Текст книги "Кевин Гарнетт. Азбука самого безбашенного игрока в истории НБА"

«Everything Is Everything»

Я услышал эту песню на альбоме The Miseducation of Lauryn Hill. Было это в конце 1990-х. Она была чем-то новым, это и привлекло мое внимание. Я угорел по Fugees, а когда Лорин ушла в сольное плавание, я следил за ее карьерой. Я слышал, что она говорила: то, что предопределено, обязательно произойдет. Она рассуждала о неизбежности перемен, но также ставила под сомнение существующие правила. Она была проницательной, говорила нам слушать ее «помесь хип-хопа и Писания». Заставила меня задуматься. Заставила взглянуть на свою собственную «помесь», помесь жизненных перемен. Она читала рэп об адаптации.

Любимое R&B

1. S.O.S. Band

2. Лютер Вэндросс

3. Александр О’Нил

4. New Edition

5. Jodeci

6. Стефани Миллз

«Everything Is Everything» также означает, что хип-хоп, R&B, брейкданс, джаз сливаются воедино. Прямо как в спорте. Прямо как в баскетболе. Разные формы искусства, разные формы самовыражения, но все они базируются на жизненном опыте. И ни одно из них невозможно себе представить без понимания импровизации. Неважно, насколько ты подготовлен, неважно, насколько круто поставлена твоя игра, ведь как только ты оказываешься на площадке, все сразу меняется. Ты слышишь, ты видишь, ты чувствуешь то, что чего не чувствовал никогда прежде. Ты летишь без страховки. Ты сочиняешь на ходу.

Patrick Ewing / Патрик Юинг

см. The Courts; Euros; LeBron James; John Thompson; Zero Fucks

F
Facts · Family Guy · Family Matters · Fans · Father Figures · Ronnie Fields · Steve Fisher · Fists · Aretha Franklin · The Fun Police

Facts / Факты

Если уж ты назвался ярым фанатом, то будь фанатом фактов. Будь фанатом информации. Когда говоришь, говори убедительно, подкрепляя слова фактами, а эти факты подкрепляй новыми фактами.

Family Guy / «Гриффины»

Впереди большой матч. Быть может, даже игра плей-офф. В ночь перед ней я веду себя как одержимый ублюдок. Не могу думать ни о чем другом, кроме как о стратегии игры, о том, против кого мне предстоит играть, как я буду играть против этого человека, что нового приготовлю, как буду показывать себя изобретательным, непредсказуемым, сильным, искусным.

Однако всегда наступает момент, когда ты понимаешь, что думаешь о чем-то слишком долго. Когда нужно отключить разум и немного отдохнуть. Тогда я всегда включаю «Гриффинов».

Что-то такое в глупости этого шоу заставляет мой разум сбавить обороты. Помимо самой смешной херни, Family Guy умеет привлечь меня своим сарказмом «умника», который заставляет меня поверить в их выдуманный мир. Есть и другие предматчевые ритуалы, которые я завел, но этот мульт определенно в числе секретов моего успеха.

Как бы сказал Питер Гриффин, family guy собственной персоной: «Хее-хее-хее-хее!»

Family Matters / Дела семейные

см. The Go

Fans / Фанаты

В книге какого-нибудь другого игрока эта глава могла бы быть написана и под другими заголовками на букву F: например, «fickle»[3]3
  Капризный, изменчивый, легкомысленный. (Прим. пер.)


[Закрыть] или «fair-weather»[4]4
  Предназначенный только для хорошей погоды, т. е. поддерживающий только в периоды успехов. (Прим. пер.)


[Закрыть]. И это правда: фанаты бывают мерзкими. Посмотрите, как они обошлись с ЛеБроном, когда он покинул «Кливленд». Они сжигали его джерси! Полюбуйтесь на то расистское дерьмо, которое фанаты «Юты Джаз» вылили на Рассела Уэстбрука. Такого нам не надо. Дэнни Грин промахивается в финале и за это получает угрозы расправы? Такому поведению нет места.

