Текст книги "Снег на кедрах"

– В кладовке яблоки, – сказала она сыну. – Возьми одно. Выпей молока и погуляй. К нам тут пришли, мы разговариваем.

– Я уже знаю, – ответил Карл-младший. – Я…

– Карл, поди возьми яблоко, – повторила Этта. – К нам пришли.

Он вышел. Вернулся с двумя яблоками. Из холодильника достал кувшин с молоком и налил в стакан. Карл-старший взял кофейник и наполнил сначала чашку Миямото, потом жены, затем свою. Карл-младший посмотрел на них, с яблоками в одной руке и стаканом – в другой. И ушел в гостиную.

– Иди на улицу, – крикнула ему Этта. – Там ешь.

Карл вернулся и встал на пороге – одно яблоко надкусано, молоко выпито. Сыну исполнилось восемнадцать, и по росту он уже догонял отца. С трудом верилось, что сын такой большой. Куснув яблоко, Карл спросил:

– А Кабуо дома?

– Кабуо дома, – ответил Миямото. – Да, дома. – И улыбнулся.

– Я зайду тогда, – сказал Карл-младший и поставил стакан в раковину.

А потом громко хлопнул кухонной дверью.

– Учебник забери! – крикнула ему мать.

Сын вернулся за учебником и отнес его наверх в свою комнату. Зашел в кладовку, взял еще яблоко и, проходя мимо, махнул им.

– Скоро вернусь, – бросил он.

Карл-старший пододвинул сахарницу к японцу.

– Угощайся, – предложил он. – Может, сливок?

Дзэнъити покачал головой:

– Спасибо. Только сахар.

Он размешал пол-ложки сахара. Размешав, аккуратно положил ложечку на блюдце. Дождавшись, когда Карл возьмет свою чашку, отпил.

– Очень хороший, – похвалил Дзэнъити. Глянув на Этту, он чуть улыбнулся в ее сторону; от него только и можно было ждать что улыбки. – Сын у вас такой большой, – заметил Дзэнъити. Он все еще улыбался, потом опустил голову. – Я внести плату. Еще два раза, и все. Сегодня я платить сто двадцать долларов. Я…

Карл-старший покачал головой. Поставил чашку и снова покачал.

– Нет, Дзэнъити, – остановил он его. – Даже не думай. Мы соберем твой урожай, а в июле поглядим, какой будет выручка. Тогда что-нибудь и придумаем. Как знать, может, там, на новом месте, ты устроишься на работу. Вдруг что подвернется. А пока я ни за что не возьму с тебя денег, Дзэнъити. Даже говорить об этом не будем.

Японец выложил на стол сто двадцать долларов – много десяток, несколько пятерок и десять банкнот по доллару, – разложив их веером.

– Пожалуйста, возьмите это, – попросил он Карла. – Остальное я прислать, я внести плату. Если не хватать, у вас остаться наши ягоды. А в декабре еще одна выплата. Так?

Этта скрестила руки на груди: а ведь она как чувствовала – просто так он ничего не отдаст!

– Ягоды! – скривилась она. – Какой тут может быть расчет? Да и цену устанавливают не раньше июня. Ладно, допустим, это хорошие двухлетние кусты. И все пойдет хорошо. Мы нанимаем людей на прополку. Никаких тебе пенниц, лето солнечное, кусты вырастают, ягоды завязываются, урожай хороший. Допустим, после затрат на работы, на удобрения и останется долларов двести. Это если год удачный. Если цена хорошая. Если все в порядке. Но, допустим, год выдался неудачным. Средним. Грибок, дожди… да что угодно, хотя бы одна из десятка напастей. Ягод наберется на сто, самое большее сто двадцать долларов. И что тогда? Тогда денег недостанет, чтобы покрыть выплату в двести пятьдесят долларов.

– Возьмите эти, – предложил Дзэнъити.

Он сложил банкноты в стопку и придвинул к ней.

– Тут сто двадцать. С ягод еще сто тридцать. Следующая плата внесена.

– А я-то думала, ты отдаешь нам ягоды просто так, – сказала Этта. – Разве не за этим ты пришел – чтобы отдать ягоды бесплатно? Разве не просил нас продать их, а выручку оставить себе? А теперь просишь отнести их на счет выплаты. – Этта потянулась за аккуратно сложенной пачкой и, пересчитывая, продолжала: – Сто тридцать долларов, если, конечно, удастся столько выручить, да еще эти в качестве предоплаты – компенсация возможной отсрочки до июня. Так ты за этим пришел?

