Текст книги "Руки мыл? Родительский опыт великих психологов"

Дети не идеальны. Уильям ревновал. Один неприятный эпизод произошел, когда Дарвин играл с большой куклой, другой – когда отец взял на руки маленькую Энни, «ему (Уильяму) тогда было 15 с половиной месяцев». К сожалению, Дарвин не уточнил, почему он решил, что сын испытывает ревность. Как и во многом остальном, такое поведение Уильяма напоминало Дарвину поведение животных: он указывал, что собаки тоже часто бывают ревнивы.

В октябре 1843 г. Дарвин сетовал: «Как жаль, что наша Энни не душка… благослови Бог ее попку». Он добавлял, что разлука заставляет его понять, как сильно он любит «трех своих цыплят». К тому времени у супругов родился третий ребенок, дочь Генриетта. Через два месяца Дарвин писал, что Эмма начала украшать волосы Энни двумя гребешками, «и малышка выглядит очаровательно». Девочка была «просто золото, за исключением того, что она почти каждый день хнычет около пяти часов дня, и успокоить ее в это время трудно».

Уильям, конечно, тоже мог капризничать. «В два года и три месяца он бросал в любого, кто его обижал, книги или палки и т. п.». Другие сыновья Дарвина делали то же самое, но дочери – нет. Это навело ученого на мысль, что «склонность кидаться вещами наследуют только мальчики».

Уильям оставался главным объектом наблюдений Дарвина, но мальчик не отличался проворностью: «Когда ему было два года четыре месяца, он обращался с карандашами, перьями и другими предметами гораздо менее аккуратно и ловко, чем его 14-месячная сестра, которая уже тогда показывала отличные врожденные способности пользоваться чем угодно».

Также дети закатывали истерики. Реакции Уильяма показывали, как сильно малыши страдают от неопределенных страхов. Когда Уильяму было два года и три месяца, Дарвин отвел его в лондонский зоопарк. Мальчику понравились знакомые животные, такие как олени, антилопы и разные виды птиц, даже страусы, но более крупные звери в клетках напугали его. После этого он часто говорил, что хотел бы пойти в зоопарк еще, но только так, чтобы не видеть «зверей в домиках». Дарвин предполагал, что «смутные, но очень реальные детские страхи, совершенно не зависящие от опыта, коренятся в настоящих опасностях и темных предрассудках глубокой древности».

Через три месяца после свадьбы Дарвин и Эмма провели три недели одни в Мэйре. В это время Дарвин написал большую работу о развитии нравственности. Дэвид Юм полагал, что все нравственные чувства порождает сопереживание другому человеку. Юм, конечно, не наблюдал за животными, но Дарвин утверждал, что у людей есть «родительский, брачный и социальный инстинкты, а возможно, и другие… Они включают в себя любовь или благосклонность к объекту, о котором идет речь. Вне зависимости от происхождения этих инстинктов у других животных, они выражаются в столь сильном сочувствии, что особь забывает о себе и помогает, защищает и действует в интересах других существ в ущерб себе». Младенец Уильям предоставил Дарвину возможность понаблюдать за этим. «Первое проявление нравственного чувства я заметил у него в возрасте примерно 13 месяцев, – писал Дарвин. – Я сказал: "Додди не хочет поцеловать бедного папу. Злой Додди"». Дарвин считал, что эти слова «немного смутили сына. И наконец, когда я снова сел в свое кресло, он вытянул губы, показывая готовность поцеловать меня». Но потом Уильям сердито сжал руку отца, прежде чем Дарвин получил свой поцелуй. В следующие несколько дней этот ритуал повторялся. «Примирение, казалось, приносило ему такое удовольствие, что несколько раз после этого он притворялся, будто зол, и шлепал меня, а затем рвался целовать».

Другой пример «нравственного» поведения произвел на Дарвина большое впечатление. «В два года и три месяца Уильям отдал последний кусок имбирного пряника маленькой сестре и, весьма довольный собой, провозгласил: "О добрый Додди! Добрый Додди!"» Через два месяца Уильям стал невероятно чувствителен к насмешкам, и, если люди смеялись и разговаривали между собой, он часто думал, что смеются над ним. Немного позже (в два года и семь с половиной месяцев) «я заметил, как сын выходит из столовой с каким-то странным, неестественным видом и с подозрительным блеском в глазах. Я пошел в комнату, чтобы посмотреть, кто там находился, и обнаружил, что он полакомился дробленым сахаром, который ему брать не разрешалось. Поскольку его никогда никоим образом не наказывали, его необычное поведение было продиктовано не страхом, а, я полагаю, наслаждением, вступившим в спор с совестью».

