Текст книги "Кто мы и как сюда попали. Древняя ДНК и новая наука о человеческом прошлом"

До 2012 года информацию по генетике человека все еще рассматривали в категориях “восточных азиатов”, “европейцев”, “западных африканцев”, “индейцев”, “австралоазиатов”, и это казалось в общем оправданным, так как каждая из этих популяций в течение десятков тысяч лет существовала относительно изолированно и без смешения с другими. В 2002 году в работе Марка Фельдмана выявились кластеры, более или менее совпадающие с этими категориями, в соответствии с ними была построена модель, вполне прилично описывающая распределение изменчивости между мировыми популяциями (за несколькими исключениями)³². Фельдман с коллегами опубликовали и другие модели, показывающие, как могла сформироваться именно такая структура популяционной изменчивости. Они полагали, что современные люди примерно 50 тысяч лет назад распространялись из Африки и с Ближнего Востока, оставляя за собой популяции потомков; эти популяции отпочковывали свои дочерние популяции, при этом нынешние популяции тех или иных регионов произошли напрямую от первых прибывших туда групп мигрантов³³. Их модель “серии основателей” существенно сложнее тех, на которые опирались теоретики биологических рас в XVII веке, но они сходятся в том, что популяции, раз сформировавшись в конкретном географическом районе, существовали потом, не смешиваясь друг с другом.

Открытия древней ДНК показали полнейшую несостоятельность модели “серии основателей”. Мы уже хорошо понимаем, что сегодняшняя структура популяций мало похожа на существовавшую тысячи лет назад³⁴. И даже наоборот, нынешние мировые популяции – это смесь высокоразличных популяций, которые больше не существуют в чистом виде. Вспомним, к примеру, древних северных евразийцев, оставивших в геномах нынешних европейцев и индейцев заметную долю своего наследия³⁵. Или многочисленные древние популяции Ближнего Востока, отличные друг от друга не меньше, чем нынешние европейцы и китайцы³⁶. Большинство сегодняшних популяций не являются монопольными наследниками тех, кто жил на их месте 10 тысяч лет назад.

Тем, кто полагает, что истинная природа популяционных различий коренится в принятых расовых категориях, следует хорошенько задуматься над открытиями, касающимися структуры людского населения: это предупреждение, что все не так, как нам казалось. Не стоит доверять собственным инстинктам относительно межпопуляционных биологических различий, ведь наши гипотезы могут в одночасье измениться, как это произошло с прошлой приблизительной схемой происхождения ранних людей: ее просто стерло лавиной неожиданных открытий по древней ДНК. Пока маловато материалов для проведения убедительных исследований когнитивных признаков, но необходимая методология уже подтягивается. Так что, как только в мировом сообществе появятся высококвалифицированные исследования на эту тему – а они, будьте уверены, не заставят себя ждать, – отрицать генетическую подоплеку различий станет уже невозможно. Нужно быть готовыми к таким исследованиям, реагировать на их появление со всей ответственностью, но наверняка они будут содержать удивительные заключения.

К сожалению, сейчас появились на сцене ученые и писатели, утверждающие, что межпопуляционные различия (имеется в виду – по средним показателям) не только существуют, но и совпадают, как им представляется, с традиционными расовыми категориями.

Не так давно эту позицию активно выразил журналист из New York Times Николас Уэйд, опубликовав в 2014 году книгу “Неудобное наследство: гены, расы и человеческая история” (A Troublesome Inheritance: Genes, Race and Human History)³⁷. В книге красной нитью проходит мысль, что ученые держатся заодно, поддерживая догмы и вместе с тем пытаясь показать себя этакой группой вольнодумцев (Уэйд пишет про научные подлоги, описывает проект “Геном человека” как сплоченное разбазаривание народных денег, нападает на исследования по полногеномным ассоциациям для поиска факторов риска различных заболеваний). Есть в книге и рассуждение на тему рас, тоже в духе научного заговора, мол, антропологи и генетики вступили в политкорректный альянс, чтобы правда о серьезных межпопуляционных различиях не просочилась наружу, а правда на самом деле – это классические расы. С одной стороны, в заявлениях Уэйда содержится доля истины: научное сообщество старается соответствовать нежизнеспособным догмам. Но с другой стороны, его “правда” – никакая не правда: бессмысленно утверждать, что имеющиеся различия между популяциями сопоставимы с классическими расовыми категориями. В книге Уэйда содержательные утверждения перемешаны с чистыми спекуляциями, и все выдается в одинаково авторитетном тоне, поэтому неискушенный читатель, местами встречая убедительную аргументацию, легко принимает на веру и безосновательные заявления. И, что еще хуже, в отличие от своих предыдущих статей, где вольнодумные мысли давались цитатами творческих и эрудированных ученых, здесь Уэйд не приводит своим измышлениям никакой экспертной поддержки со стороны генетиков³⁸. Прославляя тех, кто составляет оппозицию порочной догме, он ошибочно считает, что и правду нужно искать в идеях, ей противоположных.

