Текст книги "Карл Маркс. Человек, изменивший мир. Жизнь. Идеалы. Утопия"

Книга была начата в конце сентября 1845 года с пространной критики Фейербаха – «единственного, кто, по крайней мере, добился некоторого прогресса» [27], – в которую должны были быть включены критические замечания Бауэра и Штирнера. К апрелю 1846 года эти критические замечания выросли до размеров отдельной большой книги, которая была подготовлена к публикации и вывезена в Германию Вейдемейером, гостившим в семье Маркс первые несколько месяцев 1846 года. Раздел о Фейербахе, однако, остался незаконченным и, по сути, содержал очень мало информации о нем самом. Второй том был посвящен текущим социалистическим тенденциям в Германии. В нем было всего около ста страниц, и работа над рукописью прекратилась в августе 1846 года [28].

Безусловно, наиболее важной частью «Немецкой идеологии» является незаконченный раздел о Фейербахе. Маркс и Энгельс начали с того, что высмеяли философские притязания младогегельянцев, которые они назвали «разложением Абсолютного Духа» и охарактеризовали следующим образом: «Во всеобщем хаосе могущественные империи возникали только для того, чтобы встретить немедленную гибель, герои появлялись на мгновение лишь для того, чтобы быть отброшенными обратно в безвестность более смелыми и сильными соперниками. Это была революция, по сравнению с которой революция Французская являлась детской забавой, мировая борьба, по сравнению с которой борьба диадохов – пустяк. Принципы вытесняли друг друга, герои разума свергали друг друга с неслыханной быстротой, и за три года (1842–1845) в Германии было уничтожено больше прошлого, чем в любое другое время за три столетия. Предполагается, что все это имело место в царстве чистой мысли» [29]. Затем основная часть раздела дробится на три части: общее изложение исторического и материалистического подхода (отличия от подхода младогегельянцев), исторический анализ, использующий этот метод, и описание нынешнего состояния общества и его ближайшего будущего – коммунистической революции. Маркс и Энгельс начали с изложения своей общей позиции, которая заслуживает пространной цитаты, поскольку является первым кратким изложением исторического материализма:

«Предпосылки, с которых мы начинаем, – не произвольные, это не догмы, а реальные предпосылки, абстрагироваться от которых можно только в воображении. Мы начинаем с реальных отдельных людей, их деятельности и материальных условий, в которых они живут, как уже существующих, так и тех, которые порождены их деятельностью. Таким образом, эти предпосылки могут быть проверены сугубо эмпирическим путем.

Первой предпосылкой всей человеческой истории является, разумеется, существование живых людей. Следовательно, первый факт, который необходимо установить – это физическая организация таких индивидуумов и их последующее отношение к остальной природе <…>

Людей можно отличить от животных по сознанию, религии или чему угодно еще, что вам по душе. Они сами начинают отличать себя от животных, едва только начинают производить средства к существованию: данный шаг обусловлен их физической организацией. Производя средства к существованию, люди косвенно производят свою реальную материальную жизнь.

Способ, которым люди производят свои средства к существованию, зависит, прежде всего, от природы реальных средств к существованию, которые они находят в наличии и должны воспроизводить. Этот способ производства не следует рассматривать просто как воспроизводство физического существования индивидов. Скорее это определенная форма деятельности этих индивидов, определенная форма выражения их жизни, определенный образ жизни с их стороны. Как индивиды выражают свою жизнь, такими они и являются. Следовательно, то, чем они являются, совпадает с их производством, как с тем, что они производят, так и с тем, как они производят. Природа индивидов, таким образом, зависит от материальных условий, определяющих их производство» [30].

