Текст книги "Лишний князь. Нет ни друзей, ни врагов – только цель!"

– Ты не боишься встречаться со мной вот так вот, один на один? – лукаво улыбнувшись, спросил ее он.

– А чего мне бояться? – улыбнулась в ответ она. – Мы уже целый век знакомы. Почти как родня.

– Мы и есть родня. Ты же посаженная мать у моих детей, – напомнил он.

– Кстати, как они?

– Тебя поминают, особенно дочка.

– У меня для нее есть колечки к веночку, сейчас кликну служанку, чтобы принесла.

– Нет, не нужно! – решительно возразил Буривой. – Ты ее разбалуешь. Если только на именины, или на какой велик праздник.

– Праздник Лады недавно был только, а Ярилина дня еще месяц ждать, – попыталась поспорить она.

– Вот и отлично. Подождем до Ярилина дня, – непреклонно сказал Буривой.

– Ну хоть повязочки-то ей передай. Они у меня шитые, с травами.

– Ладно, повязочки можно, – позволил уговорить себя он.

Верхуслава позвала свою боярыню, и та принесла две красивые длинные ленточки, на которые к праздничному венцу подвешивали серебряные «бережёные» кольца. Ленточки были расписные, «с травами» – то есть с замысловатыми вьющимися узорами. Когда боярыня вышла, Верхуслава посмотрела ей вслед и сказала:

– Сейчас вся дворня начнет обсуждать, что мы тут делаем и о чем говорим.

– Пусть обсуждают, нам-то что? – отмахнулся Буривой.

– В самом деле, – согласилась она. – У тебя что-то срочное?

– Да, но это наши с Володей дела, тебя не буду даже заботить, – ответил он.

Она улыбнулась – ее улыбка была располагающей и приятной. «Володей» называла Всеволода только она, и Буривой в ее присутствии тоже так говорил, хотя это для него было и не очень привычно. Но эти милые домашние имена вызывали в ней, видимо, те же чувства, что и у самого Буривоя, когда он слышал «Боржек».

– Мужа нет, он поехал осматривать стены. Говорил, что-то там нужно чинить, – сообщила она.

– О, стены осматривать – это надолго! – рассмеялся Буривой. – Их не то, что чинить – их заново строить нужно! Прясла совсем обветшали, заборола у них деревянные, а нужны каменные, шатры на башнях прохудились, сторожа мокнут под ними.

– Да, Гостибор много раз жаловался, что весь вымокнет, пока в ночных сторожах отстоит, – согласилась она. – Но ведь это, наверное, трудно и дорого?

– Да, это дорого, – сказал он. – Но куда деваться? Город городить – не лыко вязать.

Они поболтали еще о том, о сем. Разговор их тек, как у старых знакомых. Верхуслава не упустила случая посплетничать про знатных боярынь и довольно едко наговорила колкостей про жену Твердислава, которую недолюбливала за то, что та с ней соперничала по богатству нарядов. Буривой посмеялся и сочувственно покивал ей. Когда дело дошло до детей и их дел, у Верхуславы совсем развязался язык, и ее было уже не остановить. Буривою оставалось лишь слушать и улыбаться, время от времени поддакивая. В такой беседе пролетел целый час. Наконец, на улице послышался топот копыт и громкие голоса.

– Вот и Володя приехал, – сказала она, выглянув в простое, без разноцветных стекол окно.

– Пойду встречу его на сенях, – сказал Буривой.

– Да, пойдем. Я тоже тебя провожу, – предложила она.

Великий князь въехал на двор в окружении целой оравы слуг и ближних бояр. Гостибор кинулся к нему, чтобы придержать стремя и помочь спуститься с коня, но Буривой успел первым и сам принялся помогать другу. Ступив на землю, Всеволод тяжко охнул и припал на одну ногу.

– Все еще болит? – участливо спросил Буривой.

– А куда же деваться? – ответил князь. – И нога болит, и рука. Раскроил мне ладонь Изяславка. Хорошо, что кольчуга попалась прочной, а то быть бы мне одноруким.

– А врач что говорит?

– Что он может сказать? Бормочет себе под нос заговоры про остров Руяну. Я понял только, что рану промыли успешно и заражения не будет.

