Текст книги "Карл Маркс. Человек, изменивший мир. Жизнь. Идеалы. Утопия"

Изложив, таким образом, собственную концепцию коммунизма, Маркс перешел к рассмотрению трех специфических аспектов: его исторических основ, социального характера и отношения к личности. Занимаясь первым аспектом – историческими основами коммунизма, – Маркс проводил дальнейшее различие между своим коммунизмом и его «неразвитыми» разновидностями. Последние (в качестве примера он приводил утопический коммунизм Кабе и Виллегарделя) пытались оправдать себя, апеллируя к определенным историческим формам сообщества, которые выступали против частной собственности. Для Маркса такой выбор отдельных аспектов или эпох означал, что вся остальная история не дает оснований для коммунизма. В его же версии, напротив, «как в отношении реального зарождения этого коммунизма – рождения его эмпирического существования, так и в отношении его сознания и мысли, все движение истории есть сознательно постигнутый процесс его становления» [156]. Таким образом, все революционное движение «находит не столько эмпирическую, сколько теоретическую основу в развитии частной собственности, и в особенности экономической системы» [157]. Это было так, потому что отчуждение человеческой жизни выражалось в существовании частной собственности, и именно в движении частной собственности, в производстве и потреблении, человек до сих пор пытался реализовать себя. «Религия, семья, государство, право, мораль, наука и искусство являются лишь частными формами производства и подпадают под его общий закон. Положительная отмена частной собственности и присвоения человеческой жизни есть, таким образом, положительная отмена всякого отчуждения, возвращение человека из религии, семьи, государства и т. д. в его человеческое, то есть социальное, бытие» [158]. Основное отчуждение, продолжал Маркс, происходит в экономической сфере: религиозное отчуждение имеет место только в сознании человека, тогда как экономическое отчуждение имеет место в его реальной жизни, и поэтому его устранение влечет за собой устранение всех отчуждений. Разумеется, проповедь атеизма могла быть важна там, где религия сильна, но атеизм был лишь этапом на пути к коммунизму, причем абстрактным; только коммунизм предлагал доктрину действия, затрагивающую реальную действительность.

Вторым пунктом Маркс подчеркивал социальный характер коммунизма и распространял взаимные отношения человека и общества на человека и природу: «…лишь для общественного человека природа доступна как связь с другими людьми, как основа его существования для других и их существования для него, как жизненный элемент человеческой действительности; только для общественного человека природа является основой его человеческого существования. Только в этом качестве его природное существование становится человеческим, а сама природа – человеческой. Таким образом, общество завершает сущностное единство человека и природы: оно есть подлинное воскрешение природы, завершенный натурализм человека и завершенный гуманизм природы» [159]. (Данный отрывок и другие подобные свидетельствуют о том, что Маркс находился под сильным влиянием Гегеля, настолько, что почти утверждал, что природа была создана человеком [160].) Что касается социального аспекта, то Маркс показал, что способности, свойственные человеку, развиваются в социальном общении. Даже когда человек работает в изоляции, он совершает социальный акт просто в силу того, что он человек. Даже мышление – поскольку использует язык – является социальной деятельностью. Но этот акцент на социальных аспектах бытия человека не уничтожал индивидуальности (и это третий тезис Маркса): «Как бы ни был он конкретным индивидом (а именно его конкретность делает его индивидом и подлинно индивидуальным общественным существом), человек в той же мере является тотальностью – идеальной тотальностью – и субъективным существованием общества как чего-то мыслящего и чувствующего» [161].