Примером рассуждений, занимающих у Уэйда почетное место, может служить работа 2006 года Грегори Кокрэна, Джейсона Харди и Генри Харпендинга об ашкеназах: эти авторы предположили, что повышенный коэффициент интеллекта (IQ) у ашкеназских евреев (более одного стандартного отклонения от мирового среднего) и непропорциональная доля евреев среди нобелевских лауреатов (в сто раз больше мирового среднего) объясняются естественным отбором, действовавшим на протяжении тысячелетней истории, когда ашкеназы занимались ростовщичеством, требовавшим умения писать и считать³⁹. Авторы также указывали на высокий риск заболеваний Тея – Сакса и Гоше у ашкеназов, а эти болезни вызываются мутациями, контролирующими запасание жиров в клетках мозга. Следовательно, частота этих мутаций, повышающих умственные способности, могла увеличиться под действием естественного отбора (авторы решили, что указанные мутации, присутствуя в одной копии, могут давать преимущество, а болезнь развивается, если соединяются две копии). Но ведь с высокой вероятностью распространением данных мутаций ашкеназы обязаны злому случаю – бутылочному горлышку, через которое их популяция прошла в Средние века, оставив в наследство нынешним потомкам те самые злосчастные мутации небольшого числа основателей⁴⁰. Несмотря на это, Уэйд приветствует работу, потому что в ней наверняка правда. Что касается Харпендинга, задокументированы его безосновательные рассуждения о биологической разнице между популяциями. Есть запись его доклада на конференции “Сохранение западной цивилизации” 2009 года. Он утверждал, что у населения Черной Африки (южнее Сахары) нет мотивации к работе, без особой нужды они не берутся за дело. “Я никогда не замечал, чтобы у африканца из этого региона было какое-либо хобби” – так он говорил, а дальше развивал мысль, что у местных жителей естественный отбор не поддерживал мотивацию к тяжелому труду, в отличие от некоторых евразийцев, вынужденных тяжело работать в природных условиях последних тысячелетий⁴¹.

Уэйд также разбирал книгу “Прощай, нищета” (А Farewell to Alms) экономиста Грегори Кларка о том, почему индустриальная революция стартовала именно в Британии, а не где-то еще. Кларк видел причину в том, что в течение пяти столетий до индустриальной революции повышалась рождаемость среди богатой части британцев по сравнению с бедной частью общества. По мнению Кларка, это способствовало распространению человеческих черт, благоприятных для становления капитализма: индивидуализма, терпимости, желания упорно и долго работать⁴². Кларк отмечал, что невозможно разграничить культурное и генетическое насаждение данных признаков в череде поколений, но Уэйд тем не менее воспринял это так, будто генетика наверняка играла ключевую роль.

Я уделил некоторое внимание разбору ошибок Уэйда, потому что, на мой взгляд, важно понимать: пусть есть отжившая догма и пусть многие ученые, объединившись, упрямо ее придерживаются, но это вовсе не означает, что верна неортодоксальная “ересь”. А Уэйд именно это и имеет в виду. Он пишет: “Каждая крупная цивилизация формировала общественные институты, соответствующие обстоятельствам и требованиям выживания своей цивилизации. Пусть эти институты насквозь пропитаны культурными традициями, все равно они покоятся на прочном фундаменте генетически обусловленного человеческого поведения. И если такие институты существуют и упрочиваются на протяжении многих поколений, то не это ли признак работы определенного набора генетических вариаций, контролирующего социальное поведение людей”⁴³. У Уйэда в неявном виде между строк читается предположение, что в бытующих расистских идеях о различиях между народами есть зерно истины.

