Текст книги "Кто мы и как сюда попали. Древняя ДНК и новая наука о человеческом прошлом"

А ведь геномная революция показала нам прекрасный путь осознания собственной природы: нужно все время помнить о замечательном разнообразии человеческого мира – так есть и сейчас, так было и в прошлом. Для меня важнее всего понять, как отдельный человек связан со всем миром, этим и двигался мой интерес к истории, географии и биологии. Забавно, что для меня, человека далекого от какой бы то ни было религии, ответ нашелся в Библии; именно на библейском примере я понял, как геномная революция поможет решить эту экзистенциальную проблему.

Каждый год на Пасху евреи собираются вокруг праздничного стола и вспоминают историю Исхода евреев из Египта. Этот праздник очень важен для евреев, потому что напоминает им, где их место в мире, и учит, как нужно себя вести. История Исхода на редкость успешна, если оценивать ее с тех позиций, что она на протяжении тысячелетий сохраняла самоидентификацию малочисленной группы евреев, живших в чужих землях.

История исхода начинается с патриархов Израиля: первое поколение – Авраам и Сара, второе поколение – Исаак и Ребекка, третье – Иаков, Лия, Рахиль, Валла и Зелфа, а четвертое поколение – это двенадцать сыновей Иакова (двенадцать колен Израилевых) и одна дочь Дина. И все это отодвинуто настолько далеко в прошлое, что вряд ли найдутся генетически содержательные связи с сегодняшними людьми. С ними, с множеством и множеством последующих поколений, перекличка идет в буквальном смысле через Иосифа, одного из сыновей Иакова. Братья продали его в рабство в Египет, но он смог достичь там высокого положения. Когда настал голод, родные Иосифа перебрались в Египет, и там, несмотря на прошлое злодеяние братьев, Иосиф принял их с радостью. Прошло четыреста лет, потомки их умножались в экспоненциальном режиме и выросли в целую нацию. Их стало шесть тысяч мужчин, способных носить оружие, а с женщинами и детьми еще больше. Под предводительством Моисея они разорвали рабские узы и ушли, скитались десятки лет и создавали собственные законы. А затем вернулись на землю обетованную, землю своих предков.

Читая историю Исхода, евреи чувствуют, каким образом их народ – миллионы людей – связаны друг с другом и со своим прошлым. Через эту историю они представляют все эти миллионы единоверцев своими прямыми родственниками и, соответственно, относятся к ним с равным уважением и вниманием, даже если родственных связей прямо не просматривается. Таким образом, они обходят ловушку ограниченного осмысления мира через фокус собственной небольшой семьи, где они выросли.

Мне самому очень помогает представление о множественности взаимосвязей между популяциями, каждая из которых вносит свой кусочек в геном. Иначе можно просто утонуть в бесконечных миллиардах человечества. История внутренне похожа на сюжет Исхода, потому что многочисленные смешения, ключевой фактор нашей истории, открытый в последние годы в ходе геномной революции, связывают нас всех воедино, и эта связь не исчезнет и в будущем. Памятуя о тех дальних связях, я ощущаю себя евреем, даже не являясь на самом деле потомком библейских патриархов или праматерей. Я также ощущаю себя американцем, хотя не являюсь потомком коренных американцев или первых европейских и африканских поселенцев. Я говорю по-английски, а мои предки сто лет назад говорили на другом языке. Мои интеллектуальные корни уходят в традиции европейской эпохи Просвещения, хотя мои прямые предки не имели к нему никакого отношения. Так что наши непосредственные предки не так уж и важны. Геномная революция снабдила нас общей историей, и если мы вглядимся в нее пристальнее, то увидим путь в обход жестокостей расизма и национализма, поймем, что все мы в равной мере зачислены в общее человеческое наследие.

