Текст книги "Неразумная обезьяна. Почему мы верим в дезинформацию, теории заговора и пропаганду"

Идея была не нова: эта гипотеза, предложенная Николаем Коперником в качестве теоретической возможности, была опубликована незадолго до его смерти в 1543 году – но теперь Галилей убедился в ее истинности. Однако, признав истинность гипотезы Коперника, Галилей ступил на зыбкую и опасную почву: в семнадцатом веке библейские тексты не могли быть подвергнуты сомнению и, разумеется, никакой смертный не смел указывать на якобы содержавшиеся в них ошибки. (Из буквального прочтения Библии следовало, что именно Земля является центром Вселенной, вокруг которого обращаются все прочие небесные тела, а это полностью противоречило фактам, наблюдаемым Галилеем.) Надо еще вспомнить, что то было время религиозных войн и обострения социальных противоречий: подъем протестантизма в конце шестнадцатого века пошатнул безраздельное верховенство католической церкви. Для искоренения всех неортодоксальных религиозных воззрений была учреждена святая инквизиция – мощное орудие террора, призванное держать в повиновении богобоязненное население. Инквизиция прибегала к карательным и часто кровавым методам, а полномочия ее были практически неограниченными. Наказанием за ересь могло стать сожжение на костре, и ни священнослужители, ни ученые не были застрахованы от смерти в пламени. В 1600 году за свои еретические взгляды (в том числе и за убежденность в правоте Николая Коперника) был сожжен на костре монах, философ и математик Джордано Бруно. Нет никаких сомнений, что Галилей прекрасно знал о творившихся вокруг бесчинствах. Одного только обвинения в ереси было достаточно для того, чтобы опорочить обвиняемого и избавиться от необходимости выслушивать его неудобные аргументы. Осознавая все превратности тогдашнего религиозного и политического климата, Галилей умерил радикализм своих взглядов и выступил с осторожным предположением о том, что библейская поэтика, космогония и сказания могут быть восприняты метафорически, как талантливая аллегория, а не как сухое описание реальности.

Этой осторожной позиции оказалось недостаточно для того, чтобы защититься от всевидящего ока ревнителей веры. В 1615 году о гелиоцентрических взглядах Галилея стало известно инквизиции. Интерпретация Библии как аллегории была сочтена вольномыслием на грани ереси. Галилей предстал перед судом инквизиции в Риме, но его слова оказались обращены к глухим. В 1616 году святая инквизиция недвусмысленно осудила гелиоцентрическую модель как “глупую и абсурдную с точки зрения философии и как формально еретическую, ибо во многих местах она противоречит духу Священного Писания”. По распоряжению папы Павла V Галилею было строжайше запрещено “преподавать, защищать и отстаивать в любом виде, устно или письменно, мнение о том, что Солнце неподвижно покоится в центре мироздания, а Земля движется вокруг него”. Помимо этого, инквизиция запретила сочинение Коперника, посчитав его содержание оскорблением веры. Хотя вынесенное решение и было несправедливым, оно все же оказалось куда предпочтительнее какого-либо иного наказания, на которые не скупилась инквизиция.

Галилей благоразумно решил не вступать в дальнейший спор и замолчал почти на десять лет. В 1623 году его друг и почитатель кардинал Маффео Барберини был избран папой и принял имя Урбана VIII. Барберини поддержал Галилея в 1616 году, и его избрание, казалось, сулило свободу научных исследований. С разрешения нового папы Галилей смог наконец опубликовать свои взгляды на гелиоцентрическую систему – но с определенными условиями. Главным из них было следующее: Галилей обязывался предупредить читателя о том, что отнюдь не выступает в защиту гелиоцентрической модели, и представить в своем труде и альтернативные мнения. Урбан VIII настоял на том, чтобы в книгу были включены аргументы в пользу геоцентрической модели, согласно которой Земля неподвижно покоится в центре мироздания. В итоге вышедший вскоре “Диалог, касающийся двух основных систем мироздания”, несмотря на все ограничения, можно было счесть грандиозным успехом. Свои взгляды Галилей представил в виде разговора между Сальвати (гелиоцентриком), Сагредо (беспристрастным мирянином) и Симплицио (геоцентриком). Хотя в книге были вроде бы представлены оба взгляда, после ее прочтения у читателя не оставалось сомнений в том, какая из двух систем лучше.

