Текст книги "Руки мыл? Родительский опыт великих психологов"

Отцы, о которых я рассказываю, не изучали своих детей с научной точки зрения. Мыслителям XVI и XVII вв., которые могли бы сделать это, мешало одно препятствие: большинство из них были бездетны. Не стали отцами Эразм Роттердамский, Декарт, Спиноза, Лейбниц, Гоббс, Джон Локк, а столетием спустя – Дэвид Юм и Иммануил Кант. Единственный видный философ того времени, имевший детей, – епископ Беркли – по всей вероятности, был весьма невротичным родителем. Когда его сын поехал учиться в Оксфорд, епископ тоже снял в этом городе квартиру, желая проследить, чтобы отпрыск не попал в переделку, как происходит с большинством студентов.

В противоположность философам великие писатели XVI и XVII вв. были весьма плодовитыми отцами. У Шекспира был сын Хемнет, умерший в 1596 г. в десятилетнем возрасте, а также две дочери. У выдающегося английского поэта конца XVI – начала XVII века Джона Донна было 12 детей; у французского драматурга Жана Расина – семь; у Джона Мильтона, автора «Потерянного рая», – пять. Разница между двумя этими группами знаменитых людей любопытна и, насколько я могу судить, необъяснима.

Утраты тоже не обошли писателей стороной. Современник Шекспира драматург Бен Джонсон потерял ребенка и оплакал его в прекрасном стихотворении.

Моему первому сыну

 
Прощай, мой Бенджамин. Вина моя
В том, что в твою удачу верил я.
Ты на семь лет был ссужен небом мне,
Но нынче оплатил я долг вполне.
Нет, не рыдаю я. Рыдать грешно
О том, что зависть вызывать должно.
Нам всем придется скоро в мир теней
Уйти от плоти яростной своей.
И если горе не подточит силы,
То старость доведет нас до могилы.
Спи, сын мой! Схоронил здесь, без сомненья,
Бен Джонсон лучшее свое творенье
И клятву дал: столь сильно, как его,
Не полюбить вовеки никого[6]6
  Перевод В. В. Лунина.


[Закрыть].
 

Не все проницательные наблюдатели были философами или учителями. Дженкин Льюис семь лет прислуживал Уильяму, герцогу Глостерскому, родившемуся 24 июля 1689 г. в Хэмптон-корте.

Сын принцессы Анны, дочери Якова II, Уильям родился «очень хилым», и многие считали, что он долго не протянет. Двенадцать беременностей его матери закончились выкидышами, а четыре произведенных ею на свет ребенка умерли вскоре после рождения. В первые дни жизни Уильяму пришлось нелегко из-за непомерно большого соска его кормилицы, но вскоре ему нашли другую няньку, и в следующие полтора месяца ребенок окреп и стал хорошо развиваться. «Теперь все лелеяли надежду, что герцог выживет, – писал Льюис, – и вдруг – подумать только! – у него случились судороги». Отчаявшаяся мать принца вызвала из Лондона врачей, и они посоветовали проверенное временем средство: снова сменить кормилицу. Молодые матери, желающие поделиться своим молоком с королевским отпрыском, стали стекаться в Хэмптон-корт. В поисках подходящей женщины младенца перекладывали от одной груди к другой.

Выбор сделали совершенно случайно. Отец ребенка, принц Георг Датский, проходил через комнату, где выстроились вероятные кормилицы, и обратил внимание на грудь миссис Пэк, жены добропорядочного квакера из Кингстона. Ее заметно торчащие соски внушали доверие. Миссис Пэк уложили в кровать со слабым младенцем, «который сосал хорошо и в ту ночь поправился». К сожалению, по словам Льюиса, миссис Пэк «больше годилась для свинарника, чем для постели принца» и попыталась извлечь выгоду из своей неожиданной славы.

