Текст книги "Моя тетушка – ведьма"

– Ну, примерно так, – сказал Крис.

Иногда мне кажется, что в Кренбери все сумасшедшие, даже я.

Глава пятая

Сумасшествие набирает обороты. Может быть, тетушка Мария – Шляпоносная Королева Кренбери, потому что она Королева Безумных Шляпниц. С порога раскусила, что мы побывали у мисс Фелпс.

– Презабавная чудачка, не правда ли? – сказала она. – Я все время стараюсь проявлять к ней доброту, но она упорно сопротивляется… Думаю, вы заметили, как тяжело с ней разговаривать. – Тетушка Мария уставилась себе в колени, как всегда, когда считает, будто ее вынудили сказать что-то ужасное, и добавила: – Чрезвычайно жестокосердная!

Крис посмотрел на меня со значением. Я сказала, что мисс Фелпс упала.

– Ах, бедняжка! – сказала тетушка Мария своим особенным искренним тоном. – Пусть это отучит ее говорить грубости. Впрочем, больше вы туда не пойдете, а значит, все хорошо.

После ланча, когда мы с Крисом мыли посуду, при маршировала Элейн и сказала нам то же самое.

– Ты и ты, – отчеканила она. – Знакомство с Фелпсами порвать, ясно? У нас нет ничего общего с номером двенадцать!

И не успел Крис сочинить подходящую гадость, как Элейн удалилась в сад, где мама играла с кошкой и притворялась, будто садовничает. Кошка удрала, а Элейн стала расхаживать кругом и запрещать маме подпускать нас даже близко к мисс Фелпс. После чего сообщила, что за розами мама ухаживает хорошо, но сорняки нужно выполоть еще раз, пока не разрослись, и нудила, и нудила, – не понимаю, почему мама до сих пор ей не двинула! Крис говорит, у него тоже не хватило бы духу стукнуть Элейн. Она такая высокая и жилистая. Но я же видела, как мама несколько раз набрасывалась на папу, когда он хотел побить Криса или меня. Мама храбрая. Просто ей воспитание не позволяет стукнуть Элейн.

Вот почему мама вечно оказывается в стратегически невыгодном положении. Тетушка Мария и Элейн – и некоторые миссис Ктототам – могут не сомневаться, что воспитание не позволит маме дать им отпор. И какой тогда, скажите на милость, смысл быть воспитанной?! Воспитанность – это когда всем можно, а тебе нельзя!

В общем, я дождалась, чтобы все миссис Ктототам сбежались на чай, и решила притвориться, будто мне тоже кое-что можно. Оказалось это не так просто, как кажется. Их было семь штук, и, следовательно, в столовой набилась толпа, а мне почти не досталось кекса. Крис прикарманил огромный кусок, когда мама пинками выгнала его из дома. Меня втиснули между Эстер Бейли и Филлис Форбс, но это не помешало остальным пяти нагибаться ко мне и говорить:

1. «Наоми, дорогая, нам не нравится, что ты связалась с дурной компанией».

2. «Наоми, дорогая, я слышала о тебе кое-что, надеюсь, это неправда».

3. «Наоми, дорогая, не надо расстраивать тетушку». 4. «Наоми, дорогая, я очень огорчилась, когда услышала, что ты побывала у мисс Фелпс».

5. «Наоми, дорогая, мисс Фелпс – это неподходящее знакомство».

6. А это Филлис Форбс: «Она еще ничего, но ее брат!..»

Сначала я попробовала громко, как Крис, спросить:

– А что вам сделала мисс Фелпс?

И услышала меня, похоже, только тетушка Мария: – Кто мне сделал этот кекс? Милая Бетти, разумеется. Он весьма неплох, хотя бедняжка Лавиния пекла немного лучше. Ах, Лавиния! Она была на удивление преданной компаньонкой…

Тогда я потеребила Филлис Форбс за рукав и поинтересовалась, как поживают бедные сиротки. Я сказала:

– Эти очаровательные малютки, за которыми вы присматриваете…

Она взяла и отвернулась. Никогда не говорит про сирот. Потому-то я и спросила.

Оставалась только Эстер Бейли. Благоразумная, заурядная Эстер Бейли, которая дала мне тот альбом. Я спросила:

– Миссис Бейли, а у вас есть дочь по имени Зенобия?