Японец смотрел на нее, ничего не говоря и не притрагиваясь больше к кофе. Он застыл, в нем появилась холодность. Этта видела, что он разъярен, но сдерживается, не давая гневу вырваться наружу. «Ишь ты, гордый, – подумала Этта. – Я такого ему наговорила, а он делает вид, будто ничего не случилось. Будто и не было ничего».

Пересчитав деньги, Этта положила пачку обратно на стол и снова скрестила руки на груди:

– Еще кофе?

– Нет, спасибо, – ответил японец. – Пожалуйста, возьмите деньги.

На стол опустилась большая рука Карла. Пальцы накрыли пачку и придвинули ее к японцу.

– Дзэнъити, – сказал ему Карл, – мы не возьмем их. Что бы там Этта ни говорила, мы не возьмем. Она нагрубила тебе, я прошу за нее прощения.

При этом Карл посмотрел на жену, но она не отвела взгляд. Она знала, что он чувствует, но ей было все равно, она хотела, чтобы Карл понял, что происходит, как его дурачат. Она и не подумала отвести взгляд, она смотрела ему прямо в глаза.

– Мне очень жаль, – ответил японец. – Очень жаль.

– Давай подождем, пока созреет урожай, – предложил Карл. – Вы поезжайте и напишите нам, а мы соберем ягоды и спишемся с вами. Будем действовать по обстановке. Насчет оставшихся выплат договоримся – ничего страшного, если ты внесешь их чуть позже. Договоримся. Пока у тебя и других забот хватает, так что оставим эти разговоры. И, Дзэнъити… Если я чем могу помочь, ты только дай знать.

– Я обязательно внести плату, – заверил Карла Дзэнъити. – Найти способ выслать деньги.

– Вот и отлично, – заключил Карл и протянул ему руку.

Японец пожал ее.

– Спасибо, – поблагодарил он. – Я внести плату. Вы не беспокоиться.

Этта разглядывала японца. Только теперь она заметила, что он нисколько не постарел. Десять лет работает на полях, а взгляд такой же чистый, спина прямая, кожа упругая, а живот плоский. Десять лет он делает ту же работу, что и она, а ни на день не состарился. Одет опрятно, голову держит прямо, цвет лица загорелый и здоровый… Это было частью его тайны, и это же делало его чужим. Что-то он знал такое, что не давало ему состариться, в то время как она, Этта, все старела и увядала; что-то он знал такое, но держал при себе, не выдавал. Может, все дело в религии этих японцев, подумала Этта, а может, это вообще у них в крови. Как знать.

Давая свидетельские показания, она вспомнила, как тем же вечером сын принес домой бамбуковую удочку. Как вошел с улицы с взъерошенными ветром волосами. Сын, когда ввалился на кухню, показался ей таким большим и юным, совсем как щенок дога. Ее сын такой большой, но еще ребенок.

– Глянь, – показал он ей удочку. – Кабуо одолжил на время.

И стал рассказывать. Этта стояла у раковины и чистила картошку на ужин. Сын объяснял ей, что это отличная удочка для морской форели. Что специально расщепили бамбук, что ободки гладкие, обернутые шелком. Что он захватит Эрика Эвертса или кого еще и они пойдут ловить на блесну, а может, возьмут байдарку. Опробуют удочку, посмотрят, какова она в деле. А где отец? Он покажет ему удочку.

Этта, продолжая чистить картошку, сказала сыну то, что должна была сказать: пусть вернет, эти японцы должны им деньги, и удочка сейчас ни к чему.

Она вспомнила, как сын посмотрел на нее. В его взгляде была обида, и он старался скрыть ее. Хотел поспорить, но не стал – знал, что не переспорит. Взгляд побежденного, взгляд отца, большого фермера-трудяги. Привязанного к земле, прикованного к ней. Сын говорил как отец и двигался как отец, но у него были широкие брови, маленькие уши и глаза, как у нее. Сын взял не только от отца. Это был и ее сын тоже, она чувствовала.

– Пойди и отнеси, – снова сказала она и показала на удочку картофелечисткой.

И сейчас, сидя в зале суда, Этта понимала, что не обманулась в своих предчувствиях. Сын вернул удочку, прошло несколько месяцев, он ушел на войну, вернулся, а потом этот японец взял и убил его. Она с самого начала раскусила этот народ, а вот Карл – нет.