Далее Маркс и Энгельс утверждали, что «насколько развиты производительные силы нации, наиболее наглядно показывает степень, до которой было доведено разделение труда» [31]. Они показали, как разделение труда привело к отделению города от деревни, а затем к отделению промышленного от сельскохозяйственного производства и т. п. Затем они обобщили различные стадии собственности, которые соответствовали стадиям разделения труда: племенная собственность, общинная и государственная собственность, феодальная или поместная собственность. Маркс и Энгельс резюмировали свои выводы следующим образом: «Следовательно, факт заключается в том, что определенные индивиды, определенным образом продуктивно активные, вступают в определенные социальные и политические отношения. Эмпирическое наблюдение должно в каждом отдельном случае выявлять опытным путем, без какой-либо мистификации и спекуляций, связь социальной и политической структуры с производством. Социальная структура и государство постоянно развиваются в результате жизненного процесса определенных индивидов, но индивидов не таких, какими они могут казаться в их собственном воображении или воображении других людей, а таких, какие они есть на самом деле, то есть поскольку они действуют, производят материально и работают в определенных материальных пределах, предпосылках и условиях, независимых от их воли» [32]. Затем Маркс и Энгельс повторили свой общий подход, заявив, что «не сознание определяет жизнь, но жизнь определяет сознание» [33], и показали, как разделение труда, ведущее к частной собственности, породило социальное неравенство, классовую борьбу и возведение политических структур:

«Именно из этого противоречия между интересами индивида и общества последнее принимает самостоятельную форму как государство, оторванное от реальных интересов индивидов и общества, и в то же время как иллюзорная общественная жизнь, всегда основанная, однако, на реальных связях, существующих в каждой семье и племенном конгломерате – таких, как плоть и кровь, язык, разделение труда в более широком масштабе и прочие интересы – и особенно, как мы подробнее остановимся позже, на классах, уже определенных разделением труда, которые выделяются в каждой такой массе людей и из которых один господствует над всеми остальными. Из этого следует, что борьба внутри государства, борьба между демократией, аристократией и монархией, борьба за избирательные права и т. д. – это всего лишь иллюзорные формы, в которых ведется реальная борьба различных классов друг с другом» [34].

После Маркс и Энгельс подняли вопрос о «предпосылках» и повторили свою критику младогегельянцев, которые считали, что философские идеи сами по себе приводят к революциям. «Эти условия жизни, с которыми сталкиваются разные поколения, также решают, будут ли периодически повторяющиеся революционные потрясения достаточно сильными, чтобы ниспровергнуть основы всей существующей системы. И если эти материальные элементы полной революции отсутствуют (а именно, с одной стороны, существующие производительные силы, с другой – формирование революционной массы, которая восстает не только против отдельных условий существования общества до тех пор, но и против самого “производства жизни” до тех пор, “тотальной активности”, на которой оно основано), то, что касается практического развития, как доказывает история коммунизма, абсолютно несущественно, высказывалась ли идея этой революции уже сто раз» [35].

Развивая идеи из «Тезисов»[72]72
    Имеются в виду «Тезисы о Фейербахе», написанные Марксом в 1845 году.


[Закрыть] Маркса, текст продолжался отрывком, специально посвященным Фейербаху. Взяв в качестве примера вишневое дерево (импортированное в Европу по коммерческим соображениям), Маркс и Энгельс указали, что растущее число объектов не может быть постигнуто простым «наблюдением», а должно быть понято как результат общественного развития, промышленности и торговли. Однако у Фейербаха «поскольку он материалист, он не имеет дела с историей, и поскольку он рассматривает историю, он не материалист» [36]. Потому что никакие идеи не могут претендовать на вечную, объективную значимость. Они менялись в соответствии с меняющимися социально-экономическими отношениями, и заметно, что «идеи правящего класса в каждую эпоху являются господствующими идеями» [37]. Далее следовал пространный раздел о разделении труда, особенно в Средние века, и переходе к капитализму; затем раздел о влиянии разделения труда на эволюционирующие формы государства, правовую систему и отношения собственности. Заключительный раздел был посвящен коммунизму. «Коммунизм, – как уже говорилось, – для нас не является положением вещей, которое должно быть установлено, идеалом, к которому реальность должна будет приспособиться. Мы называем коммунизм реальным движением, которое отменяет нынешнее положение вещей» [38]. Это «реальное движение» отличалось от всех предыдущих движений тем, что «оно переворачивает основы всех прежних производственных отношений и общения и впервые сознательно рассматривает все естественные предпосылки как творения существовавших до сих пор людей, лишает их естественного характера и подчиняет их власти объединенных индивидов.