Уильям успешно набирал вес, но какой-то недуг вызвал «выделения», как писал Льюис. Некоторые историки медицины предполагают, что жидкость сочилась из до странности большой головы Уильяма. Джек Дьюхерст утверждает, что принц страдал слабой формой гидроцефалии, но такому состоянию обычно сопутствует низкий уровень интеллекта. Уильям, однако, отсталым определенно не был, он рос вполне нормальным ребенком, только не очень крепко держался на ногах – без посторонней помощи не мог подниматься и спускаться по лестнице. Льюис не мог понять, была ли немощь вызвана настоящим недугом или «чрезмерной заботой хлопотавших вокруг него дамочек» (вот кто мог бы стать психоаналитиком!). Однажды по этой причине разразилась гроза: отец Уильяма счел, что сын притворяется, и впервые в жизни отстегал его розгами. «Его высекли, и с тех пор он вел себя как шелковый», – заметил Льюис.

Юный принц стойко переносил череду болезней. К примеру, весной 1696 г. его глаза распухли и налились кровью. Мать послала за доктором Джоном Рэдклиффом, и тот прописал отвратительное лекарство, которое Уильям сразу же выплевывал. Тогда Рэдклифф наклеил на спину мальчика пластыри, из-за которых Уильям кричал от боли.

Уильяму удалось подружиться с Джорджем Лоуренсом, предприимчивым пареньком, который собрал отряд солдат из двадцати мальчишек; многие из них были сыновьями королевских слуг. Уильям присоединился к потехе и собрал собственный отряд. Анна и ее муж были очень рады, что сын увлечен игрой, но продолжалось это, увы, совсем недолго.

В июне 1700 г. Уильяма внезапно подкосила болезнь, и он слег с лихорадкой. Через четыре дня принц умер. Льюис описывает отчаяние матери. Уильяму было всего 11 лет.

Многие герои моей книги пережили горе. Дарвин потерял троих детей. Из близких Фрейду людей безвременно скончалась не только Софи: четверо из его родственников совершили самоубийство. Мелани Кляйн лишилась одного из сыновей, и ее дочь утверждала, что брат наложил на себя руки. Один из сыновей Уотсона убил себя вскоре после смерти отца, а его дочь несколько раз пыталась покончить с собой. Дочь Р. Д. Лэйнга скончалась в двадцать с небольшим, а один его сын ушел из жизни при загадочных обстоятельствах. Как сказал Боулби, «дети так беспомощны, так уязвимы». Вопрос вот в чем: может быть, дети знаменитых психологов и психиатров уязвимы особенно? И можем ли мы научиться чему-нибудь на их горьком опыте?

Чарльз Дарвин
Первый детский психолог

Дочь Чарльза Дарвина Генриетта в своих воспоминаниях писала: «Мой отец получал необыкновенное удовольствие от общения с детьми, и мы все хорошо запомнили, с каким воодушевлением он играл с нами… Часто, даже когда он работал, на его диване пристраивался больной ребенок, чтобы присутствие отца дарило ему спокойствие, утешение и чувство защищенности».

Сам Дарвин писал в автобиографии: «Я чрезвычайно счастлив в семейной жизни и должен сказать вам, дети мои, что ни один из вас ни разу не заставил меня беспокоиться ни о чем, кроме вашего здоровья». Это признание любящего отца, но оно справедливо. Поскольку Дарвин был самым многодетным отцом из всех моих персонажей, стоит перечислить весь его «выводок», как он называл своих отпрысков.

Его первый сын Уильям Эразм Дарвин родился 27 декабря 1839 г. Первая дочь Энни Элизабет – 2 марта 1841 г. Ее ранняя смерть десять лет спустя подорвала веру Дарвина в Бога. Третий ребенок тоже прожил недолго: Мэри Элеанор умерла всего через 23 дня после рождения.

Следующие дети прожили долгую жизнь. 25 сентября 1843 г. в семье появилась третья дочь, а через полтора года родился Джордж Говард Дарвин. Генриетта подготовила к публикации письма матери и издала их в 1904 г. Она умерла в возрасте 86 лет. Джордж стал астрономом и изучал происхождение и эволюцию Солнечной системы. Он скончался в 1912-м.

