Текст книги "Путешественница"

Я сидела рядом с Джейми и видела, что он почти не пьет и не ест: эль он едва пригубил, а лепешку так и вовсе не тронул. Было ясно, что причиной тому не сытость, а причины нематериальные – Дженни и Эуон-старший не обняли его, а сухо поздоровались, что выказывало их осуждение поступка Джейми.

Время от времени мужчины быстро переглядывались, а с сестрой Дженни обменивался и вовсе непонятными мне долгими взглядами.

Таким образом, у меня была возможность наблюдать происходящее со стороны, и я не стремилась выяснять причину такого поведения домочадцев, глазея преимущественно на свои колени или на стол перед собой. Пальцы Джейми – те, которые не сгибались, – стучали о его бедро.

Пока мы, воодушевленные встречей и едой, пересмеивались за столом, все шло неплохо, но стоило нам обменяться парой ничего не значащих мелочей, как повисла пауза. Нужно было о чем-то говорить, и я, сообразив, что не слышу обычной детской возни, привычной для Лаллиброха, спросила:

– Как твои детишки? – Лучше бы мне не спрашивать об этом – лицо Дженни исказила страдальческая гримаса.

– Все в порядке, разбойничают, как всегда. – Она слегка запнулась, отвечая. – И внуки тоже туда же. – Упоминание о внуках развеселило ее.

– Большинство отправились к младшему Джейми, – пришел на помощь жене Эуон. – Девочки решили помочь его семейству, ведь у них опять пополнение. Майкл в Инвернессе, везет посылку от французов.

Эуон покосился на Джейми, тот наклонил голову, и Эуон неуловимо кивнул ему в ответ.

Я не могла взять в толк, что они говорят друг другу кивками.

Казалось, что от каждого сидящего в гостиной исходит своя аура, наполненная разнообразными эмоциями, причем противоречащими друг другу. Очень хотелось, чтобы не произошло взрыва.

Чуткий Джейми уловил это напряжение и смело взялся за дело. Он прочистил горло, пристально взглянул на Эуона и разом разрубил гордиев узел:

– Мальчишка приехал с нами в Лаллиброх.

Отец означенного мальчишки издал вздох.

– Даже так? – посуровел он.

Все, что было сказано раньше, стало неважным. Все шутки умолкли, сидящие в комнате обнажили мечи и были готовы схлестнуться.

Джейми был полон решимости отстаивать честь племянника.

– Эуон, твой мальчишка замечательный, – твердо сказал он.

– Ты так думаешь? – встряла Дженни, насупив брови. – Ты ведь не знаешь, что он вытворяет дома. Думаю, что при тебе он не выкидывает коленец, правда ведь?

Она намеревалась продолжить, поэтому брат приготовился отразить новый удар.

– Хорошо, что ты его защищаешь, Джейми, – прибавил Эуон. – Да только надо бы послушать, что скажет сам парень, коли он расскажет и коли ты не перечишь. Куда он пошел?

Губы Джейми дернулись, но ответ был дипломатичным:

– Насколько я помню, он собирался вымыться и причесаться, прежде чем прийти сюда. Стало быть, он в судомоечной.

Джейми тронул рукой мою ногу, предупреждая, чтобы я молчала. Поскольку он ничего не сказал о том, что нас встретила Джанет, это значило, что девушка сама сбежала, чтобы… чтобы увидеть меня и посмотреть на Эуона. Значит, никому не следовало знать об этом.

Движением век я дала знать, что соглашаюсь с его предложением. Упоминание о поведении Джанет могло только подлить масла в огонь.

Эуон пошел на поиски сына. По стуку его деревянной ноги было ясно, что он направился в мойку. И правда, через несколько минут он вернулся, сопровождаемый сыном.

