Текст книги "Западня свободы"

Я посмотрел в его глаза, в которых горел фанатический огонек и тихо сказал:

– Я слышу. Не беспокойтесь. Я не собираюсь теперь отступать. Я уже дал вам слово.

Он с облегчением вздохнул.

– Благодарю, Станнард. – Он улыбнулся. – Я по вашему поводу и не беспокоился.

– Меня интересует одна вещь, – сказал я. – Маунтбэттен занялся тюрьмами, когда удрал Блейк. Это было довольно давно. Почему вдруг сейчас вся эта спешка?

Макинтош вытянул руку и выбил трубку о ствол дерева.

– Хороший вопросик, – согласился он. – Что ж, во-первых, эффект от действий, предпринятых Маунтбэттеном, сейчас уже стирается. Когда вышел его доклад, и в тюрьмах усилилась система безопасности, чуть ли не каждый социолог и реформатор тюрем в Англии испустил возмущенный крик. И они не были так уж неправы, кстати. Существует два взгляда на тюрьму – как на место наказания и как на место исправления. Неожиданно затянувшаяся петля безопасности вышибла проблему исправления к черту, и реформаторы говорят, что за шесть месяцев пенитициарной системе был нанесен колоссальный ущерб. – Он пожал плечами. – Вероятно, они правы, но это не в моей компетенции. Меня не интересуют гражданские преступники, и моя пища – Блейка и Лонсдейлы. Когда ловишь их, то хочется либо поставить их к стенке и расстрелять, либо повесить им на шею удавку, но вместо этого их заключают в тюрьму – не для наказания или исправления, а чтобы вывести их из оборота, так как они много знают.

Все это не было ответом на мой вопрос, поэтому я сказал:

– Ну и что дальше?

– Сейчас на крючке болтается крупная рыба. Самая крупная из тех, что нам удалось поймать. Ей-богу, Блейк был крупным экземпляром, но этот человек – акула по сравнению с пескарем. Он не должен убежать. Я просил премьер-министра создать специальную тюрьму для такого рода заключенных, но он говорит, что это противоречит правилам, так что Слэйда направляют в общую тюрьму, вероятно, под рубрикой особо опасного.

– Слэйд! – воскликнул я. – Никогда о нем не слыхал.

– Он сейчас в больнице, – продолжал Макинтош. – Ему прострелили бедро во время поимки. Когда он поправится, его будут судить. И если бы у нас приговоры были, как в Техасе, он получил бы пять тысяч лет. Ну а так мы подержим его взаперти двадцать лет, после чего он станет никому не интересен.

– Двадцать лет! Он, наверное, чертовски много знает.

Макинтош повернул ко мне негодующее лицо.

– Вы можете вообразить, чтобы русский, – а Слэйд русский – был вторым лицом в важнейшем отделе британской разведки, связанном со Скандинавией? А так оно и было, и сэр Дэвид Таггарт, идиот, который назначил его туда, взлетел наверх – он теперь Лорд Таггарт и пожизненный пэр. – Он хмыкнул и добавил сдавленным голосом: – а человек, который поймал Слэйда, был в свое время уволен Таггартом за непригодность. – Он опять постучал трубкой о дерево с такой силой, что, казалось, она расколется. – Любители! – воскликнул он едко. – Проклятые любители!

– Как я войду в контакт со Слэйдом? – спросил я.

– Я постараюсь поместить вас рядом с ним. Для этого придется нарушить некоторые законы. Но то, что знает Слэйд, – чистый динамит, и я готов нарушить любой закон в Англии, начиная с закона о свальном грехе, чтобы держать этого негодяя там, где ему и место.

– Он захихикал и похлопал меня по плечу. – Мы не просто нарушим законы, Станнард, мы разобьем их вдребезги.

Я сказал несколько нетвердым голосом:

– Теперь я понимаю, почему премьер-министр не захотел слушать вас.

– Да-да, – сказал Макинтош обыденным тоном. – Это сделает его почти соучастником преступления, а он слишком джентльмен, чтобы пачкать свои руки. Кроме того, это ляжет тяжелым грузом на его совесть. – Он поднял глаза к небу и задумчиво произнес:

– Забавные существа эти политики.