Они не внесли плату в срок, ответила Этта Элвину Хуксу. Не внесли, и все. Не выслали к сроку. Она продала землю Уле Юргенсену, а их долю выслала по адресу в Калифорнию, ей чужого не надо. Выслала все, до последнего пенни. В 1944-м, под Рождество, переехала в Эмити-Харбор. Вот, кажется, и все. Теперь-то она видит, что ошибалась в одном – там, где речь идет о деньгах, от людей просто так не отделаешься. Так или иначе, но они хотят, они требуют. Вот из-за чего, рассказывала Этта судьям, Миямото Кабуо убил ее Карла. Сын мертв, нет у нее сына.

Глава 10

Элвин Хукс обошел край стола, прохаживаясь все так же медленно и плавно, что было частью его стратегии все утро.

– Итак, миссис Хайнэ, – продолжил он, – в декабре 1944-го вы переехали в Эмити-Харбор. Так?

– Да.

– А муж ваш умер недавно?

– Да.

– И вы решили, что без него не сможете обрабатывать землю?

– Решила.

– Значит, вы переехали в Эмити-Харбор, – подытожил Элвин Хукс. – А куда именно, миссис Хайнэ?

– На Главную улицу, – ответила Этта. – Туда, где магазин Лотти Опсвиг.

– Лотти Опсвиг? То есть магазин одежды?

– Да, он самый.

– В квартиру?

– Да.

– В большую?

– Нет, – ответила Этта. – У меня всего одна спальня.

– Значит, в квартиру с одной спальней. Рядом с магазином одежды, – повторил Элвин Хукс. – В квартиру с одной спальней… Позвольте поинтересоваться, сколько стоила тогда аренда в месяц?

– Двадцать пять долларов, – ответила Этта.

– Квартира за двадцать пять долларов в месяц, – повторил Элвин Хукс. – Вы и сейчас живете там? Постоянно?

– Да.

– За ту же плату?

– Нет, – ответила Этта. – За тридцать… тридцать пять долларов. С 1944-го цены поднялись.

– С 1944-го… – повторил Элвин Хукс. – То есть с того года, когда вы переехали? Того самого года, когда вы переслали семье Миямото их долю и переехали в Эмити-Харбор?

– Да, – ответила Этта.

– Миссис Хайнэ, – обратился к ней Элвин Хукс, остановившись, – а после того случалось вам иметь дело с семьей Миямото? После того, как выслали им деньги?

– Да, случалось, – ответила Этта.

– Когда же? – спросил Элвин Хукс.

Этта закусила губу, вспоминая.

– В июле 1945-го, – наконец ответила она. – Вот этот появился у меня на пороге.

И показала на Миямото Кабуо.

– Подсудимый?

– Да.

– Он появился у вас на пороге в 1945-м? На пороге квартиры в Эмити-Харбор?

– Да, именно.

– Он предварительно звонил вам? Вы его ждали?

– Нет. Взял и появился. Просто так.

– Просто так? И даже не предупредил? То есть появился прямо из ниоткуда?

– Да, так, – ответила Этта. – Прямо из ниоткуда.

– Миссис Хайнэ, – обратился к ней обвинитель, – как подсудимый объяснил вам цель своего визита?

– Сказал, что хочет поговорить насчет земли. Насчет моей земли, которую я продала Уле Юргенсену.

– А что именно он сказал, миссис Хайнэ? Вы можете вспомнить? Это важно.

Этта сложила руки на коленях и глянула на Миямото Кабуо. По взгляду того – а уж ее-то он не проведет – она видела, что он все помнит…

Японец стоял у нее на пороге, опрятно одетый, и, сцепив руки, смотрел не моргая. Стояла июльская жара, и в квартире было настоящее пекло; на пороге же ощущалась прохлада. Они смотрели друг на друга в упор; Этта, скрестив руки на груди, спросила у японца, что ему надо.

– Миссис Хайнэ, – заговорил он, – вы помните меня?

– Еще бы не помнить, – ответила Этта.

Она не видела его три года, с той самой поры, как в 1942-м вывезли всех этих японцев, но сразу узнала. Это он дал Карлу удочку, это его она видела из окна кухни с деревянным мечом в полях. Он был старшим ребенком в семье Дзэнъити – она помнила его в лицо, но имя вспомнить не могла, – это с ним пропадал ее сын.

– Я приехал три дня назад, – сказал он. – А Карла, наверное, еще нет дома?