Отпрыск Мюрреев, блудный сын Эуон изрядно постарался и теперь выглядел хоть куда. С помощью мыла, горячей воды и бритвы он преобразился: впалые щеки горели от того, что были выскоблены бритвой, голова была вымыта, и с волос текло на воротник, плащ был вытрушен, рубашка была застегнута на все пуговицы. Чистые волосы он зачесал очень гладко, поэтому половина головы юнца блестела, а вторая оставалась опаленной. Были и дискредитирующие обстоятельства, как то: дыры на штанах, отсутствие шарфа. В целом Эуон производил впечатление приговоренного к расстрелу, настолько понурым он был.

– Мама… – прошептал он, явившись на глаза матери. Голова его бессильно поникла.

– Эуон, сынок… – проговорила она ласково. Сын не ожидал такой нежности.

Дженни ободряюще улыбнулась ему, когда он поднял на нее глаза.

– Как хорошо, что ты дома.

Юноша просиял, будто его помиловали, отменив казнь и заменив ее каким-то более легким наказанием. Но стоило ему встретиться глазами с отцом, как он снова уставился в пол.

Эуон-старший недовольно хмыкнул. Я не узнавала его, таким торжественным и суровым он был сейчас, больше смахивая на пастора Кэмпбелла, чем на добродушного Эуона Мюррея.

– Ну что же, сынок, говори, если ты хочешь что-то рассказать.

– Я… Мне… – Бедняга вконец стушевался и не смог кончить фразы. Вторая попытка обвиняемого взять слово была не лучше первой: – Э-э… мне нечего сказать.

– Ну-ка, смотри мне в глаза! – прекратил его мучения отец.

Эуон-младший, хотя и поднял глаза от пола, так интересовавшего его, недолго смотрел на отца, поминутно кося в сторону.

– Знаешь ли ты, как жила мать все это время? Не знаешь? Конечно, где тебе знать? – напустился отец. – Ты ведь смылся, не говоря ни слова. Что нам было думать? Съели ли тебя волки? Убили ли разбойники? Три дня прошло, пока мы получили письмо. А что было бы, если бы Джо Фрэзер не принес его, а?

Парнишка снова пристально изучал половицы, то ли напуганный тоном отца, то ли осознавший свою вину и понявший состояние матери.

– Джо должен был справиться раньше, – предположил он.

– О да, ну и весточку ты нам оставил! – Эуон был красен, как помидор, и, распаляясь, краснел еще больше. – Ну и письмецо! «Отбыл в Эдинбург» – только и всего! Где просьбы благословить, где извинения, где, в конце концов, адрес? Куда писать? Через сколько дней, месяцев, лет тебя ждать, скажи на милость? «Отбыл в Эдинбург» – понимай как хочешь!

Автор письма отчаянно попытался защититься, считая, что его оговаривают.

– Там было не только «отбыл»! Там еще было «не волнуйтесь за меня». И «любящий сын Эуон». Правда, мама?

Он просил взглядом помощи у матери.

Дженни молча слушала мужа, будучи такой же строгой, как и он. После этой фразы Эуона-младшего, полной отчаяния, она посмотрела на сына с жалостью.

– Правда, сынок. – Она едва улыбнулась. – Там были эти слова. Но ведь дела они не поправили, правда ведь? Я все равно переживала за тебя.

Мальчик уставился взглядом в пол, тяжело сглатывая.

– Мама… извини… Я не нарочно… – прошелестел он.

Больше извинений не последовало – он умолк. Дженни хотела было ласково коснуться его, но опустила руку после испепеляющего мужниного взгляда.

– Это не впервой. Ты не впервой убегаешь из дому. – Эуон-старший чеканил каждое слово. – Это так или я ошибаюсь?

Сын мотнул головой, отбросив мокрые волосы. Это можно было счесть согласием. Отец подошел к нему. Оба Эуона различались между собой: одного роста, они были разного телосложения – отец был высоким и поджарым, стало быть, жилистым, сын же из-за юношеской нескладности напоминал птенца, хотя тоже не жаловался на физическую слабость.

– Ты прекрасно знал, что затеваешь. Мы предупреждали тебя, чтобы не искал приключений на свою голову. Чтобы не покидал Брох-Мордхи. Ты все это знал, но все равно сбежал из отчего дома! Ты знал, что мы будем переживать за тебя, но поступил по-своему, негодник!