Элизабет Дарвин родилась 8 июля 1847 г. и умерла в 1926-м. Замужем она не была и детей не имела. Затем 16 августа 1848 г. родился Фрэнсис Дарвин. Он помогал отцу в его экспериментах и оказал влияние на работу Дарвина «Сила движения у растений» (1880). Так же как Джордж, Фрэнсис был избран членом Королевского общества, а затем стал профессором ботаники в Кембридже. Он умер в возрасте 77 лет.

Леонард Дарвин родился 15 января 1850 г. Он стал председателем Британского общества евгеники. После его смерти в 93 года его коллега написал племяннице Дарвина Маргарет Кейнс: «Мой дорогой друг Леонард Дарвин… был, несомненно, самым добрым и умным человеком из всех, кого я знаю».

Гораций Дарвин родился 13 мая 1851 г. Он основал Кембриджскую компанию по производству научных приборов. Его избрали членом Королевского общества по развитию знаний о природе и возвели в рыцарское достоинство. Он тоже умер в 77 лет.

Эмма Дарвин родила десятого, последнего ребенка, Чарльза Уоринга, 6 декабря 1856 г. Он умер от скарлатины, когда ему исполнилось всего 18 месяцев. Его отец написал ему нежную поминальную речь.

Славу Дарвину принесла теория эволюции, которую он разработал во время и после путешествия на корабле Его Величества «Бигль». Среди других его известных работ – монография о червях, которые взбираются на растения, и новаторское исследование о выражении эмоций у обезьян и детей.

Семья была пишущая. В 1838 г., когда ему было 29 лет, Чарльз Дарвин написал две заметки. «Мне так нравится наблюдать за природными явлениями», – признался он в одной из них, противопоставляя непосредственные наблюдения геологическим, в ходе которых ученые пытаются сделать выводы об истории Земли, опираясь на изучение неподвижной и бесстрастной горной породы. Позже, в апреле, Дарвин привел слова своего отца: «Если у человека есть дети, он обладает более гибким характером и большей живостью чувств». Вскоре Дарвин решил жениться на своей двоюродной сестре Эмме Веджвуд.

У супругов было десять детей, за одним из которых Дарвин систематически наблюдал с научной точки зрения. Его изучение любимого сына Уильяма стало первым серьезным продолжительным исследованием ребенка. Время от времени Дарвин наблюдал и за другими своими детьми, но не столь методично. Дарвин был поистине замечательной личностью. Он не только написал «Происхождение видов», но был проницательным детским психологом, а также любящим отцом, который не прятал своих чувств по отношению к «выводку». Он писал о «несказанной нежности маленьких детей». Как хороший ученый, он задавался вопросом: может ли человек изучать своего ребенка объективно, не будет ли его отвлекать любовь к нему, особенно если дитя плачет? Об этом Дарвин упоминал в письмах к друзьям, которых просил рассмотреть форму ртов их детей.

К личности Дарвина обращались многие биографы. Исключительно интересна работа Джона Боулби, весьма ортодоксального фрейдиста, основоположника теории привязанности, который подчеркивал чрезвычайную важность сохранения связи матери и ребенка. Боулби был убежден, что Дарвин страдал от тревоги и депрессии, вызванных заболеванием желудка. Это заставляло его беспокоиться о детях. Психиатр предположил, что великий натуралист испытывал чувство угнетения, потому что в девять лет пережил смерть матери. В своей знаменитой работе о сорока четырех малолетних ворах Боулби утверждал, что все они лишились матерей. Дарвин был прекрасным доказательством тезиса Боулби, хотя никто до сих пор не допускал мысли, что он имел склонность к воровству. Чтобы не быть голословным, Боулби с увлечением копал дальше и высказал мнение, что депрессия могла обостриться из-за болезни Шагаса, которую Дарвин подхватил во время плавания на «Бигле» и которая передается при укусах триатомовых клопов. В течение десятилетий после заражения недуг вызывает лихорадку, головные боли и увеличение лимфоузлов.