– Да, честно говоря, есть, – произнесла она, как всегда, благоразумно. А потом, только мне стало интересно, протянула руку и показала фута на два от пола. – Примерно такого роста, – сказала она. – Прелестное дитя, с очень живым воображением. Жаль, – добавила она с самой здравой улыбкой, – что такая дочурка – всего лишь плод моей фантазии.

– Э-э, – выдавила я, – лучше воображаемая дочь, чем никакой.

– Да-да, я согласна, – кивнула она. По-моему, она тоже сумасшедшая, даже хуже Зои Грин.

Кажется, мама тоже заразилась всеобщим сумасшествием. Она протащила серую кошку в нашу комнату и прячет ее там. Это несложно. Во-первых, кошка, похоже, только этого и дожидалась. Когда я открыла входную дверь выставить бутылки из-под молока, кошка сидела на крыльце, словно сбежавшая из церкви подушка, которую подкладывают под колени во время молитвы. И вошла себе в дом, задрав хвост, преспокойно, по-хозяйски. Мама попросила Криса отключить электричество, подхватила кошку и помчалась наверх так резво, что у нее погасла свечка.

Мама боролась со свечкой, пытаясь ее зажечь, когда я вошла со своей.

– О, отлично, свет! – сказала мама. Схватила мою свечку и едва не погасила и ее, когда зажигала от нее свою. Потом метнулась к полке и схватила оттуда фото Лавинии с матерью в серебряной рамке. – Точно! – воскликнула мама и сунула фото и свечку мне под нос. – Смотри, они же похожи как две капли воды!

– Лавиния с мамой? – сказала я. – Ну да, я же говорила. Прямо близняшки.

– Да нет, нет! – воскликнула мама. – Кошка, Мидж!

Тут, конечно, тетушка Мария пробудилась и заверещала:

– Ложка? Пропала серебряная ложка?!

Я посмотрела на кошку. Она лежала на подушке и была даже больше обычного похожа на махровое полотенце. И ответила мне безмятежным взглядом.

– Все хорошо, тетушка! Я просто говорила Мидж, что пополнела немножко! – И – шепотом – мне: – Ну, разве не похожа?!

– Да-да, милая Бетти, у моего кресла нужно починить подножку! – крикнула тетушка Мария.

– И сороконожку в соседской сторожке пришлепнуть гармошкой, – продекламировал Крис, который слушал нас у двери.

– Конечно, вымести крошки! – завопила тетушка Мария.

К этому времени меня уже разбирал смех, а у мамы был вид трагический и непонятый. Я поскорее закивала – мол, кошка и правда вылитая Лавиния. Мама вздохнула с облегчением. Крис пошел спать, тетушка Мария снова захрапела.

– А что ты так разнервничалась из-за того, на кого похожа кошка? – спросила я.

Мама уже легла, и кошка тоже. Надо обязательно купить порошок от блох.

– Понимаешь, по-моему, это кошка Лавинии, – сказала мама. – Лавиния, наверное, оставила ее здесь, понадеявшись, что тетушка Мария будет ее кормить, а может быть, держала ее тайком… да мало ли.

– Мама, с чего ты это взяла?! – удивилась я. – Животные со временем становятся очень похожи на хозяев, – серьезно сказала мама. – Все это знают.

Надо бы мне захохотать во все горло, только я понимала, что от этого тетушка Мария опять проснется. Вот я и промолчала и стала просто писать дальше. А пока я писала, меня осенило: я тоже чокнутая, как мама. Точно так же подняла шум вокруг синего «форда», который очень похож на нашу старую машину.

С тех пор кошку зовут Лавиния. Кажется, это имя ей подходит. И она на него отзывается – и к тому же с именем почему-то стала поинтереснее.

А вот сейчас произошло нечто сверхъестественное! Неужели кошки бывают такие умные? Не верится. Но все равно наутро я написала про это очень подробно.

Воскресенье. Тетушка Мария отбыла в церковь вместе с дохлой лисой, высокой шляпой и креслом на колесах – и со своей обычной свитой: Элейн, ее неозвученный Ларри и мама. Тетушка Мария хотела и нас с собой потащить, но мама сказала, у нас нет подходящей одежды. Кстати, об одежде: сегодня на Элейн черное пальто, которое представляет собой искусную копию черного макинтоша, и черный берет. Не хватает только высоких армейских ботинок и винтовки, хотя Крис считает, что с чулком на лице будет еще лучше. Крис ушел на море.