Плечи парнишки дрогнули, но он молчал, слушая этот бесстрастный анализ, которому отец подвергнул его, и не имел ничего возразить.

– Смотри мне в глаза! Я говорю с тобой!

Эуон-младший, очевидно, догадывался, что произойдет дальше, поэтому, повинуясь отцу, поднимал голову крайне медленно.

– Не хочу знать, зачем ты отправился в Эдинбург. И не хочу спрашивать об этом твоего дядюшку. Надеюсь, что там ты вел себя более достойно, чем дома. Но факт остается фактом: ты изменил своему слову, ослушался отцовской воли и заставил мать убиваться.

Дженни хотела, видимо, что-то сказать, подавшись вперед, но, остановленная предостерегающим жестом мужа, промолчала.

– А во время последней порки что ты пообещал мне? Что я говорил тебе и ты согласился? А, сынок?

Мальчик стиснул зубы так, что на щеках заиграли желваки.

– Ну!

Отец грохнул ладонью по столу. Эуон-младший мигнул, реагируя на стук, и втянул голову в плечи. Он то сжимался, то вновь распрямлял плечи, делаясь то меньшим, то большим. Так он мучился несколько мгновений, затем заморгал, сглатывая, и наконец объявил:

– Ты говорил… отец, ты говорил, что следующий раз будет последним.

В конце фразы голос Эуона сорвался.

Старший Эуон мрачно кивнул, подтверждая правоту слов сына.

– Да. Именно так. Я обещал спустить с тебя шкуру, если ты снова убежишь. Я думал было, что этого должно хватить, чтобы мы не искали тебя по всей Шотландии. Значит, ошибся. Ума тебе все равно недостает, как ни старайся. – Послышался вздох. – Твое поведение выходит за все возможные рамки. Я зол на тебя.

Он кивнул на дверь.

– Иди во двор. Жди меня у калитки. Я сейчас приду.

Волоча ноги, Эуон-младший покинул комнату, забрав с собой все слова, свои и чужие, – повисла зловещая тишина. Все ожидали экзекуции и не смели перечить Эуону-старшему. Я рассматривала свои руки, лежащие на коленях. Молчание нарушил Джейми, набрав воздуха в грудь и вслед за этим обратившись к зятю:

– Эуон… Мне думается, что не следует этого делать.

Тот надулся и бросил взгляд на Джейми.

– Чего мне не следует делать? Не следует его выпороть? А при чем здесь ты? Какое твое дело?

Держа себя в руках, Джейми терпеливо ответил:

– Ты отец Эуона и вправе воспитывать его как знаешь и как считаешь нужным, это правда. Да только малец сбежал в Эдинбург ко мне. Мне хотелось бы рассказать, что он делал там, как поступал и вообще как показал себя.

– Как показал? – вспылила Дженни. Она не выдержала столь длительного молчания, а поскольку Джейми стал защищать ее сына, она решила высказаться. – Да уж показал самым оригинальным способом! Удрать из дому ночью, ничего никому не говоря, оставить три строчки! Славно, нечего сказать! Или о чем речь? О том, что он связался с темными личностями? Ведь это глупо – подставлять голову из-за бочонка бренди!

Муж махнул рукой, чтобы она замолчала, предоставляя слово Джейми, только и ждавшему сказать, что накипело на душе.

– Темные личности – это я? – свирепо уточнил он.

Они смотрели друг другу в глаза, не отводя взгляда.

– Сестренка, как ты думаешь, откуда в Лаллиброхе берутся деньги? Деньги, которые дают возможность сводить концы с концами, вкусно есть и хорошо пить? Неужели ты воображаешь, будто я зашибаю копейку, печатая сладенькие псалмы?

– Ничего я не воображаю! – ответила разозлившаяся «сестренка». – Я не выведываю, что ты делаешь в Эдинбурге и где бы то ни было.

– Да! Не выведываешь! Но ты не можешь этого не знать, не знать того, чем я занимаюсь на самом деле! Может, тебе неприятно это слышать?