Следовательно, его организация является по существу экономической, материальным производством условий этого единства; она превращает существующие условия в условия единства. Реальность, которую порождает коммунизм, как раз и есть истинная основа для того, чтобы сделать невозможным существование чего-либо независимо от индивидов, поскольку реальность является лишь продуктом предшествующего общения самих индивидов» [39]. Ключевым фактором в установлении коммунизма была отмена разделения труда. Но единственный пример, который Маркс привел здесь, был взят из сельской общины:

«…В коммунистическом обществе, где никто не ограничен исключительным кругом деятельности, а каждый может совершенствоваться в любой отрасли, общество регулирует все производство и именно поэтому создает для меня возможность делать сегодня одно, а завтра – другое, утром охотиться, после полудня ловить рыбу, вечером заниматься скотоводством, после ужина предаваться критике, – как моей душе угодно, – не делая меня, в силу этого, охотником, рыбаком, пастухом или критиком. Эта фиксация социальной активности, это объединение того, что мы сами производим, в объективную силу над нами, выходящую из-под нашего контроля, разрушающую наши ожидания, сводящую на нет наши расчеты, является одним из главных факторов исторического развития вплоть до настоящего времени»[73]73
    Цит. по: Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. Т. 3. 2-е изд. М.: Политиздат, 1955. С. 32. Это одна из самых важных цитат из «Немецкой идеологии». Для Маркса (далее он будет развивать эту мысль в «Капитале») большое значение имела творческая сторона личности человека, который свободен лишь тогда, когда способен творить по собственному желанию. При этом человек не определяется через свое творчество. «Специализация» людей на каком-то ремесле или занятии является, по Марксу, «объективацией», то есть редуцированием их сущности до продукта их деятельности.


[Закрыть] [40].

По крайней мере, средства достижения цели были ясны. Раздел заканчивался словами: «Если пролетарии хотят самоутвердиться как личности, им придется отменить само условие своего существования до сих пор (которое, более того, было условием всего общества до настоящего времени), а именно труд. Таким образом, они оказываются прямо противоположными той форме, в которой до сих пор индивиды, из которых состоит общество, давали коллективное выражение себе, то есть государству. Следовательно, чтобы заявить о себе как о личностях, они должны свергнуть государство» [41].

Раздел «Немецкой идеологии», посвященный Бруно Бауэру, очень краток: Маркс уже подробно рассматривал идеи Бауэра в «Святом семействе» и ограничился здесь повторением на нескольких страницах полной бесплодности «критической критики» и полемикой с нападками Бауэра на Фейербаха. Однако раздел о Штирнере намного длиннее, чем все остальные разделы «Немецкой идеологии», вместе взятые. Когда книга Штирнера впервые появилась, Энгельс считал, что в ней содержится несколько положительных элементов, которые могли бы послужить основой для коммунистических идей, но Маркс вскоре разуверил его [42]. Планы Маркса в декабре 1844 года написать статью с критикой Штирнера были нарушены его высылкой из Парижа и запретом Vorwärts. В области «Немецкой идеологии» он и Энгельс, конечно, не жалели усилий: их нападки на «Святого Макса», как они его называли, равны по объему и легко превосходят по занудству книгу самого Штирнера [43]. Местами она написана блестяще, но (вполне корректное) изображение Штирнера как конечного продукта младогегельянской школы, который довел до логической крайности субъективную сторону гегелевской диалектики, слишком часто вырождается в суесловие и буквоедство. Основная критика, высказанная Марксом и Энгельсом, заключается в том, что фундаментальное противопоставление эгоизма альтруизму само по себе является поверхностным:

«Теоретики коммунизма, единственные, у кого есть время посвятить изучению истории, выделяются именно потому, что они одни обнаружили, что на протяжении всей истории “общий интерес” создавался индивидами, которые определяются как “частные лица”. Они знают, что это противоречие только кажущееся, потому что одна его сторона, так называемое “общее”, постоянно порождается другой стороной, частным интересом, и никоим образом не противостоит последнему как независимой силе с независимой историей – так что это противоречие на практике всегда уничтожается и воспроизводится. Следовательно, речь идет не о гегелевском “негативном единстве” двух сторон противоречия, а о материально обусловленном разрушении предшествующего материально обусловленного образа жизни индивидов, с исчезновением которого исчезает и это противоречие вместе со своим единством» [44].

Равным образом, представления Штирнера о могуществе как о праве было недостаточно.

«Если рассматривать власть как основу права, как это делают Гоббс и другие, то право, закон и т. д. являются всего лишь симптомами – выражением – других отношений, на которых зиждется государственная власть. Материальная жизнь индивидов, которая никоим образом не зависит только от их “воли”, их способ производства и формы общения, которые взаимно определяют друг друга, – вот реальная основа государства и остается таковой на всех стадиях, на которых разделение труда и частная собственность все еще необходимы, совершенно независимо от воли отдельных людей. Эти фактические отношения никоим образом не создаются государственной властью; напротив, они являются властью, создающей их. Индивиды, которые правят в этих условиях, помимо необходимости конституировать свою власть в форме государства, должны придать своей воле, которая определяется этими определенными условиями, универсальное выражение как воле государства, как закону – выражение, содержание которого всегда определяется отношениями этого класса, как это наглядно демонстрирует гражданское и уголовное право» [45].

Ближе к концу книги были также некоторые замечания по организации труда, которые Штирнер критиковал как авторитарные в предложениях о коммунистическом обществе, поскольку истинная отмена разделения труда подразумевала, что каждый должен был бы делать все. Маркс и Энгельс ответили, что, по их мнению, «не каждый должен выполнять работу Рафаэля, но каждый, в ком есть потенциал Рафаэля, должен иметь возможность беспрепятственно развиваться» [46].

«При коммунистической организации общества [продолжали они] исчезает подчинение художника местной и национальной узости, которая полностью проистекает из разделения труда, а также подчинение художника какому-то определенному искусству, благодаря которому он является исключительно живописцем, скульптором и т. д., само название о его деятельности, адекватно выражающей узость его профессионального развития и его зависимость от разделения труда. В коммунистическом обществе нет художников, но в лучшем случае есть люди, которые занимаются живописью среди других видов деятельности» [47].