Имя Симплицио (“простец”) уже содержало в себе плохо замаскированное оскорбление. Конечно, Галилей мог всегда сказать, что это имя было выбрано в честь философа шестого века Симплиция Киликийского, но намек на “простеца” был очевидным и явно не случайным. Ученый мастерски создал выразительный образ упрямого и недалекого Симплицио, в котором без труда угадывался оклеветавший Галилея консервативный философ Лодовика делле Коломб, вождь флорентийских недоброжелателей Галилея, в насмешку прозванных Галилеем и его сторонниками “лигой голубей”. Это был предел “подрывной деятельности” ученого: пощипать перышки безвредных, хотя и сварливых птиц. Однако выполнив обещание, данное Урбану, Галилей, сам того не желая, все-таки навлек на себя высочайший папский гнев, а заодно и гнев инквизиции. Верный своему слову, он честно включил в книгу папские аргументы в пользу верховенства Земли в устройстве небес, иногда даже просто в виде цитат. Но проблема заключалась в том, что Галилей вложил эти аргументы в уста Симплицио, глупость которого была очевидна для читателя.

Это навсегда отравило дружбу Галилея с папой. Продажа книги была немедленно запрещена, а Галилея снова доставили на суд инквизиции. На этот раз, однако, он был прямо обвинен в ереси – ему угрожали пытками и поместили под арест. В семнадцатом веке обвинить кого-то в ереси означало не только оскорбить этого человека, но и заклеймить его позором, запятнать его репутацию. То было время бесконтрольного разгула инквизиции, когда уничижительный эпитет “еретик” мог грозить утратой общественного положения и даже казнью, причем очень жестокой. Мало того: само обвинение в ереси уже было указанием на то, что еретик недостоин доверия, что его идеи не имеют никакой ценности. Нападая на Галилея как на заведомо бесчестного человека, запятнанного грехом, папство избавило себя от необходимости отвечать на реальные аргументы. Вместо того чтобы отстаивать свои взгляды и опровергать взгляды противной стороны, инквизиция попросту оклеветала ответчика, дискредитировав его клеймом еретика.

В 1633 году инквизиция повторила, что “предположение о том, что Солнце находится в центре мироздания и неподвижно покоится на месте, является абсурдным и ложным с философской точки зрения и еретическим по форме, ибо явно противоречит Священному Писанию”. Галилей воззвал к милосердию инквизиции, но было уже поздно: остаток дней ему пришлось провести под домашним арестом. Неприязнь папы и стигма еретика преследовали Галилея до самой смерти. После его кончины в 1642 году мстительный Урбан запретил хоронить ученого рядом с членами его семьи. Однако, несмотря на все потуги инквизиции очернить Галилея, всепобеждающая истинность гелиоцентрической модели взяла верх. Сочинения Галилея были изъяты из “Индекса запрещенных книг” в 1835 году, почти через двести лет после смерти великого физика.

Вариантом логической ошибки argumentum ad hominem является обмен репликами типа tu quoque (“ты тоже”), когда в ответ на аргумент оппонента его самого обвиняют в том же. Целью такого контробвинения является стремление выставить оппонента лицемером, но это не обязательно уничтожает сам аргумент. Например, заядлый курильщик может горячо отговаривать своих детей от этой пагубной и прилипчивой привычки, рассказывая о вреде курения. Подросток-сын может возмутиться такой очевидной двуличностью, убежденный в том, что привычка родителя обесценивает его наставления. Но это ошибка, потому что личная непоследовательность родителя не обесценивает сам аргумент – в данном случае доводы о том, что курение вредно, абсолютно верны, несмотря на то, что человек, высказывающий их, сам дымит так, что может посрамить печную трубу. Подобная тактика “отравления источника” заключается в использовании порочащей оппонента информации (истинной или вымышленной) для его дискредитации, даже если эта информация не имеет отношения к обсуждаемому предмету.

Но коли эти аргументы по самой своей природе так плохи, то почему они сохраняют присущую им привлекательность? Отчасти причина заключается в том, что мы по своей натуре такие же эссенциалисты, как математики. Люди склонны к тому, что социальные психологи именуют фундаментальной ошибкой атрибуции. Этот их вывод основан на наблюдениях, согласно которым мы придаем чрезмерное значение личностным характеристикам (намерениям и характеру) в действиях других людей, игнорируя при этом оценку сопутствующих внешних и внутренних факторов. Например, мы изначально уверены, что водитель, подрезавший нас на дороге, поступил так единственно в силу собственного эгоизма. Мы не склонны думать, что это, возможно, была чистая случайность или водитель спешил, потому что вез кого-то в больницу. И наоборот, когда мы сами ошибаемся, то склонны винить в этом обстоятельства – например, мы кого-то подрезали, потому что спешили на важную встречу.