– Ты хочешь сказать, что я вынуждаю тебя проворачивать эти делишки? А чем кормить прорву детей? Неужели я еще в чем-то виновата?

Дженни была бледна как полотно.

Покрасневший от гнева Джейми едва сдерживался.

– Нет, ты ни в чем не виновата. Я не осуждаю тебя. Но скажи, Дженни, разве виноваты мы с Эуоном, что обработка земли приносит доход, слишком малый для того, чтобы безбедно жить?

Дженни также пыталась сдержать обуревавшие ее чувства.

– Нет. Вас никто и не упрекает. Джейми, ты делаешь все, что можешь, и за это я благодарна тебе. Ты не темная личность.

– Хорошо, кто же тогда? Те, с кем я работаю? Так мы делаем одно дело, я такой же, как и они. Обвиняя их, ты обвиняешь меня. Выходит, я тоже темная личность?

Джейми был уязвлен ее словами и требовал объяснений.

– Джейми Фрэзер, ты мой брат, – справедливо заметила Дженни. – Видит бог, что я не всегда рада этому, но это так. Черт возьми, братец, я не желаю с тобой ссориться! Делай что хочешь, хоть выходи на большую дорогу, хоть держи публичный дом, хоть что, если считаешь это необходимым. Я не осуждаю тебя и не обсуждаю способы твоего заработка. Только умоляю – не заставляй заниматься этим Эуона!

Джейми сощурил глаза, заслышав фразу о публичном доме, и укоризненно посмотрел на зятя, но тот, слушая яростную речь жены, удивленно качал головой.

– Это не я, Джейми. Я ничего не рассказывал ей, сама узнала, – оправдался он. – Уж знаешь, какая она настойчивая.

Джейми решил отстаивать Эуона до конца, не отвлекаясь на другие вопросы, и миролюбиво уговаривал сестру:

– Конечно, Дженни, я понимаю, что ты волнуешься. Но мальчику ничего не грозит, он вне опасности. Я не заставляю его заниматься чем-то неподобающим, берегу его как зеницу ока. Да я люблю его как сына!

– Что ты? – сказала Дженни язвительно. – Так любишь, что вынуждаешь его покинуть родной дом и не извещаешь нас. А он все это время у тебя, в Эдинбурге! Так проявляется твоя любовь?

Джейми благоразумно смутился.

– Не так… То есть… Да, мне стоило задуматься над этим, прости. Мне хотелось… Ай, уже неважно, – мотнул он головой. – Нужно было бы известить вас, твоя правда. В этом я виноват, да. Но я не вынуждал его бежать!

– Я так и не думаю, – поддержал его Эуон. – Вряд ли бы ты вынуждал мальца сбежать вот так, тайком.

Эуон-старший уже успокоился, и его лицо приняло свой обычный цвет. Закатный свет выпячивал его худые щеки, торчащие суставы, обтянутые кожей, освещал деревянную ногу.

– Малец души в тебе не чает, Джейми, – признался отец мальца. – Я ведь вижу, как горят его глаза, когда он видит тебя, как вертится возле тебя все время, а потом поминутно вспоминает о тебе, когда ты уезжаешь. Он любит тебя и думает, что ты совсем другой, не такой, как мы. Что твоя жизнь полна захватывающих приключений и что так легко присоединиться к тебе. Что уж там говорить, твои рассказы не дают ему покоя, а тут выгребай дерьмо да возись в огороде.

Заслышав эту новость, довольно очевидную для него, Джейми примиряюще заулыбался.

– Так ведь все мальчишки такие, Эуон. Помнишь себя в четырнадцать?

– Все не все, но лучше бы малец держался подальше от тех вещей, которые ты можешь ему предложить, – встряла Дженни, недовольно окинув взглядом брата. Она не стала уточнять, что же такого может предложить парню Джейми. – Когда б не Боженька, ты бы давно гнил в земле.

– Точно. Но видишь ли, сестрица, знать, Боженька готовит меня к великим свершениям, раз не дает погибнуть.