Я не из тех типов, кто скажет вам «да это же всего лишь игра». Для меня это никогда не было «всего лишь игрой». Для меня баскетбол – это поистине вопрос жизни и смерти. Если бы у меня не было баскетбола, велика вероятность, что меня бы вообще здесь не было сейчас. Без этой игры я легко мог стать потерянным человеком. Я знаю, что многим фанатам спорта тоже позарез нужна игра. Быть может, у вас в жизни случилась трагедия или вам разбили сердце. Быть может, у вас был родитель, с которым вы не могли найти общий язык, но зато всегда могли обсудить с ним спорт. Быть может, ваших родителей не стало и выигрыш вашей командой чемпионского титула – это способ попрощаться с ними навсегда. А может, вы или кто-то, кто вам дорог, тяжело болеет, и каждая победа вашей команды придает вам импульс вдохновения и заставляет ждать следующую игру, чтобы отвлечься от недуга. Я понимаю, почему болельщик может быть целиком поглощен триумфом своей команды – настолько, что он перестает вести себя рационально. Такова сила спорта – и баскетбола в частности. Как поэзия, музыка и искусство, баскетбол дает фанатам возможность выйти за рамки своих рациональных «я», погрузиться во сверхъестественную красоту и позволить эмоциям взять над собой верх. Да, баскет – это определенно больше, чем просто игра.

Но не настолько, что болельщик может позабыть о всяком чувстве человеческого достоинства.

Я не имею в виду недовольный гул с трибун. Болельщики платят деньги и имеют право выражать негодование. Если я играю как говно, я заслуживаю, чтобы мою задницу прогнали с арены гулом. Мне даже нравилось гудение болельщиков соперника в мой адрес. Это распаляло меня еще сильнее. Им было бы лучше, если бы вся арена замолкала, как только я дотрагивался бы до мяча. Потому что гул лишь делает меня сильнее.

Но я должен сказать, что мне везло с фанатами. Фанаты каждой команды, за которую я играл, выражали максимум любви ко мне. Я никогда не забуду свой первый приезд в Миннесоту после обмена в «Бостон». 8 февраля 2008 года. У меня было растяжение мышц живота. Это был шестой матч подряд, который я пропускал из-за травмы. Я решил не смотреть игру со скамейки, потому что не хотел отвлекать «Селтикс» от работы. Кроме того, травма осложнила для меня передвижение. Ходить было непросто. Проще было пропустить матч.

«Не стоит, – сказал мне Док. – Ты отдал двенадцать лет жизни этим фанатам, и они хотят провести с тобой пару минут. Дай им эту возможность. Ты заслужил это. Они заслужили это. Сейчас подходящее время, чтобы это сделать».

Так что перед игрой я вышел из туннеля в гражданском, чтобы быстро помахать болельщикам. Тогда в динамиках зазвучал голос диктора Рода Джонсона, который представил меня, как в старые добрые времена: «А в этот раз мы бы хотели тепло поприветствовать игрока, вернувшегося в “Таргет-центр”. Леди и джентльмены, приветствуйте! Выпускник старшей школы Фаррагут Академи ростом 2,11, играющий под Двадцать Первым Номером: Кевин Гарррр-нетт!» С неизменным акцентом на последний слог, как он всегда меня объявлял.

С моим уходом «Ти-Вулвз» перестали собирать такие толпы болельщиков, как раньше. Но в тот вечер на арене был аншлаг, и почти двадцать тысяч человек устроили мне стоячую овацию. Док был прав. Момент получился прекрасный. Прохладным вечером в Минни я внезапно ощутил вокруг себя тепло.