Глава 12
Будущее древней ДНК

Вторая научная революция в археологии

Первая научная революция в археологии началась в 1949 году, когда химик Уиллард Либби сделал поворотное открытие, навсегда изменившее археологию и одиннадцатью годами позже принесшее ему Нобелевскую премию¹. Он начал датировать древние органические остатки по соотношению атомов углерода с четырнадцатью нуклонами (протоны плюс нейтроны) против обычных тринадцати и двенадцати нуклонов. По этому соотношению можно измерить, когда органический углерод поступил в пищевую цепь. Углерод-14 на нашей планете образуется в основном в результате бомбардировки верхних слоев атмосферы космическими лучами, и его уровень поддерживается на более или менее постоянном уровне – одна часть углерода-14 на триллион частей углерода-12 и 13. В процессе фотосинтеза растения забирают углерод из атмосферы, преобразуя его в сахара. И дальше сахара превращаются во все остальные органические молекулы живого. После смерти организма углерод-14 начинает распадаться до азота-14: половина его количества распадается за 5730 лет. А это означает, что пропорция углерода-14 в органике снижается известным и закономерным образом и его можно измерить и определить время, когда углерод поступил в организм. Так можно измерять время в пределах интервала последних 50 тысяч лет (более древняя доля С-14 уже меньше разрешающей способности измерительных приборов).

Радиоуглеродное датирование коренным образом изменило археологию, сделав доступным определение реального возраста материалов, тогда как раньше можно было определить лишь взаимное расположение слоев[21]21
  То есть определить относительный возраст события: происходило оно поз же, раньше или синхронно с другими событиями. (Прим. перев.)


[Закрыть]. И крупные открытия в археологии не заставили себя ждать. В книге Колина Ренфрю “Когда цивилизаций еще не было: радиоуглеродное датирование и доисторическая Европа” (Before Civilisation, the Radiocarbon Revolution and Prehistoric Europe) описывается, как радиоуглеродное датирование вывело человеческое прошлое далеко за границу известных тогда времен и как из-за этого пришлось отказаться от бытовавшей тогда концепции, что все инновации импортировались в доисторическую Европу с Ближнего Востока². Фермерство и письмо и вправду прибыли с Ближнего Востока, но вот родиной изобретений в металлургии и монументальном строительстве (вроде мегалитов типа Стоунхенджа) оказались вовсе не Египет и не Греция. Множество подобных открытий, основанных на точном датировании древних остатков, подняли новую волну интереса к местным культурам по всему миру.

Радиоуглеродное датирование проникло во все сферы археологическй науки, это видно хотя бы по количеству лабораторий – их не меньше сотни, – предоставляющих такие услуги, или по тому, что один из основных навыков археолога, который он постигает на начальных курсах учебы, – это как интерпретировать радиоуглеродные датировки. И даже мера “археологического” времени изменилась с приходом радиоуглеродного датирования. Древние китайцы измеряли время сменой императоров, римляне начинали отсчет времени с мифического дня основания Рима, у евреев счет ведется со дня библейского сотворения мира. В современном мире каждый ориентируется во времени относительно предположительного дня рождения Иисуса. А для археологов время – это число лет радиоуглеродного распада до настоящего момента, причем под “настоящим моментом” подразумевается 1950 год, когда Уиллард Либби разработал радиоуглеродное датирование.

Приняв на вооруженние радиоуглеродное датирование, археология после 1960-х годов перестала быть гуманитарной дисциплиной. Она пододвинулась ближе к естественным наукам, где приняты высокие стандарты доказательности для выдвигаемых гипотез³. С того времени в археологию пришло множество методов, в частности, флотация (с ее помощью из грунта выделяют мелкие древние остатки, зернышки растений, например), хронология по изотопным соотношениям других элементов, помимо углерода. Последнее позволяет определить, какие типы питания и пищи преобладали в рационе древних людей и животных, как далеко они перемещались в течение своей жизни. У современных археологов богатейший методический арсенал, и они могут проводить немыслимые прежде анализы, делать заключения гораздо более надежные, чем их предшественники.

Можно, конечно, и древнюю ДНК рассматривать как одну из новых научных методологий, пришедших вслед за радиоуглеродным датированием, но это означало бы сильно ее недооценивать. Возьмем миграции народов: до древней ДНК археологи судили о них по слабым изменениям скелетных признаков и по найденным артефактам, а эти данные редко поддаются однозначной интерпретации. Теперь же, прочитав последовательности ДНК древних людей, археологи получают детальную картину существовавших связей между популяциями.

Революционность метода оценивается еще и по количеству неожиданных открытий, сделанных на его основе.