– И то ладно, – с облегчением сказал Буривой. – А я тебе подарок принес. Посмотри-ка!

И он протянул Всеволоду рукавицу из мягкой темной кожи с замысловатым узором. Едва заметные линии причудливо извивались вокруг большого темно-синего камня, вделанного в золотую оправу, прикрепленную заклепкой на тыльной стороне ладони. Персты ее были обрезаны до половины.

– Это змеиная кожа, – сказал Буривой. – Она обладает целебной силой. Носи ее постоянно, и рана срастется.

– Что ты! Это такая редкость! Да и камень целого состояния стоит, – покачав головой, произнес князь, но перчатку все же принял и бережно надел ее на больную руку.

Пальцы высунулись из обрезанных перстов, но вся кисть руки оказалась надежно защищена.

– В самом деле, вроде болеть стало меньше, – с удивлением произнес он. – Чудные у тебя подарки! Все с какой-то волшбой.

Они поднялись к князю в гостиную. Всеволод скинул тяжелую дорожную одежду и остался в простой домашней рубахе с ношеными портами.

– Был у меня ночью гонец из родных краев… – начал Буривой и неожиданно замолчал.

Всеволод остановился посреди светелки и удивленно уставился на него.

– Вести привез, – осторожно продолжил Буривой.

– Да говори уже! Что рассказал? – с нетерпением воскликнул князь.

– Оказывается, мой единокровный брат все это время в Старом городе княжил. Месяц назад скончался.

– Соболезную.

– За что? Старшие братья меня не любили, я от них одно только лихо видал. После смерти его в княжестве началась смута. Слишком много нашлось у него наследников – все поднялись разом и разорили всю волость. Ключ от города держат бояре Ратибор и Мечидраг. Они зовут меня княжить.

– Вот это новость! – удивленно взглянул на него Всеволод. – Почему именно тебя?

– Тамошние князья явятся со своими дружинами. Ратибор с Мечидрагом боятся, что новички их «заедут».

– Дело обычное, так и бывает, – заметил великий князь. – Кому нужные старые слуги, когда своих пруд пруди?

– От меня хотят, чтобы я оставил их на своих местах и дал бы им новых вотчин.

– Какое необычное желание! – рассмеялся Всеволод. – И что от тебя требуется?

– Привести в город двадцать полков и отогнать от него мелких князьков, а возможно, и немцев, если вмешаются.

– А вот это уже не шутки, – снова остановился Всеволод, расхаживающий посреди светлицы. – Двадцати полков даже я не соберу.

– В том-то и дело. У меня вообще никого нет, кроме моего Избошки да конюхов с пастухами, – тихо промолвил Буривой.

– Чем же тебе помочь? – задумался Всеволод.

Он опустился на лавку, поставил локти на стол, и упер подбородок в ладонь, обтянутую кожаной перчаткой.

– Войско может дать только дума, – наконец, сказал князь. – Но бояр будет не уговорить. Они не поймут, зачем это нужно.

– Все верно – им это не нужно, – оживился Буривой, привстал со своего места и надвинулся на своего друга, как бы нависая над ним. – Но ты подумай, Владек, что от этого будет тебе? Огромное, богатое княжество на пути к западным странам – там купцы, там торг, там товары со всех четырех сторон света. И это княжество – в руках твоего человека. Ведь я твой человек, Владек? Я твой с детства и всегда таким был!

– Да, так и было, – все так же задумчиво промолвил Всеволод. – Сколько мы с тобой вместе?

– Да лет с десяти! – душевным тоном произнес Буривой.

– Это значит, что уже три десятка годков, – смеясь, сказал Всеволод. – А помнишь, как мы жили с тобой на Руяне? Кем мы были тогда? Ублюдками, князьками без княжеств, изгоями! Меня, помню, как-то раз дворовые мальчишки побили! Как мне было обидно!

– Но ты нашел свое княжество, а я – нет, – сказал Буривой. – Помоги и мне найти свое. Ведь я такой же сын князя, каким и ты был тогда. Просто тебе тогда повезло – тебя позвали княжить. А теперь точно так же зовут и меня.