Но такие отрывки вызывают отдельные проблески интереса в чрезвычайно бурной в остальном полемике. Во втором томе «Немецкой идеологии» поднята гораздо более актуальная тема – утопический немецкий социализм, который Маркс и Энгельс называли «истинным» социализмом и который в то время формировал почти все социалистическое мышление в Германии. Этот раздел являлся практическим применением дискуссии о Фейербахе, поскольку большинство «истинных» социалистов находились под сильным влиянием его взглядов, а также разделяли анархизм Штирнера. К элементам французского социализма была привита фейербаховская идея об «истинной», неподдельной сущности человека, которая заключалась в принятии альтруистического отношения к своим собратьям. «Истинные» социалисты считали, что либеральные идеи уже устарели, и требовали немедленного осознания «истинной» сущности человека. Таким образом, они отвергали любое участие в борьбе за «буржуазные» права. На их встречах было много морализаторства и сентиментальности – в ущерб, по мнению Маркса и Энгельса, здравому историческому анализу. «Истинный социализм, – говорили они, – это не что иное, как преображение пролетарского коммунизма и родственных ему партий и сект во Франции и Англии, на небесах немецкого разума и… истинно немецкого чувства» [48]. Неизбежно в такой застойной стране, как Германия, они заменили революционный энтузиазм на всеобщую любовь к человечеству, опираясь главным образом на мелкую буржуазию. Комментарии Маркса и Энгельса об «истинных» социалистах содержались в трех обзорных статьях. Первая нападала на анонимное эссе, в котором отстаивался немецкий философский социализм Фейербаха и Гесса в противовес грубости французского коммунизма и рассматривался гуманизм как синтез того и другого. Вторая рецензия критиковала Карла Грюна, близкого ученика Фейербаха и друга Маркса в его первые университетские годы, которого Маркс позже называл «преподавателем немецкой философии, имевшим передо мной то преимущество, что он сам ничего в ней не понимал» [49]. Грюн не смог уловить основных положений французских социалистов (даже когда занимался плагиатом) и сосредоточился на расплывчатых представлениях о «человеческом» потреблении в противоположность изучению реальных производственных отношений. В третьем коротком эссе речь шла о докторе Кюльманне, который был вовсе не настоящим социалистом, а фальшивым швейцарским проповедником мессианского коммунизма.

Раздел «Немецкой идеологии», посвященный Фейербаху, – одна из важнейших работ Маркса, огромное достижение, учитывая низкий уровень социалистической литературы и мышления, преобладавший в то время. Впоследствии Маркс никогда не излагал свою материалистическую концепцию истории так подробно. Сегодня она считается шедевром благодаря своей убедительности и ясности изложения. Но это оставалось неизвестным почти сто лет.

С начала 1846 года Маркс и Энгельс прилагали огромные усилия, чтобы найти издателя для «Немецкой идеологии». Вейдемейер и Гесс провели длительные переговоры с Ремпелем и Мейером, двумя вестфальскими дельцами, которые симпатизировали истинному социализму и согласились предоставить необходимые средства. Состоялись переговоры по меньшей мере с шестью другими потенциальными издателями; рукопись была отправлена в Кёльн и даже разбита на разделы для публикации по отдельности. Авторы продолжали свои усилия вплоть до конца 1847 года, но опубликована была только короткая рецензия на Грюна. Эта неудача объяснялась строгими правилами цензуры и серьезными финансовыми рисками, связанными с публикацией радикальных произведений, хотя Маркс считал, что отказы мотивированы оппозицией издателей его идеям [50]. Таким образом, как писал позже Маркс, «мы отдали рукопись на растерзание мышам тем охотнее, что достигли нашей главной цели – саморазоблачения» [51]. И действительно, рукопись в том виде, в каком она сохранилась, несет значительные следы мышиных зубов. Маркс тем не менее продолжал лихорадочно работать над своей книгой «Экономика и политика» [52], так как издатель Леске пригрозил расторгнуть договор. Маркс пообещал выпустить первый том к концу ноября. Но его отвлекла полемика с Прудоном. Леске расторг контракт в феврале 1847 года, но после этого все еще пытался вернуть свой аванс в 1871 году!