Я спросил его:

– Вы знаете, что это за дерево?

Он повернул голову и посмотрел на него.

– Нет, не знаю.

– Это эвкалипт. Дерево, на котором я буду висеть, если эта операция закончится неудачно. Хорошенько запомните его.

4

Макинтоша, наверное, можно назвать своего рода патриотом. В наши дни истинных патриотов не так уж много. Стало модной привычкой подсмеиваться над патриотизмом – на телевидении постоянно скалят зубы по поводу патриотизма и всего, что с ним связано. Так что при малом количестве патриотов выбирать среди них особенно не приходится. Конечно, на поверхностный взгляд Макинтош должен был казаться закоренелым фашистом. Его Богом была Британия – не Британия зеленых полей и приятных загородных лужаек, красивых домов и деловых городских кварталов, но идея Британии, воплощенная в государстве. Его взгляды прямо восходили к идеям Платона, Макиавелли и Кромвеля, которые, если вдуматься, не слишком отличаются от Муссолини, Гитлера и Сталина.

Но в нем было много и другого, что я обнаружил позднее, гораздо позднее.

Работа мне предстояла очень большая, а времени оставалось не так много. Я изучал условия южноафриканских тюрем под руководством тюремного офицера, изображая из себя исследователя-социолога. Он посоветовал мне почитать труды Германа Чарльза Босмана, что было излишне, так как я уже проделал это. Босман, возможно, лучший писатель Британской Южной Африки, знал о тюрьме все – он сам отсидел за убийство сводного брата и блестяще изложил свои впечатления от главной тюрьмы в Претории, причем, на местном диалекте. В ней же, очень кстати, тянул свой срок и Риарден.

Я также изучил досье на Риардена, извлеченное из архивов "Джона Форстера". В нем содержалось очень мало фактов и черт знает сколько домыслов. Риарден сидел в тюрьме только один раз и за сравнительно незначительное преступление, но подозрения, которые он вызывал, были зловещи. Предполагалось, что он виновен во всех смертных грехах – от грабежа до контрабанды наркотиков, от вооруженного налета до тайной скупки золота. Это был весьма многосторонний персонаж, комок нервов и интеллекта, чьи непредсказуемые и внезапные смены преступной деятельности позволяли избегать провалов. Из него вышел бы хороший разведчик.

Вероятно, Макинтош прав, подумал я с улыбкой, сравнивая меня с Риарденом. Я не питал никаких иллюзий относительно себя и своей работы. Я занимался грязным делом, в котором не существовало запретов и было слишком мало чести, и я делал его хорошо, как делал бы его хорошо Риарден, если бы кто-нибудь сообразил привлечь его. Мы все были одного поля ягоды – Макинтош, Риарден и Станнард.

Макинтош работал на верхних этажах – нажимал на пружины. Судя по тому, как люди прыгали под его пальцами, словно марионетки, премьер-министр действительно предоставил ему, как он выразился, определенные возможности. Это была контрразведка на дипломатическом уровне, и я мог только гадать, какого рода там шел обмен и что такого мы сделали для южноафриканцев, что нас обслуживали по высшему классу и не задавали при этом никаких вопросов.

Постепенно я превращался в Риардена. Новая прическа сильно изменила мою внешность, и я прилежно постигал трансваальский акцент Я изучал фотографии Риардена и старался подражать его манере одеваться и вести себя. К сожалению, фильмами о нем мы не располагали, а то, как человек движется, значит очень много. Но здесь приходилось идти на риск.

* * *

Однажды я сказал Макинтошу:

– Вы утверждаете, что я вряд ли встречу кого-либо из приятелей Риардена в Англии, поскольку погуляю на свободе недолго. Все это прекрасно, но у меня гораздо больше шансов столкнуться с ними в тюрьме, чем на Оксфорд-стрит.

Макинтош призадумался.

– Это верно, – сказал он. – Я вот что могу сделать. Я организую проверку всех, кто находится в тюрьме, и если кто-то из них бывал в Южной Африке, то добьюсь его перевода в другое место. Думаю, таких будет не много, риск сведется к минимуму.

Все это время он безжалостно дрессировал меня.

– Как звали вашего отца?

– Джозеф Риарден.

– Занятие?

