Текст книги "Неразумная обезьяна. Почему мы верим в дезинформацию, теории заговора и пропаганду"

Глава 5
Дым без огня

Мы, люди, обладаем неистребимой тягой к предрассудкам и суевериям. Неважно, какими разумными и рациональными мы себя считаем, – все равно лишь очень немногие из нас не испытывают трепета, проходя под лестницей, или не чувствуют страха, разбив зеркало. Кое-кто даже избегает встреч с животными или с числами, которые мы считаем приносящими несчастье. Страх перед числом тринадцать (трискедекафобия) распространен настолько, что в некоторых отелях отсутствуют тринадцатые этажи и тринадцатые номера. В нашу защиту можно сказать, что суеверие не является чисто человеческой чертой: великий психолог Б. Скиннер показал, что мы разделяем эту черту с некоторыми другими видами, например, с самыми обычными голубями.

Свои выводы Скиннер сделал на основании опытов с классическим условным рефлексом. В ходе этих экспериментов птицы получали вознаграждения через неравные промежутки времени с помощью несложного механического устройства. После множества таких случайных вознаграждений любознательные птицы уверовали в то, что некоторые аспекты их поведения приводят к появлению даров, и усвоили довольно сложные ритуалы для ускорения этого процесса. Голуби легко обучались условным рефлексам, устраивая сложные танцы с тем, чтобы умилостивить могущественного и капризного бога еды. Действия эти были изощренными и сложными и регулярно повторялись птицами, жаждавшими вознаграждения. Вот как описывает это сам Скиннер:

Одна птица приучилась обходить клетку против часовой стрелки. Она успевала совершить два – три круга между кормежками. Другая постоянно прижимала голову к верхнему углу клетки. Третья выработала “кивательный” ответ. Она делала вид, что прячет голову за невидимый барьер, а потом снова ее поднимала. Две птицы раскачивались, как маятники… Еще один голубь приучился делать вид, будто клюет несуществующие крошки, совершая соответствующие движения, но не прикасаясь к полу.

За плечами Скиннера великое множество впечатляющих научных открытий, но, читая вышеприведенный отрывок, трудно отделаться от впечатления, что вершиной карьеры очень многих людей является возможность “делать голубей суеверными”. Для Скиннера это было явным доказательством того, что соответствующее поведение закрепляется: когда голуби исполняли свой ритуал, их вознаграждали. Вероятно, голуби не задавали себе вопросов о надежности их системы; им просто казалось, что она работает. Но не стоит слишком строго судить птиц за их заблуждение – в конце концов, люди постоянно делают абсолютно то же самое. Сложные ритуальные танцы, исполнявшиеся голубями Скиннера, во многом являются прямыми аналогами человеческих плясок для вызывания дождя, которые веками практиковались племенами, обитавшими в Америке, Европе и Азии. Такие ритуалы прочно вплетены в ткань нашего общества, и тому есть веские причины. Мы, люди, зоркие наблюдатели, одаренные способностью делать выводы из своих наблюдений, и эта способность долго и хорошо нам служит.

Бесспорно, стремление связывать два и более разных феномена искони присуще человеку, но один только факт, что одно событие предшествует другому, сам по себе отнюдь не означает, будто первое событие тянет за собой второе. Часто бывает нелегко определить, есть ли причинно-следственная связь между двумя наблюдаемыми событиями и не является ли такая хронологическая последовательность всего лишь случайностью. Однако ошибка вывода о том, что некое событие произошло непременно как результат события предшествующего, распространена чрезвычайно широко. Класс неформальных ошибок, возникающих из-за неверной трактовки причинно-следственных отношений, обозначают как принцип post hoc ergo propter hoc (“после этого – значит, вследствие этого”), который с поистине латинской краткостью формулирует саму суть ошибки. Подобные вводящие в заблуждение ошибки являются весьма притягательными, так как предлагают исчерпывающее объяснение причинности, игнорируя тот факт, что простая последовательность событий не является гарантией причинно-следственной связи.