II. Вейтлинг и Прудон

В «Немецкой идеологии» Маркс и Энгельс прояснили свои фундаментальные разногласия с младогегельянцами и – что еще важнее – с современными немецкими социалистами. Теперь они обратили внимание на то, чтобы донести свои новые знания до самых разных существующих левых групп и «привлечь к нашим убеждениям европейский пролетариат в целом и немецкий пролетариат в частности» [53]. Брюссель служил идеальной точкой для установления контактов среди немецких социалистов, поскольку находился в центре треугольника, образованного Парижем и Лондоном (где скопились самые большие общины немецких рабочих-эмигрантов) и Кёльном (столицей Рейнской области, немецкой провинции, наиболее восприимчивой к коммунистическим идеям). В Брюсселе вокруг Маркса вскоре начала формироваться группа одаренных немецких изгнанников. В поездке из Парижа его сопровождал Генрих Бюргерс, молодой журналист, сотрудничавший с Rheinische Zeitung и ставший коммунистом в Париже. На следующее утро после прибытия Маркс настоял на том, чтобы они встретились с поэтом Фердинандом Фрейлигратом, подвергшимся нападкам со стороны Rheinische Zeitung за раболепие перед прусским правительством, которое тем не менее позже сослало его за радикальные статьи [54]. Их встреча была сердечной, и Фрейлиграт нашел Маркса «интересным человеком – приятным и непритязательным» [55]. При посредничестве Фрейлиграта и немецкого адвоката Карла Майнца Маркс познакомился с ведущими бельгийскими демократами – в частности, с адвокатом Люсьеном Жоттраном и лидером польских изгнанников Лелевелем, а также с Филиппом Жиго, молодым бельгийским палеографом из Министерства внутренних дел [56]. Среди немцев, тесно связанных с Марксом, были Себастьян Зайлер, бывший швейцарский автор Rheinische Zeitung, руководивший левоориентированным информационным агентством в Брюсселе; Карл Гейнцен, радикальный журналист, занимавшийся в то время страховым бизнесом; Герман Криге, журналист и ученик Вейтлинга; Вильгельм Вольф, который в 1846 году без предупреждения прибыл на порог дома Марксов прямо из Силезии, где ему удалось избежать ареста за коммунистическую пропаганду среди крестьянства; и Георг Верт, представитель немецкой коммерческой фирмы, который – хотя ему было всего 20 с небольшим лет – уже успел прославиться как поэт. Неуравновешенный, но симпатичный брат Женни, Эдгар, временно работавший в агентстве Зайлера, также входил в группу. Маркса посещал Стефан Борн, молодой наборщик, которому предстояло сыграть одну из главных ролей в революции 1848 года.

После недолгого пребывания в пансионе Bois Sauvage (из соображений экономии, как объяснил он Вейдемейеру [57]) семья Маркса в октябре 1846 года переехала в Иксель, южный пригород Брюсселя. Здесь родился первый сын Маркса, несчастный Эдгар. Финансовое положение Маркса становилось очень тяжелым, и он был вынужден писать просительные письма Гервегу и Анненкову. Ему удалось получить заем у Бюргерса в Кёльне, а также у своего шурина, но ситуация улучшилась только тогда, когда в начале 1848 года мать выдала ему значительный аванс в счет наследства [58]. Женни была рада возможности, предоставленной Брюсселем, расширить свой круг общения за пределы семьи. «В Германии [писала она Марксу в начале их пребывания в стране] ребенок все еще в большом почете, кастрюля и иголка все еще вызывают уважение, и, кроме того, человек все еще испытывает удовлетворение от выполненного долга в обмен на все дни, проведенные в стирке, шитье и уходе за детьми. Но когда все это перестает считаться обязанностью, честью и т. д., когда люди уходят вперед настолько, что считают устаревшими даже эти выражения <…> с этого момента человек больше не чувствует побуждения к выполнению мелких жизненных обязанностей. Хочется наслаждаться, быть деятельным и ощущать в себе счастье человечества» [59]. В своих мемуарах, написанных около 50 лет спустя, Стефан Борн оставил следующий рассказ о своем визите к Марксу в конце 1847 года:

«Я нашел его в очень простом – можно сказать, бедном – маленьком жилище в пригороде Брюсселя. Он принял меня дружелюбно, спросил об успехе моей агитационной поездки и похвалил мою брошюру против Гейнцена; его жена присоединилась к нему и дружески меня поприветствовала <…> Я редко знал такой счастливый брак, в котором радость и страдания – последние в самом изобилии – были поделены, а все печали преодолены сознанием полной и взаимной поддержки. Более того, я редко встречал женщину, которая и внешне, и по духу была бы так уравновешенна и сразу же так очаровывала, как госпожа Маркс. Она была светловолосой, а у детей (тогда еще маленьких) были темные волосы и глаза отца. Мать Маркса, жившая в Трире, участвовала в домашних расходах, хотя перо писателя, несомненно, должно было найти себе применение…» [60]