Бóльшую часть этого раздела Маркс посвятил тому, чтобы нарисовать картину неотчужденного человека, которого называл «тотальным» и «многогранным». Не следует, говорил он, иметь слишком узкое представление о том, чего достигнет отмена частной собственности: если состояние отчуждения полностью исказило все человеческие способности, то отмена этого отчуждения явится полным освобождением. Оно не ограничится наслаждением или обладанием материальными объектами. Все человеческие способности – перечисленные Марксом: зрение, слух, обоняние, вкус, осязание, мышление, наблюдение, чувство, желание, действие, любовь – стали бы, в своих различных проявлениях, средствами присвоения реальности. Отчужденному человеку было трудно это представить, поскольку частная собственность так отупила людей, что они могли представить предмет своим только тогда, когда они действительно им пользовались, и даже тогда он использовался только как средство поддержания жизни, которая понималась как состоящая из труда и создания капитала. Ссылаясь на работу Гесса по этому вопросу, Маркс заявил, что все физические и умственные чувства притуплены одним отчуждением – отчуждением обладания. Но из этой абсолютной нищеты родится внутреннее богатство человека: «Поэтому отмена частной собственности – это полное освобождение всех человеческих чувств и качеств, но это освобождение именно в том смысле, что эти чувства и качества стали человеческими как субъективно, так и объективно. Глаз стал человеческим глазом, когда предмет его стал социальным, человеческим объектом, произведенным человеком и предназначенным для него. Таким образом, на практике органы чувств стали непосредственными теоретиками. Они относятся к вещи ради нее самой, но сама вещь – это объективное человеческое отношение к себе и к человеку, и наоборот. (На практике я могу по-человечески относиться к предмету только в том случае, если предмет по-человечески относится к человеку.) Таким образом, потребность и наслаждение утратили свою эгоистическую природу, а природа утратила свою простую полезность, поскольку ее полезность стала полезностью человека» [162]. Такое культивирование или создание способностей может быть достигнуто только в определенном окружении. «Ведь речь идет не только о пяти чувствах, но и о так называемых духовных чувствах – практических чувствах (желать, любить и т. д.) – короче говоря, о человеческой чувствительности и человеческом характере чувств, которые могут появиться только благодаря существованию своего объекта, благодаря очеловеченной природе. Культивирование пяти чувств – дело всей предыдущей истории» [163]. Ведь очевидно, что голодающий человек оценивает пищу по-животному, а торговец минералами видит в своих товарах только ценность, но не обязательно красоту. Чтобы его способности стали человеческими, человек должен был освободиться от всех внешних ограничений.

Именно такие отрывки, как этот, привели некоторых комментаторов к правдоподобному утверждению, что модель человеческой деятельности Маркса была художественной и что он во многом черпал свое представление о человеке из романтических источников и особенно из Шиллера. Идея о том, что отчужденные чувства человека находят подходящие им предметы, попытка установить связь между свободой и эстетической деятельностью, образ всесторонне развитого человека – все это присутствует в «Кратком содержании» Шиллера [164]. Возможно также, что имело место более современное и личное влияние того же характера, поскольку Маркс проводил много времени в Париже в компании Гейне и Гервега, двух поэтов, которые сделали все возможное, чтобы воплотить немецкий романтический идеал. Картина всесторонне развитого, неотчужденного индивида, созданная Марксом, в определенной степени опиралась на модели, которые были очень близки ему в то время.

Далее Маркс обрисовал значение промышленности в истории человечества. Эти отрывки предвосхитили его более подробные изложения исторического материализма. Он утверждал, что именно история промышленности по-настоящему раскрывает человеческие способности и человеческую психологию. Поскольку в прошлом человеческая природа была неправильно понята, история превратилась в историю религии, политики и искусства. Промышленность же раскрывала основные способности человека и служила основой для любой науки о человеке. В прошлом к естественным наукам подходили с чисто утилитарной точки зрения. Но в последнее время ее огромный рост позволил ей с помощью промышленности преобразить жизнь человека. Если рассматривать промышленность как внешнее выражение основных способностей человека, то естественная наука могла бы стать основой гуманитарной науки. Эта наука должна была основываться на чувственном опыте, как его описывал Фейербах. Но поскольку речь идет о человеческом чувственном опыте, возникнет единая, всеобъемлющая наука: «Естественная наука впоследствии будет включать в себя науку о человеке в той же мере, в какой наука о человеке будет включать в себя естественную науку: будет одна-единственная наука» [165]. Таким образом, взаимные отношения, которые Маркс ранее обозначил между человеком и природой, нашли отражение в его идее естественной науки о человеке.