Возьмем для примера такой бич человечества, как малярию – болезнь, преследующую людей на протяжении тысячелетий. В 400 году до н. э., задолго до того, как эта болезнь получила свое современное название, Гиппократ рассуждал о ее причинах, утверждая, будто малярия возникает от дурного воздуха болотистых местностей. Учитывая, что Гиппократ считается отцом медицины, а врачи всего мира по сей день дают клятву его именем, нам, вероятно, не стоит удивляться тому, что его влияние отбросило длинную тень на воззрения многих поколений медиков. Римские врачи тоже отмечали, что эта болезнь склонна поражать тех, кто селится близ топей и болот, а из них еще чаще заболевают те, кто имеет обыкновение выходить из дома по ночам. Это было весьма ценное наблюдение, особенно по меркам античной медицины. Бывали, впрочем, и примеры магического подхода. Например, римский врач Квинт Серен Саммоник просил больных одиннадцать раз писать на амулете слово “абракадабра”, отсекая от него при каждом написании последнюю букву. Такой талисман должен был послужить исцелению.

Предполагаемая связь между сыростью и заболеванием оказалась весьма живучей и подкреплялась мнением многих поколений врачей. Связь эта отражена и в укоренившемся наименовании болезни: малярия в переводе с итальянского означает “дурной воздух”. Только в 1880 году французский военный врач Шарль Луи Альфонс Лаверан открыл возбудителей малярии в крови больного, а спустя всего несколько лет, в 1887-м, еще один военный медик, англичанин Рональд Росс, служивший в Индии, продемонстрировал, что паразитов, вызывающих малярию, могут переносить комары, – этот способ заражения оказался при малярии преимущественным. Поскольку комары ведут ночной образ жизни и размножаются в стоячей воде, то предположенная древними связь между ночными прогулками у болот и заболеваемостью оказалась верной. Но в целом умозаключение было абсолютно вздорным. Заболевание вызывается не дурным воздухом, а паразитами, передаваемыми через укусы комаров, которые обитают и размножаются у воды.

Несмотря на то, что связь между малярией и стоячей водой была истолкована неверно, вывод оказался во всяком случае безвредным. Возможно, что благодаря ему были – хотя и случайным образом – спасены многие жизни, так как врачи советовали держаться подальше от мест, где комары сохраняли и распространяли инфекцию. То же самое можно сказать и о рекомендации Земмельвейса мыть руки. Эта рекомендация, при всей ошибочности ее обоснования, спасла многих молодых матерей. Но это все же счастливая случайность – чаще происходит нечто другое: неверное объединение событий приводит к тяжелым последствиям. Не многие вещи иллюстрируют это лучше, чем отвратительная и достойная презрения паника, вызванная вымышленной связью между вакцинацией и аутизмом, которая разразилась в конце девяностых – начале двухтысячных годов. Вакцинация, наряду с употреблением чистой воды и обязательностью соблюдения правил гигиены, является уникальной, спасающей жизни профилактической мерой. Несмотря на это, у инокуляции и вакцинации с самого начала было множество серьезных противников. В 1772 году одна из проповедей преподобного Эдмунда Мэсси носила весьма характерное и поистине очаровательное название: “Опасная и греховная практика инокуляции”. Священник утверждал, что болезни суть наказания от Господа; следовательно, предупреждение оспы – это “дьявольское действо”, равнозначное кощунству.

Иные выступали против вакцинации из чисто субъективных соображений телесной неприкосновенности или от полного непонимания того, как работает иммунизация. Такое противостояние часто дискредитировало себя само; в 1873 году в Стокгольме сопротивление вакцинации, подкрепленное опорой на религию и превратно понятые представления о правах личности, привело к тому, что охват вакцинацией составил жалкие 40 процентов в сравнении с 90 процентами в остальных регионах Швеции. Но это упрямство было забыто, когда в следующем году произошла массовая вспышка оспы: стоило эпидемии приблизиться к своему пику, как люди начали массово вакцинироваться. По крайней мере в Стокгольме жестокая реальность опасной болезни положила конец самодовольству граждан.