В этом смысле древняя ДНК даже более революционна, чем любая прежняя технология, включая и радиоуглеродное датирование. Более близкой аналогией будет изобретение оптического микроскопа в XVII веке, явившее свету целый новый мир, мир микроорганизмов и клеток, о котором до того никто даже не думал. Когда новый метод открывает просторы не исследованного дотоле мира, то все, что там видишь, – неожиданно, все – открытие. Именно так происходит с древней ДНК. Мы теперь можем решать, как толковать археологическую летопись – в миграции ли дело или в культурной коммуникации. Снова и снова мы получаем неожиданные и впечатляющие открытия.

ДНК-атлас древнего человечества

До настоящего момента революция древней ДНК фокусировалась в основном на Европе. Из 551 опубликованного до 2017 года полного древнего генома почти 90 % происходили из Западной Евразии. Отчасти так получилось потому, что технологии анализа древней ДНК изобрели в Европе, отчасти потому, что европейским археологам лучше известны собственные владения, чем чьи-то еще, так что именно с их территорий материал собирался дольше и тщательнее. Однако революция древней ДНК ширится, она уже коснулась истории населения за пределами Западной Евразии – замечательные открытия относятся к заселению Америк⁴ и дальних островов Тихого океана⁵. Со всеми последними усовершенствованиями методик⁶ теперь можно читать древнюю ДНК из местонахождений теплого и даже тропического климата. Поэтому я не сомневаюсь, что в следующее десятилетие мы получим данные по Центральной, Южной и Восточной Азии, а также по Африке и все они будут в равной мере удивительными. Итогом этих усилий станет атлас ДНК древнего человечества, собранный по хорошо представленным во времени и пространстве материалам. Этот атлас по своей значимости для человечества встанет, я думаю, на одну доску с первыми географическими картами нашей планеты, которые появились в XV веке, а затем постоянно совершенствовались до XIX века. Ясно, что атлас не ответит на все вопросы, касающиеся истории человечества, но он придаст структуру историческим знаниям, составит отправную точку, с которой мы будем начинать анализ новых местонахождений.

По мере создания атласа нас практически наверняка захлестнет волна крупных открытий. Большая часть изученных образцов древней ДНК имеет возраст древнее 4 тысяч лет, а интервал моложе 4 тысяч лет едва затронут исследованиями. При этом мы знаем, что этот период – время становления стратифицированного сообщества, империй, распространения письменности – был исключительно насыщен событиями. Данные по древней ДНК из Западной Евразии сейчас напоминают скоростное шоссе в состоянии ремонта, уходящее в никуда и пока не соединяющее популяции прошлого с настоящими. Но если добавить ДНК из более близкого к нам периода, это существенно прояснит сложенную другими дисциплинами историческую картину.

Чтобы перекинуть этот четырехтысячелетний мост из настоящего к древнейшим временам, мало просто собрать побольше данных по ДНК недостающего интервала. Нужно еще доработать статистические методы ее исследования, потому что имеющиеся пригодны лишь для древнейших времен. В особенности это касается теста четырех популяций, основанного на оценке пропорции наследий сильно разошедшихся популяций, когда пропорции наследий работают как различимые вешки, как маркировочные красители. Но европейское население – главная арена революции древней ДНК – 4 тысячи лет назад уже было как следует перемешано и похоже по своему наследию на нынешнее⁷. Например, в Англии 45 столетий назад и позже, как мы знаем, жили люди культуры широкогорлых колоколовидных кубков, и у них в наследии было намешано примерно то же, что и у современных британцев⁸. Однако из этого не следует, что нынешние британцы являются потомками “народа чаш”. В действительности население Британии менялось с приходом на острова все новых и новых волн мигрантов, при этом все мигранты несли то же наследие “народа чаш”. И чтобы выявлять поздние мигрантные события, необходимы более чувствительные методы статистики.

Такие методы сейчас появляются: специалисты по статистической генетике как раз разрабатывают новый класс приемов для отслеживания смешений и миграций у популяций с очень сходным ансамблем древнего наследия. Секрет в том, что упор делается не на общее историческое прошлое, а на общее настоящее. Когда имеется достаточно большая выборка, мы можем в парах индивидов выявить сегменты генома, приобретенные от общих предков не более сорока поколений назад. А значит, мы поймем, что происходило в человеческой истории в этих временных рамках (примерно тысяча лет)⁹. Пока выборка древней ДНК небольшая, этот метод не слишком полезен, потому что пары индивидов с крупными одинаковыми кусками ДНК – исключительная редкость. Но с увеличением числа прочтенных древних геномов вырастет в квадрате и число возможных пар. Если сохранятся сегодняшние темпы добавления новых данных по древней ДНК, то в следующие несколько лет каждая лаборатория, оснащенная подобно моей, сможет ожидаемо выдавать тысячи полностью прочтенных древних геномов в год. И тогда мы получим подробные хроники истории человечества за последнее тысячелетие.