Father Figures / Отцовские фигуры

Большинство моих тренеров до Джеймса «Дьюка» Фишера, тренера старшей школы Молдина, были людьми непритязательными. Тренер Фишер был совсем другим. Он был жестким. Энергичным. Деревенским дядькой. Упрямым сукиным сыном. На половине его белого тела у него была послезавшая кожа – последствия аварии на мотоцикле. Он выглядел как покалеченный в пожаре начальник пожарной инспекции Билл, сыгранный Джимом Керри в сериале «В ярких красках». Тренер Фишер учил баскетболу и футболу, но футбол был его первой любовью, и баскет он преподавал с позиции футбола. Он был настоящим сержантом-инструктором. Я не жаловался тогда и не жалуюсь теперь. Мне была нужна дисциплина. Я хорошо воспринимал дисциплину. Она мне нравилась. С ранних лет я видел, как дисциплина на площадке двигает мою жизнь в верном направлении. Мне было насрать, что тренер Фишер был реднеком, не слезавшим с меня со своими криками: «А ну шевели жопой!» – даже когда мне казалось, что я бегу так быстро, как только могу. Он знал, что я могу быть еще быстрее. Вот еще кое-что о тренере Фишере: у него было доброе сердце. Я это чувствовал. Мы были совершенного разными по происхождению, но я никогда не улавливал никаких ноток расизма в его поведении. Если он начинал отчитывать меня, то не потому, что я был черным. А потому что работал недостаточно усердно.

Передаю привет и одному из первых своих тренеров в AAU – Быку. Он был белым дядькой, который относился к черным пацанам как к своим детям. Бык набирал всех отщепенцев, которых не брали на большие турниры, и забирал их под свое крыло. Зная, что многие из молодых парней постоянно голодные, он водил нас в Carolina Fine Foods, где подавали здоровенные порции клиновидной картошки-фри и сочные олдскульные бургеры. Если мы играли против другой команды и их игроки начинали играть грязно, Бык начинал наезжать на их тренера. Он был готов драться за нас. Если у тебя были проблемы с отцом или отчимом, Бык приходил вместе с тобой домой и разруливал вопрос. Бык был олицетворением самоуверенности. Бык мог затравить задир, которые травили тебя. Бык был таким братишкой, какие сейчас уже кажутся пережитком прошлого, – на него можно было положиться. Он был еще одним человеком, заменившим отца такому пацану, как я, который всюду искал фигуру отца. Главным образом потому, что мой родной отец и отчим были теми фигурами, о которых я бы с радостью позабыл.

В свой первый серьезный лагерь я поехал в 1992-м. Тогда я впервые сел в самолет. Впервые отправился куда-то далеко играть в баскетбол. Меня пригласили в лагерь Nike, и, черт возьми, я был полон энтузиазма. Для старшеклассников работали два лагеря – от Nike и от Adidas. У Adidas были такие пацаны, как Шариф и «Трактор» Трэйлор. Adidas оккупировал Нью-Джеси; Nike осел в Индианаполисе. Оба лагеря были переполнены талантливыми игроками.

Лагерем Nike заправляли трое. Все трое из братьев. Первым был Хорас Браун. Он был богом, он был рекрутером, он был тем, кто давал тебе пропуск внутрь. Ему нравились моя скромность и уважительное отношение к другим.

«Как поживаешь, молодой человек?» – спросил он, когда я только приехал.

«Хорошо, сэр».

«Ты откуда?»

«Южная Каролина, сэр».

«Как зовут?»

«Кевин Гарнетт, сэр».

«Ну а я Хорас Браун, и я заведую этой темой, я буду следить за тобой. Мне нравится твоя игра».

Ассистент тренера, Рон Эскридж, был дядькой постарше, родом из Филли. Он носил небольшое пышное афро, велюровый спорткостюм Nike, золотую цепь и понтовые золотые часы. Ухожен и одет с иголочки. Внешне походил на Тедди Пендерграсса. Типчик на стиле. Но будучи в прошлом морпехом, Тренер И также обладал дисциплиной, способной вызвать отвращение многих людей. Но я уяснил, что этот менталитет будет мне полезен.