– Но двадцать полков! Где их взять? – воскликнул Всеволод.

– Проси у бояр! Тебе дадут, ты их всех в кулаке держишь! – убежденно проговорил Буривой.

– Ладно, давай попробуем, – согласился с ним Всеволод. – Но разговор выйдет нешуточным, к нему нужно как следует подготовиться. Ты же знаешь, что наши вельможи только о своей мошне думают – упрутся рогом, и ничем их с места не сдвинешь. Послезавтра как раз заседание думы, я успею переговорить с кем надо с глазу на глаз.

Буривой крепко обнял его за плечи и прочувствованно проговорил:

– Я знал, Владек, что ты меня не оставишь! Ты всегда в меня верил, и я тебя не подводил!

Весь день он не мог усидеть на месте. В доме полным ходом шла подготовка к княжескому пиру: Русана чистила его лучшее корзно, порядком запачкавшееся во время последнего боя, Избыгнев доводил до зеркального блеска его оружие и упряжь, конюхи увели коней купаться в реке, и даже Снежана, раздав поручения слугам, не захотела оставаться в стороне – она самолично принялась наводить блеск на пуговицы, нашептывая какие-то волховские заклинания, чтобы придать им оберегающей силы.

И только сам Буривой постоянно переходил из одной горницы в другую, поднимался по лестнице в светлицы и даже в высокий терем, откуда был виден княжеский двор. Он что-то бормотал себе под нос, размахивал руками, спорил с невидимым собеседником – в общем, по мнению дворовых людей, был явно не в себе. Когда Избыгнев в очередной раз пробегал мимо с серебряной уздечкой в руках, он поймал его за рукав, резко остановил и спросил:

– Ну что, Избоша, хочешь быть слугой благородного князя?

– Да ты что, господине? – изменился в лице его оруженосец. – Неужели хочешь от меня избавиться? Чем я тебе не угодил? И кому ты меня хочешь отдать?

– Ду-р-рак! – в сердцах обругал его Буривой. – Я и есть благородный князь! Или все тут уже забыли, кто я таков?

– Извини, господине! – заулыбался слуга, решив, что хозяин изволит шутить. – Конечно, ты настоящий князь! А может, даже и царь! Верно я говорю? – обернулся он к Русане, которая точно так же улыбалась, хотя и молчала. – Ведь вылитый царь, правда?

– Болван! – Буривой отвесил ему звонкую оплеуху, постаравшись не задеть при этом багровый рубец на его лице. – Меня зовут на княжество. На свое собственное! Не чье-нибудь, а мое! Поедешь со мной в дальнюю сторону?

– С тобой – хоть на край света! – не переставая смеяться, ответил Избыгнев.

– Сделаю тебя там боярином. Дам тебе вотчину. Хочешь вотчину?

– Хочу, господине!

– Велю скроить тебе свое знамя. Будешь знаменитым воеводой, водить полки в бой. Какой цвет у знамени тебе нравится?

– Белый с зеленым! – не раздумывая, ответил оруженосец. – А поверх черный топор и серебряный месяц.

– Ладно, будет тебе топор с месяцем! – пообещал ему Буривой, и для убедительности отвесил еще одну оплеуху.

Снежана, глядя на эту суету, улыбалась. Когда они остались одни, она спросила:

– Милый, что с тобой? Ты весь как на иголках.

– Важные новости, дорогая, важные новости, – не в силах успокоиться, забегал он из угла в угол.

Жене, конечно же, хотелось его расспросить, но зная его уже два десятка лет, она предпочла подождать, пока его самого прорвет. И в самом деле, Буривой не мог держать это в себе:

– Есть надежда, что сбудется то, о чем я мечтал много лет. Владек обещал мне помочь. Может быть, мне придется отправиться на войну. Но я вернусь за тобой! И увезу тебя в чудеснейший город на свете! Где меня называют не «Бурило», а «Боржек». Где толчется народ со всего белого света. Где говорят на ста языках и тысяче разных наречий. Это город, где я родился… – он посветлел. – И откуда меня прогнали, – при этих словах он нахмурился, но тотчас же оживился опять: – И ты там будешь княгиней! Не такой, как здесь – тут одно только название. А там тебе будут кланяться, как истинной госпоже! Ты будешь там выше, чем Севкина Верхуслава!