Джейми лукаво улыбнулся и взял меня за руку. Дженни покосилась на меня, но, ничего не сказав, продолжила говорить с братом.

– Как знать, может, и к свершениям. Да только Эуону все же лучше пока держаться подальше от таких приключений. Свое он наверстает, но только не сейчас. – Она уже не метала молнии в брата и смотрела на него ласковее. – Может, ты и совершаешь подвиги, я не знаю. Но я догадываюсь, что ты можешь сотворить. Так что говорю совершенно определенно: Эуону не стоит приобщаться к тому, чем ты занимаешься.

– Угу, – буркнул Джейми. Он выдержал паузу, в продолжение которой возил рукой по щетине, а потом снова ринулся в бой: – Хорошо, я не настаиваю, чтобы он во всем подражал мне и жил моей жизнью – это и не нужно. Но я хочу сказать о том, что Эуону пришлось многое пережить за эту неделю и он вел себя достойно, как настоящий мужчина. Сечь его – не лучшая мысль.

Дженни скривилась.

– Так уж и настоящий мужчина! О чем ты говоришь, братец, Эуону четырнадцать!

Джейми не дал волю раздражению и негромко проговорил:

– Мне было ровно столько же, когда я сделался мужчиной.

Дженни фыркнула, пряча неожиданно появившиеся слезы.

– Тебе так казалось. – Она вскочила, чтобы спрятать лицо. – Не думай, я все помню. – Дженни говорила глухо, разглядывая полку для книг, за которую взялась обеими руками. – Вы с Дугалом уехали, собираясь задать всем трепку. Это было так красиво: ветер играл гривой коня, солнечные блики отражались в стали клинка… В свои шестнадцать я думала, что это так романтично, так захватывающе. Ты выглядел просто неотразимо, словно рыцарь с картинки: отлично держался в седле, да и ростом бог не обидел. Вернулись вы не так красиво, я помню. Все вымазанные в грязи, а ты к тому же и оцарапанный – упал ведь в ежевику! – зато довольные и гордые собой. Дугал хвалил тебя, мол, стойко выдержал удар палашом по голове.

Дженни успокоилась и отвернулась от полки.

– То есть вот так становятся мужчинами, да?

В глазах Джейми прыгали лукавые искорки.

– Вообще да. Ну, и еще кое-что.

– Да что ты говоришь! – холодно удивилась она. – «Кое-что» – это что? Взять девушку? Пролить чужую кровь? Прикончить кого-то?

Джанет Фрэзер была на редкость прозорливой. Она могла считаться большей ведьмой, чем я, это уж наверняка. Она знала все или почти все о брате, а чего не знала, то чувствовала интуитивно, каким-то непостижимым образом. Выходит, и проделки сына не укрылись от ее третьего глаза.

Ни один мускул не дрогнул на лице Джейми, залившемся вишневым румянцем.

Дженни же изрекла, качая головой:

– Младшему Эуону еще далеко до ваших забав. Он еще не стал мужчиной по-настоящему. Кому, как не тебе, знать, о чем я толкую.

Эуон-старший до времени не встревал в семейную беседу, ведшуюся то на повышенных тонах, то с задушевными нотками. Когда ему показалось, что Фрэзеры притихли, утратив способность метать искры, он вежливо кашлянул.

– Долго ли еще ждать? Парень уж заждался, изнывает, поди, – предположил он. – Четверть часа уже из пустого в порожнее. А я пообещал скоро прийти. Нужно не нужно высечь, а заставлять ждать нехорошо.

– Эуон, неужели ты все-таки не отказываешься от своей мысли? – отчаянно попытался изменить вердикт Джейми.

– От мысли я не отказываюсь. – Эуон размышлял. – Малец знает, что получит по заслугам. Выпороть его следует в любом случае, чтоб неповадно было. Да он и заслужил. Только пороть могу и не я, а кто другой.

Эуон развеселился и стал шарить в буфете. Выдвинув один из ящиков, он достал оттуда плетку, протянул ее Джейми.

– Вам и плетку в руки.