Точно так же многие из нас игнорируют бедственное положение бездомных или обездоленных, убеждая себя в том, что, вероятно, у этих людей есть какие-то внутренние пороки и изъяны, и отгоняя неудобную мысль о том, что, возможно, виной всему социальные и экономические факторы, повлиять на которые у них не было ни малейшего шанса. Мы имеем большую склонность считать, что дурные поступки или везение других обусловлено тем, что эти люди изначально плохи, и не принимаем в расчет ситуационные факторы, которые могут играть в этом важную роль. Аргументами от природы слишком часто пользуются для удобной рационализации непростительного поведения и скудного мышления. Ошибки, связанные с такими суждениями, часто приводят к тому, что целые этнические группы получают каинову печать, а это, в свою очередь, может стать причиной кровавых и несправедливых притеснений. В конце концов, если вы хотите оправдать отношение к кому-либо как к недочеловеку, то ссылка на некий якобы присущий ему порок является мощным способом его дегуманизации.

В поисках адекватных решений проблем, с которыми мы сталкиваемся как биологический вид, нам следует всеми силами избегать рефлекторного эссенциализма. Люди и ситуации, в какие они попадают, часто бывают весьма сложными; упрощающие концепции “хороший” или “плохой” не годятся для полноценного описания ни людей, ни идей. Сталкиваясь с чужими мнениями или ситуациями, мы должны стараться избежать греха предвзятых, пристрастных суждений. Надо оценивать идеи по их содержательной ценности, а не мазать все без нужды одним миром. В противном случае мы превращаем решение сложных проблем в дешевый балаган, а людей, со всеми нюансами их характеров, сводим к двумерным фигурам ходульных героев или злодеев. Да и в любом случае это может стать стимулом быть добрее друг к другу в нашем безумно сложном мире, где живет множество людей с самыми разными взглядами.

Глава 7
Заманить и подменить

Книга “О происхождении видов путем естественного отбора” вышла в свет в ноябре 1859 года и неожиданно стала хитом (первый тираж – 1250 экземпляров – разошелся за один день). В ней Чарльз Дарвин представил миру высочайшее достижение научного мышления – теорию эволюции путем естественного отбора. В написанной для широкой публики книге была блестяще изложена идея о том, что биологические виды возникают и развиваются в течение длительного времени под давлением отбора со стороны окружающей среды. Эта гипотеза подкреплялась множеством доказательств, собранных во время экспедиций, и все они приводили к восхитительной, но смиряющей человеческую гордыню истине: невероятное разнообразие жизни на нашей планете возникло в результате происхождения от одного общего предка. Дарвин понял и открыл миру, что каждый вид – как ныне здравствующий, так и вымерший – является ветвью раскидистого древа жизни, ветвью, неразрывно связанной со всеми другими формами жизни на Земле. За многие десятилетия, прошедшие после публикации классического труда Дарвина, накопилось невероятное количество данных, подтверждающих справедливость теории эволюции.

Сегодня трудно переоценить значение и важность этой книги, поскольку она составляет фундамент современной эволюционной биологии. Теория Дарвина красива, изящна и сильна: в каждой популяции случайные мутации приводят к значительной вариабельности признаков у разных особей. Эти признаки часто наследственные, то есть передающиеся от родителей потомкам. При ужесточении конкуренции за пищу и ресурсы у менее приспособленных к окружающей среде индивидов снижаются шансы на выживание и размножение. Напротив, особи, лучше приспособленные к окружению, лучше и размножаются, передавая потомству свои признаки в следующих поколениях. Это и есть процесс естественного отбора, в результате которого постепенно, в течение длительного времени накапливаются вариации и усиливается дивергенция, что приводит к возникновению новых видов. Философ и биолог Герберт Спенсер назвал это “выживанием самых приспособленных”. И Дарвин, и еще один первопроходец теории эволюции, Альфред Рассел Уоллес, взяли этот термин на вооружение в надежде избежать превратного толкования, будто природа сама активно участвует в отборе.