Уэйд не единственный, кто уверен, что знает правду о межпопуляционных различиях. На конференции в 2010 году “ДНК, гены и история человечества”, где я впервые встретил Уэйда, случилась и еще одна знаменательная встреча. Я сидел на своем месте и вдруг услышал за спиной какой-то шорох, обернулся и увидел Джеймса Уотсона, того самого, который вместе с другими расшифровал в 1953 году структуру ДНК. До недавнего времени Уотсон возглавлял лабораторию Колд-Спринг-Харбор, где и проводилась конференция. За сто лет до того лаборатория была центром евгеники в США, там шла подготовка к работам по селекции человека, для чего хранились описания наборов признаков многих людей, и она лоббировала законы – и такие были приняты во многих штатах – о стерилизации индивидов, признанных дефективными, ведь интуитивно ясно, что если этого не сделать, то человеческий генофонд деградирует. В таком историческом ракурсе забавно смотрится история с выходом Уотсона на пенсию. Он вынужден был снять с себя полномочия главы Колд-Спринг-Харбор, после того как в британской Sunday Times напечатали интервью с ним, где он сказал: “У меня определенно мало оптимизма относительно будущего Африки”, добавив, что “вся наша социальная политика строится на том, что африканцы по умственным способностям не отличаются от нас, хотя тесты утверждают, что это не совсем так”⁴⁴. (У генетиков нет подтверждений этому заявлению.) И вот Уотсон, наклонившись ко мне и сидящей рядом специалистке по генетике Бет Шапиро, тихонько произнес: “И когда же вы собираетесь объяснить мне, почему вы, евреи, умнее всех других?” А потом продолжил, что, мол, евреи и индийские брамины – это главные умники, потому что у них тысячелетиями отбирались гены “учености”. Разговор перешел на шепот: индийцы все, по его опыту, склонны к холопству, потому что сидели под английскими колонистами и потому что, как он думает, эта черта сформировалась отбором в условиях кастовой системы. Дальше он высказался о восточноазиатских студентах, что все они более или менее конформисты, потому что в древнекитайском обществе преимущество при отборе получали соглашатели.

Нельзя не восхищаться легендарными открытиями Уотсона, перевернувшими все тогдашние взгляды. Склонность к вольнодумству, наверное, помогла ему добиться успеха в науке. Но в тот момент с нами разговаривал пожилой человек, восьмидесяти двух лет, его интеллектуальная мощь иссякла, оставив лишь желание излагать и излагать собственное мнение, лишенное веских оснований, – не такой была его работа по ДНК.

Меня бросает в дрожь, когда я вспоминаю Уотсона у меня за спиной, Уэйда и всех их предшественников. История науки доказывает снова и снова, как опасно доверять инстинктам, как легко сбиться с пути, уверившись в той или иной иллюзии, оставив за собой единоличное право на истину. Вспомним, что Солнце вращается вокруг Земли, вспомним, что люди отделились от ветви человекообразных обезьян десятки миллионов лет назад, вспомним, что структура нынешнего человечества сформировалась 50 тысяч лет назад (хотя на самом деле она есть результат перемешивания разных линий в последние пять тысячелетий), – все эти и другие ошибочные воззрения пусть служат нам поучительным уроком, что нельзя слишком доверять инстинктивным знаниям и стереотипным убеждениям, которых вокруг сколько угодно. Если уж и верить во что-то по-серьезному, то лишь в то, что наше чутье нас наверняка обманет. Не убежденность в различиях между популяциями делает Уотсона, Уэйда и Харпендинга расистами, а легкость, с какой они переходят от факта отрицания учеными этих различий, на деле реальных, к заявлениям, не имеющим никаких научных обоснований⁴⁵. У них выходит, что они-то сами знают, что это за различия, – давно установленные людьми типажи. И тут они с гарантией ошибаются.