При этих словах уже Снежана подняла голову и уставилась на него. Сравнение с Верхуславой было для нее чувствительной темой. Как и жена Всеволода, она тоже называлась княгиней, и по всем правилам должна была считаться выше любой боярыни, однако она никогда не получала таких же почестей, как «первая госпожа» – более того, даже незнатные и худородные жены бояр смотрели на нее свысока, потому что у ее мужа не было в княжестве своей вотчины, а деньги на содержание его слуг и двора великий князь выделял из своей казны. Быть «служилым князем» считалось почетным только на словах – на самом деле за этим высоким званием не стояло прочного положения в обществе, и она, жена «служилого князя», ощущала это в полной мере.

– Это ночной гонец тебя позвал туда? – осторожно, грудным мягким голосом спросила она.

– Да, это он, – возбужденно ответил Буривой. – Неужели настало время вернуться домой? Как я этого ждал!

– А здесь? – все так же осторожно спросила Снежана. – Разве не здесь теперь твой дом?

– Здесь? Конечно, – рассеянно ответил он. – Здесь стоят наши хоромы, здесь выросли наши дети. Но там у нас будет не двор, а дворец! Вот такой, как у Севки. Да нет, лучше! У Севки-то он деревянный, а там каменный! Палаты там изукрашены так, что только в небесном граде богов такие бывают!

– Тебе только так кажется, – ласково, как ребенку, проговорила она. – Ты ведь был совсем мальчиком, когда уехал оттуда.

– Я не уехал! – неожиданно резко выкрикнул он. – Меня выгнали! Выгнали вместе с матерью, когда мне не было и восьми лет! И послали жить на какой-то остров посреди Варяжского моря, к диким русам, которые умели только коз пасти да чужие ладьи грабить!

– Это остров Руяна? – удивленно спросила Снежана. – Та самая Руяна, где стоит храм всех богов? Где бел-горюч камень Алатырь, под которым спрятана волшебная сила? Где волхвы гадают белогривым конем, который ходит по копьям?

– Да, все так, все это есть, – пробормотал Буривой. – Однако на самом деле все не так красочно, как ты это себе представляешь. Худо быть изгоем, даже если тебя выгнали в самое красивое место на свете.

– А за что тебя выгнали? – спросила Снежана.

Буривой сел на лавку и сжал зубы так сильно, что послышался скрип.

– Мой отец был известным князем, – отрывисто сказал он. – Его боялись и уважали и славяне, и немцы. Даже разнузданные варяги не решались нападать на его земли. Он крепко держал власть в своих руках, и делал это так, что им было довольно и боярство, и простонародье. Мать мою он любил очень сильно, души в ней не чаял. Я рос в богатом дворце, посреди шумного города. А потом наступили черные дни. Отец мой скончался. И тут только я, безмозглый мальчишка, начал понимать, что жизнь не так радужна, как видится. Оказалось, что до того, как взять мою мать в жены, он был женат уже два раза. Его первых двух жен уже не было в живых, но их детей все вокруг считали его законными наследниками – именно их, а не меня, мальца. Вскоре его старшего сына кликнули князем, а нам с матерью велели убираться подобру-поздорову. И мы отправились по синему морю к острову, который принимал таких же изгоев, как я. Там я и с Всеволодом познакомился – он тоже в ту пору был изгнанником, но ему удалось вернуться домой, а мне нет. Матушка моя родины уже не увидит – она осталась на том острове лежать под камнем. А вот у меня еще есть надежда вернуться домой в сиянии славы и отомстить всем врагам, что когда-то гнали нас.

– Брось это! Месть – дело пустое, особенно, когда прошло столько лет. Наверное, тех людей уже давно нет в живых, – сказала Снежана.

– Пусть их нет, но есть мое княжество! – возразил ей Буривой. – Мой отец был единственным, кого немецкий кесарь Хлодвик Домосед назвал королем и которому подарил золотую корону. Я не просто какой-то князек – я король! Я выше всех, даже Севки! Старый город – мое родовое наследство, и я обязан вернуть его себе – это мой долг!