Последняя часть его рукописи о коммунизме состоит из рассуждений, отвлеченных и нехарактерных для его обычного подхода, по вопросу о том, был ли мир сотворен или нет. Одна из ключевых идей в картине человека Маркса заключалась в том, что человек – сам себе творец; любое существо, живущее за счет других, – зависимое существо. Соответственно, Маркс отвергал идею о том, что мир был сотворен, но увяз в аристотелевской дискуссии о первых причинах, в которой его побеждал воображаемый оппонент, пока он не прервал спор и не продолжил в гораздо более характерном ключе: «Но поскольку для социалистического человека то, что называется мировой историей, есть не что иное, как создание человека человеческим трудом и развитие природы для человека, он имеет наблюдаемое и неопровержимое доказательство своего самосоздания и процесса своего происхождения» [166]. Но для социалистического человека вопрос о существовании над человеком и природой некоего иного существа, наличие которого означало бы их нереальность, был невозможен. Взаимозависимость человека и природы служила для него основой, все остальное казалось нереальным. «Атеизм, как отрицание этой нереальности, не имеет больше никакого смысла, ибо атеизм есть отрицание Бога и пытается через это отрицание утвердить существование человека; но социализм как таковой больше не нуждается в этом посредничестве; он исходит из теоретического и практического восприятия человека и природы как подлинной реальности» [167]. В завершение Маркс сделал очень гегелевское замечание о преходящем характере коммунистической фазы: «Коммунизм представляет собой положительное, когда отрицает отрицание, и, таким образом, являет собой фазу в освобождении и реабилитации человека, реальную и необходимую на данном этапе развития человечества. Коммунизм – необходимая форма и динамический принцип ближайшего будущего, но коммунизм как таковой не является целью человеческого развития, формой человеческого общества» [168]. Здесь коммунизм представляется лишь этапом диалектической эволюции, этапом, который в определенный момент отслужит свое и будет вытеснен. Представленная в первой части рукописи картина «истинного коммунизма» как «решения загадки истории» [169] была гораздо более статичной и неисторичной.

В третьем, заключительном разделе «Рукописей» Маркс попытался окончательно разобраться с мыслями Мастера. Он начал с обсуждения различного отношения молодых гегельянцев к Гегелю и выделил Фейербаха как единственного конструктивного мыслителя; затем он применил Гегеля, чтобы показать слабые места в подходе Фейербаха. Наконец, он перешел к длинному анализу фундаментальной ошибки Гегеля, очевидной в целом в «Феноменологии» и особенно в последней главе. Стиль Маркса здесь часто неясен, запутан и полон повторов, поскольку он постоянно прорабатывал и переформулировал свое отношение к Гегелю. В докторской диссертации он отверг идею о том, что Гегель виновен в «приспособленчестве», и потребовал, чтобы явные противоречия разрешались путем апелляции к «сущностному сознанию» Гегеля [170]. В «Критике гегелевской философии права» он показал на конкретных примерах, что гегелевские принципы неизбежно связаны с приспособленчеством. Но только после того, как перенес свое внимание с гегелевской «Философии права» на «Феноменологию», он смог сформулировать общую критику гегелевской диалектики. Здесь стало ясно, что Маркс, хотя и не расставался с гегелевскими понятиями и терминологией, не ограничивался критикой в гегелевских терминах. В то же время он по-прежнему уважал Гегеля как великого мыслителя и считал его диалектику ценным инструментом для исследования мира. Он также считал, что Гегель открыл, хотя и в мистифицированной форме, процесс отчуждения человека и средства, с помощью которых его можно преодолеть [171].

По мнению Маркса, никто из учеников Гегеля не пытался ответить на важнейший вопрос об обоснованности диалектического метода своего учителя. Единственным исключением был Фейербах: «Фейербах – единственный человек, который серьезно и критически отнесся к гегелевской диалектике и сделал в этой области настоящие открытия; короче говоря, он преодолел старую философию. Величие его достижений поразительно контрастирует с той непритязательной простотой, с которой он представляет их миру» [172]. Фейербах показал, что гегелевская система была всего лишь философской формой религии и в равной степени отчуждающей; таким образом, он «основал настоящий материализм и настоящую науку, сделав социальные отношения “человек – человек” основным принципом своей теории» [173]. Маркс кратко подытожил достижения Фейербаха в письме, которое он отправил ему в августе 1844 года: «В своих трудах вы дали – не знаю, намеренно или нет – философскую основу социализму, и коммунисты тоже поняли эти работы в этом смысле. Единство человека с человеком, основанное на реальных различиях между людьми, понятие человеческого рода, перенесенное с абстрактного неба в реальный мир: что это такое, как не понятие общества!» [174]