«Эй, Кей, – говорил он. – Я видел тебя на записях. Ты наверняка думаешь, что ты крутой перец, но в морской пехоте ты не протянул бы и дня».

Может, и так, но когда я вышел на площадку и начал бомбардировать кольцо, он счел, что, может, я все-таки и протянул бы. Он концентрировался на данках.

«Не надо заниматься этой ерундой с лэй-апами, – требовал он. – Данкай все подряд».

«Хорошо, Тренер И».

Я впитывал все, что он говорил. Но я – это я, и мне нужно было делать нечто большее. Я должен был практиковаться в показе на бросок.

«Никаких показов, – орал Эскридж. – Только данки!»

И я данкал, перемежая данки посыланием его на хер.

«Вот о чем я говорю!» – вопил он во все горло.

Ему нравилось, что я матерюсь и громко разговариваю. А еще он поддразнивал меня.

«Пацан, против которого ты будешь сегодня играть, сотрет тебя в порошок, – говорил он. – У тебя никаких шансов сделать двадцать подборов».

В итоге я делал двадцать четыре.

Тренер И был мотиватором, но мотиватором номер один, человеком, изменившим меня раз и навсегда, был Уильям «Волк» Нельсон. Он стал моим баскетбольным отцом. Я обязан ему всем. У него было доброе лицо, он носил очки в черной оправе и говорил очень быстро, фонтанируя идеями. Наша с ним связь была прочной, как сталь. Я видел, что он обладает информацией. Он видел, что я наделен талантом. Я относился к нему с уважением, которое он возвращал мне в троекратном размере.

Вам следует помнить, что вплоть до знакомства с Волком у меня было множество старых, утомленных жизнью тренеров – за исключением Дюка Фишера. Волк был гордым чернокожим мужчиной, отдававшим всего себя делу: он старался вытащить из своих игроков все лучшее. В то время я не знал о его серьезной репутации тренера, которую он имел в Фаррагут Карир Академи в Чикаго. Волк был не из тех, кто рассказывает о себе. Он говорил о тебе.

В нашей команде Nike было несколько отличных игроков. Ронни Филдс, игравший у Волка в Фаррагуте, выглядел как будущий Эйр Джордан со своими 190 сантиметрами роста. Андре Паттерсон был просто невероятен. Дре был очень крутым чуваком. Братья Бэйли – Давид и Мартелл – были лютыми. Рики Прайс был настоящим монстром. Несмотря на всех этих звезд, Волк всегда находил время сосредоточить свое внимание на мне. Он видел мою неуверенность и знал, как положить ей конец.

Волк: «Эй, Кей, поразводи-ка мяч».

Я: «Чего?»

Волк: «Ты меня слышал. Поразводи мяч».

Я: «Черт. Вы хотите, чтоб я играл разыгрывающего?»

Волк: «Да, черт возьми, играй разыгрывающего. Играй где угодно. Делай все».

А потом он уходил с площадки, предоставляя меня самому себе.

После тренировки он приходил и говорил: «Слушай, я вижу, как ты каждое утро оттачиваешь дриблинг. Я знаю, что ты умеешь обращаться с мячом. Нет причин останавливаться в развитии. Скауты постоянно рыщут здесь, и им нужно показать твою универсальность. Не бойся того, чего ты делать не умеешь. Верь в то, что ты умеешь делать».

Как и Тренер И, Волк вытаскивал из меня мое неистовство.

«Если оно сидит внутри тебя, – говорил он, – дай ему выйти наружу. Я хочу, чтобы, когда ты делал данки, ты раскачивался на кольце, хочу, чтобы ты рычал, хочу, чтобы ты потел и вонял, я хочу увидеть это чудовище».