Как мощно может работать эта методика, демонстрирует пример исследования 2015 года “Люди Британских островов”. В ходе проекта было собрано более двух тысяч биологических образцов нынешних британцев, чьи бабушки и дедушки родились в одном округе (то есть в пределах 80 километров друг от друга)¹⁰. Исследование показало, что британское население по общим меркам очень гомогенно. То есть генетические различия (оцененные классическими приемами) между двумя любыми популяциями Британии в 100 раз меньше, чем между популяциями европейцев и восточноазиатов. Однако, несмотря на гомогенность, авторы смогли разделить британское население на 17 отчетливых кластеров именно по повышенному уровню недавнего родства. Расположив эти кластеры на карте, они получили замечательное генетическое структурирование. Оно хорошо просматривается, несмотря на то, что в течение последнего тысячелетия люди постоянно перемещались из одной деревни в другую, что как нельзя более способствовало перемешиванию. Границы кластеров совпадают с границей между Девоном и Корнуоллом на юго-западе, с Оркнейскими островами на севере от побережья Шотландии. Крупный кластер покрывает Ирландское море, отражая миграцию шотландских протестантов в Северную Ирландию в течение последних нескольких столетий. В Северной Ирландии расположены два отчетливых, мало перекрывающихся кластера – это группы католиков и протестантов, разделенные религией и сотнями лет ненависти из-за британского правления. И если с современными образцами получились такие неплохие результаты, то с древними образцами должно получиться еще лучше. У меня в лаборатории уже имеются данные ДНК более трехсот древних бриттов. Стоит их присовокупить к материалам по современным британцам (а они доступны благодаря проекту “Люди Британских островов”), и у нас будет тот самый мостик между прошлым и настоящим, пусть и на маленьком участке мира.

Работы с большой выборкой древней ДНК выглядят многообещающе и для оценки численности человеческой популяции в разные моменты прошлого. Для дописьменных эпох эта задача чрезвычайно трудна из-за отсутствия надежных данных. Но она тем не менее важна для понимания не только эволюции и истории, но и экономики и экологии. В популяции в сотни миллионов человек (как у сегодняшних хань) у случайно выбранной пары вряд ли найдутся общие сегменты ДНК, попавшие в геномы в последние сорок поколений, потому что в пределах этого периода выбранная пара наследует свою ДНК от совершенно разных предков. А теперь возьмем компактную популяцию (скажем, население Андаманских островов, составляющее по последней переписи меньше сотни человек): любая пара окажется более или менее близкими родственниками, и это будет видно по множеству общих фрагментов ДНК. Измеряя подобным же образом степень родства в парах англичан, ученые выяснили, что население Англии в последние несколько столетий насчитывало в среднем много миллионов¹¹. А сейчас мы с Пьером Паламарой на основе этой методики продемонстрировали, что ранние фермеры Анатолии 8 тысяч лет назад были частью крупной популяции, более многочисленной, чем синхронные им охотники-собиратели юга Швеции, что, в принципе, ожидаемо, потому что сельское хозяйство может прокормить большее население. Я более чем уверен, что примерение этого подхода к древней ДНК даст полноценное представление об изменении численности популяций во времени.