Буривой выговорился и умолк. Снежана молча подошла к нему, обняла и поцеловала:

– Вот таким я тебя и люблю! – сказала она. – Если ты в своем праве – то иди и верни себе то, что принадлежит тебе по закону. И оставь это наследие нашим детям. Пусть они тоже будут королями.

Боярская дума

В Великом Миргороде просыпались рано, и Буривой старался следовать заведенному порядку. Солнце едва взошло, а он был уже на ногах. На его дворе кипела обычная будничная работа. Скотник Хотовит выгонял коров на пастбище. Скотина мычала и поднимала копытами тучу пыли, взамен сдабривая утоптанную землю своими лепешками. Буривой уступил стаду дорогу и прошелся следом, стараясь не угодить ногой в пахучую свежую кучу. Но долго осторожничать ему не пришлось – селянин Тихомир, которого он взял на двор из пригородной деревни, тут же бросился подбирать коровьи лепешки, чтобы удобрить ими огород, на котором росли лук и репа. Двор быстро очистился, и лишь пес Репей не давал пыли улечься, плюхаясь своей нечищеной шкурой в самые неподходящие места. Увидев хозяина, он завилял хвостом и подбежал, чтобы лизнуть ему руку. Буривой милостиво, царским жестом протянул ему тыльную сторону ладони, которую пес и обработал своим невероятно длинным и ловким языком.

В свинарнике деловито хрюкали кабанчики и поросята, занятые самым важным делом на свете – кормежкой. В конюшне сонно топтались заспанные лошади со спутанными гривами. Буривой заглянул туда, чтобы проведать своего любимца – гнедого коня Разгуляя, стройного, сильного, с белым пятном в виде осинового листа на лбу и с легкой проседью в гриве. Конюх Мирогост, разумеется, дрых в свободном стойле, куда он набросал кучу сена, вообще-то предназначенного на корм его подопечным. Но Буривой находился в таком благостном настроении, что не стал ни ругать, ни даже будить его – он просто потрепал своего коня по холке и сам, своими руками подсыпал ему овса. Выйдя из конюшни, он угодил в рыбацкие сети, развешанные для просушки еще одним его холопчиком, Добровитом, и ему стоило труда из них выпутаться. В углу двора уже деловито постукивал топором колесник Лудислав, принявшийся чинить телегу, а в кузнице загрохотал молот кузнеца Остронега, работавшего там со своим юным помощником, совсем еще мальчишкой.

Буривою на волосы опустилось мягкое голубиное перышко с тонким пухом по бокам. Он смахнул его рукой. Перышко не упало, а принялось кружить в воздухе, подхваченное потоком поднимающегося от земли тепла. Лицо Буривоя тотчас же приняло радостное выражение – это была примета, что погода благоприятствует голубиным полетам. К тому же, на небе с самого рассвета не было видно ни облачка, а это делало время еще более удачным.

На крыльцо вышла горничная баба Русана, сладко зевнула во всю ширь своей необъятной пасти, и спросила:

– Боярыня спрашивает, когда осподин завтракать соизволит…

– Погоди-ка с завтраком, – остановил ее Буривой. – Лучше скажи, поднялись ли дети.

– Да уж почти час, как на ногах, – обиженно ответила Русана (будить детей и следить за тем, чтобы они оделись как следует, было ее обязанностью).

– Тогда зови их сюда! Голубей погоняем! – велел ей Буривой.

Не дожидаясь, пока она неторопливо, вразвалочку, всем своим видом показывая, что господа тут, может, и главные, да без нее ни одно важное дело не сделается, отправится исполнять его поручение, он приставил лестницу к чердаку своего высокого дома и полез на крышу. Тут, у самого края, к деревянной клети была пристроена такая же высокая, вровень с самим домом, башенка. Внизу у нее находился склад для кормов и разной полезной рухляди, а наверху, возвышаясь над крышей хором и даже над полукруглыми бочками теремков, располагалась голубятня, в которой ворковали почтовые голуби.