– Карл умер, – ответила Этта. – Карл-младший сражается. С японцами. – И пристально посмотрела на молодого человека, стоявшего на пороге. – Еще немного, и им крышка, – прибавила она.

– Да, еще немного, – отозвался Кабуо. Он расцепил руки и завел их за спину. – Мне очень жаль, что мистера Хайнэ больше нет. Я узнал об этом в Италии. Мать написала мне.

– Ну да, я же и сообщила ей об этом. Еще когда переслала вашу долю, – бросила ему в ответ Этта. – Написала, что муж умер и я вынуждена продать землю.

– Да, – подтвердил Кабуо. – Но, миссис Хайнэ, у моего отца была договоренность с мистером Хайнэ. Разве…

– Мистер Хайнэ скончался, – перебила его Этта. – Мне пришлось принимать решение самой. Не могла же я обрабатывать землю одна! Я продала ее Уле Юргенсену, и все дела. Вот с ним и говори. Я к этому не имею никакого отношения.

– Я уже был у мистера Юргенсена. Как приехал в среду, так сразу же и отправился на участок. Посмотреть, что да как. Мистер Юргенсен был в поле, работал на тракторе. И я говорил с ним.

– Вот и прекрасно, – ответила Этта. – Говорил, так говорил.

– Да, говорил, – подтвердил Кабуо. – И он направил меня к вам.

Этта плотнее скрестила руки на груди:

– Вот еще! Теперь это его земля. Вот пойди и скажи ему. Передай, что так я и сказала. Передай.

– Оказывается, он не знал, – ответил Кабуо. – Вы ему даже не сказали, что нам остался еще один взнос. Не сказали, что мистер Хайнэ…

– Не знал, – хмыкнула Этта. – Это он сам так сказал? Что не знал? А мне что, надо было сказать: «Знаешь, Уле… тут вот есть одна семейка… они уговорились с мужем насчет семи акров… только договор их не имеет силы»? Надо же, он не знал! Смех, да и только! Можно подумать, я должна была рассказать покупателю о незаконной сделке! А даже если бы и рассказала, что тогда? Семейка ваша не уплатила в срок. И все, тут и говорить не о чем. Представь, что ты возвращаешь кредит банку. Нет, ты представь. И пропускаешь выплату. Тебя что, терпеливо дожидаются? Нет! Твоя собственность переходит к банку, так-то! Я не сделала ничего такого, чего не сделали бы на моем месте другие. Банк, к примеру. Я не сделала ничего дурного.

– Вы не сделали ничего незаконного, да, – ответил ей тогда этот японец. – Но вот насчет дурного…

Этта заморгала. Шагнув назад, она взялась за дверную ручку.

– Вон отсюда! – бросила она ему.

– Вы продали нашу землю, миссис Хайнэ, – не унимался японец. – Вы продали ее, увели у нас прямо из-под носа. Воспользовались тем, что нас не было, и…

Но Этта захлопнула дверь, не желая больше слушать. Карл такую кашу заварил, подумала она, а ей теперь расхлебывай.

– Миссис Хайнэ, – обратился к ней Элвин Хукс, когда она закончила говорить, – после этого вам случалось видеть подсудимого? Он обращался к вам насчет земли?

– Случалось ли видеть? – переспросила Этта. – Конечно. Я видела его в городке, видела в лавке у Петерсена, то здесь, то там… Да, время от времени я его видела.

– Он заговаривал с вами?

– Нет.

– Ни разу?

– Нет.

– То есть после того случая вы с ним больше не общались?

– Нет. Если, конечно, не иметь в виду косые взгляды.

И она снова сердито посмотрела на Кабуо.

– Косые взгляды? Что вы имеете в виду, миссис Хайнэ?

Этта провела рукой по платью, разглаживая, и выпрямилась:

– Стоило ему только завидеть меня, как он зыркал, прищурившись. Понимаете? Косился, зло косился.

– Понимаю, – ответил обвинитель. – И долго это продолжалось?

– С той поры и продолжалось, – ответила Этта. – По сей день. Ни разу не посмотрел нормально, ни разу. Вечно щурился, вечно косился.

– Миссис Хайнэ, – обратился к ней Элвин Хукс, – вы когда-нибудь говорили с сыном насчет земли подсудимого? Рассказывали, что Миямото Кабуо приходил и оспаривал продажу вашей земли?

– Да, сын знал об этом. Когда он вернулся, я рассказала ему.

– Вернулся?

– С войны, – пояснила Этта. – Месяца через два, в октябре, кажется.