Мне пришлось отвлечься и выпустить Лавинию. Она очень просилась. А я боялась, вдруг они вернутся не вовремя и обнаружат в доме кошку. Но Лавиния не пожелала выходить в сад без меня. Я сто раз открывала дверь, а она сто раз пятилась и глядела на меня и мяукала, чтобы я ее выпустила, стоило мне закрыть дверь – рехнуться можно от этих кошек. В конце концов я потопала наружу – с ручкой за ухом и сердитая. И Лавиния от меня удрала. Наверное, чуяла, что я сержусь.

– Тьфу ты! – вздохнула я. – Она думает, я как Элейн. – И почувствовала себя настоящим чудовищем. Из-за этого я долго звала ее, звала, и кошка показалась из-за крыжовникового куста неподалеку. Когда я побежала к ней, она опять удрала – в садовый сарайчик. Я зашла туда и огляделась. Лавиния сидела на покосившемся стеллаже, забитом цветочными горшками и занавешенном паутиной.

– Давай слезай оттуда, – позвала я. – Я совсем не такая, как Элейн, честное слово. Извини.

Но она ко мне не пошла. Только забилась глубже, когда я попыталась ее снять. Пришлось взять старое ведро, перевернуть и встать на дно, чтобы дотянуться до нее.

– Не понимаю, зачем я это делаю, – сказала я кошке, когда взяла ее за бока. – Наверное, хочу до казать, что ты мне нравишься, ну вроде того…

Только я решила, будто крепко держу ее, как она попыталась вывернуться, а я потеряла равновесие и ухватилась за полку, чтобы не упасть. И весь стеллаж рухнул – лавина цветочных горшков, пыли, Лавинии и оплетенных паутиной журналов по садоводству. Я стояла среди руин, глядя на толстую тетрадь, которая оказалась в груде журналов. Она выцвела и вся покрылась бурыми точечками, которые всегда появляются на бумаге в сараях, но я узнала ее еще до того, как протерла глаза от пыли и увидела собственный почерк на первой странице.

Наоми Маргарет Лейкер

История принцесс-двойняшек

Это был мой роман, который лежал спрятанный в машине, когда папа укатил на ней во Францию с Вереной Бланд. И он лежал спрятанный в машине, когда папа хлопнул дверью после того, как приезжал к нам на Рождество, и укатил в Кренбери, потому что из-за постоянных скандалов я все время забывала попросить его у папы.

– Значит, папа тут побывал! – проговорила я. Тут я поглядела на Лавинию. Она сидела снаружи у двери сарайчика и основательно, дотошно вылизывалась. Раньше я не видела, чтобы она вылизывалась. Вид у нее был страшно самодовольный. Домой она не пошла, пока я сама не вернулась с тетрадью. По-моему, Лавиния откуда-то знала, что скоро все вернутся из церкви.

С тех пор я раз сто смотрела на тетрадь. Все думала и думала. Тетрадь очень запылилась и отсырела, но по-настоящему, я уверена, никогда не промокала – как промокла бы тетрадь, которая была в машине, свалившейся в море. Тот роман, который я уронила в ванну, – он, когда высох, стал весь волнистый, с коричневыми подтеками, и линейки на некоторых страницах размылись вместе с чернилами. А эта тетрадь плоская, и чернила в ней не потекли. Она даже морем не пахнет – зато чуть-чуть пахнет, кроме грязи и плесени, салоном нашей машины. Что же она делала в садовом сарайчике тетушки Марии, спрятанная среди журналов? Кто-то ее спрятал – кто-то высокий, кто мог дотянуться до той полки, и я бы нипочем ее не нашла, если бы не Лавиния.