Буривой осторожно подобрался к ней по довольно крутому склону, стараясь, чтобы его сапоги не скользили по деревянной черепице, и распахнул дверки. Голуби засуетились и принялись беспокойно хлопать крыльями. Он залез в крытый сеткой загон, по которому они гуляли, и заглянул в домовину, где были обустроены отдельные горенки для самцов, самок и молодняка. Внутри, на насестах, сидели сами птицы, каждая в своем отдельном коробе. В кормушках уже кончился корм, а в поилках – вода, и Буривой решил отругать слуг, но над крышей уже показалась голова его старшего сына Миляты, забирающегося по лестнице, и он только крикнул ему:

– Скажи брату, пусть корма внизу захватит! А сам подними полведра воды.

– Воды пусть Томила возьмет, – недовольно ответил Святополк, которому очень не хотелось карабкаться по лестнице обратно вниз.

– Она что, тоже здесь?

– А как же? Не отвяжешься от нее.

– Лады. Только пусть не вздумает лезть сюда на высоких каблуках. Крыша такой щапливой обуви не выносит.

Его дочери Томиславе было еще лет двенадцать, и она была самой младшей из его детей, но уже щеголяла по городским улицам в дорогих барских платьях, стараясь вызвать ревность и зависть простых горожанок.

Буривой очень любил забираться сюда, на крышу, и подолгу сидеть здесь, слушая воркованье голубей. Весь мир виделся отсюда совсем по-другому. Где-то там, далеко внизу, оставалась будничная суета с ее мелкими заботами и неприятностями. Там, на земле, копошились люди, там кипели их страсти и ссоры, но тут, на высоте, до них не было никакого дела. Все шумы казались далекими и ненужными. Пыль и грязь, взбитые копытами и ногами, не поднимались сюда. Тут были лишь бескрайнее небо и ощущение полета над всей этой смешной суетой.

Старший сын, Святополк, уселся на деревянную черепицу, стараясь не повредить черепки, и охватил колени руками. Средний Ярогнев и младшая Томислава расположились рядом. Вместе они смотрели, как голуби выбираются из загона на плоскую площадку, нарочно устроенную для них на голубиной башенке. Дождавшись, пока вся стая окажется на воле, Буривой осторожно подобрался к ним, взял в ладони своего любимца – крепкого и мускулистого четырехлетнего голубка, и подкинул его в небо. Тот взмыл высоко вверх и сделал круг над их головами, широко расставляя крылья.

– Святоша, подай-ка мне гонялку! – с азартом бросил Буривой старшему сыну.

Тот подал ему шест с обрывком цветной наволочки. Бережно, стараясь никого не ударить, Буривой принялся сгонять птиц с крыши, а когда они поднялись в воздух, то начал размахивать им вслед, заставляя лететь выше и дальше.

– Батя, смотри, в загоне еще птенчики! – увлекаясь, закричал ему средний сын, Ярогнев.

– Их трогать сегодня не будем, – улыбаясь, ответил ему Буривой. – Это молодняк, он еще не окреп.

Опытные летуны увлекали стаю все дальше и дальше. Шумная туча сизых птиц пролетела над деревянным тыном, отделявшим двор Буривоя от хором великого князя, и принялась кружить над княжеским дворцом.

– Боржек! Ты чего творишь? Они мне всю крышу загадят! – закричала, высунувшись из узенького окошка, Верхуслава.

– Ничего-ничего, – смеясь, прокричал Буривой ей в ответ. – Птицы не станут различать, где великий князь, а где холоп – всем на голову напакостят. А и пусть Владек не зазнается – пусть помнит, что не он выше всех на земле!

Княгиня захохотала, погрозила ему пальцем и скрылась в темном оконном проеме. Святополк воспользовался отсутствием стаи, чтобы почистить клети и насыпать корма. Томислава, осторожно балансируя босыми ногами по наклонной крыше, поднесла ведерко воды и принялась наливать в поилки. Ярогнев с Буривоем забрались в загон и принялись разглядывать недавно оперившийся молодняк, беря птенцов в руки и задирая им крылья.