– И вы рассказали ему, что подсудимый приходил к вам?

– Да.

– Вы помните, что он на это ответил?

– Да, помню. Сказал, что присмотрит за ним. Что, если Миямото Кабуо будет косо смотреть в мою сторону, он приглянет за ним.

– Понятно, – сказал Элвин Хукс. – И что, он так и сделал?

– Да, насколько мне известно.

– Приглядывал за Миямото Кабуо?

– Да. Наблюдал за ним.

– Как вы считаете, миссис Хайнэ, между ними были разногласия? Ведь оба – рыбаки, а это сближает. К тому же, как вы рассказали, они росли вместе. Но между ними кое-что стояло… Этот спор насчет земли. Итак, каковы были отношения между подсудимым и вашим сыном начиная с 1945-го? Они дружили или враждовали?

– Нет, подсудимый не был другом моего сына. Разве не видно? Они были врагами.

– Врагами? – переспросил Элвин Хукс.

– Карл не раз говорил, что лучше бы Кабуо забыть об этих семи акрах и перестать коситься.

– Миссис Хайнэ, когда вы рассказали сыну, что подсудимый косо смотрит на вас, что именно ответил сын?

– Сказал, что лучше бы Кабуо прекратил это. Что иначе придется приглядеть за ним.

– Приглядеть… – повторил Элвин Хукс. – А что, ваш сын считал, что мистер Миямото может быть опасным?

– Протестую, – прервал обвинителя Нельс Гудмундсон. – Свидетеля подталкивают к догадкам насчет мыслей и чувств другого человека. Он…

– Согласен, согласен… – тут же поправился Элвин Хукс. – В таком случае скажите нам, миссис Хайнэ, что вы достоверно видели. Расскажите, что ваш сын говорил или делал. Можно ли по его словам и поступкам сказать, что он видел в Миямото Кабуо опасность?

– Сын говорил, что приглядит за ним, – повторила Этта. – Понимаете, приглядит.

– Говорил ли ваш сын, что за мистером Миямото необходимо приглядывать? Что от него может исходить угроза?

– Да, – ответила Этта. – Он приглядывал за ним. Каждый раз, когда я жаловалась ему на косые взгляды, сын именно так и говорил, что приглядит за ним.

– Миссис Хайнэ, – обратился к ней Элвин Хукс, – как на ваш взгляд, можно ли определить отношения между вашей семьей и семьей подсудимого как семейную вражду? Были ли вы врагами?

Этта уставилась прямо на Кабуо.

– Да, – ответила она. – Мы были врагами, это точно. Они уже лет десять как не дают нам покоя с этими семью акрами. Из-за них погиб мой сын.

– Протестую, – вмешался Нельс Гудмундсон. – Свидетель строит догадки о том, что…

– Протест принимается, – согласился судья Филдинг. – Предлагаем свидетелю отвечать на поставленные вопросы прямо, без каких-либо домыслов. Я призываю присяжных не принимать во внимание последние пояснения свидетеля. В дальнейшем эти пояснения будут исключены из записей. Продолжайте, мистер Хукс.

– Благодарю вас, ваша честь, – ответил Элвин Хукс. – Однако мне больше не о чем спрашивать свидетеля. Миссис Хайнэ, спасибо, что пришли, несмотря на такую погоду. Что не побоялись снежной бури и пришли дать свидетельские показания.

Он крутанулся на одном носке туфли и выставил указательный палец в сторону Нельса Гудмундсона.

– Ваша очередь, – объявил он.

Нельс неодобрительно покачал головой.

– Всего три вопроса, – буркнул он, не вставая с места. – Я тут произвел кое-какие подсчеты, миссис Хайнэ. Если не ошибаюсь, семья Миямото приобрела у вас эти семь акров за четыре тысячи пятьсот долларов. Так? За четыре тысячи пятьсот?

– Да, они пытались, – подтвердила Этта. – Только я не получила всего, что мне причиталось.

– Второй вопрос, – объявил Нельс. – Когда в 1944-м вы обратились к Уле Юргенсену с предложением купить землю, какую цену вы назначили за акр?

– Тысячу, – ответила Этта. – Тысячу за акр.

– Выходит, что вместо четырех тысяч пятисот долларов вы получили семь тысяч. Так? То есть, вернув семье Миямото их деньги и продав землю Уле Юргенсену по новой цене, вы получили на две тысячи пятьсот долларов больше?

– Это ваш третий вопрос? – спросила Этта.