В Европе девятнадцатого века каждая такая вспышка была немалым испытанием – в год оспа уносила 400 тысяч жизней, причем из выздоровевших треть теряла зрение. Заболевшие покрывались наполненными гноем пустулами, которые после вскрытия оставляли обезображивавшие рубцы. Болезнь не щадила никого, поражая и принцев, и нищих. Среди бесчисленных жертв смертоносных ударов оспы можно назвать английскую королеву Марию II, австрийского императора Иосифа I, испанского короля Луиса I, русского царя Петра II, шведскую королеву Ульрику-Элеонору и французского короля Людовика XV.

К началу двадцатого века новые знания в области иммунологии позволили создать вакцины от болезней, которые косили человечество с незапамятных времен. Их жуткий список венчала натуральная оспа, которая к 1959 году регулярно убивала по 2 миллиона человек в год. В том же году мир впервые предпринял серьезные усилия по иммунизации против оспы. К 1979-му вирус был полностью искоренен; в настоящее время он существует лишь в нескольких режимных вирусологических лабораториях. В пятидесятые годы были созданы вакцины против таких некогда распространенных болезней, как полиомиелит и корь, что позволило спасти огромное количество жизней и перевело многие страдания в удел воспоминаний. К 1994 году оба американских континента стали свободны от полиомиелита; к 2002 году то же самое произошло в Европе.

Правда, во многих отношениях вакцины пали жертвами своего собственного успеха. Воспоминания о страшных проявлениях этих болезней начали стираться в общественном сознании. Мы не видим больше людей с лицами, обезображенными оспой, не видим калек, изуродованных полиомиелитом. Из нашего совместного опыта исчез призрак детей, убитых корью, оглохших от нее или перенесших необратимые поражения головного мозга. По мере того как риск становится менее очевидным, абстрактным, страх перед болезнью уступает место самоуспокоенности. Люди забывают о том, насколько глубоко вакцинации изменили к лучшему наш мир[21]21
  Во время Первой мировой войны поэт и солдат Зигфрид Сассун описывал “холодное равнодушие, с каким большинство оставшихся дома относились к мучениям, которых они не видели и считали выдумками, но которые они даже не могли себе представить”. Сассун говорил о слепом безразличии к бойне, происходившей где-то далеко, вне их поля зрения, но я часто думаю о подобных чувствах и настроениях, когда сталкиваюсь с неприятием вакцинации.


[Закрыть]. Большую часть двадцатого века общество в целом одобряло вакцинации, если не считать маргиналов, которые не принимали иммунизацию. Но эта когорта изнывала где-то на периферии, в бессильном гневе приписывая вакцинации все мыслимые болезни. В основном эти утверждения были настолько фантастическими, что их можно было спокойно игнорировать[22]22
  К психологическим признакам активистов, выступающих против вакцина ции, можно отнести ошибки суждения, опору на отрывочные данные и снижение сложности мыслительных процессов. Распространено также конспирологическое мышление, когда критиков причисляют к группе, имеющей от этого материальную выгоду.


[Закрыть]. На закате двадцатого века молодым родителям уже не надо было тревожиться о том, что их дети могут умереть в младенчестве, как это случалось с их не столь уж далекими предками. Выживание стало практически гарантированной данностью – но зато теперь у людей появились новые страхи.

Главным их содержанием сделалась растущая озабоченность по поводу нарушений развития. В конце двадцатого века среди детей наметилась тенденция к росту заболеваемости аутизмом, и это привело родителей в ужас. Признаки расстройств спектра аутизма, как правило, проявляются вскоре после того, как ребенку сделали первые прививки. В глазах некоторых это означает неприятную и опасную связь – а может, аутизм вызван иммунизацией? Никаких убедительных медицинских данных, подкрепляющих это мрачное предположение, получено не было, но зато есть данные, которые ему прямо противоречат. Эта ложная связь, вероятно, была бы постепенно оттеснена на периферию общественного сознания, если бы не неуемная активность печально известного британского гастроэнтеролога Эндрю Уэйкфилда.