Дарвин полагал, что сопереживание происходит из «совсем небольшого изменения ассоциаций», при котором человек, наблюдающий за действиями другого человека, ощущает часть его радости или боли. Если следовать социальному инстинкту, это будет давать продолжительное удовольствие, а если утолять личные желания, получаемое удовольствие будет постепенно угасать.

Через две недели после того, как Уильям сражался с совестью из-за сахара, Дарвин отметил первый случай неискренности сына. Уильям разглядывал свой фартук, который он аккуратно свернул в трубочку, и сказал отцу уходить. Заинтересованный, Дарвин хотел посмотреть, что прячет сын, «однако тот ответил: "Ничего", – и снова велел: "Уходи"». Оказалось, что передник был «испачкан огуречным рассолом, так что это был тщательно спланированный обман».

Также Дарвина поразило следующее наблюдение: «Ребенок до определенной степени понимает, и, как мне представляется, в очень раннем возрасте, намерения или чувства тех, кто за ним ухаживает, по выражению их лиц. В этом смысле не может быть сомнений в отношении улыбки; и мне кажется, что ребенок, чью биографию я здесь привожу, начал понимать выражение сострадания в возрасте чуть более пяти месяцев». Далее Дарвин вновь говорит о том, что Уильям показывал сочувствие к няне, изображая на лице грусть, когда та притворялась, будто плачет. В то время ему только-только исполнилось полгода.

Эмоциональная отзывчивость также рано проявилась у Уильяма. «В возрасте около года, когда он радовался, сделав что-то новое, он совершенно очевидно изучал выражения лиц окружающих. Возможно, из-за разницы выражений – а не только тех или иных черт – некоторые лица нравились ему намного больше других, что стало заметно уже в шесть месяцев. Еще в возрасте до года он понимал интонации и жесты, а также отдельные слова и короткие предложения. Одно слово – имя его няни – он понимал ровно за пять месяцев до того, как изобрел свое первое слово "ням". И это предсказуемо, потому что нам известно, что низшие животные легко научаются понимать произносимые слова».

Дарвин не опубликовал свои наблюдения за дочерью Энни по вполне понятным причинам. Она родилась на Гауэр-стрит 2 марта 1841 г., через два года после Уильяма. Другой потомок Дарвина, Рэндолл Кейнс, в книге «Коробка Энни» описывает некоторые подробности жизни девочки.

Когда Энни было около трех лет, ей и Уильяму позволили вырезать картинки из журналов Punch и The Illustrated London News. Через несколько месяцев Дарвин увидел, как дочь смотрит на иллюстрацию с изображением девочки, плачущей у могилы матери. «Я услышал, как Вилли сказал: „Ты плачешь“. Энни рассмеялась и ответила: „Нет. Просто из моих глаз льется вода“». Когда дети немного подросли, родители наняли им преподавателя, чтобы он научил их красиво писать. У Энни, однако, почерк был неровный, а правописание сильно хромало.

Дарвин и его жена были заботливыми и внимательными родителями, но они не избежали участи многих викторианских семей: трое из их десяти детей умерли в раннем возрасте. В десять лет Энни серьезно заболела. Отец отвез ее в Малверн к доктору Галли. Ее состояние не было тяжелым, и он оставил дочь на попечение врача и уехал в Лондон. 17 апреля 1851 г. ему пришлось вернуться, потому что болезнь Энни опасно усугубилась. «Ты бы не узнала ее – так побледнело, заострилось и исхудало ее лицо», – писал Дарвин жене. Галли сообщил Дарвину, что Энни вряд ли переживет эту ночь. Сраженный горем отец бросился на диван. Но ту ночь она пережила. В следующие несколько дней Дарвин слал письма Эмме каждый день. Однажды он написал: «Я не могу усидеть на месте, все время вскакиваю». В понедельник появилась надежда, что Энни стало лучше, «но нельзя слишком обольщаться». Затем ее вырвало ярко-зеленой жидкостью, и все упования обернулись жестоким самообманом.

Энни мирно скончалась около полудня в среду 23 апреля. У Дарвина остался лишь ее дагерротип, сделанный двумя годами раньше.

Из-за смерти Энни супруги Дарвин бесконечно тревожились о здоровье остальных детей. В память о дочери Дарвин написал полный печали текст. Стоит привести обширную цитату, потому что эти слова так много говорят о любви отца к своему ребенку. Он называл ее «наше бедное дитя».