Ronnie Fields / Ронни Филдс

см. Dunk; Father Figures; Fists; Getaway; Michael Jordan

Steve Fisher / Стив Фишер

Лето перед началом выпускного года меня признали Мистером Баскетболом Южной Каролины. Скауты и тренеры начали съезжаться толпами. Я видел, как они порой подкатывали ко мне в очень странных местах. Я мог просто идти по улице, а вдруг откуда ни возьмись появлялся чувак и начинал затирать мне про свой колледж. Я также узнал о посредниках. Парнях с сумками денег от школ, которые пытались умаслить тебя и поддержать твою заинтересованность в них. Я не связывался с этим дерьмом. Я искал не деньги.

Иной раз какой-нибудь чел мог подкинуть в «Спрингфилд-Парк» целую сумку со шмотьем от Adidas. Другой тип мог оставить сумку Converse, полную бабла. Я считал эти сумки ловушками, поэтому не прикасался к ним. Я говорил пацанам, тусовавшимся на площадке: «Забирайте все». И они забирали.

Рекрутинг на уровне колледжей всегда был странным явлением. Типы заявлялись в рестораны, на футбольные матчи, ходили за мной всюду. Они носили футболки «Клемсон», кепки «Геймкокс Южная Каролина» или какую-нибудь другую одежду с символикой своей школы. От того, как они на меня смотрели и как кивали мне, у меня мурашки бежали по телу. Я держался от них подальше.

Это не означает, что меня не впечатлял интерес более солидных типов вроде Стива Фишера, тренера команды Университета Мичигана, первым пригласившего меня посетить кампус в Энн-Арбор. От первого приглашения я отказался, но отправился туда чуть позже.

«У меня свой распорядок, сэр, – говорил я Тренеру Фишеру. – Приглашаю вас приехать и посмотреть, как я проживаю по нему свой день».

Фишер прыгнул в тачку и проехал семьсот миль до Южной Каролины.

Распорядок был простой: я приходил в парк к десяти утра и до полудня тренировал там маленьких детей. Потом обедал и возвращался в парк, где играл против ребят своего возраста. Так продолжалось примерно три-четыре часа до ужина. Поев, я снова приходил в парк, где схлестывался с местными OG. Это было уже более жестко, но весело. Они искали шанса дать мне затрещину, а я искал возможности завоевать их уважение. К концу дня я наигрывал в баскетбол девять-десять часов.

Тренеру Фишеру понравилось увиденное, но я не был готов обсуждать с ним что-то серьезное. Фишер был не единственным, кто звал меня к себе. Был Джерри Тарканян из Университета во Фресно. Был Бобби Креминс из Технического института Джорджии. Мне нравился студенческий баскетбол, мы с Багом постоянно его смотрели, следили за статистикой и знали, что эти мужчины были лучшими тренерами в стране. Но когда каждый из них подходил ко мне, чтобы сказать комплимент, я отвечал им вежливо, но отстраненно. Тем временем голова у меня шла кругом, мысленно я уже перескочил в колледж. Передо мной представала картина. Глобальная картина. Большое будущее.

В тот период вербовки один из рекрутеров совершил большую ошибку. Я был в доме Бабули Мил, когда он приехал ко мне. Он решил, что добьется прогресса со мной, если умаслит бабулю. Он стал очаровывать ее – так он наверняка думал – своими рассказами о том, каким замечательным был его колледж и что он сделает лично для нее. Он даже поставил на пол сумку с деньгами. Бабуля Мил не проронила ни слова. Просто встала и пошла в свою крошечную спальню. Весь ее дом был крошечным, таким крошечным, что я мог слышать скрип открывающейся дверцы шкафа, а потом щелчок. Я знал, что означает этот щелчок. Бабуля полезла за дробовиком.

«Скажи своему дружку, что у него тридцать секунд, чтобы убраться отсюда нахер!» – крикнула она из спальни.

«О чем вы говорите? – сказал рекрутер. – Я привез…»

«Плевать, что он там привез. Я размажу его задницу по всей лужайке».

«Мистер, – сказал я. – Она это серьезно. Бегите».

И он побежал, схватив перед этим сумку с деньгами.

Тут появилась бабуля с дробовиком наперевес.