– Шахтер на пенсии.

– Имя матери?

– Маргрит.

– Девичье имя?

– Ван дер Остхейзен.

– Где вы родились?

– Бракпен.

– Дата?

– 28 мая 1934 г.

– Где вы были в июле 1968 г.?

– Э … э… в Кейптауне.

– В каком отеле останавливались?

– "Артурз сит".

Макинтош сунул мне под нос свой палец.

– Неправильно. То было в ноябре того же года. Надо лучше учить.

– Я выкручусь с этим, если понадобится.

– Может быть, но надо работать без швов. Никаких трещин, которые надо залеплять.

И я снова по уши погружался в бумаги, хотя и с некоторой досадой. Господи, разве должен человек помнить каждую минуту своей жизни? Но, в сущности, Макинтош был прав. Чем больше я буду знать о Риардене, тем лучше.

Наконец, все было кончено, и Макинтош возвращался в Англию. Он сказал:

– Местные полицейские несколько встревожены по вашему поводу. Они не понимают, почему выбрали для этой работы вас и зачем я подцепил австралийского иммигранта и заставил его изображать Риардена. Боюсь, вам не придется вновь вернуться сюда.

– А они не проболтаются?

– Нет, не будет никаких разговоров, – заверил меня Макинтош. – Во-первых, о вас знают всего лишь несколько человек из высшего командования и они понятия не имеют, в чем вообще дело. Именно это их и беспокоит. Но они прекрасно понимают, что все совершенно секретно, на дипломатическом уровне и связано с государственной безопасностью. Что касается среднего и низшего звена полиции, – что ж, они будут удивлены, когда им сообщат, что Риардена посадили в Англии, но это принесет им только облегчение, и на время они вычеркнут его из своих списков.

– Если вы правы относительно "Скарперов", то они ведь проведут тщательное расследование здесь, в Южной Африке.

– Ничего не найдут, – сказал он с уверенностью. – Что ж, вы здорово поработали, Станнард. – Он улыбнулся. – Когда все будет позади, вы, возможно, получите медаль. Со страховой компанией, которую мы собираемся ограбить, втихую уладят, принесут им извинения, и на вашей репутации не останется никакого пятна.

– Если дело выгорит, – заметил я. – Если нет, я буду висеть на этом треклятом дереве. – Я посмотрел ему прямо в глаза. – Хотел бы я получить некоторую страховку… Я понимаю, что вы помешаны на секретности, и это правильно. Вы организовали все так, что только три человека знают об этой операции – вы, я и еще один. Я хочу знать, кто этот "еще один" – на случай, если что-то случится с вами. Представляете, в каком положении я окажусь, если вы попадете под автобус?

– Это справедливо, – подумав, сказал он. – Это моя секретарша.

– Ваша секретарша, – механически повторил я.

– О, миссис Смит очень хорошая секретарша, – сказал он. – Очень деловая. Она сейчас вовсю занимается этой операцией.

Я кивнул.

– Еще кое-что. Я сейчас перебирал в уме всякие возможности. Что будет, если меня извлекут из тюрьмы, а Слэйда нет?

– Тогда вы, разумеется, выходите на "Скарперов".

– А если Слэйда извлекут, а меня нет?

Макинтош пожал плечами.

– В этом вашей вины не будет. Придется передать дело обыкновенным властям. Не скажу, что мне нравится такая перспектива.

– А теперь скажите-ка вот что. Предположим и я, и Слэйд убегаем из тюрьмы. Что дальше?

– Ага, – сказал он. – Я понимаю, что вы имеете в виду.

– Надеюсь, что да. Что важнее? Нанести удар по "Скарперам" или затолкать Слэйда обратно в тюрьму?

Он помолчал с минуту.

– Слэйд, несомненно, более важен, хотя в идеале мне бы хотелось, чтобы вам удалось решить обе проблемы. Что касается возвращения Слэйда в тюрьму – смотрите сами. Если он вдруг … умрет, я плакать по нему не буду. Самое главное, чтобы он не вышел на свободу.

– Он бросил на меня быстрый взгляд своих голубых глаз. – Мертвые не говорят.

