 206–9 («incapable» and «half a Bolshevik»); Clayton R. Koppes, «The Good Neighbor Policy and the Nationalization of Mexican Oil: A Reinterpretation,» Journal of American History 69 (June 1982). Assheton letter, February 21, 1934, A 1947, FO 371; Murray to Foreign Office, September 17, 1935, A8586, FO 371/18708 (manager's fulminations), PRO. Deterding to Riedemann, November 4, 1936, SC7/A14/1, Shell archives. On other Latin America confrontations, see Stephen J. Randall, United States Foreign Oil Policy, 1919–1948 (Kingston: McGill-Queen's University Press, 1985), pp. 69–77, 91–96 and Herbert S. Klein, «American Oil Companies in Latin America: The Bolivian Experience,» Inter-American Economic Affairs 18 (Autumn 1964), pp. 47–72.


[Закрыть].

Но возможностей для диалога была немного. Профессор Хесус Силва Эрцог, ключевая фигура в ревизионной комиссии, характеризовал руководителей компаний как «людей без чести, которые не привыкли говорить правду». Неприязнь была взаимной. Для британского посла Силва Эрцог был «отъявленным, хотя и искренним, коммунистом». Комиссия Силвы Эрцога заявила, что нефтяные компании получали доходы, насилуя мексиканскую экономику, и ничего не вложили в экономическое развитие страны. Она не только рекомендовала значительно поднять заработную плату, что выливалось в 26 млн песо в год, но и высказалась в пользу множества других льгот: 40-часовой рабочей недели, отпуска продолжительностью до шести недель, пенсии величиной в 85 % зарплаты с 50 лет. Комиссия заявила также, что весь иностранный технический персонал в течение двух лет надо заменить мексиканским.