Какие открытия в биологии человека обещает древняя ДНК

В области биологии человека древняя ДНК сулит не меньше открытий, чем в области человеческих миграций и смешений. Правда, если древняя ДНК уже проявила себя как мощный инструмент исследования популяционных сдвигов, то в сфере знаний о биологии человека она несколько поотстала. Ведь здесь необходимо отслеживать изменения частот мутаций во времени, а для этого требуются сотни образцов. На сегодняшний день выборка древней ДНК совсем невелика: единичные образцы на ту или иную культуру или цивилизацию. Именно в этом и кроется основная причина отставания. А если (или, лучше, когда) у нас появятся полногеномные данные тысячи европейских фермеров, живших сразу после неолитической аграрной революции? Тогда мы сможем посмотреть, как действовал на них естественный отбор, затем изучим, как отбор действовал на современных европейцев, и сравним результаты. Из сравнения станет понятно, насколько скорость и природа адаптаций изменились при переходе к сельскому хозяйству. Может быть, мы поймем, насколько темп естественного отбора замедлился в последнее столетие из-за достижений медицины, позволившей людям с неблагоприятными генетическими комбинациями выживать, заводить семью и оставлять потомство. Примеры подобных дефектов включают слабое зрение, которое можно полностью компенсировать очками, бесплодие, которое выправляется медицинским вмешательством, когнитивные проблемы, которые контролируются медикаментозно или с помощью психотерапии. Быть может, выведение всех этих признаков из-под действия естественного отбора приводит к накоплению в популяции ответственных за них мутаций¹².

Действительно, по древней ДНК можно оценить темпы сдвига частот биологически значимых мутаций и на этой основе отследить эволюцию тех или иных важных признаков. Однако это далеко не все, что может предложить древняя ДНК. Она дает недоступный прежде инструмент для познания фундаментальных принципов действия естественного отбора. Один из важнейших вопросов в эволюции человека – это как идет адаптация: крупными скачками в единичных позициях в геноме (единичные мутации), как в случае пигментации кожи, или же за счет мелких сдвигов в частотах большого числа мутаций, как, например, в регуляции роста¹³. Очень важно понять соотношение двух этих возможностей, но, опираясь лишь на информацию, которую дает мгновенный срез времени, то есть на современность, сделать это весьма непросто. А с древней ДНК трудность оказывается преодолимой, ведь мы сможем выйти за пределы одного временного кадра.

Также крайне интересно изучать с помощью древней ДНК эволюцию патогенов человека. Когда анализируешь ДНК из древних останков, то иногда попадаются и ДНК микроорганизмов, которые были в крови умершего и с большой вероятностью послужили причиной смерти. Таким путем была выявлена древняя ДНК чумной палочки Yersinia pestis и доказано, что именно она вызывала эпидемии Черной смерти в XIV–XVII веках¹⁴, Юстинианову чуму в Римской империи в VI–VIII веках¹⁵, а также эндемичную чуму в евразийской степи пятитысячелетней давности, унесшую около 7 % населения (именно в такой доле степных погребений обнаружен данный патоген)¹⁶. Также по ДНК древних патогенов удалось отследить происхождение и историю проказы¹⁷, туберкулеза¹⁸, а для растений – историю паразитов, вызвавших Ирландский картофельный голод¹⁹. Из образцов древней ДНК, в особенности из фекалий и зубного налета, мы постоянно получаем информацию о внутреннем микробиоме, а значит, узнаем, что за пищу ели наши предки²⁰. Но мы только-только начинаем разработки этой новой золотой жилы.

Укрощение революционной мощи древней ДНК

Революция ДНК разворачивается с невероятной, головокружительной скоростью. Технологии, которые сейчас в ходу и служат основой множества текущих публикаций, через несколько лет уже будут забыты. Специалистов по древней ДНК становится все больше, к примеру, моя лаборатория подготовила трех специалистов, уже открывших собственные лаборатории по анализу древней ДНК. Основная тенденция сейчас – узкая специализация. Первые исследователи в этой области большую часть времени проводили в дальних поездках, общаясь с археологами и местными властями, и возвращались в лабораторию с драгоценными образцами, которые подвергались молекулярному анализу. Так что экспедиции в разные экзотические места и лихорадочные поиски нужных костей были главным звеном научной деятельности. Второе поколение исследователей древней ДНК подхватило эту модель. Но другие, в том числе и я, тратят на поездки меньше времени, а больше сидят в лаборатории, совершенствуя лабораторные протоколы и методы статистической обработки данных, полученных от археологов и антропологов на равной партнерской основе.