Этот «кто-то» – наверняка папа. Думаю, он все-таки доехал до дома тетушки Марии и возвращался назад, когда упал с утеса. Почему же тетушка Мария скрыла от нас, что он тут был? Да, мама, конечно, скажет, будто тетушка Мария все забыла от пережитого потрясения и все такое прочее… А может, папа прокрался в дом тайком? Не знаю. Первое, что мне пришло в голову, – может, он оставил мне в тетради какое-то послание. Я потрясла ее – вдруг туда вложен листок, – но ничего не выпало. Тогда я тщательно перелистала все страницы. Тетрадь была очень хорошая, толстая, поэтому я писала свой роман только на одной стороне листа, а обратную оставляла, чтобы потом записывать туда исправления и замечания. Это был новый экспериментальный метод сочинительства, который, похоже, не подходил для гениев моего склада. С этим романом я совершенно застряла, в жизни такого не было – ни туда ни сюда. Зато осталось много места, где папа мог что-нибудь написать, если хотел. И не написал. Я даже посмотрела каждую страницу на просвет – вдруг там остались вдавленные следы, как в детективах, когда пишут невидимыми чернилами.

К сожалению, именно по тому, что застряла и ни туда ни сюда, я и сама писала вдумчиво, с нажимом, но честно попыталась найти на страницах вдавленные отпечатки записей, которые были бы не мои. В общем, теперь я ничего не понимаю. Прячу тетрадь, чтобы показать Крису.

Крису я тетрадь показала, но только среди ночи. Элейн проторчала у нас весь вечер со своим Ларри, мистером Элейн. Ларри даже подал голос – два-три раза. Он вручил тетушке Марии пачку официального вида писем и сказал: «Это из налоговой службы. Это от брокера» – негромко и почтительно. Я думаю, он юрист. Элейн сняла черное пальто и повесила на спинку кресла, но от этого почти ничего не изменилось. Под пальто на ней черное платье. С Крисом она разговаривала в основном громким жизнерадостным голосом и говорила что-то вроде: «Ну и где же вы сегодня пропадали, молодой человек? Слышала, ты побывал и на Кренберийском утесе, и у приюта, и в Волчьем лесу, – я уж решила, ты был в нескольких местах одновременно!»

От этого Крис ерзал и ухмылялся, но вроде бы не злился. Мама начала вязать еще один рукав для свитера. По-моему, она вяжет наряд для осьминога. Я попыталась нарисовать портрет тетушки Марии, но его никому нельзя показывать, потому что получилось плохо и тетушка Мария вышла похожей на насекомое. Маме я его все-таки показала, когда мы ложились спать и Лавиния опять мурчала у меня на подушке. Надо, надо купить порошок от блох!

– Ну, Мидж! – с укором воскликнула мама, держа рисунок возле свечки.

Мне стало стыдно. Когда мы укладывали тетушку Марию в постель, она опять была вылитый плюшевый мишка.

– Хотя я понимаю, что ты имеешь в виду, – добавила мама. И улыбнулась – своей светлой и щедрой улыбкой. – Тетушка и есть большое золотое пушистое насекомое. Пчела-царица. Я уверена, именно такой ее видят все миссис Ктототам. Меня просто поражает, как они все носятся вокруг нее и ублажают – ну точно рабочие пчелы, а она – их царица. Забавно.

– Не вижу ничего забавного, – буркнула я, спихнула Лавинию с подушки и притворилась, что сплю.

Дождавшись, когда тетушка Мария захрапела, а мама задремала, я поднялась в темноте. Слышала, как Лавиния шлепнулась с кровати и засеменила за мной, но это не помогло. Страшно было – неописуемо. Руки у меня сжались в кулаки и заледенели, хотя ладони были мокрые, и сердце колотилось в груди – даже больно стало. «А вдруг я натолкнусь на призрака?» – думала я. На площадке было еще хуже: в щели вокруг двери в спальню тетушки Марии светил ее ночник. Света хватало в самый раз, чтобы я поняла, какая тут темнотища. Я чуть не бросилась бежать, спасаясь от напольных часов, где спрятала тетрадь. Приняла их за человека. «Клац!» – сказали они, когда я вытащила из них тетрадь. С перепугу я кинулась к лестнице.

– Наоми, это ты? – окликнула меня тетушка Мария. – Что ты там делаешь, дорогая?

Поскольку я уже спустилась на полпролета, соврать «иду в туалет» было нельзя.

– Я проголодалась, тетушка, – сказала я. – Возьму печеньице.

– Осторожнее, не упади, дорогая, – крикнула тетушка Мария.

По-моему, я чуть ли не год простояла на лестнице, дожидаясь, пока она снова захрапит. Сохранила рассудок только благодаря Лавинии, которая пушистым боком терлась о мои ноги, и то я все время думала: а вдруг сейчас загорится свет и окажется, что Лавиния – всего лишь ком костей и паутины! А еще через полгода после этого донеслось знакомое скрежещущее похрапывание тетушки Марии. Вот жужжит пчела-царица – «ззз-ззз», думала я, мчась вниз по ступенькам.