Продолжая третий и последний раздел «Рукописей», Маркс перешел к рассмотрению системы Гегеля. Он начал с переписывания оглавления «Феноменологии», «истинного места рождения и тайны его философии» [175], и обвинил Гегеля в том, что тот превратил все сущности, которые в действительности объективно и чувственно принадлежали человеку, в психические сущности, поскольку для него только дух был подлинной сущностью человека. Однако эта критика была смягчена анализом достижений Гегеля, ясно показавшим, сколь многим (несмотря на критические замечания) Маркс был ему обязан. Маркс считал, что, хотя концепция критики в «Феноменологии» все еще была склонна к мистификации и не обладала достаточным самосознанием, она все же намного превосходила более поздние разработки; иными словами, никто из учеников пока не смог превзойти Мастера. Действительно, Маркс сделал поразительное заявление в отношении «Феноменологии», что «в ней содержатся все элементы критики – скрытые, но зачастую уже подготовленные и разработанные таким образом, что они намного превосходят точку зрения самого Гегеля. “Несчастное сознание”, “честное сознание”, борьба “благородного и низменного сознания” и т. д. и т. п. – в этих отдельных разделах содержатся элементы (хотя и в отчужденной форме) критики целых сфер, таких как религия, государство, гражданская жизнь и т. д.» [176]. Это объясняется тем, что «Феноменология» поняла отчуждение человека, прозрела процесс его развития и увидела, что предметы, которые, казалось бы, упорядочивают жизнь людей – их религия, их богатство, – на самом деле принадлежат человеку и являются продуктом сущностных человеческих способностей.

Свое отношение к Гегелю Маркс резюмировал следующим образом: «Величие гегелевской “Феноменологии” и ее конечного продукта – диалектики негативности как движущего и творящего принципа – состоит в том, что Гегель представляет себе самосозидание человека как процесс, объективацию как потерю объекта, как экстериоризацию и трансценденцию этой экстериоризации[60]60
    Экстериоризация – философское понятие, означающее переход из внутреннего во внешнее по отношению к объекту. Трансценденция – философское понятие, означающее выход за пределы опытного (эмпирического) познания.


[Закрыть]. Это означает, следовательно, что он постигает природу труда и понимает объективного человека, истинного, потому что реального, человека как результат его собственного труда» [177]. Таким образом, хотя Гегель и постиг труд как самоутверждающуюся сущность человека, однако «единственный труд, который Гегель знает и признает, – это абстрактный, умственный труд» [178].

Хотя язык Маркса (как это часто бывает) путан, а его изложение несколько бессистемно, именно здесь он наиболее полно и ясно изложил свой долг перед Гегелем и разногласия с ним. Гегель считал, что реальность – это Дух, реализующий себя. В этом процессе Дух порождает мир, который он сначала считал внешним; лишь позднее он осознал, что этот мир был его творением. Дух не был чем-то отдельным от этой производственной деятельности; он существовал только в ней и через нее. В начале этого процесса Дух не осознавал, что он экстериоризирует или отчуждает себя. Лишь постепенно Дух осознал, что мир не является для него внешним. Именно неспособность осознать это и стала для Гегеля отчуждением. Отчуждение прекратится, когда люди полностью осознают себя и поймут, что их окружение и их культура являются эманациями Духа. Свобода заключается в этом понимании, и свобода – цель истории. В широком смысле Маркс отказался от понятия Духа и оставил только конечные индивидуальные существа: таким образом, гегелевские отношения Духа к миру превратились в Марксово понятие отношений человека к его социальному бытию. Маркс заявил, что Гегель учитывал только умственную деятельность человека, то есть его идеи, и что они, хотя и важны, сами по себе недостаточны для объяснения социальных и культурных изменений.

Обращаясь к последней главе «Феноменологии», Маркс противопоставляет свой взгляд на человека как на объективное, естественное существо гегелевскому представлению о человеке как о самосознании. Если свести человека к самосознанию, возражал Маркс, то он сможет установить вне себя только абстрактные объекты, которые являются конструктами его разума. Эти объекты не имели бы самостоятельности по отношению к самосознанию человека. Взгляд Маркса на природу человека совершенно иной: «Когда реальный человек из плоти и крови, стоящий на твердой, круглой земле и вдыхающий и выдыхающий все силы природы, выставляет свои реальные объективные способности, в результате своей экстериоризации, как чуждые объекты, не сам этот процесс оказывается субъектом; это субъективность объективных способностей, действие которых должно быть, следовательно, объективным» [179]. Маркс называл свою точку зрения «натурализмом» или «гуманизмом» и отличал ее как от идеализма, так и от материализма, утверждая, что она объединяет то, что существенно как для идеализма, так и для материализма.