– Да, третий, – ответил Нельс.

– Да, вы все верно сосчитали. Две тысячи пятьсот.

– В таком случае у меня все, спасибо, – сказал Нельс. – Миссис Хайнэ, можете идти.

Уле Юргенсен спустился с галереи, тяжело опираясь на трость. Элвин Хукс придержал для него вращающуюся дверь, и тот прошел, шаркая; в правой руке у него была трость, левой он держался за поясницу. Уле Юргенсен передвигался боком, как покалеченный краб; он направился туда, где его ждал Эд Сомс с Библией. Когда Уле доковылял до него, он переложил трость из одной руки в другую, но потом все же решил, что удобнее будет повесить ее на запястье. У старика дрожали руки; дрожь появилась после удара, случившегося с ним в июне. В тот день он был на полях, среди сборщиков, перебирал ягоды. С утра у него не проходило ощущение легкой тошноты и головокружения. Вдруг ощущение это усилилось, и ему показалось, что земля уходит у него из-под ног. Уле, сидевший на корточках, попытался встать, отчаянным усилием воли стряхивая с себя это ощущение. Но небо нависло у него над головой, земля будто бы вздыбилась, и он упал на колени прямо в клубнику. Так и лежал, уставившись на облака и моргая, пока на него не наткнулись двое сборщиков, канадских индейцев; индейцы взяли старика под мышки и потащили. Домой они доставили его в прицепе трактора и положили на крыльцо как труп. Жена Лисель трясла его, пока он не замычал, разбрызгивая слюну; увидев это, она тут же принялась выспрашивать его о том, что случилось. Но когда выяснилось, что ответить он не может, она молча поцеловала его в лоб и поспешила в дом звонить доктору Уэйли.

С того самого времени Уле быстро сдал. Ноги стали как ходули, глаза слезились, куцая бороденка повисла клоками, а кожа порозовела и одрябла. И теперь этот долговязый трясущийся старик с трудом уселся на место для свидетелей, для чего ему пришлось обеими руками обхватить набалдашник трости.

– Мистер Юргенсен, – начал Элвин Хукс, – вы ведь давно уже живете в Центральной долине по соседству с семьей Хайнэ, так?

– Та, – ответил Уле Юргенсен.

– И сколько же лет?

– Та сколько себя помню, – ответил Уле. – По… помню, как сорок лет назат Карл… старина Карл расчищать землю рятом с моим участком.

– Сорок лет, – повторил Элвин Хукс. – И все это время вы занимались клубникой?

– Та, сэр. Таже больше, чем сорок.

– Сколько у вас было акров, мистер Юргенсен?

Старик задумался. Облизнув губы, он прищурился и уставился в потолок; руки его ходили вверх-вниз по трости.

– Начать с тритцати пяти, – ответил он. – Потом – еще тритцать у Этты, как она и говорить. Так что по… получилось шестьтесят пять акров – большая ферма, знаете ли.

– Да, – согласился Элвин Хукс. – Значит, вы купили тридцать акров у Этты Хайнэ?

– Та, сэр. Так и было.

– А когда?

– Та как она и сказать – в тысяча тевятьсот сорок четвертом.

– Значит, тогда она и передала вам права на владение землей?

– Та, сэр.

– Как по-вашему, мистер Юргенсен, бумаги были в порядке? Не было ли в них каких обременений или особых условий? Уступок там, прав удержания или чего еще?

– Нет, – ответил Уле Юргенсен. – Ничего потобного. Все быть в порятке.

– Понятно, – сказал Элвин Хукс. – Значит, вы даже не подозревали о притязаниях семьи Миямото на часть купленной вами земли?

– Нет, таже не потозревать, – ответил Уле. – Я, знаете ли, обсужтать с Эттой, потому что семья Миямото… у них бы… быть том на земле, я знал, что им протать семь акров. Но Этта говорить, что они не вносить плату и что она… что земля снова ее. Она говорить, что не иметь выбора после смерти Карла. Она говорить, что с бумагами все в порятке. Говорить, что семья Миямото в лагере тля перемещенных лиц, что, может, они и не ве… вернуться. Говорить, что высылать им их теньги. Нет, сэр, они не могли заявить права на землю.

– Значит, вы тогда не знали о притязаниях семьи Миямото?

– Нет, ничего не знать. Пока этот человек, – тут он мотнул головой в сторону подсудимого, – не прихотить ко мне.

– Вы имеете в виду подсудимого Миямото Кабуо?