После пребывания в Брюсселе Маркс завел очень мало близких знакомств: большинство из тех, которые он завел или укрепил в Брюсселе, остались таковыми на всю жизнь. Еще до завершения «Немецкой идеологии» Маркс приступил к созданию Коммунистического комитета по корреспонденции, в котором Энгельс и Жиго должны были принимать самое активное участие. Этот комитет сделался зародышем всех последующих коммунистических Интернационалов. Он был задуман как инструмент гармонизации и координации коммунистической теории и практики в европейских столицах. Маркс описывал его цель как «обсуждение научных вопросов, критическую оценку популярных произведений и социалистическую пропаганду, которую можно вести в Германии с помощью этих средств. Но главной целью нашей переписки будет установление связи немецких социалистов с английскими и французскими социалистами, информирование иностранцев о социалистических движениях, которые станут развиваться в Германии, и информирование немцев в Германии о прогрессе социализма во Франции и Англии. Таким образом, различия во взглядах будут выявлены, и мы получим обмен идеями и беспристрастную критику» [61].

Этот Комитет по корреспонденции и последовавший за ним Союз коммунистов (Bund der Kommunisten) явились первыми начинаниями Маркса в практической политике. Основание комитета было связано с двумя противоречиями, в которых поднимались центральные для коммунистического движения того времени вопросы. Первая (с Вейтлингом) перенесла в практическую политику полемику против «истинного» социализма в «Немецкой идеологии», вторая (с Прудоном) продолжалась на протяжении большей части века – последователи Прудона были особенно активны в Первом интернационале.

Вейтлинг, незаконнорожденный ребенок французского офицера и немецкой прачки, зарабатывал на жизнь как странствующий портной, впитывая труды французских социалистов. Его первая книга, «Человечество, как оно есть и каким оно должно быть», была написана в 1838 году по просьбе парижского Союза справедливых, и он вел очень эффективную пропаганду в Швейцарии, где тюремное заключение принесло ему дополнительное отличие – ореол мученика. Поэтому по прибытии в Лондон в 1844 году его широко приветствовали. Однако в 1845 году его стиль проповедника, квазирелигиозные термины, в которых он излагал свои идеи, его требования немедленной революции, предложения о диктатуре а-ля Бабёф и заметное ухудшение психологического состояния, вызванное заключением, – все эти факторы привели к отчуждению большинства лондонских немецких коммунистов, которые считали его подход непрактичным и нереалистичным [62]. На обратном пути на континент в начале 1846 года Вейтлинг остановился в Брюсселе, и недавно основанный Комитет по корреспонденции пригласил его на дискуссию в дом Маркса. Среди присутствующих были Энгельс, Жиго, Эдгар фон Вестфален, Вейдемейер, Зайлер, журналист Гейльберг и специальный гость, Павел Анненков, состоятельный русский путешественник, которого Маркс знал еще в Париже [63]. Вейтлинг показался ему «красивым светловолосым молодым человеком в пальто элегантного покроя, с кокетливо подстриженной небольшой бородкой, больше похожим на богатого путешественника, чем на сурового, озлобленного рабочего, которого я ожидал встретить». Анненков писал:

«Мы непринужденно представились друг другу – впрочем, со стороны Вейтлинга это была тщательно продуманная вежливость – и заняли свои места за маленьким зеленым столиком. Маркс сидел на одном конце стола с карандашом в руке и склоненной над листом бумаги львиной головой, а Энгельс, его неразлучный соратник и товарищ по пропаганде, высокий, подтянутый, степенный и серьезный, как англичанин, произносил вступительную речь. Он говорил о необходимости для людей, посвятивших себя преобразующему труду, объяснить друг другу свои взгляды и договориться о единой общей доктрине, которая могла бы стать знаменем для всех их последователей, не имеющих времени и возможности изучать теорию. Энгельс еще не закончил свою речь, когда Маркс поднял голову, повернулся к Вейтлингу и произнес: “Скажите нам, Вейтлинг, вы, наделавший столько шума в Германии своей проповедью: на каких основаниях вы оправдываете свою деятельность и на чем вы намерены основывать ее в будущем?”