В биографии «Дарвин и его дети» (Darwin and His Children) Тим Берра игнорирует выводы Боулби и винит во всем генетику: причиной плохого здоровья ученого являлось кровосмешение. Как минимум пять из 25 браков в семье Дарвин – Веджвуд заключались между близкими родственниками. Это объясняет, утверждает Берра, еще и то, почему так много детей Дарвина умерло, ведь детская смертность в данном социальном слое была не столь высока в Викторианскую эпоху. Дарвина очень интересовала тема кровосмешения, и в 1870 г. он предложил внести вопрос о браках с двоюродными братьями и сестрами в опросный лист переписи населения следующего года.

Совершенно с другой точки зрения написала о своем великом предке и его детях праправнучка Рут Пэйдел. Мне кажется, она понимает связь между любовью Дарвина к своему «выводку» и его наблюдениями. В стихотворении «Естественная история детей» Пэйдел от лица Дарвина выразительно говорит, что он начал «записывать выражения лиц» детей и старался разглядеть первые «признаки любых эмоций».

Дарвин наблюдает за всеми десятью своими детьми, пишет Пэйдел. Шестнадцать лет он смотрит, как они играют, улыбается, удивляясь «шевелящимся тканям; тому, как человек неожиданно просыпается, как нарисованный в пещере бизон». Пэйдел использует интересный образ, сравнивая этих детей с бизоном, «стряхивающим свою косматость с текучей стены». Стихотворение заканчивается тем, что Дарвин разрывается между двумя желаниями, когда один из детей плачет. Он хочет наблюдать за ребенком со стороны, но «сочувствие к его горю помешало моим наблюдениям». Дарвину больше, чем кому-либо другому, удавалось быть одновременно ученым и любящим отцом – это редкий дар.

Дарвин и Эмма поселились на Аппер-Гауэр-стрит в центре Лондона. Их старший сын Уильям родился 27 декабря 1839 г. и тут же стал объектом пристального научного изучения, а также нежной родительской любви. Супруги Дарвин видели своих детей чаще, чем это было принято в обеспеченных семьях того времени. Викторианская «Книга по домоводству» (Book of Household Management) миссис Битон давала четкие указания, как должна себя вести няня. Состоятельная семья перепоручала большую часть заботы о детях слугам; если отец и видел своего ребенка, то несколько мгновений перед сном. Например, родители Уинстона Черчилля были типичными представителями своего класса. Раннее детство Черчилля пришлось на 1870-е гг., и он редко видел и мать, и отца. Няня учила его читать, писать, считать (первая прочитанная им книга называлась «Чтение без слез» (Reading Without Tears)). Неудивительно, что мальчик очень привязался к ней, доверял ей секреты. А она пестовала его и заменяла ему мать.

После возвращения из путешествия на «Бигле» Дарвин работал дома, поэтому у него было больше возможностей общаться с детьми, чем у других отцов. В автобиографии он писал:

«Полагаю, не многие отцы пятерых сыновей могут сказать это с полным правом. Когда вы были маленькими, я с наслаждением играл с вами, и я с сожалением думаю о том, что те дни никогда не вернутся».

Вскоре после рождения Уильяма стали звать в семье Додди. О подробных заметках Дарвина об Уильяме никто не знал, пока в 1872 г. французский историк Ипполит Тэн не опубликовал статью о том, как его малолетняя дочь учила язык. Тогда Дарвин обратился к записям, которые делал 37 лет назад. Многие годы он был очень занят работой над книгой «Происхождение видов», которая в 1859 г. наконец вышла и вызвала бурную полемику.

Записки Дарвина представляют собой смесь научных наблюдений и свидетельств отцовской любви. Я привожу их довольно подробно, поскольку это первый документ подобного рода, и весьма содержательный. Дарвин в своих заметках не всегда придерживается хронологического порядка, и я позволил себе для простоты восприятия немного перекомпоновать его наблюдения.