– Смотри, какие крепыши, – радовался Буривой, показывая птенцов сыну. – Вот этот родился от вожака стаи. Чувствуешь, как крылом бьет? Это в нем норов играет. Он и к кормушке успеет первым, всех по пути растолкает. Вырастет – и сам станет вожем, как и его отец с матерью.

– Ну прямо как у людей, – рассмеялся, услышав их разговор, старший сын. – Кто родился от князя – тот и сам князем будет.

– Верно, – с неожиданной серьезностью отозвался на его замечание Буривой. – У кого есть порода, в том она непременно взыграет. Ваш дед, а мой отец был хозяином целого княжества, богатого и просторного. И вы тоже когда-нибудь станете, если не будете клювом щелкать.

– Да когда ж это случится? – выглядывая из клети, с недоверием спросил старший.

– Случится-случится, уж ты мне поверь, – заверил его Буривой. – Нужно только дождаться удачи. Не стоит перечить судьбе раньше, чем она даст о себе знать. Но когда удача сама идет в руки – тут не зевай! Хватай ее за хвост и не отпускай. Иначе наши деды – там, за облаками, в небесном краю – отвернутся от нас и проклянут недостойных потомков.

Голубиная стая носилась по округе не меньше часа. Дети давно уже спустились с крыши и ушли завтракать, а Буривой все сидел на чешуйчатой черепице и смотрел, как птицы носятся над высокими стенами Кремника, садятся на острые шатры башен, вспархивают с заборол. Он знал каждую из них, и продолжал к ним приглядываться, пытаясь разгадать их повадки и летные качества. Наблюдая за ними, он ясно видел, какую можно увезти за тридевять земель, а затем выпустить с привязанным к лапке письмом, а какую лучше оставить дома и погонять еще, пока она не привыкнет безошибочно находить родную голубятню из поднебесья. Наконец, вожаки привели стаю обратно. Он загнал всех обратно в клеть, проверил, хорошо ли дети насыпали корма, и со спокойной душой захлопнул за ними деревянные дверки.

Ему осталось только подняться в свой небольшой теремок, который возвышался над покатыми крышами деревянных хором. В распахнутое окно дул утренний ветер, к которому примешивался запах навоза и свежего сена. Доносилось мычание коров. Порыв ветра хлопнул деревянной дверкой поставца. Она скрипнула и открылась. На темной полочке, в самом дальнем уголке показался бархатный мешочек с каким-то тяжелым предметом внутри. Буривой приподнялся и бережно достал этот мешочек, погладил кончиками пальцев ветхий, потершийся бархат, и осторожно вытряхнул на ладонь круглую золотую печать, на которой была изображена змейка, обвившаяся вокруг раскидистого дерева.

Он присел у окна и принялся разглядывать эту печать, каждую черточку на которой он помнил с детства. Ему припомнилось, как его, ничего не понимающего восьмилетнего мальчишку, подняли среди ночи верные слуги, как мать суматошно принялась его одевать, как металась по светлице, освещенной лишь тусклой свечкой, и как ее страшная темная тень плясала на покатых бревенчатых стенах. Как она нашла наконец то, что искала – эту тяжелую золотую печать, которая в его глазах была тогда всего лишь игрушкой. Мать спрятала ее в мешочек из темно-синего бархата, привязала его на шнурок и повесила ему на шею, сдавленным шепотом проговорив: «Береги эту вещь! Это печать твоего отца! На ней – знак его власти. Отец твой был королем, и, если владыка Род будет милостив, то ты тоже когда-нибудь им станешь! Тогда ты покажешь всем этот знак, и никто не посмеет усомниться, что ты – прирожденный правитель!»

Потом они долго бежали в темноте по гулким деревянным мостовым Старого города, а их слуги жестоко дрались с какими-то людьми, не хотевшими их выпускать из ворот. В память впечаталось, как его посадили в повозку и повезли по ухабам неведомо куда, а мать прижимала к груди его голову и потерянно твердила: «Мы вернемся! Вот увидишь – вернемся, и все будет по-старому! А этих изменников, которые удумали на нас злое, мы накажем. Придет время – и боги снова повернутся к нам лицом!»