– Мне?! – Джейми отпихивал орудие казни, а когда Эуон все-таки сунул ему плеть, попытался вернуть ее владельцу. – Нет, Эуон, нет! Зачем? Я не буду, не смогу!

– И будешь, и сможешь, – Эуон торжествовал. – Ты вот заявил, что любишь мальца, что он будто сын тебе. Ты не знаешь, а быть отцом – тяжелый труд. Любовью здесь не обойтись. Так что ступай и разберись с негодником как отец. – Эуон-старший, отправляя Джейми наказывать своего сына, был суров подобно римлянину.

Джейми долго не решался приступить к экзекуции и смотрел на зятя, словно спрашивая, так ли понял его, не ошибся ли он. Дженни тоже поддержала мужа, не смягчившись от выражения лица брата.

– Джейми, тебя тоже следовало бы выдрать. Ступай.

Джейми раздул побелевшие ноздри и закусил губу. Молча он покинул гостиную. Затем мы услышали стук входной двери.

Дженни быстро посмотрела на мужа, меня она тоже удостоила взглядом, но совсем мимолетным, и стала смотреть в окно. Эуон-старший и я тоже хотели знать, чем кончится история с наказанием Эуона-младшего, и встали позади нее. В сумерках маячила фигура мальчика, подпиравшего своим тощим тельцем калитку.

Заслышав шаги, он сжался (и внутренне тоже, надо полагать). Увидев, что к нему идет дядюшка, Эуон выпрямился.

– Дяди Джейми? – удивленно переспросил он. Тут бедняга увидел дядюшкины руки, сжимавшие плетку. – Ты… выпорешь меня?

Джейми фыркнул, собираясь с духом.

– Да. Мне придется так поступить, – честно признался он. – И еще – я прошу простить меня.

– Простить? – Эуон вконец смешался: вначале дядя собирается выпороть его, потом просит прощения… что все это значит? Это впервые кто-то из взрослых так тянет с наказанием. – Что ты, дядюшка, в чем твоя вина?

Джейми прислонил свой зад к калитке.

– Во многом, малыш. Не стоило тащить тебя в Эдинбург. Я зря не отослал тебя, как только ты приехал, очень зря. Если бы я не рассказывал тебе всякое заманчивое, ты бы никогда не убежал из дому. И не произошло бы ничего из того, что произошло. Мне следовало быть более осторожным, более… благоразумным, что ли. Не говоря уж о том, что мы побывали в тобой в передрягах. Как знать, чем бы могло это кончиться для тебя? Словом, я так же виноват перед твоими родителями, как и ты. Мы оба виноваты. Так что я прошу у тебя прощения за свое неподобающее поведение.

– А!.. – Эуон ошарашенно смотрел на дядю на протяжении этой тирады, а теперь, когда нужно было как-то реагировать, не нашел что сказать. – Да, дядя… ну… ясно же, прощаю, – хмыкнул он.

– Спасибо, мой мальчик.

Мужчины, большой и маленький, умолкли. Эуон помялся и выдохнул:

– Думаю, пора тебе приступать, дядя.

– И я так думаю, – ни одному из них вовсе не хотелось приступать ни к чему подобному, но нужно было держать слово – на то они и были мужчинами. Зрители в лице Эуона-старшего – он издавал какие-то звуки, то ли забавляясь моментом, то ли осуждая дипломатичность Джейми, – ждали.

Эуон-младший покорно стал лицом у калитки. Джейми встал позади него.

Сгустившиеся сумерки не давали возможности увидеть героев спектакля, зато мы слышали, как те переговариваются. Дядюшка мялся, поигрывая плеткой, словно не зная, как применить ее.

– А… Как отец…

– Обыкновенно по десяти, – пришел на помощь Эуон-младший. Он снял верхнюю одежду и держался за ремень брюк. – Очень плохо – это двенадцать ударов. Ну а когда совсем никуда не годится, тогда все пятнадцать.

– Так что же, парень, сколько на этот раз?

Эуон осклабился.