Я хорошо помню форму этого прямого вопроса, потому что он послужил началом бурной дискуссии, которая, как мы увидим, была очень короткой. Вейтлинг, очевидно, хотел удержать конференцию в рамках обычной либеральной болтовни. С серьезным, несколько обеспокоенным лицом он начал объяснять, что его цель – не рождать новые экономические теории, а взять на вооружение те, которые наиболее подходят, как показал опыт Франции, открыть глаза рабочим на ужасы их положения и все несправедливости, которые стали девизом правителей и обществ, и научить их никогда больше не верить никаким обещаниям последних, а полагаться только на себя и объединяться в демократические и коммунистические ассоциации. Он говорил долго, но – к моему изумлению и в отличие от Энгельса – путано и не слишком удачно с литературной точки зрения, часто повторяясь и исправляясь и с трудом приходя к своим выводам, которые либо являлись слишком поздно, либо предшествовали его предложениям. Теперь у него были совсем другие слушатели, чем те, которые обычно окружали его на работе или читали его газеты и брошюры о современной экономической системе: поэтому он утратил легкость мысли и речи. Вейтлинг, вероятно, продолжал бы говорить, если бы Маркс не остановил его, сердито нахмурившись, и не начал свой ответ.

Саркастическая речь Маркса сводилась к следующему: будить население, не давая ему твердых, продуманных оснований для своей деятельности, – значит просто дурачить его. Возбуждение фантастических надежд, о которых только что говорилось, продолжал Маркс, ведет лишь к окончательному разорению, а не к спасению страдальцев. Обращение к рабочим без каких-либо строго научных идей или конструктивной доктрины, особенно в Германии, равносильно тщетной бесчестной игре в проповедь, предполагавшей, с одной стороны, вдохновенного пророка, а с другой – лишь зияющие задницы <…> Бледные щеки Вейтлинга раскраснелись, и он вновь обрел живость и непринужденность речи. Дрожащим от волнения голосом он принялся доказывать, что человека, сплотившего сотни людей под одним знаменем во имя справедливости, солидарности и братской взаимопомощи, нельзя назвать совершенно пустым и бесполезным. Вейтлинг утешал себя тем, что сотни писем и благодарностей, полученных им со всех концов родной страны, и его скромная работа, возможно, имеют больший вес для общего дела, чем диванная критика доктрин от тех, кто далек от мира страдающих людей.

Услышав эти последние слова, Маркс окончательно потерял контроль над собой и с такой силой стукнул кулаком по столу, что стоявшая на нем лампа зазвенела и задрожала. Он вскочил со словами: “Невежество еще никому не помогало!” Мы последовали его примеру и вышли из-за стола. Заседание закончилось, и Маркс зашагал по комнате, чрезвычайно раздраженный и злой, я поспешил покинуть его и собеседников и отправился домой, пораженный всем увиденным и услышанным» [64].

На следующий день после этой беседы Вейтлинг написал Гессу, что Маркс настаивал на проверке членов партии; что для Маркса был важен вопрос финансовых ресурсов (у Вейтлинга сложилось впечатление, что Маркс хотел исключить его из Вестфальского издательского проекта) [65]; не должно быть пропаганды, основанной на эмоциональных призывах; и, наконец, «сейчас не может быть речи о достижении коммунизма; буржуазия должна сначала встать у руля». Вейтлинг продолжал: «Я вижу в голове Маркса только хорошую энциклопедию, но не гений. Своим влиянием он обязан другим людям. Богатые люди поддерживают его в журналистике, вот и все» [66].