«Ее дорогое лицо сейчас стоит передо мной, как тогда, когда она бегом спускалась с лестницы, стащив где-то для меня понюшку табаку, и все ее существо сияло от счастья дарить радость. Даже когда она играла со своими двоюродными братьями и сестрами и ее жизнерадостность переходила почти в неистовство, то стоило мне лишь посмотреть на нее взглядом, выражавшим не недовольство (ибо, слава богу, я никогда не смотрел на нее без удовольствия), но нужду в сочувствии, как ее лицо изменялось на несколько минут. Эта отзывчивость к малейшему намеку на порицание делала ее характер ангельским: Энни не давала повода бранить или наказывать ее. Ее чувствительность проявилась в самом раннем возрасте: она горько плакала над любой печальной сказкой или когда расставалась с Эммой даже на короткое время. Однажды, будучи совсем малышкой, она воскликнула: "О мама! Что нам делать, если ты умрешь!"»

Дарвин обожал ее – и чрезвычайно ценил. Энни была очень нежной дочерью. «В младенчестве это выражалось в том, что, лежа в постели с Эммой, она никогда не успокаивалась, пока не касалась матери, а позже, когда дочка хворала, ей нужно было непременно ласкать руку Эммы. Если ей нездоровилось, Эмма лежала рядом с ней и утешала, казалось, совсем иначе, чем всех остальных наших детей. И опять же Энни почти в любое время уделяла полчаса тому, чтобы причесать мои волосы, как она говорила, "чтобы было красиво", или пригладить мой воротник или манжеты, а иначе говоря, приласкать меня». Ей нравилось, когда ее целовали.

«Иногда Энни кокетничала со мной. Прелестные воспоминания: в речи она часто использовала преувеличения, и как сейчас вижу: я поддразниваю дочь, смеясь над этой ее привычкой, а она в ответ трясет головой и восклицает: "О папа, как вам не совестно!"

Она искренне восхищалась младшими детьми. Как часто она с восторгом заявляла: "Ах, какая милашка наша Бетти, правда же?"»

Энни любила имена и слова, писал Дарвин, смотрела значения в словарях и «находила странное удовольствие в том, чтобы сравнивать слово в слово два издания одной и той же книги; а еще она часами сверяла цвета каких-либо предметов с их классификацией и названиями, перечисленными в моих книгах».

Дарвин восхищался тем, с каким мужеством его дочь переносила свою последнюю болезнь: «Она вела себя поистине ангельски: не жаловалась, не капризничала, была доброжелательна к людям и кротко и трогательно выражала благодарность за заботу. Изможденная до такой степени, что с трудом говорила, она хвалила все, что ей давали, и говорила, что чай "замечательно хорош". Когда я подал ей воды, она сказала: "Большое тебе спасибо" – и это, думаю, были последние драгоценные слова, что ее дорогие уста сказали мне.

Наш дом лишился радости, а мы – утешения нашей старости. Она, должно быть, знала, как мы любили ее. О, сейчас она знает наверное, что мы по-прежнему глубоко и нежно любим и всегда будем любить ее дорогое жизнерадостное личико. Да благословит ее Господь».

После смерти Энни Дарвин каждое воскресенье провожал семью до церкви, но никогда не заходил внутрь. Несколько десятков лет спустя, когда Дарвин был уже стариком, его сын Фрэнсис заметил, что разговоры об Энни все еще заставляют отца плакать. В последний год жизни Дарвин утешал ботаника Джозефа Гукера, только что потерявшего брата. Он сравнивал смерть молодого и старого человека. «Когда впереди могло еще быть блестящее будущее, – говорил он Гукеру, – смерть – горе, которое никогда полностью не изгладится». Он не в силах был посещать могилу Энни, это вызывало столько живых воспоминаний. Гибель Энни стала «внезапным и жестоким ударом», тогда как известно, что смерть отца всегда «приближается медленно».

Через три недели после смерти Энни Эмма родила сына. Она надеялась, что забота о малыше сможет приглушить ее боль, но этого не произошло. Наоборот, оба – и мать, и отец – представляли, как бы радовалась Энни новому брату, которого назвали Горацием. Если Эмма находила утешение в религии и верила, что после смерти они с Энни воссоединятся, то для Дарвина лучшим способом пережить горе была работа – и он окунулся в исследования с головой. В эти годы он трудился над двумя томами об усоногих раках. Он часто позволял детям смотреть, как работает, – их присутствие дарило отраду. Один из его сыновей спросил у соседского мальчика: «А где твой папа занимается усоногими раками?» Его друг, конечно же, был озадачен.