Дверь у Криса была полуоткрыта. Чирк, пых – Крис зажег свечку.

– Входи и закрывай дверь, – шепнул он. – Что случилось?

А когда я закрыла дверь, он сказал:

– Ты весь вечер сидела оцепенелая, будто заяц в свете фар. Я сразу понял – с тобой что-то стряслось. Училась бы хоть немного скрывать свои чувства.

А вообще комната у Криса очень славная, несмотря на призрака. Уютная. Золотые буквы на всех корешках мерцают в свете свечей, и пахнет книгами. Крис тут кое-что усовершенствовал – в кашпо над кроватью он держит спички, печенье и книжку, завел себе керосиновую лампу, протянул к шторам леску, чтобы удобнее было задергивать, а на полке у окна пристроил градусник.

– Для призрака, – объяснил Крис. – Говорят, когда они являются, на этом месте возникает островок холода, но у этого, по-моему, все иначе. Зачем ты притащила кошку?

– Я ее не тащила. Она сама пришла, – сказала я. И показала ему тетрадь. – Узнаешь?

– «Н. М. Лейкер. Полное собрание сочинений», – прочитал Крис. – Ты писала это в прошлом году, и тебя еще укачало в машине… Ой! – Тут его пробрало: даже лампу зажег. – Значит, папа все-таки доехал до этого дома, – проговорил он. – Дай-ка тетрадь сюда. Там нет записки?

Крис тоже не нашел в тетради никакой записки. Я подробно рассказала ему, как нашла тетрадь, когда лазила на полку за Лавинией, и что положил ее туда наверняка кто-то высокий, вроде папы.

– Элейн бы дотянулась, – заметил Крис.

– Ну да, только зачем?! – сказала я. – И почему тетушка Мария не сказала, что папа к ней приезжал, если он приезжал?!

– Совесть замучила, наверно, – пожал плечами Крис.

– Совесть?! О чем ты говоришь?! – зашипела я. – Может, нам пойти в полицию?

Крис все листал и листал тетрадь, через страницу исписанную моим романом. И сказал этаким обычным тоном:

– Что-то я не видел в Кренбери ни одного полисмена, а если мы его разыщем, спорим, он окажется зомби вроде Ларри. Хочешь – попробуй, Мидж. Но я бы тебе советовал подождать. Эта тетрадка что-то да значит, надо только разобраться, что именно. Вот, например, откуда про нее знала кошка?

– Ничего она не знала, – ответила я. – Наверное, просто раньше жила в сарайчике, а я ее напугала, и она туда вернулась.

Крис повернулся и посмотрел на Лавинию. А она посмотрела на него – сидела, чинно выпрямившись, точно посередине Крисовой подушки и глядела глупыми плоскими желтыми глазами на глупой плоской серой морде. Хвост она аккуратно обернула вокруг толстых передних лап, слегка вывернутых наружу.

– Будто ноги у старушки, – сказала я. – Кошка – старая дева.

– Слу-у-шай! – протянул Крис. И хохотнул, словно не верил самому себе. – Слушай, Мидж! Мама-то правильно говорит! У Лавинии ведь тоже широкое плоское лицо и серые волосы с проседью? И ступни у нее вывернуты наружу, я помню! И распухшие большие пальцы на ногах.

Я уже совсем собралась сказать, мол, шутки шутками, но нельзя же превратить человека в кошку, но тут у меня возникло очень и очень странное чувство. Сейчас попробую его описать. Во-первых, это было словно какой-то частью сознания, в самой его глубине, я оказалась на улице. Да-да, ощущение открытого пространства. Там – то есть где-то в глубине сознания – было прохладно, и это напоминало листья, на которые я встала коленками в лесу. Одновременно я вроде бы ощущала шелест травы, дуновение ветра, запах земли, и все это мешалось с тем прямо клейким на ощупь ароматом, какой бывает иногда у проклюнувшихся почек. Потом я заметила, что ветер, который приносит все эти ощущения, кажется, дует мне в спину. В результате я вся покрылась мурашками, а землей запахло еще сильнее. И лампа, и свеча слегка пригасли – будто луна скрылась за облаком. Кошка вскочила на все четыре лапы и замерла, выгнув спину дугой, заурчала и стала вдвое больше, потому что дико распушилась.