В 1998 году Уэйкфилд и соавторы опубликовали в авторитетном журнале “Ланцет” небольшую статью об исследовании 12 больных детей с аутизмом; в этой статье авторы утверждали, что ими был открыт комплекс кишечных симптомов, которые сочетаются с аутизмом. Авторы назвали это расстройство аутистическим энтероколитом, а затем, уже в ходе обсуждения статьи, высказали чисто спекулятивное предположение: мол, не исключено, что эти изменения связаны с вакцинацией от кори. Это было мимолетное утверждение, лишенное какой-либо подтверждающей информации. В нормальных условиях данная шаткая гипотеза была бы отброшена как безосновательная, но Уэйкфилд сделал не вполне обычный ход – он созвал пресс-конференцию. Не будучи скован правилами ведения строгой научной полемики, Уэйкфилд объявил, что ему удалось обнаружить связь между введением вакцины от кори, свинки и краснухи и аутизмом и что эта тройная вакцина небезопасна. Его заявление послужило спусковым крючком кампании, которую развернули люди, уже давно встревоженные ростом заболеваемости аутизмом.

По крайней мере поначалу громкое заявление Уэйкфилда произвело слабое воздействие на общественный дискурс. Утверждения его противоречили множеству куда более убедительных данных. Журналисты, профессионально освещавшие положение дел в науке и медицине, оказались достаточно прозорливыми для того, чтобы распознать недобросовестность заявления и поставить заслон на пути распространения саморекламы Уэйкфилда. Однако упрямые и убежденные противники вакцинаций сумели протолкнуть историю в мейнстрим, обойдя научную журналистику и подсунув ее более доверчивым репортерам в обертке историй из жизни. Невежественные в медицине журналисты выступили от имени озабоченного тревогами простого человека и начали красноречиво увязывать симптомы аутизма с прививками, укрепляя впечатление об их причинно-следственной связи. Для активистов движения против вакцинаций, которым как воздух требовалась всеобщая паника, это был просто дар божий: к 2002 году приблизительно 10 процентов всех научно-популярных статей, опубликованных в Соединенном Королевстве, были посвящены вакцине от кори, свинки и краснухи; при этом 80 процентов этих статей написали люди, не имеющие никакого отношения ни к науке, ни к медицине. Врач и писатель Бен Голдакр кратко и емко охарактеризовал абсурдность сложившейся ситуации: “Мы все вдруг стали получать сведения и советы по поводу сложнейших проблем иммунологии и эпидемиологии от тех, кому прежде было свойственно рассказывать о происшествиях с селебрити по дороге на званые обеды”.

Такое вопиющее несоответствие между реальным научным опытом и заголовками сенсационных статей было весьма показательным; представители научно-популярной журналистики прекрасно знали о давней склонности организаторов кампаний против прививок неверно толковать данные научных исследований и достаточно хорошо владели научной методикой для того, чтобы развенчать мифологию Уэйкфилда. Когда добросовестные обозреватели писали о вакцине КСК, они, как правило, особо подчеркивали, что достоверных данных о благотворном влиянии вакцинации более чем достаточно, в то время как данных о связи вакцинации с аутизмом на самом деле не существует вовсе. Однако на фоне шумной и крикливой кампании “в защиту” несчастных детей разумные голоса представителей научного сообщества, настаивающих на том, что прививки спасают бесчисленные жизни, тонули в оголтелом лае и в водовороте паники. Как гласит известная поговорка, бумага не краснеет, и полная научная несостоятельность журналистов, знаменитостей и общественных деятелей, вовлеченных в распространение панических настроений, не была замечена публикой. Средства массовой информации начали склоняться на сторону Уэйкфилда и его соратников; газета “Телеграф” льстиво назвала его “поборником прав пациентов”, совершенно при этом игнорируя единодушные утверждения медицинского сообщества о безопасности и эффективности вакцинации.