Сейчас мы не знаем, какова природа или вектор генетически обусловленных межпопуляционных различий. Интересным примером может служить сверхувеличенная доля наследия западных африканцев среди знаменитых спринтеров. На Олимпиаде 1980 года все финалисты мужской стометровки были из Европы и Америки, и у всех в недавней генеалогии имелись выходцы из Западной Африки⁴⁶. Когда это явление пытаются объяснить генетикой, говорят, как правило, что средние показатели спринтерских способностей западных африканцев сдвинулись естественным отбором. Сдвинулись в среднем на чуточку, почти незаметно, но если посмотреть на самые крайние значения распределения, то разница окажется весьма заметной. Скажем, сдвиг среднего в сторону увеличения на 0,8 стандартных отклонений у западных африканцев приведет к тому, что в высшей элите (то есть среди тех, кто бегает быстрее, чем 99,9999999 % остальных людей) окажется в сто раз больше бегунов из Западной Африки, чем из Европы. Но возможно и другое объяснение. И оно с такой же точностью объясняет увеличение доли западноафриканских спортсменов. Этот эффект достигается простым увеличением разнообразия спринтерских способностей у людей с западноафриканским наследием. То есть увеличивается доля людей и с крайне высокими, и с крайне низкими способностями⁴⁷. Вспомним, что у западных африканцев генетическая вариабельность, как известно, на 33 % выше, чем у европейцев, и тогда подсчитаем, какое это даст превышение в крайней части распределения (то есть попадающих в 0,00000001 % самых быстрых). Как выясняется, получится то самое стократное преимущество западных африканцев перед европейцами⁴⁸. Чем бы ни объяснялись олимпийские достижения в беге у западных африканцев, но если у них повышена генетически обусловленная изменчивость по многим признакам, включая и когнитивные, то должна увеличиться и пропорция людей с наивысшими и наинизшими показателями этих признаков.

Как нам подготовиться к грядущим открытиям в этой области? Мы должны понимать, что вскоре будет показано, насколько поведение и умственные способности зависят от генетической вариабельности, и что обязательно выявится разница и по средним межпопуляционным значениям, и по размаху изменчивости внутри популяций. Пусть мы пока не знаем, что это за разница и каков ее масштаб, но к моменту открытий у нас уже должны быть на вооружении новые представления, чтобы принять их адекватно и не прятаться от них, отрицая самое существование различий. Нельзя оказаться беззащитными перед лицом неизбежных открытий.

Геномная революция предоставляет удобную возможность принизить значимость межпопуляционных различий – раз популяции то и дело перемешивались, то и различия становятся бессодержательными. Но не будем поддаваться такому соблазну. Выберем двух случайных людей и посмотрим на их общих предков: выяснится, что линии этих двоих разошлись от общих предков очень давно, так давно, что биологических различий уже набралось изрядное количество. Так что заметную разницу между популяциями мы обнаружим с совершенной неизбежностью, важно, чтобы это никоим образом не влияло на наше поведение. Именно это и будет правильным. В социальном плане мы должны каждому предоставить равные права вне зависимости от каких бы то ни было различий. Если мы приучим себя относиться ко всем окружающим с равным уважением, какими бы способностями они ни обладали, то легко примем и различия между популяциями, в среднем даже меньшие, чем внутри своей популяции.

Помимо очевидной необходимости равноправия, нужно помнить об огромном разнообразии человеческих черт, и здесь мы говорим не только об умственных и поведенческих способностях, но и о спортивных талантах, ремесленнических дарованиях, социальных качествах, умении понимать и сочувствовать. Разнообразие черт столь велико, что у каждого человека найдется способность, в которой он наверняка превзойдет остальных, и не важно, из какого он народа и какие там средние по популяции показатели. При должном упорстве и правильно подобранных условиях большинство людей может добиться высоких показателей практически в любом деле, даже если генетически у человека низкая по сравнению с другими предрасположенность к нему. Единственно разумное, что мы можем делать при таком огромном разнообразии человеческих способностей и при возможности добиться успеха, несмотря на низкую генетическую предрасположенность, – это относиться к каждому человеку и к каждому народу как к носителю исключительных способностей, давая каждому шанс добиться успеха. И что нам за дело до того, какой у него усредненный набор генетически обусловленных признаков?