– Его, – подтвердил старик. – Та-та, его.

– Когда он приходил к вам, мистер Юргенсен?

– Тайте вспомнить, – задумался Уле. – Он прихотить летом 1945-го. Та, точно. Он по… появиться у меня и говорить, что миссис Хайнэ ограбить его. Говорить, что мистер Хайнэ никогта не топустить такое.

– Что-то я не совсем понимаю, – прервал его Элвин Хукс. – Вы хотите сказать, что летом 1945-го подсудимый объявился у вас и обвинил Этту Хайнэ в грабеже? В грабеже?

– Та, сэр. Так оно и было, я точно помнить.

– И что же вы ему ответили?

– Сказать ему нет, сказать, что она протавать мне, что его имя в бумагах нет.

– Так… И что же?

– Он хотеть знать, не протам ли я землю.

– Продать землю? – переспросил Элвин Хукс. – Что, тридцать акров?

– Нет, он не хотеть все тритцать, – возразил Уле. – Хотеть только семь, те, которые быть у них еще то войны.

– А вы что ответили?

– У него не быть тенег, совсем не быть, – сказал Уле. – Та я тогта и не тумал про… протавать. Это быть еще то… то болезни. У меня быть хорошая ферма, шестьтесят пять акров. Я никому не хотеть протавать.

– Мистер Юргенсен, – обратился к нему Элвин Хукс, – когда вы покупали тридцать акров у Этты Хайнэ, отошел ли вам также и ее дом?

– Нет. Она протать его Бьёрну Антреасу. Он и сейчас там жить.

– А что стало с домом семьи Миямото, семьи подсудимого?

– Этот том купить я, – ответил Уле.

– Вот как? И как же вы распорядились им?

– Тержу тля сборщиков, знаете ли, – ответил Уле. – Моя фе… ферма стать такой большой, что я нанять управляющего на весь гот. Он там жить, та еще сборщики.

– Мистер Юргенсен, – обратился к нему Элвин Хукс, – а не говорил ли подсудимый во время своего визита летом 1945-го что-нибудь еще? Вам ничего не приходит на память?

Уле Юргенсен снял правую руку с набалдашника трости. Трясущейся рукой он неуклюже порылся в боковом кармане пиджака, что-то нащупывая.

– Та, вот еще что… – вспомнил Уле. – Он сказать, что отнажты вернуть свою землю.

– …что однажды вернет ее?

– Та, сэр. И быть очень сертитый.

– Что же вы ему ответили?

– Я спросить его, почему он так сертиться на меня. Я ничего не знать об этой земле, я не хотеть ее протавать. – Уле поднес ко рту платок и вытер губы. – Я советовать ему говорить с Эттой Хайнэ, она переехать в Эмити-Харбор. Рассказать, как ее найти, потому что говорить нато с ней.

– И тогда он ушел?

– Та.

– А после этого вы его видели?

– Та, витеть. Остров-то маленький.

– Понятно, – сказал Элвин Хукс. – Вот вы говорите, мистер Юргенсен, что с вами случился удар. Когда это произошло? В том же году, в июне?

– Та, сэр, тватцать восьмого июня.

– Понятно, – ответил Элвин Хукс. – И это повлекло за собой нетрудоспособность? В смысле вам не под силу было управляться с фермой?

Уле Юргенсен ответил не сразу. Правой рукой с платком он снова взялся за набалдашник. Пожевал щеку изнутри; у него тряслась голова. Ему трудно было говорить.

– Я… я… нет, – ответил он.

– Не могли управляться с фермой?

– Не… нет.

– И как же вы поступили?

– Я… я… выставить ферму на рынок. На протажу, – ответил Уле Юргенсен. – Сетьмого сентября, сразу после празтника.

– В том же году? Вы внесли ферму в список агентства недвижимости?

– Та, сэр.

– Агентства Клауса Хартманна?

– Та, сэр.

– А вы объявляли о продаже фермы каким-то иным способом?

– Мы повесить щит на сарай, – ответил Уле. – И все, больше ничего.

– А что потом? – спросил Элвин Хукс. – Кто-нибудь приходил смотреть ферму?

– Карл Хайнэ прихотить, – ответил Уле. – Ка… арл Хайнэ, сын Этты.

– Когда это было?

– Сетьмого сентября, – ответил Уле. – Вроте того. Прихотить Карл Хайнэ, чтобы купить ферму.