До Горация у Дарвина и Эммы родилась дочь Мэри Элеанор, которая не прожила и месяца. Через год и два дня после рождения Мэри появилась на свет другая дочь, Генриетта, позже она напишет трогательные воспоминания о родителях. Дарвин всегда наслаждался обществом своих детей, о чем свидетельствуют несколько эпизодов.

В одном из писем говорится, как четырехлетний Фрэнсис предлагает отцу орех, а затем еще пол-ореха. Леонард, когда ему было пять лет, хвастался, что он выдающийся искатель трав, и передал сестре за обедом травинку. Семья проводила время весело, гораздо веселее, чем прошло детство самого Дарвина, – это благо Дарвин приписывал влиянию Эммы.

Однако Дарвин постоянно волновался о здоровье своих детей и боялся, что они унаследовали его предрасположенность к заболеваниям. В конце августа 1857 г. Леонард тяжело захворал, и Дарвин был убежден, что им предстоит потерять еще одного ребенка. «Это делает жизнь очень горькой», – писал он Гукеру. Но через десять дней мальчик поправился. «Мужчине следует оставаться холостяком», – продолжал Дарвин, потому что тогда ему не придется испытывать муки беспокойства за любимых чад.

Через год в деревне, где они жили, шестеро детей умерли от скарлатины. Заболела Генриетта, и семья тут же уехала на остров Уайт, чтобы обеспечить девочке условия для выздоровления. После десяти ужасных дней она пошла на поправку.

Супругам пришлось пережить смерть еще одного ребенка – самого младшего, Чарльза, который страдал синдромом Дауна и умер 28 июня 1858 г. в возрасте 18 месяцев. Генриетта писала: «И отец, и мать были бесконечно нежны с ним, но когда летом 1858 г. брат умер, они, пережив это горе, возблагодарили судьбу».

Дарвин любил работать вместе с детьми. Фрэнсис помогал ему в написании книги «Лазящие растения». Поскольку они жили в Кенте, известном своим хмелем, то за пивом обсуждали вопрос: как хмель находит опору и растет на ней? Дарвин и Фрэнсис выращивали под стеклом различные виды хмеля и наблюдали за положением верхушки. Они обнаружили, что молодой побег хмеля растет, совершая кругообразные движения. Они изучили другие лазящие растения и выяснили, что те описывают спираль, пока не прикрепляются к опоре, но даже хмель обладает неким «разумом» и может менять направление своего роста, чтобы обогнуть препятствия.

Также Дарвин изучал вместе с Горацием червей. Отец и сын узнали, что черви, как и растения, могут обходить препятствия. Один из разделов написанной ими книги называется «Умственные способности». В начале авторы иронически замечают: «Мало что можно сказать по этому поводу». Хотя черви и стоят «довольно низко на шкале организации, они обладают некоторой способностью к разумным действиям».

Иногда Дарвин позволял детям замечать свои тревоги. Например, в 1865 г. Леонард, который тогда был подростком, осознал, как беспокоился его отец, когда они играли в саду. Дарвин отвернулся от сына, как будто не имел сил говорить. «Потом вдруг меня пронзила убежденность, что он не хочет больше жить. Видимо, на лице его появилось напряженное и усталое выражение, раз в тех обстоятельствах оно произвело на ребенка такое впечатление», – писал Леонард.

Так же, как и Фрейд 50 лет спустя, Дарвин тревожился о том, как дети будут зарабатывать на жизнь. Однако у Дарвина на это было меньше причин. Джордж изучал астрономию и получил должность профессора астрономии и экспериментальной философии Кембриджского университета. Фрэнсис издал автобиографию отца и стал ботаником, специализирующимся на физиологии растений. Он оказал влияние на дарвиновский труд «Сила движения у растений» (1880).

Когда Гораций уехал в Кембридж, Дарвин написал ему замечательное письмо, которое во многом выдает его собственный подход к научному мышлению:

«Вчера вечером я размышлял, что делает человека первооткрывателем неизведанного; здесь не может быть простого ответа. Многие очень умные люди – гораздо умнее, чем первооткрыватели, – не совершают никаких открытий. Могу предположить, что это искусство состоит в том, чтобы изо дня в день изучать причины и значение всего происходящего. Это подразумевает внимательное наблюдение и требует колоссального количества знаний об изучаемом предмете».