«Рада, что он свалил, – сказала она, – потому что, Кевин, я не хочу, чтобы ты брал деньги у таких людей. Я считаю, что он пытался заставить тебя делать то, чего ты делать не должен».

«Да, мэм».

Бабуля Мил преподнесла мне урок, который я не забуду никогда: никогда не делай деньги своей главной мотивацией.

Fists / Кулаки

Я осознаю, что движение за гражданские права, поднявшее чернокожее население, строилось на принципе ненасилия. Доктор Кинг проповедовал ненасилие. И на тот момент в истории ненасилие работало. Принимались законы. Проводились реформы. Но в жизни тощего долговязого парня, кое-что умевшего в баскете и пытавшегося выжить и преуспеть в обстановке старшей школы, ненасилия как варианта попросту не было. Требовалось драться. Мама учила меня этому. Игровые площадки и улицы доказали правоту Мамы.

Массовая драка положила конец моей жизни в Южной Каролине. Она стала поворотным моментом. Такой я сделал выбор. Это самое значимое событие, произошедшее со мной в старшей школе. Тогда я думал, что это худшее, что только могло случиться. Оглядываясь назад, впрочем, я вижу, что она вполне могла бы быть лучшим. Я точно не ожидал этого. Такое, наверное, никогда нельзя ожидать. Я говорю о событиях, которые переворачивают твою жизнь и ставят под угрозу твое душевное спокойствие. События, которые бьют тебе под дых так, что ты начинаешь сомневаться, что сможешь когда-нибудь оправиться после них.

Один школьный день сменялся другим. Старшая школа как старшая школа. В основном мои будни были заняты баскетом, но бывало и несколько классных уроков у мисс Уиллоуби.

Стоял полдень. Я шел по коридору школы в Молдине. Услышал шум. Обернулся и увидел потасовку. Оказалось, что в беду попал мой братишка Трэй. Трэй всегда ходил по улицам с мячом для европейского футбола. Он был интеллигентным и начитанным черным парнем с района. А еще он был единственным черным в полностью белой футбольной команде школы. Не грубиян. Обычный парень. Приятный даже. У него была полная семья и клевая сестра. Но по причинам, мне неизвестным, какие-то белые ребята накинулись на него и принялись избивать. Я не мог сносить травли, поэтому стоять и наблюдать был не вариант. Я нападаю на задир. Мне с моими пацанами удается оттереть Трэя от агрессоров, но тут начинаются толчки, тумаки, и вот уже ситуация становится неуправляемой. Начинается рукопашная. Кулаки летят туда-сюда. Кости хрустят. Мы крушим коридор, как разбушевавшийся тасманский дьявол. Я получаю люлей. Раздаю люлей другим. Меня месят. Я крушу в ответ. Долбаный хаос. Удары по голове. Пинки в пах. Орудую очень быстро, нокаутируя ублюдков и с каждой минутой распаляюсь все сильнее. Лютая эскалация уже произошла. Нанеся урон врагу, мы отступаем. Мы добиваемся своего. Мы защитили Трэя, но в процессе нанесли кое-кому серьезные травмы.

Я знал, что драка – дело серьезное, но чего я не знал, так это того, что отец одного из побитых нами ребят отправился к людям закона. Закон явился в нашу школу, и внезапно нас обвинили в групповом эксцессе. Закон объявил, что линчевание тоже относится к групповым эксцессам, пусть даже мы никого не линчевали. Законы в Южной Каролине были просто ужасными. Первоначальный закон против линчевания задумывался с тем, чтобы не дать белым линчевать черных, но потом власти перевернули его с ног на голову и стали интерпретировать статут как совершение любого насильственного действия против кого-либо с участием двух и более человек. Вместо того чтобы получить выговор за старую добрую кулачную драку, остаться в качестве наказания после уроков или, в худшем случае, схлопотать отстранение от учебы, мы получили арест и дело о линчевании.