– Расскажите, пожалуйста, поподробнее, – мягко попросил его Элвин Хукс. – Карл Хайнэ ведь был… очень даже неплохим рыбаком. Они жили в прекрасном местечке на Мельничном ручье. Зачем ему понадобилась ваша ферма?

Уле Юргенсен долго моргал и в конце концов промокнул глаза носовым платком. Он вспомнил, как этот молодой человек, Карл-младший, в то утро въехал к нему во двор на «шевроле» небесно-голубого цвета, распугав всех кур. Он, Уле, был на крыльце и сразу понял, кто к нему пожаловал, сразу догадался, что тому нужно. Парень приезжал каждое лето с женой и детьми. Они брали с собой тележки и собирали ягоды. Он, Уле, всегда отказывался от денег, но Карл настаивал. В конце концов Карл оставлял деньги на столе рядом с весами, придавив камнем. «Мне дела нет, что когда-то эта земля принадлежала отцу, – говорил он. – Теперь она ваша. Так что мы заплатим».

И вот теперь он приехал, такой же огромный, как и его отец, телосложением в отца, лицом в мать, одетый как рыбак, в резиновых сапогах. Да он и был рыбак, вспомнил Уле, и шхуну свою назвал в честь жены – «Сьюзен Мари».

Лисель налила парню чая со льдом. Он сел так, чтобы видеть клубничные поля. Вдалеке едва виднелась широкая стена дома Бьорна Андреасона – в том доме когда-то и жил Карл-младший.

Они поговорили о том о сем. Карл поинтересовался урожаем клубники, Уле в свою очередь спросил, как ловится лосось. Лисель справилась о здоровье Этты и спросила Карла, нравится ли ему выходить в море. «Нет», – ответил Карл.

Уле тогда подумал, что странно слышать такое от молодого парня. Он как будто сам себя унижал. Уле понял, что признание это неспроста. Карл к чему-то клонил.

Поставив стакан прямо у ног, Карл придвинулся к ним, будто хотел в чем признаться. На мгновение задержал взгляд на дощатом полу. «Я хочу купить у вас ферму», – произнес он.

Лисель рассказала Карлу, что теперь в его доме живет Бьёрн Андреасон и тут уж ничего не поделаешь. Лисель рассказала, что они с Уле вовсе не хотят расставаться с фермой, но и тут тоже ничего не поделаешь. Карл кивнул и потер щетину на подбородке: «Мне очень жаль, мистер Юргенсен… Я совсем не хотел воспользоваться вашим положением. Но если вы надумаете продавать, имейте меня в виду».

Уле тогда ответил, что согласен. Что Карл жил в этих местах, знает их. И он, Уле, готов поступить по справедливости. После чего протянул молодому человеку руку.

Тот пожал ее с серьезным видом. «Я тоже так думал», – сказал он.

В кухне они обговорили детали. У Карла деньги были вложены в «Сьюзен Мари» и в дом на Мельничном ручье. Наличных на тот момент у него была тысяча долларов, он выложил их на стол. Десять банкнот по сто долларов. И обещал, что к ноябрю продаст шхуну, а потом и дом. «Вот жена-то обрадуется, – улыбнулась Лисель Карлу. – А то вечно вас, рыбаков, не бывает по ночам дома».

Уле Юргенсен оперся на трость. Он припомнил еще одного посетителя, пришедшего в тот же день, только позже, – Миямото Кабуо.

– Подсудимый? – переспросил Элвин Хукс. – В тот же день, седьмого сентября?

– Та, сэр, – подтвердил Уле.

– В тот самый день, что и Карл Хайнэ?

– Та, сэр.

– Только позднее?

– Мы как раз сатиться обетать, – ответил Уле. – И тут постучать Миямото.

– Он сказал о цели своего визита, мистер Юргенсен?

– Та, сказать то же самое, – ответил Уле. – Хотеть купить землю.

– Расскажите нам поподробнее, – попросил его Элвин Хукс. – Что именно он сказал?

Они сели на крыльцо, стал рассказывать Уле. Миямото видел щит на сарае. Уле вспомнил слова японца – как поклялся, что вернет участок, принадлежавший его семье. Этот японец совсем вылетел у него из головы. Все-таки девять лет прошло.

Еще Уле вспомнил, что еще в 1939-м японец работал у него – вместе с бригадой он сажал малину. Уле вспомнил, как японец стоял в кузове пикапа, сбросив рубаху, и взмахивал кувалдой, забивая кедровые столбы. Должно быть, тогда ему было лет шестнадцать-семнадцать.