Он подышал на золотую печать, отогревая ее холодную поверхность. Золото давно потускнело и потемнело. Она казалась невзрачной, и даже опытный вор не сразу понял бы, на какую ценность наткнулся. Но для него, Буривоя, это была самая дорогая вещь, которую он не променял бы ни на стада самых тучных коров, ни на роскошные дворцы, ни на богатые вотчины. Эта вещь была воспоминанием из его детства. Она давала надежду на то, что когда-нибудь он вернется в город, в котором родился. И отомстит тем, кто отнял у него родину, детство и престол, принадлежавший его отцу.

Месяц травень наполнил славянский мир благоуханием деревьев и трав. После весенней распутицы, когда по дороге можно было пройти, только увязнув в грязи по колено, цветущая зелень на полях вызывала в людях прилив радости. Повсюду виднелись яблони, покрытые белыми лепестками, пахло сиренью, наливались соками рябины и сливы.

Солнечный царь Дажьбог уже вывел свою полыхающую колесницу на самую верхушку Горнего мира, когда к главному въезду в Кремник начали подтягиваться богато отделанные повозки самых знатных бояр. Некоторые ехали верхом в сопровождении слуг, которые дули в трубы и размахивали знаменами. Народ выходил на улицу, чтобы посмотреть на это зрелище – не такое уж и частое, поскольку служилые люди чаще всего обходились без лишней торжественности. Однако теперь близилось заседание боярской думы, и ее участники не упускали случая покрасоваться, чтобы все почувствовали их значение и славу.

Вереницы всадников и повозок втягивались в ворота под Перуновой башней и подъезжали к Золотой палате – единственному каменному строению в Кремнике. Здесь, у высокого крыльца под тяжелой крышей, они спешивались и неторопливо брели наверх. Их знаменосцы поднимались на гульбище и разворачивали знамена своих хозяев. При этом каждый стремился произвести как можно больше шума: в ход шли трубы, дудки, сопелки, гудки и бубны. Иногда они начинали громыхать одновременно, и тогда боярские слуги ссорились и даже дрались, так что княжеским сторожам приходилось их унимать – когда напоминанием о торжественности события, а когда и простым кулаком.

Первым подъехал Видослав Рославич в окружении пяти человек. Он не числился думным боярином, поэтому скромно остался стоять в прихожей, встречая более знатных господ. За ним прибыл хранитель княжеской печати Переслав Воротиславич, слуги которого лихо взбежали на гульбище и первыми развернули огромное бархатное полотнище своего господина в две полосы, одна из которых была белой, а другая – зеленой. Поверх полос было нашито изображение хлебного снопа. Следом подъехал один из самых молодых бояр – Негослав Остромирович, знамя которого было ярко-красным, с золотым теремом посреди. Городской тысяцкий Твердислав Милонежич, которого можно было издали узнать по золотой гривне на шее, лично проследил, чтобы его знамя было в порядке – у него оно тоже было из двух полос, нижняя из которых была красной, а верхняя – желтой. На желтой полосе виднелось красное солнечное колесо о шести лучах, а на нижней – золотистые стрелы крест-накрест. Прибыли со своими знаменами воеводы Боронислав Стоимирович, Жирослав Негорадович, Ислав Моиславич и Судимир Хотовитович. Особенно многочисленный выезд, как всегда, оказался у престарелого Родолюба Дорогомиловича, который прибыл в окружении своей родни, державшей вотчины от Шерны до Оки. Одним из последних подъехал казначей Сдеслав Издеславич, в походах назначавшийся обычно на должность обозного воеводы. Он предпочитал не слишком хвастаться своим богатством, которое у него, судя по слухам, было несметным. И в довершение всего этого торжества показался думный голова – главный боярин княжества Держимир Верховодович со своим сыном Мечиславом. У них было одно общее, родовое знамя – сверху темно-синее, снизу красное. Поверх темно-синей полосы виднелась серебряная звезда о двенадцати лучах. Слуги думного головы выглядели такими важными и нарядными, что их самих, пожалуй, можно было принять за бояр. Они ни с кем не дрались и не пререкались, а лишь поглядывали свысока на своих менее знатных соседей, убежденные в своем полном и безусловном превосходстве над ними.