Когда началось расследование произошедших событий, один из моих пацанов сдал меня. Не Баг. Баг остался мне верен. Баг знал, что я не был зачинщиком драки, но другие братишки искали возможность смягчить наказание, и, указывая на меня, как главного виновника, они облегчали свою участь. До той поры я ничего не знал о предательстве. Я был шокирован и уязвлен. Факты исказили настолько, что они смогли легко соскочить, а я нет. Меня не только исключали из школы, мне еще и грозил тюремный срок. С того момента я находился на испытательном сроке.

Это сильно подкосило меня. Я никогда прежде не оказывался в подобной ситуации. До того момента дорога передо мной была открыта: выпускной год в Молдине, баскетбол до потери сознания, стипендия в Мичигане или Северной Каролине. Далее – заявить о себе в играх против здоровяков из колледжей. Теперь обо всем этом придется забыть. И смириться с новой реальностью. Теперь я внутри так называемой системы уголовного правосудия, где, как знает каждый, никакого правосудия нет. Мне придется иметь дело с адвокатами и судебными слушаниями.

В то время я жил в подвале у друга, потому что скауты преследовали меня повсюду. Я не хотел иметь дел с этими безумными вербовщиками.

Потом настал день, когда я сидел в классе мисс Уиллоуби, и в дверях показались офицеры полиции. Они искали меня. Я собирался удирать. Просто выпрыгнуть в окно и бежать быстрее ветра. Мисс Уиллоуби остановила меня. Не думаю, что это удалось бы кому-нибудь другому.

«Нет, Кевин, ты должен позволить этим людям выполнить их долг. Не усугубляй ситуацию. Все разрешится. Вот увидишь. Просто сохраняй спокойствие. Я поручусь за тебя. Я буду тебя поддерживать».

Меня увели в наручниках. Меня арестовали, но отпустили до суда. Предъявили обвинение в линчевании. Сказали, что я начал расовый бунт.

Хуже того, пошли слухи о том, что пацаны-реднеки уже разыскивают меня.

До этого инцидента я был глупым мальчишкой. Ни к чему в жизни не относился всерьез – кроме баскетбола. Теперь серьезным стало все. Мисс Уиллоуби говорила всерьез, когда обещала поручиться за меня. И хотя меня исключили из школы и я не мог ходить на занятия, она приносила мне домашнюю работу. Она хотела, чтобы мне зачлись мои усилия на занятиях в Молдине, когда я покину эту школу.

Тем летом мне выдали особое разрешение на короткую поездку в Дирфилд, штат Иллинойс для участия во втором моем лагере Nike. У меня не было никаких шансов посмотреть город, потому что лагерь жил словно в собственном пузыре. Я едва не пролетел мимо этого лагеря, но не из-за своей игры, а из-за Мамы. Она совсем не хотела везти меня туда. Поскольку ребенку требовался законный представитель для того, чтобы получить доступ в лагерь, мне пришлось делать вид, будто я живу вместе с родителями. Это предполагало некоторый бюрократический мухлеж. Большой респект Ронни Филдсу, чей дом действительно был по соседству с домом родителей, – он позволил мне использовал его адрес в моих формулярах.

Было здорово вновь повидаться с Волком. Здорово было увидеть Рона Эскриджа. Я выкладывался без остатка; меня даже упомянули на страницах Chicago Tribune наряду с Роном Мёрсером и Шиа Коттоном как выдающегося игрока-старшеклассника. Все круто.

В Каролине же все было плохо. Вся эта юридическая ситуация по-прежнему довлела надо мной. И хотя обвинения в линчевании были полной х****й, на меня навесили умышленное нанесение телесных повреждений. Мне дали условку, но система наказаний Южной Каролины была настолько пристрастной, что меня в любой момент могли упечь за решетку даже за чих рядом с полицейским. Мама не хотела рисковать.

К тому времени моя старшая сестра Соня уже покинула наш дом. Оставались только я, младшая сестренка Эшли, Мама и отчим.

Что же делать?