Среди лабораторий по древней ДНК тоже начинается специализация. На текущий момент у всех нас, занятых в области древней ДНК, есть прекрасная возможность работать с образцами со всего мира и из различных временных интервалов. В этом смысле мы похожи на Роберта Гука, описавшего в книге “Микрография” невероятное множество чудесных крошечных форм, которые он увидел под микроскопом, или на исследователей конца XVIII века, доплывших до самых отдаленных уголков земного шара. Сейчас имеется лишь приблизительное представление об исторической, лингвистической, археологической основе тех вопросов, с которыми мы сталкиваемся в работе, но, чтобы идти вперед, нужно каждую тему понимать глубже, спрашивать конкретнее. Думаю, в следующие два десятилетия специалисты по древней ДНК появятся в каждой крупной организации, серьезно занимающейся археологией и антропологией, а может, даже историей и биологией. Эти эксперты будут работать по узким областям, например Юго-Восточной Азии или Северному Китаю, и перестанут перескакивать от Китая к Америке и от Европы к Африке, как это происходит у нас сейчас.

А когда дело дойдет до организации сервисных лабораторий по древней ДНК вроде тех, что работают по определению радиоуглеродных датировок, то там точно специализация окажется очень к месту, а может, даже оформится в особую профессию. В таких лабораториях будет производиться скрининг образцов, чтение полногеномных последовательностей, а затем результаты будут сводиться в отчеты, которые сможет понять неспециалист, по примеру нынешних отчетов в коммерческих лабораториях по индивидуальному геномному тестированию. В таких отчетах наверняка будут указываться вид, пол, родственные связи индивида, а также как этот новый образец соотносится с опубликованными ранее. Обладателю образцов будет предоставлен электронный отчет с данными, которые он сможет использовать дальше любым способом по желанию. И все это не должно превышать двойной стоимости радиоуглеродного датирования.

Подобные сервисные лаборатории не останутся без дела, но исследователя, способного анализировать данные, никто полностью не заменит. Если археолог изучает древнюю популяцию с привлечением ДНК, то он, как правило, сталкивается с запутанными тонкостями, в которых трудно разобраться без помощи эксперта по геномике, так что такой партнер обязательно понадобится. Получение информации по полу, видовой принадлежности, родственным связям и наследию наверняка станет рутинной процедурой в работе с древней ДНК. Но более содержательные научные вопросы, которые можно решить с помощью древней ДНК, например, как смешивались и мигрировали древние популяции, как действовал естественный отбор, вряд ли окажутся в компетенции сервисных лабораторий, так что даже бесполезно их задавать.

Мне кажется, лучше всего организовывать такие лаборатории по модели лабораторий радиоуглеродного датирования. Возьмем, к примеру, оксфордскую лабораторию по радиоуглеродному датированию (Radiocarbon Accelerator Unit). Там за деньги анализируется очень большое число образцов, у них идет по конвейеру поток анализов, и, таким образом, каждый анализ в среднем получается дешевле, быстрее и качественнее, чем если бы каждый из ученых делал это сам для своих задач. То есть каждый ученый может прекрасно прицепиться к локомотиву радиоуглеродного датирования и попасть на передовую науки, как, например, это проделал Томас Хайэм, работавший с археологической летописью неандертальцев в Европе. Он показал, что, когда в той или иной области Европы появлялись современные люди, неандертальцы быстро, в течение следующих нескольких тысячелетий, оттуда исчезали²¹. По той же организационной схеме, как я понял во время стажировки в Массачусетском технологическом институте, работал и один из нескольких центров секвенирования, выполнивший львиную долю работы по проекту “Геном человека”, которую оплачивали по контрактам Национальные институты здравоохранения США. Эрик Лэндер, мой научный руководитель, возглавлял этот центр и использовал все его преимущества для решения интересных ему научных вопросов. Мне такая модель очень по душе: построить конвейер, а затем с его помощью тщательно исследовать прошлое.

Из уважения к древним костям

Когда мне было семь лет, мама впервые повезла нас со старшим братом и младшей сестрой в Иерусалим. Мы провели там лето, а потом и следующее. Жили у дедушки – у него была квартира в бедном, очень религиозном районе, где ходили мужчины в длинных черных лапсердаках и женщины в скромных многослойных платьях и обязательных косыночках на голове. Мальчишки с утра до вечера находились в религиозных школах, но по пятницам перед шаббатом их отпускали пораньше, в полдень, и многие тогда шли на политические демонстрации. Протестующие во время акций поджигали мусорные баки и кидались камнями в полицейских. Помню, я смотрел на бегущих мальчишек, как они прижимали к лицу тряпки, как у них текли слезы от слезоточивого газа, который полиция использовала для разгона демонстрантов.