Однако несмотря на то, что Дарвин и его современники изо всех сил старались избежать неверного понимания теории эволюции, ее лживые и запутанные интерпретации существуют и по сей день. В определенных кругах теорию эволюции неизменно считают спорной и даже ложной. К 1860 году в викторианском Лондоне естественный отбор стал темой жарких дискуссий, в ходе которых Дарвина упрекали за непонимание его теории другими. За вспышкой общественного интереса последовала мощная негативная реакция. Теория естественного отбора рассматривала человека как часть животного царства, а не как некое особое высшее существо. Это оскорбило религиозные чувства многих прелатов англиканской церкви, которые увидели в теории эволюции вызов, брошенный убежденности в участии Бога в процессе творения. Даже человек, некогда учивший Дарвина геологии, преподобный Адам Седжвик, с порога отмел гипотезу своего бывшего ученика, предупредив, что если его старый друг не признает безусловную истинность Библии, то они никогда не встретятся на небесах. Блестящие прозрения Дарвина вызвали неудовольствие и у его весьма могущественного врага – Ричарда Оуэна.

Оуэн считался одним из столпов британской науки; он и в самом деле был выдающимся анатомом и натурфилософом, к чьим несомненным достижениям можно отнести изобретение термина “динозавр” и основание Британского музея естественной истории. Несмотря на такие достойные похвалы свершения, человек этот был, однако, склонен к интригам и отличался мстительностью. Особенно отвратительно эти черты проявились в истории с неприкрытым обворовыванием и моральным уничтожением блистательного палеонтолога Гидеона Мэнтелла. Подстегнутый, судя по всему, ревностью к успехам этого ученого, Оуэн использовал свое высокое положение в науке для того, чтобы не допустить публикации новаторских работ Мэнтелла, а затем нагло присвоить себе его открытия. Когда Мэнтелл попал в дорожную аварию и его парализовало, Оуэн воспользовался ситуацией и украл другие заслуги несчастного, переименовав тщательно исследованные Мэнтеллом образцы на свой лад. Мэнтелл с прискорбием констатировал: “Какая жалость, что человек, обладающий неоспоримыми талантами, может быть столь подлым и завистливым”. Даже после того, как пристрастившийся к морфию и покинутый всеми Мэнтелл в 1852 году умер, Оуэн не прекратил оскорблять своего многострадального оппонента: он анонимно опубликовал некролог, в котором назвал Мэнтелла заурядным ученым, практически ничего не сделавшим для науки. Возведя на Мэнтелла эту клевету, Оуэн удалил из тела покойного фрагмент позвоночника и разместил его в экспозиции Британского музея.

Несмотря на то, что коллеги Оуэна были шокированы таким недопустимым поведением, он по-прежнему сохранял и свое могущество, и большие связи, что давало ему возможность навредить любому человеку, до которого он мог дотянуться. Сосредоточив свой гнев на Дарвине, Оуэн прибегнул к своему фирменному очернительству, напечатав в журнале Edinburgh Review анонимный обзор работы Дарвина, полный ядовитой злобы в адрес ее автора и (одновременно) самовосхвалений. По мере того как росла слава Дарвина, Оуэн проявлял все большую враждебность. Сам Дарвин почти слово в слово повторил характеристику, данную Оуэну Мэнтеллом: “Злобный, чрезвычайно злопамятный, умный; лондонцы говорят, что он сходит с ума от зависти, потому что о моей книге так много говорят… это очень больно, когда тебя ненавидят с такой силой, с какой Оуэн ненавидит меня”.

Пошатнувшееся здоровье Дарвина не позволяло ему отстаивать в дебатах достоинства своей книги и защищать ее от нападок своры клеветников, но его поддержали многие ученые и философы, не побоявшиеся выступить против клерикального мышления. Одним из таких ученых стал Томас Генри Гексли, превосходный анатом и человек, страстно мечтавший о всеобщем научном просвещении. Поначалу Гексли скептически отнесся к теории эволюции, но вскоре полностью проникся и красивой идеей Дарвина, и представленными им свидетельствами и доказательствами. После этого Гексли решительно и бескомпромиссно выступил в поддержку теории естественного отбора. Нежное “эго” Оуэна было глубоко ранено находчивыми возражениями и ответными ударами Гексли, и Оуэн перешел к мелочным уловкам. Неспособный что-либо противопоставить аргументам Гексли, Оуэн отмахнулся от него, как от “адвоката происхождения человека от некоей уродливой обезьяны”, преднамеренно задев чувствительность ортодоксальных викторианцев и вызвав их озлобление против Дарвина; таким образом, больной ученый сделался громоотводом для всех недовольных и обиженных теорией эволюции.