Значит, дело обстояло так. Приказано убить Слэйда – на мое усмотрение. Я начал понимать премьер-министра, у которого было особое мнение насчет Макинтоша. Иметь приближенного палача, действительно, довольно неловко …

На следующий день Макинтош уехал в Англию. Я последовал за ним два месяца спустя, получив еще одно письмо от Люси. Преступление было подготовлено.

Глава шестая

1

Погруженный в свои размышления, я держал в руке стакан и задумчиво смотрел на бренди, но не выпил ни капли. Время выпивок прошло, настало время раздумий. И думать мне надо было очень о многом.

Все произошло так, как планировал Макинтош. Преступление, суд, тюрьма, Слэйд – и "Скарперы". Но потом пошло наперекосяк. "Скарперы" оказались чрезвычайно хорошо организованной бандой и не менее внимательной к вопросам секретности, чем любая профессиональная шпионская группа. И вот я находился внутри нее, но был так же далек от того, чтобы расколоть ее, как если бы оставался в Южной Африке.

И все из-за этого проклятого шприца в трайлере, которого я не ожидал, как не ожидал и этого заключения. Впрочем, в чем-то я мог их понять. Они работали по принципу: "знай только то, что нужно". А тому, кто совершал побег, знать в подробностях, как это произошло – не нужно. Освободился – и все тут. Эти ребята оказались профессионалами высокого класса.

И я потерял Слэйда.

Это было хуже всего, и Макинтош выпустит мне кишки, если удастся когда-нибудь прошмыгнуть мимо Пончика. Полученные мной указания были, хотя и не прямыми, но ясными: при малейшей опасности того, что Слэйд окажется на свободе, его следовало убить. Я мог перерезать ему горло бритвой, когда он спал, или задушить его электрическим шнуром от лампы. Я не сделал ни того, ни другого.

Разумеется, если бы я однажды ночью убил Слэйда, то уже утром был бы покойником. Но я медлил вовсе не поэтому. Поразмыслив, я сделал ряд заключений: что мы со Слэйдом будем перемещаться вместе: что у меня сохранялся шанс убежать отсюда, захватив с собою Слэйда; что моя легенда все еще надежна. Ни одно из этих заключений не оправдалось, и ситуация, в которой я пребывал, оказалась скверной.

Я лежал на кровати, сцепив на затылке руки и недоумевал, как же все-таки они просекли подмену. Пончик пытался уверить меня, что я не Риарден на основании отпечатков пальцев, извлеченных из его досье на "Джон Форстер Сквер". Это была гнусная ложь, потому что я сам лично под наблюдением Макинтоша подменил отпечатки пальцев Риардена своими. Если Пончик знал, что я не Риарден, то, безусловно, не из-за отпечатков пальцев. Тогда почему он пытался обмануть меня?

Я напряженно думал, строя одну гипотезу за другой Допустим, Пончик только подозревает, что я не Риарден и берет меня на пушку. Но я не поддался и потребовал предъявить мне отпечатки пальцев, которые у него, скорее всего, отсутствовали, а если и были, то вполне соответствовали моим.

В конечном счете все сводилось к дилемме: либо Пончик точно знал, что я не Риарден, либо подозревал это. В обоих случаях проблема состояла в том, чтобы понять, как он дошел до этого. Где я допустил ошибку?

Я перебрал в голове все свои действия, начиная с прибытия в Англию, и не обнаружил никаких промахов. Я не совершил ничего такого – ни словом, ни делом, что поставило бы под сомнение мою легенду, и это привело меня к жуткой мысли, что где-то произошла утечка информации.

Я стал думать о Макинтоше. Вот вам крутой, безжалостный, целеустремленный негодяй, который продаст на мыло свою бабушку, если этим мылом понадобиться смазать подшипники государственной машины. Я беспокойно замотал головой. Пожалуй, я зашел в своих рассуждениях слишком далеко – должно быть, от усталости. Хотя в принципе все это верно. Если Макинтош сочтет необходимым нарушить секретность в отношении меня, то сделает это без колебаний.

Я обдумал такую возможность со всех сторон, но отверг ее, так как не видел в ней смысла. Значит, оставалось сверхэнергичная Люси Смит, которой Макинтош так доверял. Возникали и другие предположения, связанные с нарушением секретности, – скажем, его кабинет прослушивался какой-нибудь третьей стороной и тому подобное.