Такой мощный всплеск “праведного негодования” привел – и это было неизбежно – к удручающим последствиям. В течение буквально нескольких месяцев число вакцинаций в Западной Европе резко пошло на убыль. Сложилась невероятно опасная ситуация. Особенно контагиозной (заразной) является корь, так как она распространяется воздушно-капельным путем и не заболеть ею очень трудно. Каждый больной, в свою очередь, является источником заражения для 12–18 человек. Причем тяжела не только сама корь: она может вызывать побочные эффекты и осложнения, в том числе глухоту и поражения головного мозга. Корь смертоносна; каждый год она убивает до 160 тысяч человек. Прививка от кори спасает более миллиона жизней в год, но поводов для самоуспокоения нет. Вирус кори весьма устойчиво сохраняется в популяции, и поэтому необходим коллективный иммунитет для того, чтобы корь не стала эндемичным заболеванием. Индивиды, обладающие иммунитетом, образуют своего рода противопожарный барьер (“брандмауэр”), защищающий тех, кто не может быть вакцинирован по медицинским показаниям, – маленьких детей и людей, страдающих определенными заболеваниями, исключающими иммунизацию. Для такой вирулентной инфекции, как корь, доля иммунизированного населения должна составлять не меньше 94 процентов.

Благодаря легковерному и в высшей степени непорядочному поведению многих средств массовой информации сомнительные измышления Уэйкфилда получили широчайшее распространение. В итоге риск вакцинации оказался непомерно преувеличен[23]23
  Это типичный пример “ложного баланса”, тему которого мы подробно рассмотрим в разделе V.


[Закрыть] – вопреки гигантскому объему данных, доказывающих безопасность и невероятную эффективность прививок. В Великобритании, эпицентре прививочного конфликта, число иммунизаций снизилось на 62 процента. Вспышки необычайно вирулентной болезни, бывшие прежде большой редкостью, стали теперь обыденным явлением. В Ирландии, в Дублине, снижение частоты вакцинаций создало идеальные условия для вирусного реванша. В результате трое детей умерли, а у нескольких развились необратимые осложнения.

Достойным уважения исключением на фоне повального безумия СМИ стал журналист-расследователь Брайан Дир. Дир скептически отнесся к пронзительным воплям противников вакцинации, сознавая, что заявления Уэйкфилда прямо противоречат громадному массиву научных данных. В 2004 году Дир опубликовал свидетельства о том, что Уэйкфилд получил 55 тысяч фунтов стерлингов от юристов, стремившихся завладеть сведениями, которые позволили бы им вчинить иск в отношении производителей вакцины. Уэйкфилд пренебрег научной этикой и не заявил об этом потенциальном конфликте интересов. Дир также представил неопровержимые доказательства того, что Уэйкфилд подал заявку на патент альтернативной вакцины КСК и был осведомлен о результатах работы своей собственной лаборатории, которые абсолютно не соответствовали его публичным утверждениям. Журнал “Ланцет” признал, что в статье Уэйкфилда присутствовали “фатальные ошибки”; в ответ Уэйкфилд подал на Дира в суд за клевету. Это была достаточно прозрачная и неуклюжая попытка сдержать вал доказательств его (Уэйкфилда) недобросовестности. К счастью для всех, Уэйкфилд недооценил упорство Дира, который опубликовал новые серьезные свидетельства двуличного поведения Уэйкфилда. К 2006 году Дир сумел доказать не только то, что утверждения Уэйкфилда не имели никакой ценности, но и то, что он, помимо всего прочего, получил 465 563 фунта стерлингов от судебных адвокатов, которые надеялись, что ему удастся отыскать доказательства вредоносности вакцины КСК. В конечном счете Уэйкфилд был вынужден отозвать иск и оплатить все издержки.

Это был погребальный звон по культу Уэйкфилда. Британский Генеральный медицинский совет инициировал тщательное расследование, а “Ланцет” дезавуировал статьи Уэйкфилда после обнаружения в них признаков научной недобросовестности. В апреле 2010 года Дир показал, что Уэйкфилд фальсифицировал свои данные. Месяцем позже комитет Генерального медицинского совета признал Уэйкфилда виновным в серьезных нарушениях профессиональной этики и в недопустимых действиях в отношении детей с задержкой развития. Уэйкфилд был исключен из врачебного реестра, а Дир опубликовал сведения о том, что Уэйкфилд планировал продажу фиктивных свидетельств о заболеваниях, что должно было приносить ему годовой доход в 43 миллиона фунтов. Падение Уэйкфилда с высот медийного Олимпа и превращение его в медицинского парию совершилось. Профессор Фиона Годли, редактор “Британского медицинского журнала”, описала самую суть возмутительного поведения Уэйкфилда, не стесняясь в выражениях:

Кто совершил это мошенничество? Нет сомнения, что это был Уэйкфилд… [Он] имел все возможности либо повторить и подтвердить свои исследования, либо признать их ошибочность. Он отказался от обеих возможностей. Он отказался последовать примеру десяти своих соавторов, которые отозвали интерпретацию результатов работы, опубликованной в 2004 году, и отказался признать их недостоверность. Вместо этого он, несмотря на то, что был лишен всех своих профессиональных и научных званий, продолжает настаивать на собственной правоте. Его поведение по-прежнему создает угрозу общественному здоровью, угрозу, раздуваемую однобокими репортажами и неэффективной реакцией правительства, ученых, медицинских журналов и медицинских специалистов.

Аутистический энтероколит оказался мифом, результаты работы были невоспроизводимы, а все ее выводы подкреплялись лишь ложными данными Уэйкфилда[24]24
  Не имеет никакого значения, что, по крайней мере вначале, Уэйкфилд направил свой гнев исключительно на вакцину КСК, выступая в защиту однодозовой специфической вакцины, которую он якобы тайно запатентовал. Соответственно, некоторые журналисты не поверили в то, что Уэйкфилд в принципе выступает против вакцинаций. Это было опасное заблуждение, ибо в основе утверждений Уэйкфилда лежало заявление о том, что “перегрузка вакциной” наносит вред здоровью детей, и ложность такого заявления была ясна с самого начала. Не имеет также никакого значения то, что многие активисты движения против вакцинации не позиционируют себя в качестве таковых, а прибегают к эвфемизмам, говоря, что они выступают за “безопасную вакцинацию”. Но это всего лишь семантическая игра – если кто-то выдвигает антипрививочные лозунги и при этом полностью игнорирует массу доказательств безопасности и эффективности вакцинации, то его едва ли можно назвать добросовестным человеком. Если вы оспариваете только научные данные, но даете зеленый свет случайным и отрывочным свидетельствам, то вы, очевидно, подтасовываете колоду фактов. Одни лишь реальные действия определяют, является ли человек антипрививочником (расистом, женоненавистником и т. д.) или нет: в этом отношении самоидентификация не имеет существенного значения. Позиция Уэйкфилда, его якобы неприятие только и исключительно вакцины КСК, была лишь троянским конем, с помощью которого он попытался протащить старый вздор о вреде прививок. В последние годы – что было вполне предсказуемо – он отбросил всякое притворство и открыто перешел в лагерь принципиальных противников вакцинации.


[Закрыть]. Тем не менее при всем обилии доказательств, которые неизбежно привели к выводу о явном мошенничестве Уэйкфилда, многие до сих пор тянутся под его знамена, убежденные в том, что аутизм их детей стал следствием вакцинации против кори, свинки и краснухи. Мощнейшим аргументом в их глазах выглядит тот факт, что спустя какое-то (не одинаковое для всех) время после вакцинации у детей появились признаки аутизма. Это типичная логическая ошибка – post hoc ergo propter hoc – в ее страшной крайности. При всей простоте данного объяснения из его посылки абсолютно не следует предложенный вывод. Повышение заболеваемости аутизмом не имеет ничего общего с вакцинацией, а самая очевидная причина заключается, вероятнее всего, в расширении диагностических критериев аутизма. Манифестация аутизма после прививок тоже не вызывает особого удивления: аутизм проявляется в раннем детстве, и его характерные симптомы – нарушение способности к общению – обычно дают знать о себе к двух– или трехлетнему возрасту, то есть вскоре после иммунизации. Ошибочное приложение к этой последовательности отношения причинности оказалось достаточным для придания достоверности искусственно раскрученной панике.