Некоторые демонстрации были направлены против раскопок в Городе Давида, сползающем вниз по южному склону Храмовой горы под стенами Старого Иерусалима, где три тысячи лет назад шумела столица Иудеи. Протестующие выражали недовольство тем, что раскопки могут потревожить еврейские могилы – такая опасность неизменно преследует любые раскопки в Израиле. Любое нарушение целостности могилы, случайное или с научными целями, выглядит для религиозного иудея надругательством.

Что такие демонстранты могут подумать про мою лабораторию, где я каждый божий день перемалываю в порошок кости десятков древних людей? Может, их не заботят кости неизраильтян, но для меня вопрос выходит за границы Израиля, он стоит шире, и я, вскрывая могилы и забирая образцы из древних скелетов, все больше размышляю об этом. А вдруг те, чьи кости мы берем для исследований, не желали такого обращения со своими останками?

На это специалисты по древней ДНК и археологи обычно говорят, что останки, попадающие в лаборатории, настолько отдалены от нас во времени, что никаких связей ни с нынешними людьми, ни с нынешними культурами просто нет. Такой ответ закреплен законодательным актом США о защите и репатриации погребений, в котором установлено, что останки должны быть возвращены племени, если доказана биологическая или культурная связь с нынешними людьми. Теперь, однако, стандарты сдвинулись, как это видно из наглядных примеров: и скелет Кенневикского человека возрастом 8,5 тысячи лет, и останки из пещеры Духов (Spitit Cave) с датировками около 10 600 лет назад были возвращены племенам без достаточных на то научных оснований, доказывающих связь с конкретными нынешними племенами²². А если подойти к современности еще ближе, то и вопрос об обращении с древними костями станет еще важнее, еще острее. Ведь это не просто кости, это останки реальных людей, и мы своим исследовательским вмешательством грубо нарушаем их целостность.

В 2016 году я решил поговорить об этом с раввином, благо это был мой дядюшка по матери. Он придерживается ортодоксального иудаизма, а это означает, что он следует всем замысловатым правилам Талмуда. Но он при этом всегда стоял за сближение ортодоксального иудаизма с современным миром, насколько это возможно при соблюдении жестких религиозных рамок (движение называется “Окрытые ортодоксы”; например, недавно дядюшка устроил религиозный семинар по обучению женщин-раввинов, а раньше в еврейском сообществе невозможно было вообразить женщину в этой роли). Так что я надеялся, что и к моему вопросу он отнесется непредвзято. Я рассказал ему, что в лаборатории мы работаем с костями древних людей, перемалываем их в порошок, а может, многие из тех древних людей не желали бы такого обращения, и я ощущаю какую-то недодуманность в своих действиях… Он, естественно, разволновался, попросил время на размышления. А потом пришел с готовым суждением – так поступают раввины, когда нужно дать наставление для ситуаций необычных, для которых нет стандартных решений. Он сказал, что могилы должны оставаться неприкосновенными, но есть смягчающие обстоятельства, разрешающие подобные действия: например, если эти действия будут укреплять понимание между людьми, разрушать существующие между ними барьеры.

Изучение человеческой изменчивости не всегда олицетворяло силы добра. В нацистской Германии такого специалиста по генетике, как я, могли засадить за анализ наследия и соответствующее разделение людей на группы, будь такое возможно в 1930-е годы. Но в наше время древняя ДНК практически не оставила места для расистских или националистических интерпретаций. Даже наоборот: стремление к правде, какой бы она ни была, взрывает стереотипы, разрушает устоявшиеся предубеждения, высвечивает такие связи между людьми, о которых никто не подозревал. Я с огромным оптимизмом смотрю на общее движение в этой области: и наши работы, и работы моих коллег неизменно способствуют взаимопониманию людей, и мы изо всех сил стараемся двигаться в этом направлении, и ради давно умерших, и ради ныне живущих, чьи образцы мы со всем почтением изучаем. И в этом я вижу наше назначение – пустить в жизнь науку о древней ДНК, которая со своими феноменальными возможностями поможет и генетикам, и археологам, да и всем нам понять, кто же мы такие.