Для меня самого очень поучителен пример биологической разницы между мужчинами и женщинами. Эта разница гораздо глубже, чем между человеческими популяциями, она формировалась в ходе эволюции и адаптаций более ста миллионов лет. Мужчины и женщины различаются огромным куском генетического материала: у мужчин есть Y-хромосома, которая вовсе отсутствует у женщин, а у женщин, в отличие от мужчин, есть вторая Х-хромосома. Большинство людей согласны признать глубокую биологическую разницу между мужчинами и женщинами, которая выражается и в средних размерах, и в физической силе, и в характере, и в поведении, даже если оставить в стороне вопрос о степени влияния социальных ожиданий и воспитания (например, многие профессиональные ниши, в которых сегодня заняты женщины, сто лет назад были заняты в основном мужчинами). Сегодня мы, и мужчины, и женщины, стремимся уважать существующие биологические различия, но вместе с тем предоставлять мужчинам и женщинам равные возможности в любом деле. Очень трудно соблюдать это равенство, если все время помнить о неустранимых биологических различиях, но даже и тогда их нельзя отрицать, их нужно принять и учиться находить достойную позицию в этой ситуации.

Что по-настоящему ужасно в расизме, так это то, что о людях судят исходя из каких-то групповых стереотипов, хотя когда речь идет о конкретном человеке, то стереотипный ярлык практически всегда вводит в заблуждение. Фразы типа “раз ты черный, то наверняка музыкальный” или “ты еврей, значит, должен быть умным” однозначно вредны. У каждого есть свои сильные и слабые стороны, и судить о человеке нужно именно исходя из этого. Представьте, что вы тренер по легкой атлетике, к вам приходит юный проситель или просительница и уговаривает разрешить участвовать в забеге на сто метров; стометровка – как раз тот вид спорта, где, возможно, помогает выигрывать западноафриканское наследие. Но хороший тренер даже не вспомнит о расе в этот момент. Он просто поставит новичка на беговую дорожку и проверит результат по секундомеру. Большинство ситуаций как раз таковы.

Новая основа понимания наций

Геномная революция является мощнейшим инструментом для переосмысления природы как индивидуальных, так и национальных различий – то есть понимания, кто же мы такие в этом мире. Она лучше подходит для продвижения новых взглядов, чем для укрепления старых, далеко не всегда верных.

Чтобы проиллюстрировать это высказывание о старых стереотипах и новых веяниях в понимании наций, давайте вспомним, как открытия череды смешений свели на нет практически все аргументы “биологического” национализма. Нацизм, к примеру, основывался на идее расы чистых арийцев, носителей индоевропейского языка, чьи глубокие корни якобы уходят в историю германского народа с его культурой шнуровой керамики. От этой идеологии камня на камне не осталось, когда выяснилось, что родоначальники той культуры пришли из русской степи с волной массовой миграции, – а ведь немецкие националисты даже не рассматривали русских как источник арийской крови⁴⁹. Или взять идеологию хиндутва, согласно которой вклад в индийскую культуру со стороны любых мигрантов, кроме южноазиатских, был минимальным: на деле оказалось, что половина наследия индийцев происходит от череды мигрантов с территорий Ирана и евразийской степи, докатившихся до Индии около 5 тысяч лет назад⁵⁰. Та же история с тутси и хуту в Руанде (и Бурунди): тутси полагают, что, в отличие от хуту, они произошли от фермеров Западной Евразии. И это полная чушь, хотя и послужила одним из доводов в оправдание геноцида^51,[20]20
  В 1994 году в Руанде хуту, составлявшие тогда большинство в правительстве, убили от 400 до 700 тысяч тутси, это около 20 % населения страны. (Прим. перев.)


[Закрыть]. Сейчас мы уже поняли, что практически каждая из нынешних групп населения есть продукт смешения популяций, происходившего от тысяч до десятков тысяч лет назад. Смешение лежит в основе человеческой природы, и ни одна популяция не является – и не может являться – “чистой расой”.

Популяризаторы быстро поняли, какие новые сюжеты на эту тему дает геномная революция. В авангарде оказались афроамериканцы. Во время эпохи работорговли африканцев насильно отрывали от их культуры, и в результате через несколько поколений они уже не помнили ни религии предков, ни языка, ни традиций – все это ушло. В 1976 году появился роман Алекса Хейли “Корни”, в котором посредством литературных приемов – описанием одиссеи черного раба Кунта Кинте и его потомков – исследуется тема возврата к потерянным корням⁵². А гарвардский профессор литературы Генри Льюис Гейтс-младший сыграл на теме поиска африканских корней с помощью генетики. Сначала был его телесериал “Американские лица” (Faces of Americans), потом сериал “Найди свои корни” (Finding Your Root), где он, в частности, рассказывая о виолончелисте Йо Йо Ма, проследившем свою генеалогию до Китая XIII века, подчеркнул, что ему, афроамериканцу Гейтсу, никогда не испыть тех же чувств, потому что его наследие утеряно навсегда; тем не менее он проиллюстрировал, какую содержательную информацию дает афроамериканцам генетика даже при сильно урезанных генеалогических записях⁵³.