Пик паранойи, связанной с вакциной против кори, свинки и краснухи (КСК), миновал в начале двухтысячных, но пострадали от этого сумасшествия не только дети – его жертвами пали и взрослые. Родители, напуганные вакцинацией, стали отказываться делать защитные прививки своим детям, и этот страх начал медленно расползаться по всему миру. Эти дети росли без иммунизации, в обстановке сниженного популяционного иммунитета с вполне предсказуемым результатом для Европы и Америки. В 2011 году в Европе были зарегистрированы 26 тысяч случаев кори с девятью смертельными исходами. Были госпитализированы 7 288 больных. К 2018 году заболеваемость корью возросла до 82 596 случаев в год. В 2012 году в Великобритании заболеваемость достигла пика за двадцатилетний период, а в 2013 году произошла вспышка кори в Уэльсе – там заболели 1200 человек, из которых один умер. В Ирландии в 2010 году было 443 случая, что в два раза превышало показатели предыдущего года. В Северном Корке уровень вакцинации снизился до антирекорда – 26,6 процента.

В недавнем прошлом в Америке не наблюдали заболеваний корью, но теперь болезнь стала эндемичной. В 2014 году в 27 штатах было зафиксировано 677 случаев, то есть столько же, сколько за предыдущие двадцать лет. В следующем году один больной заразил по меньшей мере 150 человек в Диснейленде, и власти заявили, что “виной вспышки 2015 года стали частые отказы от вакцинации”. В начале 2019 года Нью-Йорк превратился в арену самой крупной вспышки кори за последние десятилетия. Ее жертвы – это результат былой паники по поводу вакцинаций. ВОЗ меланхолично констатирует, что в этом явлении нет ничего нового: “Борьба с антипрививочными настроениями была большой проблемой еще во времена Дженнера[25]25
  Эдвард Дженнер предложил свою вакцину в 1796 году.


[Закрыть]. Лучший способ борьбы – это без устали опровергать лживые измышления, предоставляя при любой возможности научно обоснованные данные. Однако это легче сказать, чем сделать, потому что противники в этой кампании играют не по правилам науки”.

Масштаб проблемы оказался таким грандиозным, что в 2019 году ВОЗ впервые в истории объявила отказ от прививок входящим в десятку ведущих угроз состоянию здоровья мира. Позволю себе повторить, что паника, связанная с вакциной СКС, подкреплялась тем обстоятельством, что вакцинация иногда предшествовала первым проявлениям аутизма. Это случайное совпадение активисты антипрививочного движения использовали для того, чтобы внушить наивным людям ошибочное суждение типа post hoc ergo propter hoc и подогреть массовые деструктивные настроения. Последствия, с которыми мы сталкиваемся по сей день, красноречиво напоминают о том, какими бедствиями чревато дефектное мышление. Но в этой панике был и еще один элемент, способствовавший раздуванию страхов: культурный дух нашего времени. Оглядываясь на то, что произошло, мы с вами можем удивиться несоразмерности страха перед гипотетическим риском аутизма и страха перед теми ужасами, которых позволяют избежать прививки.

Ответ, на мой взгляд, лежит на поверхности: для родителей начала двухтысячных картины эпидемий и рассказы о детях, умерших или ставших инвалидами от кори, не были частью культурной памяти, частью культурного лексикона. Научные исследования и усилия органов здравоохранения привели к настолько резкому снижению заболеваемости, что упоминание о вирусе кори не вызывало тревожного резонанса в душах родителей. А вот аутизм, напротив, так часто обсуждался в СМИ и на кухнях, что стал элементом народной культуры. В журналах и газетах из номера в номер печатали душещипательные истории о том, с какими вызовами приходится сталкиваться детям с аутизмом, и о возможных причинах очевидного роста заболеваемости аутизмом. Увлекшись этими спекуляциями, журналисты забыли об одном обыденном, но очень важном факте: за предыдущие годы были значительно расширены диагностические критерии аутизма и те дети, которые всего несколько лет назад считались бы умственно отсталыми, теперь были отнесены к группе больных из спектра аутизма. Ребята, которых раньше помещали в специализированные учреждения, делая их практически невидимыми для общества, внезапно оказались в центре всеобщего внимания. Идея “аутизма” стала доступной широкой публике, а идея о пагубности эпидемий кори до публики не дошла. Концептуальная “доступность” исказила восприятие и привела к трагическим последствиям.