«В течение первых семи дней мой сын прекрасно демонстрировал разнообразные рефлекторные действия: чихание, икание, зевание, потягивание и, конечно, сосание и плач, – писал Дарвин. – На седьмой день я коснулся его голой ступни клочком бумаги, и он отдернул ножку и поджал пальчики, как делают дети постарше, когда их щекочут. Совершенство этих рефлекторных движений говорит о том, что чрезвычайное несовершенство сознательных движений проистекает не из-за состояния мышц или координирующих центров, а из-за состояния центра воли». Другими словами, новорожденные дети не способны к осознанным движениям.

Однако, возможно, есть одно исключение. Дарвин заметил: «Если приложить к лицу младенца теплую мягкую руку, у него возникает желание сосать», но он не мог поверить, что у младенца семи дней от роду могут возникнуть ассоциации с материнской грудью.

Также Дарвина интересовала способность ребенка фокусировать взгляд. Уильям смог сосредоточиться на фитиле свечи уже на девятый день. В течение следующих 36 дней «ничто больше не показалось ему достойным, чтобы задержать на нем взгляд; но на 49-й день его внимание привлекла яркая кисточка». Дарвина удивило, как поздно Уильям начал следить глазами за предметом, если этот предмет «мало-мальски быстро раскачивать». Это удалось Уильяму только в восемь месяцев.

Первый признак общения появился рано, когда Уильям сморщил личико, чтобы показать, что он чего-то хочет. Через 46 дней после рождения он впервые стал производить ничего не означающие негромкие звуки, просто забавы ради, и затем они стали разнообразными. Почти в это же время Дарвин впервые увидел «выражение удовольствия». Один его ребенок стал улыбаться на 45-й день жизни, а второй – на 46-й. «Улыбки, скорее всего, имели психическую природу, поскольку появлялись в основном, когда дети смотрели на мать». Но иногда младенцы улыбались и без всякой видимой причины.

Кроме прочего, Дарвин хотел посмотреть, в каком возрасте Уильям начнет выказывать эмоции. Первые признаки настоящего гнева проявились, когда Уильяму было 70 дней от роду. Малыш насупился, когда ему дали холодное молоко, и отец подумал: «Он похож на взрослого человека, который злится, что его заставляют делать то, чего он не хочет». Кровь прилила к лицу и голове младенца, и Дарвин счел это доказательством того, что ребенок «легко поддался сильному чувству. Достаточно было незначительного повода; так, на восьмом месяце жизни Уильям залился сердитым плачем, потому что лимон выскользнул и он не смог поймать его ручонками».

Фрейд взахлеб читал Дарвина, и следующие наблюдения могли оказать влияние на утверждение Фрейда о том, что младенцы проходят оральную стадию. «Движения его конечностей и тела долгое время были неопределенными и бесцельными и обычно имели характер подергиваний», – писал Дарвин. За одним исключением: «Почти с самого рождения, задолго до того, как ему исполнилось 40 дней, он мог совать руку себе в рот. В возрасте 77 дней Уильям взял рожок в правую руку, и, независимо от того, какой рукой няня держала мальчика – левой или правой, он не брал бутылочку в левую руку», пока через неделю Дарвин не попытался заставить его сделать это. «И все же позже ребенок оказался левшой – без сомнения, наследственное свойство: его дед, мать и брат тоже лучше владели левой рукой».

Между 80-м и 90-м днями жизни Уильям стал запихивать в рот разные предметы, но делал это странно: сначала касался предметом носа, а потом тащил его в рот. «Он хватал мой палец и тянул его в рот, и его рука мешала ему сосать его; но на 114-й день, проделав все то же самое, он переместил свой кулачок так, чтобы кончик моего пальца можно было засунуть в рот. Это действие он повторил несколько раз, и совершенно очевидно, что оно было осознанным». Уильям мог управлять своими руками лучше, чем ногами и другими частями тела.

Через месяц, на 120-й день жизни, Уильям часто внимательно смотрел на свои руки и предметы, находившиеся поблизости от него, «и при этом сводил глаза к носу, так что они то и дело ужасно косили. Спустя две недели (то есть на 132-й день) я заметил, что, если к лицу сына подносили какой-то предмет, до которого он мог дотянуться, мальчик пытался схватить его, но часто ему это не удавалось; однако он не пробовал достать более отдаленные предметы. Я совершенно уверен, что конвергенция глаз давала ему подсказку и побуждала двигать руками».