Со стороны Оуэна то была невероятная низость, призванная создать впечатление, будто человек произошел от наших двоюродных родичей, современных обезьян. Не надо обладать докторской степенью по эволюционной биологии, дабы понять, что это есть извращение того, что на самом деле провозглашал Дарвин. Теория естественного отбора сделала весомой идею о давнем общем предке обезьян и человека, но ни один дарвинист никогда не говорил о том, что люди произошли от современных обезьян. Оуэн прекрасно понимал, что его обдуманные инсинуации вызовут предсказуемую эмоциональную реакцию, для усиления которой он бесчестно придал им поверхностное сходство с реальными утверждениями Дарвина, чем ввел в заблуждение доверчивых и наивных. Такой подход добавил нападкам агрессивности, но полностью выхолостил их интеллектуальное содержание. Критики Дарвина дразнили его, увековечивая искажение сути трудов ученого своими карикатурами, на которых изображали Дарвина с телом обезьяны.

30 июня 1860 года в Оксфордском музее естественной истории состоялись печально известные дебаты между некоторыми выдающимися сторонниками и противниками теории естественного отбора. Оппозицию возглавлял епископ Оксфорда Сэмюель Уилберфорс. Этот человек был талантливым оратором, но многим не нравились его уклончивость и лицемерие; британский премьер-министр Бенджамин Дизраэли, высмеивая Уилберфорса как “елейного, скользкого” человека, придумал для него подходящее прозвище: “Мыльный Сэм”. Вечером накануне дебатов Оуэн инструктировал Уилберфорса, наставляя его в тактике дебатов. И одну хитроумную уловку в стиле Оуэна Уилберфорс таки использовал: в самый разгар дискуссии он задал Гексли весьма, с его точки зрения, каверзный вопрос, поинтересовавшись, происходит ли Гексли от обезьяны со стороны бабки или деда.

Гексли, которого современники недаром прозвали “бульдогом Дарвина”, буквально порвал Уилберфорса своим невозмутимым ответом: “Если… меня спросят, хочу ли я иметь своим дедом жалкую обезьяну или одаренного от природы человека, обладающего большими средствами и влиянием, но использующего свои средства и влияние для того, чтобы превратить в балаган серьезную научную дискуссию, то я без колебания выберу обезьяну”. После издевательской насмешки Уилберфорса и ответного выпада Гексли дебаты превратились в фарс. Кульминацией стал эксцентричный спектакль, устроенный бывшим спутником Дарвина в путешествии на “Бигле” адмиралом Робертом Фицроем, который, потрясая над головой огромной библией, заклинал аудиторию признать превосходство Бога над человеком[29]29
  У входа в музей, рядом с научной библиотекой Оксфорда, можно сегодня видеть мемориальную доску, установленную в память о тех знаменитых дебатах. В этом здании также размещается антропологический музей Питта Риверса, а вместе они составляют мою самую любимую выставочную площадку в городе, в которой эхо громовых речей великих ораторов соседствует с богатейшей коллекцией, в которой есть все – от ископаемых динозавров до высушенных человеческих голов.


[Закрыть].

Коварные методы Оуэна, стремившегося извратить аргументы Дарвина, являются классическим примером использования тактики подмены тезиса, или тактики соломенного чучела. В своей основе этот прием является типичной тактикой “заманить и подменить”, базирующейся на создании ложного впечатления, будто опровергаются аргументы оппонента, хотя на самом деле опровергают вовсе не их, а их упрощенную и извращенную замену. Начало дискуссии в стиле соломенного чучела напоминает выход фехтовальщика, демонстрирующего свое искусство на набитой соломой кукле, которую выдают за оппонента, способного парировать удары шпагой. Нет, конечно, никакой доблести в победе над куклой, и потому данный прием будет выглядеть более убедительным, если подменяющий тезис обладает поверхностным сходством с реальными аргументами оппонента. В такой подмене не всегда присутствует злой умысел – атака на соломенное чучело может стать следствием глупости и неадекватного смешения двух разных идей. Выдающийся математик и философ Бертран Рассел, упомянув эту частую проблему, однажды устало заметил, что “рассказ глупца о том, что говорит умный человек, никогда не может быть точным, ибо глупец подсознательно переводит то, что слышит, на понятный для себя язык”.