Этот феномен придания большего веса легко доступной или свежей информации известен под названием эвристики доступности. На самом деле выносить суждение, опираясь на наглядные и ясные примеры, которые легко вспоминаются, – это значит выбирать путь наименьшего сопротивления. Данный феномен основан на следующем допущении: если что-то вспоминается первым, то это “что-то” и есть самое важное или, по крайней мере, более важное, чем какое-либо альтернативное объяснение. Чем легче вспомнить информацию, тем большее значение мы ей придаем. Это по сути искажает наше мнение в пользу недавней информации или врезавшихся в память примеров. Однако сам тот факт, что какая-то информация свежа или хорошо запомнилась, не делает ее истинной, так же как ни одно выведенное из этого умозаключение не может считаться гарантированно правильным. Встревоженным родителям было легче вспомнить пугающие истории об аутизме, чем подумать о смертях, вызванных корью, несмотря даже на то, что опасность кори во много раз превосходит опасность несуществующего риска аутизма.

Предубеждение доступности – это всего лишь один тип ментального срезания углов из целого семейства эвристических подходов. Иногда причина заключается в том, что быстроту мы ценим выше качества. Если речь идет о выживании, то в быстроте есть определенные и неоспоримые преимущества. Предположим, что мы находимся в диком лесу и вдруг слышим шорох в кустах. Скорее всего, не произошло ничего страшного: возможно, ветер прошуршал листвой, вспорхнула птичка или пробежала лиса. В зависимости от того, где именно мы находимся и что нам известно об этом месте, мы, вероятно, можем прикинуть, какова причина шороха. Но, как правило, мы этого не делаем – наше сознание, подстегнутое чувством опасности, переходит к действию. Подобное поведение может спасти нам жизнь, если, например, под кустом притаилась ядовитая змея.

Принятие такого решения и осуществление реакции происходят настолько быстро, что нам кажется, будто мы делаем это без участия мышления. Эти правила поведения являются эвристическими, они призваны сохранять нам жизнь за счет обхода осмысленного принятия решения, когда ошибку допускают из предосторожности. Такой путь, конечно, несовершенен, и работает он, как автопилот. Психолог Даниэль Канеман подразделяет наше мышление на две различные категории: систему 1 и систему 2. В классификации Канемана системе 1 соответствует быстрый, интуитивный и автоматический ответ; наоборот, система 2 предусматривает более медленное и более аналитическое мышление, в котором доминирует разум. Эти системы дополняют друг друга: логическое мышление требует расхода мыслительной энергии, а эвристический подход спасает нам жизнь. По словам Канемана, “в этом сущность интуитивной эвристики: оказываясь перед необходимостью трудного решения, мы реагируем на более простую дилемму, даже не замечая этой подмены”.

Эвристика не только защищает нас от змей – она лежит в фундаменте нашего мышления. Даже если мы мыслим аналитически, мы все равно используем элементы обеих систем – настолько глубоко внедрена эвристика в стиль наших рассуждений. Канеман и его коллеги идентифицировали множество ее типов, которые играют важнейшую роль в нашей способности к умозаключениям. Проблема заключается в том, что вывод умозаключений из быстро припоминаемых примеров может легко привести к серьезным ошибкам. Обычно мы отчетливее всего вспоминаем не репрезентативные с точки зрения рационального содержания случаи, а наиболее эмоционально окрашенные примеры. Люди драматически переоценивают риск смерти от терроризма и насилия, опасно недооценивая таких более вероятных убийц, как болезни сердца или инсульт. Короче говоря, если мы опираемся в своих суждениях только на эвристику, то рискуем делать неверные умозаключения и в конце концов впадаем в заблуждения. Цитируя Канемана, “эвристика очень полезна, но иногда приводит к тяжелым и системным ошибкам”.