Наблюдения Дарвина позволили ему выявить несколько важных стадий в развитии детей – например, установить момент, когда ребенок видит себя в зеркале и понимает: это я.

Когда Уильяму было «четыре с половиной месяца, – отмечал Дарвин, – он все время улыбался, увидев меня и самого себя в зеркале, и определенно принимал отражения за реальных людей; но он выказывал очевидное удивление, слыша мой голос из-за своей спины. То есть, как и большинству малышей, ему очень нравилось смотреть на себя, и меньше чем через два месяца он уже прекрасно понимал, что это отражение: если я потихоньку строил смешную рожицу, он тут же поворачивался ко мне. Однако в семь месяцев Уильям был озадачен, когда, находясь на улице, увидел меня за стеклом витрины – он, казалось, сомневался, я это или мое отражение». Одна из дочерей Дарвина была не столь смышленой «и выглядела очень растерянной, когда видела в зеркале, как кто-то приближается к ней со спины». Дарвин проверял это на обезьянах, но им «не доставляло ни малейшего удовольствия смотреть на себя, они злились и отворачивались».

Больше чем через сто лет после того, как Дарвин наблюдал за Уильямом, Гордон Гэллап, психолог из Университета штата Нью-Йорк, поставил зеркало в клетку шимпанзе. Поначалу обезьяна повела себя так, как будто увидела другую особь, но со временем поняла, что это ее собственное отражение. Затем Гэллап дал обезьяне наркоз и нарисовал одну красную полоску на ее брови, а другую – на ухе. Когда шимпанзе очнулась, она не проявляла никакого интереса к меткам, пока не увидела себя в зеркале. Тогда она стала вести себя так же, как ребенок, который знает, что смотрит на себя в зеркало, и начала трогать бровь и ухо, разглядывая себя в зеркале. Шимпанзе обладала самосознанием, заключил Гэллап, и знала, что смотрит на свое отражение. Как свидетельствует Диана Рейсс в книге «Дельфин в зеркале» (The Dolphin in the Mirror), орангутаны, гориллы, слоны и дельфины тоже узнают себя в зеркале. Она утверждает, что для этого требуется «сложно организованная система сведений о себе самом, своих движениях и о том, что ты видишь перед собой в этом стекле».

Страх появился раньше, чем самоузнавание, – приблизительно в четыре месяца. Дарвин часто производил «странные громкие звуки, которые приводили Уильяма в восторг, но однажды я издал громкий храп, чего раньше не делал; он (Уильям) вдруг помрачнел и потом разразился рыданиями. Через два-три дня после этого я по забывчивости снова захрапел – с тем же результатом. Приблизительно в это же время (а именно на 137-й день жизни Уильяма) я подошел к нему спиной вперед и застыл неподвижно. Он выглядел очень серьезным и весьма удивленным и уже готов был снова заплакать, но тут я повернулся к нему лицом. Тогда сын сразу заулыбался».

Дарвин считал, что Уильям никого не узнавал почти до четырех месяцев, но после стал узнавать всех и всегда. В возрасте около пяти месяцев он запросто демонстрировал желание оказаться на руках у няни. Уильям, считал Дарвин, обнаруживал эмпатию (хотя Дарвин такой термин не использовал) в шесть месяцев и 11 дней: мальчик «делал грустное лицо, когда няня притворялась, будто плачет». Но проявлять любовь непосредственно он стал только в год с небольшим: несколько раз целовал няню, когда та возвращалась после короткого отсутствия.

Один из вечных вопросов в изучении детского развития – когда малыши начинают играть в «ку-ку». Дарвин часто играл так с детьми. «В возрасте 110 дней его (Уильяма) невероятно забавляло, когда ему в лицо бросали детский фартук и тут же убирали, а также когда я неожиданно открывал свое лицо и приближал к его личику. Затем он издавал слабый звук – это был зарождающийся смех. Восторг вызывала главным образом неожиданность, как происходит в большой степени и со взрослыми людьми».