Подмена тезиса может использоваться и преднамеренно, и она занимает видное место в арсенале ораторского искусства. Извращенное представление аргумента позволяет с большей легкостью его опровергнуть, и примеров такой тактики великое множество во всех сферах общественной жизни. Для того чтобы найти примеры тактики соломенного чучела, достаточно раскрыть любую газету, или набраться терпения и послушать скучнейшие политические дебаты между представителями двух противоборствующих партий, или – храни вас господь! – погрузиться в бурлящий мир интернет-форумов. По самой своей сути подобные аргументы пусты и бессодержательны и рассыпаются в прах при первом же непредвзятом анализе. Тем не менее часто вред причиняется смешением обоснованных аргументов с эмоционально окрашенным искажением фактов, что вызывает у слушателей возмущение и бурное неприятие. Такое прискорбное смешение закрепляется в общественном сознании, а инстинктивная реакция исключает рациональное суждение.

Печально, что теория эволюции и до сих пор остается мишенью подобной пустой и бессодержательной риторики. За время, прошедшее после бурных дебатов 1860 года, множество неопровержимых доказательств подтвердило идеи Дарвина, и в настоящее время теория эволюции является фундаментальным принципом биологии, выдержавшим все испытания и нападки. Однако и сегодня, по прошествии ста пятидесяти лет, возражения в духе тактики соломенного чучела продолжают жить в религиозных сообществах, отвергающих теорию естественного отбора. Из-за невежества или злонамеренности продолжают звучать избитые вариации на тему “если люди произошли от обезьян, то почему до сих пор существуют обезьяны?”, несмотря даже на то, что теория эволюции не утверждает, будто человек произошел от современных обезьян или будто предковая популяция должна вымереть, чтобы уступить место новому виду. На периферии религиозного фанатизма, не озабоченного объективными фактами, эта ложь продолжает – несмотря ни на что – цвести пышным цветом. В 2007 году евангелисты Рэй Камфорт и Керк Кэмерон ошеломили научное сообщество своим заявлением о том, что теория эволюции неверна, потому что до сих пор не найдены ископаемые остатки таких гибридных животных, как крокоутка. В качестве доказательства авторы предъявили кое-как смонтированную фотографию гибрида крокодила и утки. Пожалуй, это глупейшая из всех мыслимых попыток подорвать доверие к теории эволюции, подкрепляющая высказывание Рассела о фундаментальной неточности “передачи глупцом того, что сказал умный человек”. Возмущенная реакция выдающегося эволюционного биолога и популяризатора науки Ричарда Докинза была вполне понятна, объяснима и адекватна; он – в полном соответствии и с моими воззрениями – сказал: “Если ваше понимание эволюции настолько искажено, что вы полагаете, будто мы должны надеяться обнаружить лягозьяну и крокоутку, то ваш сарказм, вероятно, достигнет космического масштаба в связи с отсутствием собакопотама и слонопанзе… а также миллионов других несчастных химер, полученных в результате скрещивания всех живых существ со всеми живыми существами”.

Как это ни печально, но бессодержательные аргументы именно такого калибра остаются главным оружием движения креационистов – и один этот факт многое говорит об интеллектуальном багаже противников эволюции. В 2001 году член палаты представителей Конгресса США от Луизианы Шарон Брум предложила принять резолюцию, в которой “дарвинистская идеология” трактуется как расистская:

Поскольку законодательство штата Луизиана решительно осуждает все проявления и всякую идеологию расизма, постольку оно отвергает главную концепцию дарвинистской идеологии, согласно которой определенные расы и классы людей являются по своим врожденным свойствам выше других, и тем самым осуждает эту философию в той мере, в какой она используется для оправдания и одобрения расизма.

Конечно же, это полное извращение и уничтожение представленных Дарвином убедительных аргументов. Такие подстрекательские заявления, к несчастью, широко применяются сторонниками движения противников эволюции; эти заявления целенаправленно взывают к эмоциям и грешат фальшивыми ассоциациями[30]30
  Докинз напомнил мне, что в прежние времена на такие удары ниже пояса от вечали изысканной остротой современника Дарвина Бенджамина Дизраэли: “Кто такой человек – обезьяна или ангел? Господи, я на стороне ангелов!”