– Это призрак? – выдавила я.

– Да, он сейчас явится, – ответил Крис. – Уйди отсюда! Скорей, скорей, скорей!

Не помня себя, я соскочила с кровати Криса. Сразу очутилась у двери, рывком распахнула ее, а Лавиния чуть не опрокинула меня – прямо рвалась выскочить первой. Она метнулась вверх по лестнице, в темноту, а я метнулась за ней, и темноты я не боялась ни капельки. Помню, я думала, какой Крис отважный, когда забиралась в постель под бок тепленькой-тепленькой мамы, а потом чуть не выскочила обратно с воплем, но сообразила, что это Лавиния тоже забралась в постель. Она там и осталась – свернулась у меня в ногах, и сколько я ее ни отпихивала, не сдвинулась ни на дюйм. Утром она обнаружилась на том же месте.

– Надо обязательно купить порошок от блох! – сказала мама.

Крис тоже пришел к завтраку почесываясь. Но вид у него был посвежее, чем у меня.

– Мы с Мидж пойдем купить порошок от блох, – вызвался Крис. Он хотел что-то мне сообщить, это было по лицу видно. Мама тоже это заметила и велела мне пойти.

– Как ты сказал, дорогой? Какой петушок оглох? – всполошилась тетушка Мария. – Наши соседи не держат кур!

– Ремешок очень плох, а гребешок вообще подох, – буркнул Крис.

Мама проговорила очень громко и отчетливо:

– Крис и Мидж купят к обеду морских гребешков, тетушка.

– Крис может пойти один, – заявила тетушка Мария. – Я хочу, чтобы моя маленькая Наоми всегда была рядом.

– Тетушка, – сказала мама, – мало того что я прикована к дому и прислуживаю вам круглые сутки, теперь вы еще хотите посадить Мидж под арест!

И так посмотрела на тетушку Марию, что стало ясно: наша взяла.

– Вы меня пристыдили, – сказала тетушка Мария со смущенным смешком. – А вы, оказывается, строгая сиделка, Бетти! Хорошо, дорогая, пусть идут и покупают фасоль и горох. Только имейте в виду – мидий по понедельникам не привозят.

Споры с тетушкой Марией всегда кончаются одинаково. Перестаешь понимать, о чем идет речь. Мы с Крисом хохотали всю дорогу до моря. Туда мы пошли, потому что Крис думал, будто там удобнее всего говорить без посторонних ушей. Куда там. Сначала мимо прошла Эстер Бейли, вся закутанная, с собачкой на поводке; потом протопала Бенита Уоллинс с полиэтиленовым мешком продуктов; потом Филлис и Сельма Ктототам – и каждый раз: «Здра-а-вствуйте, как здоровье вашей тетушки?»

– Кажется, всех подняли по тревоге, – сказал Крис. – Интересно, знает тетушка Мария, что ты нашла, или нет. Боже мой! Теперь идет мистер Фелпс. Давай спустимся на пляж, подождем, когда все стихнет.

Чокнутый мистер Фелпс прошагал мимо нас, поигрывая тросточкой.

– Доброе утро, Кристиан, – поздоровался он, даже не поглядев на меня.

– Доброе, – сказал Крис – неохотно, через плечо: он как раз спускался к воде.

Был отлив. Крис побежал к морю, спотыкаясь и хрустя галькой под ногами, а потом выскочил на вылизанный прибоем коричневый песок за грядой камешков, шлепая по лужам и рассыпая веера брызг. Когда я его догнала, он сидел на камне, смотрел, как прибой катает водоросли, и отдувался. И был жутко доволен собой.

– Здорово, – сказал он. – Наконец-то Фелпс знает, что я кое-что нашел.

– Откуда? – удивилась я. – Почему? И вообще роман нашла я, а не ты.

– Бросай камешки, – велел Крис. – Глупо улыбайся. Никто не должен заметить, что мы говорим о важных вещах.

Я стала бросать камешки. На ветру было холодно, хотелось двигаться. А еще я разозлилась, что Крис такой довольный и загадочный.

– Рассказывай, – сказала я, – а то я буду бросать камешки в тебя.