Я прошел в ванную комнату и подставил лицо под холодную воду. Черт с ним, с Макинтошем, и его путанными ходами. Главное сейчас выбраться из этой ловушки.

Я насухо вытер лицо, вернулся в спальню и, сев за стол, решил прикинуть, какое у меня в распоряжении имеется оружие. Подготовленный человек, должен уметь использовать в качестве оружия то, что имеется у него под рукой. К примеру, три раза в день мне приносили еду и к ней перец. В кармане у меня уже накопилось его достаточно, чтобы временно ослепить человека, если в этом возникнет необходимость и подвернется удобный случай.

Поразмыслив, я вынул из гардероба носок и наполовину наполнил его сырой землей из цветочных горшков, стоявших на подоконнике. Из каждого – понемногу. Я покрутил носок в воздухе и стукнул им себя по ладони. Удар получился приличным. Конечно, мешочек с песком был бы потяжелее, но и этот мог сойти. Есть много способов выбраться из запертой комнаты. Можно выстрелами выбить замок, но для этого нужен пистолет. Можно устроить пожар, но тут есть риск не успеть вовремя, и последствия могут быть чудовищными, – я всегда вспоминал историю Чарльза Лэмба о сожженном поросенке. Можно использовать обман в разных вариантах, но вряд ли этих ребят легко обмануть. Я уже пытался выманить у Пончика разрешение на прогулку, но он не поддался на мою уловку. Я стал думать о Пончике и о том, как он приходит ко мне в комнату. Он был очень осторожен. Дверь открывалась, он входил закрывал ее за собой, а человек снаружи запирал. Пончик всегда держался лицом ко мне. Я немного поэкспериментировал с ним – попытался очутиться позади него, но он ни разу этого не допустил. У него всегда был при себе пистолет. Когда дело идет о жизни, обращаешь внимание на малейшие детали, и как бы хорошо ни был скроен костюм, даже едва заметные выпуклости видны.

В общем, моей задачей было оказаться позади Пончика и стукнуть его наполненным влажным черноземом носком. А он должен был поверить в то, что я перед ним, а не позади него. Заставить его поверить можно было разве что гипнозом, но я все же нашел способ решить проблему.

Я отправился в ванную и осмотрел унитаз. Вода в нем спускалась с помощью короткой ручки в бачке. Требовался шнур. Его у меня не было, значит, надо его придумать!

Выключатель в ванной находился под потолком, и от него свисала крепкая нить. Она дала мне четыре фута. Настольная лампа на тумбочке имела провод с вилкой. Провод с пластиковым покрытием состоял из двух перекрученных жил. Когда я разделил их, мой шнур заметно удлинился. Лампа на туалетном столике добавила еще, но все же не хватило длины, так что пришлось изыскивать другие ресурсы. В дело пошел пояс от халата, который пришлось разъять на несколько полосок. Сплетя их вместе, я получил, наконец, то, что нужно. Теперь у меня было достаточно материала, чтобы соорудить еще и удавку, хотя для нее лучше подошла бы рояльная струна. Но жаловаться было не кому.

Я сделал петельку на конце шнура и насадил ее на рычаг унитаза; затем провел шнур за ванной вдоль стены спальни к двери. Сейчас мне очень бы пригодились небольшие шкивные колесики. За неимением их, я воспользовался скобками, которые прижимали электропровод к плинтусу, в надежде, что они выдержат.

Но они не выдержали.

Легкое потягивание не дало никакого результата. Более сильный рывок – и одна скоба вылетела из плинтуса …

Я вернулся в ванную и еще раз обследовал систему спуска воды. Рычаг двигался довольно туго, и мне стало ясно, что моим импровизированным шнуром его не повернешь. Тогда я снял крышку с бачка и осмотрел внутренний механизм – клапанный поплавок и связанное с ним устройство, изобретенное непризнанным гением Томасом Круппером. Опускание рычага вниз поднимало шток с резиновой затычкой. Поскольку для этого требовалось довольно значительное усилие, я решил отъединить шток от рычага и шнур привязать прямо к нему.