[Закрыть]. Тактика соломенного чучела всегда огорчает и выводит из равновесия тех, против кого она направлена, но этим ее вред не ограничивается. Если лживый аргумент достаточно провокационен, то его можно использовать, чтобы вымазать дегтем невинных людей или вывести из-под критики сомнительные аргументы.

Возьмем, к примеру, коноплю, которую уже много тысячелетий используют как для получения удовольствия, так и в лечебных целях. Конопля известна нам с незапамятных времен, но, несмотря на это, мало найдется веществ, вызывающих столь же ожесточенные дискуссии. В интернете циркулируют совершенно безумные утверждения о ее чудодейственных лечебных свойствах и волшебной эффективности практически при всех мыслимых болезнях. Коноплю рекламируют как панацею от рака, а также как действенное средство против эпилепсии и аутизма. Если отбросить в сторону всю эту кучу “свидетельств”, то выяснится, что сведения о конопле как о панацее находятся в вопиющем противоречии с действительностью. В 2017 году Национальная академия наук опубликовала обзор 10 тысяч исследований, посвященных эффективности лечебного применения конопли и ее производных. Были обнаружены надежные обоснования применения конопли и ее производных в трех случаях. Во-первых, были получены веские доказательства того, что тетрагидроканнабинол (главное психоактивное вещество, содержащееся в конопле) может уменьшать тошноту и рвоту, вызванные химиотерапией злокачественных опухолей. Этим противорвотным свойством пользуются в клинической практике уже несколько десятилетий. Были также найдены подтвеждения реальной эффективности конопли в лечении хронической боли, а также в лечении спазмов, сопутствующих рассеянному склерозу. Тем не менее принимать эти выводы можно лишь с некоторыми оговорками. Тетрагидроканнабинол не всегда хорошо переносится больными, и в некоторых случаях он может усугубить рвоту, а не уменьшить ее проявления. Поскольку существуют более безопасные и более эффективные противорвотные и обезболивающие лекарства, то к ТГК прибегают лишь тогда, когда неэффективными оказываются другие проверенные лекарства.

Но что же, однако, можно сказать о сообщениях об умопомрачительных и универсальных исцеляющих свойствах каннабиса – сообщениях, захлестывающих весь мир? Упомянутое исследование громит их в пух и прах. Вопреки массе преувеличенных свидетельств, объективные данные об эффективности применения конопли в иных клинических ситуациях являются скудными и неубедительными. Авторы не смогли найти весомых доказательств того, что конопля полезна при лечении синдрома дефицита внимания и гиперактивности, эпилепсии, болезни Паркинсона, синдрома раздраженного кишечника и расстройства аппетита при СПИД. Доказано, что нет абсолютно никаких данных относительно пользы конопли в лечении и тем более излечении рака. Шон Хеннеси, один из авторов исследования, указывает на пропасть между доказательствами и верой, утверждая, что “большинство причин, по которым люди используют марихуану в медицинских целях, не связаны с реальными благотворными эффектами растения”. Для убежденных сторонников медицинского применения конопли относительно скромная и ограниченная эффективность ее использования не является препятствием к ее обожествлению.

Миф о том, что “конопля лечит рак”, оказался на удивление живучим; словно зомби, ковыляет он по миру и по интернет-сайтам, распространяя эту фикцию. Внушающие нешуточную тревогу посты о том, что конопляное масло или экстракт тетрагидроканнабинола излечивают рак, кочуют по социальным сетям. Подобные сайты нацелены на группы поддержки пациентов, на беззащитных и уязвимых онкологических больных и на членов их семей. Эти пустые заверения восторженно поддерживаются целым сонмом подставных лиц, которые своими хвалебными отзывами “доказывают” чудодейственную противораковую эффективность конопли: мол, высокие дозы тетрагидроканнабинола убивают раковые клетки в чашках Петри. Да, это верно, но совершенно несущественно. Убить клетки просто; культуру раковых клеток можно с легкостью уничтожить многими средствами – от кислоты и нагревания до хлорной извести. Проницательный читатель, однако, уже догадался, что человеческий организм – это не чашка Петри. Так что на сегодняшний день нет ни одного доказательства эффективности конопли в лечении злокачественных опухолей. Однако живучесть подобных фантазий настолько велика, что Британский центр исследования рака и Национальный онкологический институт были вынуждены потратить много сил на борьбу с этим мифом.