– Дядюшка, уж если сечешь ты… Тогда «никуда не годится». Но давай будем считать, что «очень плохо». Двенадцать, – подытожил парень.

Его отец снова издал звук, в котором скорее преобладала гордость за сына.

– Честно, что ни говори.

– Что ж… – Джейми приготовился огреть племянника, наградив его первым ударом из означенных двенадцати, но наказанный вмешался:

– Нет, дядя. Еще не все, дай время подготовиться.

Джейми, измученный важностью задачи и затянувшимся ее выполнением, не ожидал этого.

– То есть?

– Смотри – я ведь еще не спустил штаны. Отец считает, что мужчина должен принимать удары голым телом, а получать через одежду – удел девчонок.

– А, да, наверное, – неуверенно согласился Джейми. – Теперь можно приступать?

Прозвучал первый удар по голой заднице Эуона. Лицо Дженни исказила гримаса, Эуон-старший удовлетворенно молчал. Со стороны Эуона не послышалось ни звука, кроме резкого вдоха. Все двенадцать положенных ударов он принял молча.

Джейми вытер пот со лба, помогая мальчишке выпрямиться.

– Нормально?

Тот согнулся и потащил вверх штаны.

– Все хорошо, дядя. Спасибо.

Он слегка хрипел, но говорил уверенно. Джейми сунул ему плетку.

– Теперь ты, – подошел он к калитке.

Это было неожиданно, и Эуон застыл как громом пораженный, не говоря уже о нас.

– Как?

– Теперь ты выпорешь меня, – Джейми был при своем уме и говорил твердо. – Ты ведь наказан мной? Теперь я буду наказан тобой.

– Дядя, нет, я не могу!

Эуон таращился на дядюшку, всем своим видом показывая, что тот требует невозможного.

– Все ты можешь. – Джейми заглянул ему в глаза. – Ты внимательно слушал, что я говорил перед тем, как высечь тебя?

Юноша машинально кивнул, не особо улавливая смысл слов дядюшки.

– Значит, ты должен был усвоить: за проступки нужно отвечать по совести. Ты виноват и наказан – я тоже виноват, но еще не наказан. Вина в равной степени, а наказание нет. Это нужно исправить. Может, метод и нехорош, но других нет. Ты понял меня?

Дядюшка тоже спустил штаны и вцепился в изгородь. Эуон не шевелился, и плетка в его руке касалась земли.

– Вперед! – распорядился Джейми.

Иначе как приказом на парня нельзя было повлиять, и Джейми не прогадал. Я знала этот тон: он говорил так, когда была крайняя необходимость заставить слушать себя. Все контрабандисты побережья повиновались ему, и Эуон не стал исключением. Он погладил дядюшкины ягодицы плеткой.

– Нет, парень, так дело не пойдет, – возмутился Джейми. – Я ведь старался. Ну так и ты старайся. Не нужно стесняться.

Темнота еще не съела дядюшку и племянника окончательно, и мы стали свидетелями того, как плоская фигурка Эуона выпрямилась и увеличилась в размерах. Послышался свист плетки и звонкий удар. Джейми закряхтел; его сестра посмеивалась, наблюдая за ним из окна.

Дядюшка кашлянул.

– Да, как-то так. Продолжай в том же духе.

Паренек орудовал плеткой, считая удары. Джейми молчал, но на девятом ударе тихо помянул какого-то святого.

Наконец все было кончено: дядюшка заправлялся, парнишка опустил руку с плеткой. Мы выдохнули.

– Спасибо, племянничек. – Джейми провел рукой по горевшей заднице. – Молодец, твердая рука. Так и должно быть.

– И у тебя, дядюшка. – Мужчины были сдержанны.

Мы ждали их, смеявшихся и поправлявших штаны в ночном мраке. В конце концов Джейми прижал мальчонку к себе, указав на усадьбу.

– Знаешь что, парень, давай-ка не будем повторять.

– Давай, дядя.

Тьма заползла в коридор через отворившуюся дверь. Дженни и старший Эуон обменялись взглядами и, не сговариваясь, пошли навстречу блудным родичам.