Дарвин добавлял: «Поначалу я удивился, что ребенок, которому пошел всего лишь четвертый месяц, воспринимает юмор. Но не забывайте, как рано начинают играть щенки и котята». Он отметил зарождающийся смех на 113-й день жизни Уильяма, но у другого своего ребенка – гораздо раньше. Первые психологи много изучали детские улыбки и смех именно потому, что объектами изучения были их собственные дети.

В пять с половиной месяцев Уильям произнес первый членораздельный слог «да», но без всякого смысла. Немного позже, 7 июня 1840 г., Дарвин написал своему троюродному брату У. Д. Фоксу, что Уильям – «чудо красоты и ума. Он так очарователен, что я не могу скромничать». Дарвин добавлял, что у него «в голове не укладывается, на что способен пятимесячный младенец». В возрасте чуть больше года Уильям начал доносить свои желания с помощью жестов. «Вот хотя бы простой пример: он берет клочок бумаги, отдает его мне и показывает на огонь, потому что ему нравится смотреть, как горит бумага».

Уильям не всегда был очаровательным, даже с точки зрения обожающего его отца. В 11 месяцев, «если ему давали не ту игрушку, он отталкивал ее и колотил по ней». Дарвин предполагал, что битье было «инстинктивным выражением гнева, как клацанье челюстями у крокодила, только что вылупившегося из яйца».

Когда дети начинают узнавать себя – вопрос интересный, но не менее любопытно, когда у них начинает работать ассоциативное мышление. Уильяму удалось это в пять месяцев. «Как только на него надевали шапку и накидку», Уильям «очень сердился, если его тут же не выносили на улицу. Ровно в семь месяцев сын сделал огромный шаг вперед, связав свою няню с ее именем: когда я окликал ее, он оборачивался к ней».

В течение следующих четырех месяцев Уильям развивал этот навык. «Когда его просили поцеловать кого-то, он вытягивал губы и застывал так. Глядя на ящик с углем или разлитую воду и т. п., он качал головой и с осуждением говорил: "Ай-ай-ай", – потому что его научили, что это непорядок». Дарвин заметил, что дочь Тэна начала устанавливать ассоциативные связи позже, чем его сын.

«В девять месяцев с небольшим Уильям внезапно выяснил, что руку или какой-нибудь другой предмет, отбрасывающий тень на стену перед ним, надо искать позади. К тому же, когда мальчику еще не исполнилось и года, достаточно было повторить короткую фразу два или три раза с перерывами, чтобы у него в сознании прочно закрепилась ассоциация».

«Легкость, с которой приобретаются ассоциации через обучение или спонтанно, кажется мне самым заметным различием между мозгом младенца и мозгом самых умных взрослых собак, которых мне доводилось видеть». Как ни странно, Дарвин противопоставлял разум ребенка разуму щуки, описанной профессором Мёбиусом – викторианским специалистом по устрицам, державшим большой аквариум. Три месяца глупая щука «бросалась на стеклянную перегородку, отделявшую ее от мелкой рыбешки, билась о стекло». Когда щуку поместили в аквариум вместе с добычей, «она упорно и совершенно неразумно отказывалась охотиться на нее!».

Почти 30 лет назад доктор Райсланд показала, что новорожденные могут подражать действиям взрослых, таким как высовывание языка, буквально через несколько часов после появления на свет. Дарвин не выявил у Уильяма данной способности в столь нежном возрасте, но, когда сыну было четыре месяца, Дарвину показалось, что тот пытается повторять услышанные звуки. Естествоиспытатель с некоторой долей сомнения уточнял, что «я мог обманывать себя, ибо не был полностью убежден, что сын делал это раньше, чем в десять месяцев». Потом Дарвин думал, что Уильям начал «пытаться имитировать звуки, как он определенно делал значительно позже».