– Он говорит: «Доброе утро», – объяснил Крис. – Я говорю: «Доброе». Это значит – внимание, я кое-что нашел. Если я скажу: «Доброе ут ро», это будет значить, что я нашел то самое. Мы так условились в тот день, когда мисс Фелпс упала.

– Какое еще «то самое»? – спросила я. – Ты о чем вообще говоришь?!

– О том, что ищет призрак, конечно, – ответил Крис. – Это что-то очень нужное. Там содержится почти вся сила Энтони Грина, а мистер Фелпс – последний, кто остался. Он имеет на нее право. Он был первым помощником Энтони Грина, пока с Грином не покончили.

– Кто покончил с Энтони Грином?! – взмолилась я.

– Те же, кто покончил с папой. Очевидно, – ответил Крис. И зашагал по песку, швыряя в море камешки. Ветер был гораздо тише, чем в первый день, но все равно я едва расслышала, как Крис добавил: – Все эти миссис Ктототам.

Я побежала за ним.

– Мистер Фелпс – полнейший псих, – сказала я.

– Ничего ты не поняла, так я и знал, – сказал Крис. – Ты женщина, а значит, автоматически на другой стороне.

Это меня здорово задело.

– А вот и нет. У меня нейтралитет, как у мисс Фелпс, – сказала я. – И я тоже хочу все знать. Или ты нагородил всю эту загадочность на пустом месте?

Мы брели вдоль воды и переругивались, пока ноги у нас не покрылись коркой мокрого песка. Крис выдавал секретные сведения по капельке, урывками, совсем как раньше про призрака. По-моему, ему было одновременно и страшно, и стыдно думать то, что он думал. Он тоже склонялся к мысли, что мистер Фелпс ненормальный.

– Помешан на здоровом образе жизни, – сказал Крис. – Знает дзюдо так же хорошо, как эти его фокусы с мечом. А по пляжу он возвращается знаешь откуда? С купания! В любую погоду. Говорит, это возвышает его над толпой.

Хуже папы, честное слово.

– Да, но какое отношение имеет мой роман в сарае к мистеру Фелпсу, и Энтони Грину, и призраку? – сказала я.

– Раз тетрадка здесь, следовательно, папа, вероятно, повидался с тетушкой Марией. Логично? – ответил Крис. – Папа родился в Кренбери, не забывай. Он наверняка знал всю историю с Энтони Грином, и он наверняка знал, что именно разыскивает призрак. Предположим, папа приехал и жил у тетушки Марии. В комнате, где живете вы с мамой, жила Лавиния, поэтому папа занял бы комнату, где живу я, согласна?

– Значит, это все-таки призрак папы! – закричала я.

– Да нет же, дурочка! – взорвался Крис.

И убе жал поверх собственного отражения, сиявшего вверх ногами в мокром песке. Я все никак не могла догнать его. Но в конце концов он остановился и сказал – и это было очень обидно:

– Ну, успокоилась? Прекрасно. Тогда, предположим, папа видел призрака и стал искать то, что искал призрак, и нашел. Как бы он тогда поступил? Не забывай, это ценная вещь, и он бы не хотел, чтобы тетушка Мария узнала, что он ее нашел.

Мы стояли лицом друг к другу поверх своих отражений, и ветер трепал наши куртки. Вид у Криса был ужасно серьезный. В точности как у мистера Фелпса, когда он стоял с занесенным мечом. Ну вот, теперь Крис тоже спятил, подумала я. И сказала:

– Он спрятал бы это в машине, в том же месте, где я прятала роман. Но ему понадобилось бы вынуть роман, чтобы освободить место под ту штуку. Крис, что было дальше?

– Кто-то об этом узнал, – сказал Крис. И опять умчался, крикнув через плечо: – Упала ли наша машина с утеса? Упала ли? Йо-хо-хо!

Я застыла на месте. И подумала: вот и я тоже спятила. Синяя машина. Я побежала за Крисом.

– Крис! Я видела машину еще раз возле хозяйственного магазина. Пошли купим порошок от блох!

– Пошли, – сказал Крис. – Я умею открывать замок багажника. В два счета.

Машину мы не нашли – ни у магазина, ни в других местах, нигде. Меня только что осенило, где надо было посмотреть. На стоянке у вокзала, где мы видели ее в первый раз. Вот завтра и посмотрим, хотя я по-прежнему считаю, что все посходили с ума.