Гораций стал инженером и основал Кембриджскую компанию по производству научных приборов. В 1896–1897 гг. он был мэром Кембриджа, а в 1903 г. его избрали членом Королевского общества по развитию знаний о природе.

Приведу еще один пример, показывающий, как близок был отец со своим «выводком». В 1880 г., за два года до смерти Дарвина, дети приятно его удивили: преподнесли в подарок меховую шубу. Фрэнсис написал Генриетте: «По отцовскому восторженному письму ты увидишь, насколько он доволен». Дарвин отправил своим детям письма, в которых поблагодарил их и добавил: «Какой бы теплой ни была шуба, она никогда не согреет мое тело так, как ваша драгоценная любовь согревает мне сердце».

В своих воспоминаниях Генриетта проникновенно написала о последних днях отца. «В конце месяца (января 1882 г.) здоровье отца снова пошатнулось. Весь февраль и март он хворал и во время прогулок не решался уходить далеко от дома из страха, что у него прихватит сердце. Но я помню и счастливые часы, которые он проводил с матерью в саду». К 13 марта Дарвин был уже на краю могилы. Однако в апреле он оправился, и 17-го Эмма писала: «Хороший день: немного поработал и дважды выходил в сад». На следующий день: «В 12 роковой приступ». Но в следующие два дня Дарвин все же снова собрался с силами и даже сказал Генриетте: «"Ты моя самая любимая сиделка". Он тихо скончался в 3:30 19 апреля». Это был спокойный конец бурной жизни интеллектуала. Эмма написала своему сыну Лео: «Скажу тебе, что беззаветная любовь и почитание вами, дорогие сыновья, вашего отца – мое самое большое счастье. И это связывает нас вместе больше прежнего».

Дарвина похоронили с почестями в Вестминстерском аббатстве. Гроб с телом несли два герцога, граф, королевский типограф и три человека, которые в свое время поддержали дарвиновскую теорию эволюции: Джозеф Гукер, Томас Гексли и Альфред Рассел Уоллес. Публикация статьи последнего в 1859 г. подтолкнула Дарвина к тому, чтобы наконец-то выпустить в свет «Происхождение видов».

Жаль, что Дарвин не опубликовал свои наблюдения за Уильямом гораздо раньше: они могли бы побудить других ранних «психологов» подробно изучать поведение младенцев. Имеет смысл противопоставить тщательность этих заметок работам Джеймса Селли – богослова, ставшего психологом после того, как он прошел обучение у Гельмгольца и Дюбуа-Реймона, которые также были учителями Фрейда. В 1890-х Селли выпустил две книги о детях. Он пишет, что дети боятся животных и темноты, и добавляет драматический оттенок: «Иногда кажется, что дети испытывают отвращение к черным овцам или другим животным просто потому, что они не любят черных предметов, хотя это чувство может и не приравниваться к тому, что называется страхом». Селли считал, что «только лишь большой размер животного да пугающий внешний вид, который часто проистекает из видимого искажения знакомого человеческого лица, может объяснять эти ранние страхи».

Птицы тоже могут пугать, потому что, когда дети видят, как они клюют, «мозг ребенка с готовностью воспринимает эти движения как враждебные». Селли заявлял, что это объясняет, почему поросята однажды испугали двухлетнего мальчика: когда ребенок увидел их сосущими материнское молоко, он подумал, что те кусают свою мать.

Селли утверждал, что «находясь в одиночестве в темной комнате, дети часто боятся страшных животных, в основном черных, как показывает красноречивое выражение bête noire[7]7
  Пугало, жупел, предмет отвращения; досл. – «черный зверь» (фр.).


[Закрыть]». Он приводит пример того, какими ужасными «могут быть эти жуткие страхи, если речь идет о нервном ребенке вроде Чарльза Лэма». В семье Лэма был случай сумасшествия, и в детстве его мучили кошмары, в которых ему являлась тетка в образе ведьмы.

Фрейд родился за три года до выхода в свет «Происхождения видов» Дарвина. Однако австрийский ученый за всю практику наблюдал только одного ребенка, который известен в литературе как Маленький Ганс. В свете этого я сначала обращусь к одному из непосредственных последователей Дарвина, весьма влиятельному психологу XX в. Джону Уотсону, много работавшему с детьми, и не только со своими. Уотсон полагал, что психология должна быть полезной, а ее достижения призваны помогать людям улучшать их жизнь. Также он считал, что ради своих детей должен попытаться вырастить их в соответствии с собственными теориями.