Полчаса спустя я был готов к новой проверке. Я удлинил шнур за счет полосы, оторванной от простыни. Она была, конечно, очень заметна, но в ванной это не имело значения. Я вышел из ванной, оставив дверь в нее чуть-чуть приоткрытой, и прошел на свой пост на другом конце шнура. Взяв его в руку, я внутренне помолился и потянул.

Туалет ответил долгожданным громким клокотаньем. Я выпустил из руки шнур и внимательно осмотрел комнату. Все должно быть на своих местах и выглядеть, как обычно, чтобы Пончик не мог раскрыть мой замысел. Затем я разодрал уже начатую простыню на полосы – они могли мне пригодиться в дальнейшем, – и аккуратно застелил кровать.

Кое-что еще оставалось сделать. Я открыл гардероб и осмотрел его содержимое. Там висели приличный темно-серый костюм, спортивная куртка с неподходящими к ней брюками, и стояли коричневые туфли. Я не знал, где нахожусь, и – в какой стране, в городе или в деревне, и заколебался в выборе одежды. Если в городе, то костюм – подходящая одежда. Если же в сельской местности – я буду виден в нем за милю. Менее формальная спортивная одежда показалась мне в любом случае более подходящей. И я выбрал куртку. Кроме того, взял шляпу и плащ.

Мне доводилось бывать в бегах и раньше и наиболее трудной проблемой в этой ситуации является умывание и вообще соблюдение гигиены. Если на щеках появится борода другого цвета, нежели волосы, я сразу же стану объектов пристального внимания окружающих, – та блондинка предупредила меня, что нужно бриться дважды в день. Недаром полицейские в поисках сбежавших преступников частенько наведываются в общественные туалеты на вокзалах и в отелях.

Следовательно, нужны бритва, кусок мыла, два полотенца – личное и банное. Все это удобно расположилось в карманах плаща и не особенно выпирало. Я взял изготовленную мной удавку и свернул ее в кольцо. Конечно, любой сколько-нибудь толковый полицейский, увидев это приспособление, сразу поймет, что оно значит, и отправит меня в тюрьму немедленно. Поэтому на случай возможного обыска я решил затолкать ее подальше, под кожаную ленту внутри шляпы.

Это относилось и к пистолету – если мне удастся им завладеть. Возник еще один вопрос: насколько оправдано применение оружия, если в этом возникнет необходимость?

Преклонение перед Джеймсом Бондом породило массу ерунды. Не существует никаких агентов под номерами с двойными нулями, никаких лицензий на убийство. Насколько я знаю, у меня никакого номера не было, если не считать номера на папке с документами как в любой канцелярии. Никто никогда не обращался ко мне как к номеру, кажем, 56 или, там, 0056. И секретные агенты вовсе не убивают направо и налево, когда им захочется. Это не значит, конечно, что они не убивают вообще, но делают это по специальному разрешению и при определенных условиях. Ликвидация посредством убийства вообще считается нежелательной – это грязное и опасное дело, тогда как существует много других гораздо более эффективных способов заставить человека молчать.

Макинтош не приказывал мне кого-либо убивать, кроме Слэйда, и это, вообще говоря, означало запрет на убийство. Убийства без приказа считаются в нашем деле "случайными", и любой агент, кто допускает такой "случай", теряет доверие у начальства и рассматривается как неумелый и ненадежный.

Фактически тут возникает старая, как мир, проблема: чем можно оправдать убийство другого человека? Я разрешил ее, применив древнюю цитату: "Убей или тебя убьют!" Это значит, что если надо мной нависнет угроза быть убитым, я буду убивать ради самозащиты, но не раньше. Я убил в своей жизни только одного человека, и потом меня выворачивало наизнанку в течение двух дней.

Решив этот вопрос, я начал планировать поджог. В шкафу находились полторы бутылки южноафриканского бренди, почти полная бутылка виски, столько же джина и полбутылки Рамбюи. Эксперимент показал, что наиболее горючий материал – бренди и Рамбюи, хотя горели они не так, как мне хотелось бы. Я пожалел, что не пристрастился к рому – существует отличная стоградусная жидкость, которая устроила бы меня сейчас больше всего, хотя Бог его знает, какое действие она оказывает на слизистую оболочку желудка.

Затем я лег в постель и заснул сном праведника.