Однако в 11 с половиной месяцев Уильям умел повторять самые различные действия, например качал головой и произносил «ай-ай-ай», заметив беспорядок, или медленно и тщательно водил указательным пальчиком по ладони другой руки, когда ему говорили детскую считалочку: «Сорока-ворона кашку варила, деток кормила…» Дарвин, любящий отец, веселился, видя довольное лицо сына «после успешного исполнения таких манипуляций».

Ровно в год Уильям сделал большой шаг вперед и стал называть еду словом «ням», но мне не удалось узнать, что его подтолкнуло к этому. И теперь, вместо того чтобы плакать от голода, он в демонстративной манере или как глагол использовал это слово, имея в виду «хочу есть». Это слово похоже на «ам», которое в более позднем возрасте, в 14 месяцев, взяла на вооружение дочь Тэна. «Но он (Уильям) также использовал "ням" как существительное с широким значением. Так, он называл сахар «са-ням", а чуть позже, когда он выучил слово "черный", стал называть лакрицу "черный са-ням" – "еда из черного сахара"».

1 июля 1841 г., когда Уильяму исполнилось чуть больше 18 месяцев, Дарвин написал Эмме (которую любовно называл Титти): «Додди встретил меня очень трогательно. Он сидел у меня на коленях почти четверть часа, несколько раз нежно поцеловал и похихикал, смотрел мне в лицо и показывал пальцем, говоря всем, что я его папа». Дарвин, очевидно, в то время был в разлуке с Эммой, потому что их первенец спрашивал, где мама, «и он повторял твое имя таким тихим и грустным голосом, что я, признаюсь, чуть не разрыдался». Дарвин завершает: «Милый Додди, о нем можно писать бесконечно».

Тем не менее в следующие несколько месяцев здоровье Додди вызывало опасения. У него болел животик и не проходил кашель. Отец Дарвина, известный врач, объяснял боли в животе тем, что каждое утро Додди давали полчашки сливок. «Ничего вреднее и быть не может», – записал Дарвин слова своего отца. Немного позже Дарвин обнаружил, что ботинки ребенка влажные, а около его кровати нет воды. «Я рассказываю тебе обо всех этих неприятных обстоятельствах, чтобы и ты почувствовала необходимость заботиться о детях самим, а не доверять это другим людям». Супруги Дарвин были твердо уверены: не стоит слишком полагаться на помощь прислуги в уходе за детьми.

25 января Дарвин записал: «Наш дорогой малыш – прелестный толстячок, и мой отец окрестил его Сэром Карапузберри Неуклюжим». Неуклюжий (Кламси) – это персонаж комедии Ванбру «Неисправимый» и менее известной пьесы Шеридана «Поездка в Скарборо».

Через пять дней после того, как его сын страдал от боли в животе, Дарвин вдруг проявил неожиданную придирчивость к Додди. «Боюсь, он трус. Рядом с ним проскакала лягушка… и (он) в ужасе заревел, увидев страшное чудовище». Дарвину пришлось поцеловать его, чтобы «вовсю горланивший рот» закрылся. В конце концов Дарвин бросил в лягушку палку, и плач прекратился.

22 февраля, когда сыну был год и десять месяцев, Дарвин написал своей сестре Сюзанне Дарвин: «Бедный Додди горько сокрушается по поводу отъезда Эммы; у него есть очень мудрый способ утешаться в любой печали. Если ему в чем-нибудь отказывают, например в поездке вместе с Эммой, он радостно говорит: "Тогда завтра"; если и в этом отказывают – "Поедем потом", а если и так не выходит – "Поедем, когда Додди будет большой"».

Месяцем позже Дарвин написал Эмме, что в шутку боролся с сыном. 9 мая он выразил надежду, что у Додди не слишком капризный характер. Он соглашался с Эммой, что стоит попробовать дать сыну каломель, видимо, потому что у того резались зубы, а закончил упоминанием об их новорожденной дочери: «Жду с нетерпением, когда смогу поцеловать попку Энни». К октябрю Уильяму стало гораздо лучше, и Дарвин вздохнул с облегчением.