Получила развитие новая отрасль, так называемое индивидуальное геномное наследие, нацеленное на выявление генетического прошлого конкретных людей. В ней используются возможности геномной революции для составления новых генеалогических сюжетов и сравнения историй конкретных заказчиков с имеющимися в базах данных. То, что делал Гейтс в своих программах – перед глазами зрителей разворачивал истории знаменитостей параллельно по генеалогическим записям и по ДНК, – помогло людям понять, что они, как и герои телесюжетов, могут с помощью генетики увидеть собственную историю, которую никак иначе не раскрыть. Некоторые передачи показывали возможности выявления древних родственных связей: так, в одной серии у двух приглашенных гостей нашлись общие предки в последние несколько столетий. В других рассказывалось, что с помощью генетических тестов определяется, где жили предки конкретного человека, причем не просто как тот или иной континент, а более узко – как область в пределах континента.

Что до меня, белого американца, несущего тяжелую неизбывную память насильственного стирания культурного наследия многих других людей, то я чувствую, что каждый, и в особенности афроамериканец или индеец, имеет право попробовать отыскать утерянные кусочки своей семейной мозаики с помощью генетических данных. Однако нельзя забывать, что при персональном геномном тестировании предлагаются лишь интерпретации результатов, а интерпретации могут быть ошибочными, и к тому же, как это бывает в науке, к каждой ориентировочной интерпретации обычно прилагается определенная степень сомнений, а она редко включается в тот результат, который выдается заказчику.

Яркий тому пример – это распространение индустрии, связанной с наследием афроамериканцев. Одна из компаний так и называется – “Африканские предки” (African Ancestry). Анализируя Y-хромосому или митохондриальную ДНК клиента, она выдает информацию о племенах Западной Африки и странах, где его или ее варианты больше всего распространены. Но очень легко переоценить содержание этих результатов, так как частоты и Y-хромосом, и мтДНК довольно выровнены по всей Западной Африке, поэтому определения предковых племен будут весьма ненадежными. Представьте, к примеру, что среди народа хауса какой-то вариант Y-хромосомы имеет чуть более высокую частоту, чем у живущих по соседству йоруба, менде, фульбе и бени. И вот мужчина-заказчик получает отчет, где сказано, что его Y-хромосома наиболее распространена у хауса⁵⁴. Но очень может быть, и даже наверняка так и есть, что его реальный предок был не из хауса, потому что в Западной Африке множество племен и все они внесли в генофонд афроамериканцев примерно поровну, причем доля каждого в общем итоге очень невелика⁵⁵. Однако заказчик, получивший такой отчет, зачастую уверен, что теперь знает свое происхождение. Вот как описывал это чувство популяционный генетик Рик Китлз, один из основателей Afri can Ancestry: “Мои прародительницы (предки по женской линии) происходят из Северной Нигерии, земли племени хауса. И я отправился в Нигерию, разговаривал с тамошними людьми, узнавал про культуру и традиции хауса. Я стал лучше понимать, кто я такой”⁵⁶. Конечно, полногеномное тестирование дает большее разрешение, чем тесты по Y-хромосомам и мтДНК, но, к сожалению, осуществить высокоточный анализ пока трудно: и методы обработки полногеномных данных несовершенны, и не хватает данных по западноафриканским популяциям. Потому понадобится еще немало исследовательских усилий, чтобы получать сколько-нибудь надежные заключения.