Вслед за этим Маркс написал два кратких параграфа (очень напоминающих предыдущий раздел о частной собственности и коммунизме) о значении натурализма и объективности. Природа, по мнению Маркса, означала все, что противостоит человеку, что дает ему простор для деятельности и удовлетворяет его потребности. Именно эти потребности и стремления и составляют природу человека. Маркс назвал свои взгляды «натурализмом», поскольку человек был ориентирован на природу и удовлетворял свои потребности в ней и через нее, но также, что более важно, потому что человек был частью природы. Таким образом, человек как активное природное существо был наделен определенными природными способностями, силами и движущими силами. Но являлся не менее ограниченным, зависимым, страдающим существом. Объекты его влечений не зависели от него, но он нуждался в них, чтобы удовлетворить себя и выразить свою объективную природу. Таким образом, «существо, не имеющее своей природы вне себя, не является природным существом и не имеет никакого отношения к миру природы» [180]. Маркс заключает: «Быть разумным значит страдать. Человек как объективное, чувствующее существо есть, следовательно, страдающее существо и, поскольку он есть существо, отзывающееся на свои страдания, страстное существо. Страсть – это способности человека, энергично стремящиеся к своему объекту» [181]. В этом были отголоски французских материалистов XVIII века, Гольбаха и Гельвеция, но главным источником идей и терминологии Маркса при обсуждении природы и объективности была «Философия будущего» Фейербаха [182].

После отступления касательно собственной концепции природы человека Маркс продолжил критику «Феноменологии», подчеркнув, что Гегель, похоже, приравнивал отчуждение к любой объективности и, таким образом, преодолевал отчуждение только в мысли: следствием было то, что для Гегеля человек являлся по-настоящему человечным только тогда, когда занимался философией, и что, например, наиболее подлинно религиозным человеком был философ религии[61]61
    Некоторые исследователи сходятся во мнении, что Гегель говорил именно о себе. Его учение в каком-то смысле эсхатологично, конечно по отношению к философии. Ведь если Гегель развил абсолютный идеализм, то что остается будущей философии? В этом смысле в своих глазах он был «последним философом».


[Закрыть]. Последние несколько страниц рукописи совершенно невнятны. Действительно, на протяжении всей этой части Маркс так мучительно боролся с диалектикой Гегеля, что современному читателю, должно быть, трудно уследить за аргументами. В той мере, в какой аргументы могут быть поняты, «здравый смысл» склонен согласиться с Марксом против Гегеля – хотя, конечно, это Гегель, преломленный через самого Маркса [183]. Однако следует помнить о густом идеалистическом тумане (созданном, в частности, учениками Гегеля), который Марксу следовало рассеять, чтобы прийти к какому-либо «эмпирическому» взгляду.

Сам Маркс не дал никакого заключения к «Парижским рукописям», и невозможно сделать его из столь разрозненной работы, включавшей в себя обсуждения экономики, социальной критики, философии, истории, логики, диалектики и метафизики. Хотя в каждом разделе доминировала отдельная тема, в какой-то степени все они рассматривались одинаково. Здесь впервые предстали вместе, если еще не объединились, три составных элемента мысли Маркса, которые Энгельс назвал немецкой идеалистической философией, французским социализмом и английской экономикой. Именно эти «Рукописи», прежде всего, переориентировали (по крайней мере, на Западе) интерпретацию Маркса – до такой степени, что их даже стали рассматривать как его главную работу. Они не были опубликованы до начала 1930-х годов и привлекли внимание общественности только после Второй мировой войны; некоторые аспекты «Рукописей» были вскоре ассимилированы с экзистенциализмом и гуманизмом, бывшими тогда в моде, и представляли собой более привлекательную основу для несталинского социализма, чем учебники по диалектическому материализму.

Если рассматривать эти «Рукописи» в их правильной перспективе, то они были для Маркса не более чем отправной точкой – первоначальным, буйным излиянием идей, которые должны были быть подхвачены и развиты в последующих экономических трудах, особенно в «Очерке критики политической экономии» (Grundrisse der Kritik der politischen Ökonomie) и в «Капитале». В поздних работах темы «Рукописей 1844 года», конечно, будут разрабатываться более системно, подробно и на гораздо более прочном экономическом и историческом фундаменте; но центральное вдохновение или видение должно было остаться неизменным: отчуждение человека в капиталистическом обществе и возможность его освобождения – управления собственной судьбой через коммунизм.