Есть и другой источник неопределенности в вопросе о наследии афроамериканцев – это громадные культурные пертурбации, произошедшие со времен работорговли. Они практически начисто стерли различия в наследии между нынешними афроамериканцами. Африканцев из одной части континента продавали и перепродавали, они смешивались с людьми из других частей континента, и так за несколько поколений огромное культурное и племенное разнообразие сошло на нет до фактически неразличимого уровня. Мы увидели это выравнивание, когда в 2012 году вместе с Касией Брик работали с геномными данными 15 тысяч афроамериканцев из Чикаго, Нью-Йорка, Сан-Франциско, Миссисипи, Северной Каролины и Си-Айлендс близ побережья Южной Каролины (работа не опубликована). Мы полагали, что так как существовали определенные налаженные маршруты работорговцев из нескольких конкретных регионов Западной Африки в США, возможно, эта неравномерность проявится и в сегодняшних популяциях афроамериканцев⁵⁷. Предположение выглядело вполне осмысленным. Действительно, в Новый Орлеан приходили корабли французских работорговцев, в Балтимор, Саванну и Чарлстон – британские. И во все четыре основных порта корабли работорговцев шли из разных точек Африки. Но мы не смогли обнаружить никакой разницы в наследии почти всех сегодняшних афро аме ри кан цев, настолько капитально перемешались предковые группы западных африканцев. Только у островитян Си-Айлендс мы выявили тесную связь с конкретным населением в Африке, а именно с жителями Сьерра-Леоне – оттуда и пришел язык галла с африканской грамматикой, на котором говорят на Си-Айлендс. Поэтому, чтобы отследить африканские корни, нужна древняя ДНК первого поколения черных рабов⁵⁸.

Есть и другая проблема с тестированием индивидуального наследия, и касается она не только афроамериканцев. Ее более общий характер создается финансовыми стимулами: компании в этой индустрии должны выдавать заказчику нечто похожее на содержательный отчет. Даже наиболее ответственные исследовательские группы не избежали этой ловушки. Например, компания по генетическому тестированию 23andMe с 2011 по 2015 год оценивала, какая доля неандертальского наследия содержится в тестируемом геноме, а дальше заказчик мог сам сравнить эту долю со средним значением (2 %) у неафриканцев⁵⁹. Измерения делались крайне неточно, поэтому бывало, что в отчетах цифры отличались от среднего на несколько процентов, хотя на самом деле вариабельность по неандертальскому наследию составляет десятые доли процента⁶⁰. Ко мне приходили люди с подобными отчетами и радостно сообщали, что они попали в самый топ по неандертальскому наследию. Однако в реальности это означает, что неандертальских генов у них, может быть, больше, чем у других, а это “может быть” оценивается вероятностью едва выше случайной. Я разговаривал на эту тему с членами команды 23andMe и даже написал об этом в 2014 году научную статью⁶¹. Позже 23andMe убрала из своих отчетов сомнительные утверждения. Но при этом в отчетах выдается информация о числе неандертальских мутаций, выраженном в баллах⁶². А баллы столь же мало говорят о том, насколько неандертальское наследие конкретного заказчика отличается от среднего по популяции.

В персональных отчетах есть и более сильные стороны, особенно когда речь идет об отслеживании генеалогий. Для многих такая информация очень важна, если бумажные записи молчат. Например, когда приемный ребенок ищет биологических родителей. Или человек пытается отыскать членов своей семьи.

Но, по моему мнению, этот подход не слишком хорош. Приступая к написанию книги, я обдумывал, не протестировать ли мне собственный геном в какой-нибудь компании, или, может, даже и самому провести тестирование в собственной лаборатории, а потом описать результаты, как делают многие журналисты, пишущие на тему тестирования индивидуального наследия. Но мне это, в общем, неинтересно. Та группа, к которой я принадлежу – евреи-ашкеназы, – уже исследована-переисследована. Я уверен, что мой геном будет примерно тот же, что и у всех представителей популяции. Лучше протестирую на эти деньги кого-нибудь, чья группа еще недоисследована. К тому же я опасаюсь попасть в интеллектуальную ловушку самотестирования. Я как-то с подозрением отношусь к ученым, которые проявляют повышенный интерес к собственному клану или культуре. Чересчур повышенный. У меня в лаборатории работают исследователи со всего мира, и я всегда уговариваю их (порой безуспешно) брать проекты, не связанные с людьми их собственной группы. По мне, так попытки познать окружающий мир через собственный геном и его связи с семьей или кланом отдают местечковостью и выглядят как-то мелковато.